Текст книги "Загряжский субъект"

3

Лет тридцать назад в Загряжск приехал на гастроли известный в Европе театр лилипутов. Маленькие артисты ставили мелодрамы собственного сочинения: «Карлик и великан», «Бедняк и королева», «Маленький Геракл», «Слезы ангела». Чувствительные загряжцы по нескольку раз ходили на каждый спектакль. Носили в гостиницу угощения: яйца, сметану, вяленую рыбу. А один артист, в клетчатых портках и в красной панамке с помпоном попробовал местный напиток из слив. После этого просил тайком приносить ему горилку в бутылке из-под минеральной воды. Отливал в крошечную фляжку и носил за пазухой, отхлебывая по надобности в любом месте, даже во время спектакля.

Загряжцы уважительно расспрашивали артистов и делали глубокомысленные выводы. «Играют, как взрослые, а живут, как дети». «Обидчивые, боже упаси пошутить».

Труппа задержалась из-за болезни примадонны Офелии. После простуды у нее случилось осложнение. Бедная девушка худела и слабела на глазах.

Театр ждали в другом городе, Офелию оставили в хуторе Гривенном на попечении родителей Семена. У двадцатилетнего сына перехватило дыхание от счастья. Он даже не мог мечтать о встрече с такой девушкой. Не представлял увидеть рядом красавицу с фарфоровым личиком и большими голубыми глазами. Ее высокая шея и аккуратная быстрая головка напоминала Сене голубку турмана. А турманов Сеня любил больше всего на свете. Он разводил их с детства, большая стая жила в высокой голубятне, в домике с карнизом и ставеньками, выкрашенными белой, голубой и красной масляными красками.

Сеня с ложки кормил Офелию, поил отваром целебных трав. В полутемной комнате хорошо пахло полынком, шалфеем, душицей. Пол был усыпан лепестками роз. В раскрытое окно залетали турманы, важно вышагивали вокруг кровати больной и, надувая зобы, ворковали. Целовались, чистили подкрылки друг у друга. Офелия молча смотрела на турманов, на Сеню и тихо улыбалась. Приходила в себя, спрашивала шепотом:

– Где я? Откуда эти птицы?

Сеня шепотом отвечал, рассказывал все по порядку. Девушка слушала и засыпала. Проснувшись, просила:

– Расскажи мне еще о Загряжске…

Сеня рассказывал о добрых людях, о колонии лилипутов в Загряжске. Читал вслух книжки о монастыре, о казаках.

Офелия выздоравливала.

Каждое утро выходила с Сеней во двор. Родители Сени, колхозники, не могли наглядеться на маленькую красавицу. Желали ей крепкого здоровья и счастья в личной жизни.

Офелия забиралась по лестнице в голубятню, брала в руки пару голубей, подбрасывала их и смеялась от радости.

Родители, глядя на Офелию и сына, вздыхали:

– Хорошая пара. Дал бы Бог…

Сеня не просто полюбил девушку, он был заворожен, зачарован. Не мог надышаться запахом ее волос, наглядеться ангельским личиком. И Офелия, кажется, благодарно клонилась к своему рыцарю.

Целые дни они проводили вместе. Говорили без умолку. Ходили на пойму, держась за руки. Сидели на берегу Серебрянки. Сеня сплетал венок из лиловых колокольчиков и украшал им голову Офелии.

– Сеня, а откуда наши братья-лилипуты в Загряжске? Ведь они живут в больших городах, и многие идут в артисты.

Сеня, как всегда, отвечал умно и обстоятельно.

– Тут целая история про наших братьев…. Я родился в хуторе Гривенном, мои родители – коренные загряжцы. Был у нас чудак, председатель колхоза Иван Иванович Перепечай. Он очень любил маленьких людей. В студенческие годы учился у профессора-лилипута Богдана Ильича Жемчужникова. Перепечай подружился с профессором, и тот познакомил его со своими братьями из Москвы и других городов. Через много лет, когда студент Перепечай стал председателем колхоза, он пригласил своих знакомых в колхоз. Не просто пригласил, а построил дома поближе к Загряжску, чтобы жить в городских условиях. Человек двадцать, наверное, переехало на новое место жительства. Перепечай дал им работу. Братья-лилипуты плели корзинки, работали на птичнике, разводили цветы, выращивали овощи на плантации. Варили варенье, солили огурцы и капусту. Уголок, где поселилась колония, и сейчас зовут Лилипутовкой, или коммуной Лилипутов. Братья жили очень демократично, и многие ученые люди издалека приезжали поглядеть на их порядки. Замечательный человек был Перепечай! Он гордился коммуной и был отцом и заступником маленьких людей. После Перепечая колония распалась, а колонисты разъехались кто куда…

Офелия внимательно слушала, ее тронула история переселенцев.

– А где сейчас этот человек?

Сеня грустно вздохнул.

– Случилась трагедия от романтической любви… Такое бывает только с хорошими людьми. Перепечай полюбил девушку-студентку, практикантку. Она ответила взаимностью. Они стали тайно встречаться. Перепечай был женат. Не знаю, как долго им удавалось сохранять тайну. Но разве в маленьком хуторе можно спрятаться от людей? Скоро все знали о любви Перепечая. И начальство, и товарищи по работе осуждали его, а девушку прилюдно оскорбляли. Ему пришлось уйти из колхоза, из семьи. Жена Перепечая приходила скандалить в общежитие. Девушку спрятали. Жена била стекла в доме и грозилась переломать руки и ноги всем студенткам. Скандал вышел на телевидение и в газеты.

Бедная девушка отравилась таблетками. А Иван Иванович на следующий день после похорон студентки застрелился из охотничьего ружья. Его похоронили рядом с возлюбленной. Там, наверно, они соединились.

У Офелии по щекам текли слезы, она по-детски терла глаза кулачком. Слегка заикаясь, попросила:

– Я хочу посмотреть на их могилы.

Молодые люди сходили в Загряжск, на старое кладбище. Положили цветы на два холмика, долго стояли, держась за руки. Покойники смотрели на них с эмали счастливыми улыбками.

– Они, наверно, очень любили друг друга, – сказала Офелия.

– Такую любовь Бог посылает редко, – ответил Сеня.

– Почему большая любовь кончается трагедией?

Сеня, видно, давно размышлял над этим. У него был обдуманный ответ:

– Господь оберегает такую любовь от скверны людской. Он берет к себе чистые сердца…

Офелия неожиданно сказала:

– Я завидую им…

Сеня крепко обнял девушку.

– Мы будем жить долго!

Однажды Сеня встретил у калитки двух важных маленьких людей. Незнакомцы с перстнями на пальцах, в кепочках, в темных очках чинно представились: они из театра, коллеги Офелии, приехали по поручению дирекции за девушкой.

– Кстати, где она и как ее здоровье? – спросил важный гость с тросточкой.

– Мы уполномочены возместить расходы, – сказал другой гость с кожаным портфельчиком.

Сеня ни жив ни мертв, повел гостей в свое жилище. Он с ужасом смотрел, как обрадовалась гостям Офелия. Она жадно слушала новости из театра. Угощала гостей чаем и все спрашивала, кто играл ее роли и как играл. В каких городах был театр, и как принимала публика. Не забыли ли ее, примадонну. И какие планы на нынешний сезон.

Гости отдохнули час-другой в прохладной комнате.

– Ну, пора ехать, – сказал человек с тросточкой.

– Собирайся, Офелия, мы вызвали такси, – сказал человек с портфелем, положил на стол конверт. – Это за уход и лечение.

Девушка улыбнулась и сказала тихо, как о деле решенном:

– Мы с Семеном любим друг друга.

Гости молчали. Отошли в сторонку, посоветовались. Человек с тросточкой сказал:

– Мы не собираемся разлучать вас. Мужу найдется место в театре, мы поедем вместе.

– Мы остаемся здесь, – сказала Офелия.

Гости уехали.

Через год театр опять был в Загряжске. Но Офелия уже жила другой жизнью. Она ходила с Семеном на спектакли. Переживала, волновалась, иногда тайком плакала. Но о возвращении в театр уже не было речи. Офелия была счастлива с Семеном. Счастлива всей жизнью в хуторе. Впервые в жизни видела зиму в первозданном виде. Впервые ходила по сугробам в валенках.

Семен научил Офелию плести из лозы корзинки. Научилась она очень быстро, а в художестве превзошла учителя. Выплетала круглые, овальные, плоские формы. С одной дугообразной ручкой. С двумя откидными. Оплетала разные стеклянные емкости, вплоть до бутылок.

Плетеные изделия быстро раскупали загряжцы, туристы, местные фермеры. Офелия охотно, даже с азартом, продавала свой товар, пересчитывала выручку, с гордостью объявляла:

– Сегодня лучше, чем вчера!

Люди дивились бойкости, разумности и простоте маленькой хуторянки.

Офелия любила сидеть в беседке за широким столом и плести лозу тонкими проворными пальцами. Семен выносил ватман и рисовал карандашом девушку с лозой и корзинками.

Тридцать лет прожила Офелия в хуторе Гривенном. Умерла она тихо, во сне, ни на что не жалуясь, на руках мужа. Семен похоронил ее на старом кладбище в Загряжске. Сам установил кованую оградку с запасом еще на одну могилу. Вкопал небольшой столик и скамейку. Люди видели, как маленький старичок подолгу сидел на скамейке. На плече у него неизменно была белая голубка с розовым клювиком.

4

Митя и Нюрка родились в один день. В середине мая, в самую кипень цветущих садов старого хутора Гривенного. Родители – соседи через плетень, дружили семьями. Отец Мити плотник Редкозубов Степан, мать Мария, доярка. Отец Нюрки – колхозный бригадир Тримайло Иван Максимович, мать – заведующая детсадом Нина Кузьминична.

Иван Максимович на своем «москвиче» привез из роддома обоих мам с детками. Через неделю после крещения в хуторской церкви родители пригласили хуторян на обед. Целый день до позднего вечера произносились самые заковыристые тосты за новых граждан хутора Гривенного Анку и Митра. Один тост дошел до потомства. Бухгалтер Кузьма Валерьянович, как бывший артист, сыграл на аккордеоне вальс Мендельсона. Выпил рюмку горилки, выпучил глаза, крикнул отчаянно:

– За будущих жениха и невесту!

Анка на руках Нины Кузьминичны засучила ножками, заревела высоким контральто.

– У-а-а! У-а-а-а!

Митро заворочался в коляске, подхватил хриплым баском:

– О-а-а! О-а-а-а!

Пьяненькая компания загоготала, захлопала в ладоши.

– Жених и невеста!

Так и прилипло, так и пошло. В садике, в школе, да и после школы…

В детстве у Мити не было лучшего друга, чем соседка Анка. Они были неразлучны. Маленький глухой хутор открывал им свои сокровища. Речка, лес, праздники на выгоне. Долгие снежные зимы, лыжи, коньки. Весной поездки на велосипедах в майскую степь за тюльпанами. Какое богатство вокруг! Сколько птиц, зверушек, ящериц, лягушек! Сколько звуков и запахов! Страхи, суеверия. От июньских гроз и молний, от животного ужаса перехватывало дыхание. Все укрупнялось, увеличивалось стократно и переживалось сказочно ярко, свежо. Милое волшебное детство без конца и без края!

Нюрка в семилетнем возрасте была выше и крупнее сверстников. Круглые смелые глаза, красные щеки с ямочками, крупные породистые руки. Если бы не толстая заплетенная коса, Нюрка мало чем отличалась от хуторских хлопцев. Она играла в одной команде со старшими в футбол, волейбол. Подтягивалась на турнике. Прыгала в речку с кручи вниз головой. Дралась с обидчиками. Была первой, лучшей, она родилась победительницей.

Митя, напротив, был худ, мал, застенчив. Тихие васильковые глаза смотрели умно и смущенно. Он как бы извинялся за свою слабость и худобу. Но маленький Митя был гибок и проворен, как ящерица. Легко лазил по деревьям и свободно ходил по жердям-перилам подвесного моста через Серебрянку. Читал книжки, любил ботанику и географию, разбирался в травах. Но скрывал свои увлечения.

Для Анны он был Митюк, Митяй. Он звал ее Нюсей.

В пятилетнем возрасте Митя спас Нюсю.

В праздничный день родители сидели на майской мураве возле речки. Загорали, пили вино, отдыхали. Митюк и Нюрка собирали мать-и-мачеху для венков у самой воды. В какой-то момент Нюрка оступилась и молча булькнула в речку. Митюк прыгнул следом. Нюрка крепко ухватилась за голову спасателя, царапая ему лицо, шею. Он, захлебываясь, едва касаясь ногами дна, толкался к берегу. Нюрка сдавила ему шею, малыш глотал воду, захлебывался. Нюрка уже у берега шумно вдохнула воздух, реванула дурным голосом. Отец вынес обоих на берег, помял, потолкал мальчика в грудь, Митюк икнул и заплакал.

Вечером Нюрка позвала Митю и таинственно потащила в сад. Поставила его спиной к цветущей черешне, приблизила лицо нос к носу, расширила глаза и трагическим шепотом объявила:

– Я выйду замуж только за тебя. Согласен?

– Согласен, – прошептал Митюк.

Сцепив мизинцы, они поклялись хранить тайну.

В школе Анну и Митю воспринимали как родственников. Они сидели за одной партой. Вместе ходили в кино. Ловили удочками пескарей в Серебрянке. Купались, воровали яблоки в колхозном саду. Играли в волейбол на выгоне. Боролись на траве.

Однажды Анка увидела у друга синяк под глазом.

– Кто? – спросила она.

– Упал. – Митюк опустил глаза.

На следующий день подружки рассказали Анне, как было дело.

Старшеклассник Антон попросил у Мити ножичек. Он сказал, пряча его в карман:

– Считай, что ты мне подарил.

– Отдай! – Митя схватил обидчика за карман.

– Держи!

Антон крепко дал ему в глаз.

Анна подошла на перемене к Антону и молча, с размаху влепила ему леща. Тот упал, быстро вскочил, сжал кулаки, завопил:

– Я тебе голову оторву!

Анна решительно шагнула вперед. Антон отдал ножик, отряхнул штаны, пригрозил:

– Поговорим в другом месте…

Вокруг стояла толпа школьников, ребята смеялись и улюлюкали.

Митя отличался скрытностью. Анка не раз говорила ему:

– Ты, Митюк, как улитка, от всех прячешься.

Он обижался.

– От дураков, может, и прячусь.

– А от меня?

– Ты не дура.

– Почему руки за спиной держишь?

Митюк краснел, огрызался.

– Это… не твое дело.

– Кто тебя поцарапал?

– Никто… Котенок.

– Говори!

– Котенок чужой в сарай залез и цыплят передушил. Я ему хотел веревку на шею… Он поцарапал руки и удрал. Сегодня я поймал его и задушил. Голыми руками.

– Зачем? – возмутилась Анка. – Живодер!

Она внимательно и брезгливо смотрела на друга, боролась с новой, еще неясной для нее мыслью.

– Никогда бы раньше не поверила, что ты способен задушить котенка…

Зимой за огородами среди бела дня загорелась колхозная скирда соломы. Пока ехала пожарная машина из Загряжска, огонь перекинулся на соседнюю скирду. Солома сгорела дотла. Участковый Бузняк и пожарники улик не нашли, но сделали вывод:

– Мальчишки.

Плотник Степан осмотрел пожарище, позвал Митю.

– Ты поджег? – твердо спросил он.

У Мити задрожал подбородок.

– Сто лет она мне снилась, ваша скирда…

Степан двумя пальцами поднял Мите подбородок.

– Погляди на меня.

Мальчик молчал.

– Ресницы где подпалил?

Отец снял со стены ремень, крепко взял Митюка за шкирку и стал охаживать вдоль спины. На шум прибежала мать, запричитала.

– Уйди! – Степан погрозил ремнем. – И тебя выпорю!

О поджоге никто не узнал. Только догадливая Анка шутя спросила:

– Случайно, не ты бросил спичку в скирду?

Погрозила пальцем:

– Ох и жук ты, Митяй!

5

Девяностолетняя старуха Матрена Петровна сидела, опираясь на толстую палку, разговаривала со своей внучкой Ниной Кузьминичной, копавшейся в грядках.

– Я о Нюрке думаю, – медленно, на старинный манер говорила бабка. – Девка оторви да брось, в Иванову родню пошла. Девка ранняя, много хлопот будет.

Нина Кузьминична распрямилась, почесала поясницу.

– У меня, бабушка, на всех сил не хватит.

– Помру скоро. – Матрена Петровна тяжело вздохнула, долго молчала. – Жизнь вспоминается… Ты Иванову бабку, Тримайло Оксану, помнишь?

– Не помню. Расскажи.

– Она постарше меня. При царе нашим хутором Гривенным владела. Две тыщи десятин земли, дом с колоннами на бугре, сад, пруд. Настоящая панская усадьба. Первый муж – офицер, при царе служил. Оксана за ним в Питер уехала. Через год или два вернулась. Волю любила, тут она сама себе госпожа. Гостей любила, застолья, песни цыганские. Много бойких людей крутились возле нее. Шампанское, мадера, карты. Цыган в любовниках был.

Приехал муж в отпуск, а у нее сынок, выблядок. Чумазый, черноглазый, без штанов по двору бегает. Увидел офицера – и в пляс, пятки мелькают. И просит офицера ручку, значит, позолотить… Избил офицер неверную жену до полусмерти, напился и пел по хутору «Очи черные». Плакал, как дитё, и говорил, что теперь ему одна дорога – на войну, погибнуть из-за трагической любови. Он и правда погиб на германской войне.

Оксане шлея под хвост попала. Большой человек, пан Поляков, убивался за ней. У него два имения в Загряжске и в Таганроге было. Депутатом Государственной Думы состоял. Звал ее замуж. А она с каторжником беглым из большевиков связалась. Он ей про революцию пел, а она, дура, большие деньги ему давала… Были у нее поклонники из Москвы, из Петербурга, наши загряжские. Всех не перечесть! Сколько историй, сколько скандалов было! Вот какая бабка была у твоего Ивана…

Нина Кузьминична оставила тяпку и села рядом с бабушкой.

– А что же с Оксаной? – спросила внучка. – Что было дальше?

– А дальше ничего не было, зарезали ее. Двое или трое молодых людей пьянствовали у нее в доме. Поскандалили, подрались. А утром Оксану с ножиком под сердцем нашли…

Нина Кузьминична произнесла удивленно:

– Иван мне никогда не рассказывал об этом.

Матрена Петровна спохватилась, перешла на шепот:

– Ивану не говори, что я тебе про его бабушку… Может, напутала что… Я про Нюрку думаю… За девкой глаз да глаз нужен.

6

– Нюся! – Митюк негромко постучал в окошко спальни.

Нюрка вышла спросонья, зевая.

– Хочешь, пойдем к Сене-лилипуту?

– Зачем?

– За голубями. Он пару турманов обещал.

– Правда? Хочу, пойдем.

Ребята застали Сеню с палочкой возле калитки. Он извинился.

– Я в лес собрался.

Ребята стояли в нерешительности.

– Сеня, возьми нас, – попросила Нюрка.

– Пойдем! – согласился Сеня. – За компанию. Голуби никуда не улетят.

До леса было километра три. Полевая тропка вела через пойму, виляла, теряясь среди высокого пырея и овсяницы, выметавших обзерненные метелки. Был канун Троицы, самое буйство летних трав. Глаза рябило от разноцветных зонтиков купырей, кашек, бледных колокольчиков повилики, охристо-яркой сурепки, пирамидально-пышного коровяка. Сеня с головой нырял в зарослях травы и неожиданно выныривал далеко впереди, окликая ребят:

– Не отставайте!

Экспедиция спустилась на берег Серебрянки. Нюрка посадила Сеню на закорки, и по наторенному броду по колено в воде ребята перебрели на другой берег. Речка здесь была ледяная от родников, прозрачная вода резво скатывалась мелкими ручейками от обрывистой меловой кручи.

– Вот тут самая сладкая на свете вода, – сказал Сеня, приглашая ребят ближе к круче. – Серебряная!

Под меловым обрывом вода недвижно стояла в большой круглой воронке. На чистом песчаном дне роились, взметывая султаны белого песка мощные родники. Сеня присел на корточки, напился из пригоршней, умыл лицо, перекрестился:

– С самого детства люблю это место.

Митя и Анна нахлюпались из горстей.

– Аж зубы ломит!

– Внутри горы жилы серебряные лежат. Вода пользительная, целебная.

Сеня нахваливал криницу, как собственный колодец у себя во дворе. Ребята слушали, думая каждый о своем.

– Значит, и речку назвали…

– Серебрянкой, от здешних родников. Раньше весь хутор из речки воду брал.

Ребята поднялись на крутой бугор и присели отдохнуть на больших замшелых валунах. Отсюда был виден весь хутор вдоль Серебрянки, Загряжск с куполами церквей и извилистая полоска асфальта, уходившая далеко за горизонт. По лысому бугру вразброс стояли несколько каменных идолов, напоминающих человеческие фигуры. На них неподвижно сидели степные кобчики. Ветер едва слышно посвистывал, подвывал, вылизывая древний камень. Солнце, облака, молчаливые бугры, каменные идолы с кобчиками на макушках, маленький Сеня – все напоминало волшебные сказки, которые Митюк и Нюрка читали друг другу вслух на летних каникулах.

– Тут в старину Мамай стоял. – Сеня ковырял палочкой в песке и щурился на солнце. – Он хотел завладеть Загряжском и разрушить все церкви православные. Войска у него было до самого леса, кибитка на кибитке, видимо-невидимо. А загряжцев, казаков, вдесятеро меньше. Не стоять бы славному Загряжску, не стоять православию, не уцелеть зверю лесному от Мамая. Спасла всех молодая девушка из простых людей. Она пришла сюда на бугор, и вся рать расступилась перед ней. У нее была русая коса ниже пояса, ясные глаза и чистый, как у голубки голосок.

– Царь Мамай! – сказала девушка. – Я согласна стать твоей женой. Только пощади наш город и наших людей.

Мамай полюбил девушку и ушел отсюда навсегда. Говорили, что он вовсе перестал воевать и жил, как простой пастух в кибитке с русской женой и многочисленными детками в калмыцких степях. Там он умер, калмыки похоронили его и насыпали на могиле курган, Мамаев курган.

– Мамаев курган в Волгограде, – осторожно возразил Митюк.

– И в Калмыкии есть Мамаев курган, – сказал Сеня не очень уверенно, – я от бабушки своей слышал…

Пешеходы добрались до леса и скрылись под кронами молодых дубков. Пахло сыростью, болотом и лягушками. Сеня остановился у огромного, в человеческий рост, живого муравейника. Обошел пирамиду вокруг, трогая палочкой и внимательно приглядываясь к муравьиным дорожкам, к мельтешению рыжих проворных обитателей. В одном месте пирамида осела, край обвалился, обнажив россыпь белых муравьиных яиц. Возле них собралась толпа, муравьи хватали яйца и тащили, перекатывали поклажу вверх, по крутому склону. Срывались, падали вниз, другие по спинам сородичей упрямо двигали, волокли яйца в потайные места, прятали поглубже от стороннего глаза.

Сеня долго колдовал над муравейником. Шептал, бормотал, сердился. Разглядывал на ладони отдельные особи. Разгребал кучу у основания, выискивал каких-то насекомых, безжалостно давил их подошвами, скрипел зубами. Кажется, он напрочь забыл про своих спутников. Старичок воевал, сражался с многочисленной ратью. Со стороны казалось, что он воюет с муравьями и хочет вовсе разрушить их жилище. Ребята терпеливо наблюдали за таинственным занятием старичка. Наконец тот отбежал в сторону, стряхивая насекомых с рук, шеи, с головы. Устало присел в холодке и обратился к друзьям:

– Слава богу, общежитие выздоравливает!

Сеня поведал ребятам удивительную историю. И вот каков был его рассказ.