Текст книги "Загряжский субъект"

7

– Муравейник в точности воспроизводит жизнь человеческого общества. У муравья все свойства человека со всеми достоинствами и пороками. Муравейники погибают так же, как царства и империи. Вы спросите, откуда я почерпнул знания?

О муравьях мне рассказывал дедушка, лесничий Егор Егорович Гривенный. У него я брал книжки про лесную жизнь и про муравьев. К дедушке приезжали ученые люди и записывали его сведения. Я был рядом с дедушкой, все слышал и запоминал…

Вы можете смеяться, но мои изыскания о муравьях бесценны для человечества. Потому что они могут предупредить людей от глупости и слепоты. Человек не царь природы, он мал и слаб, как муравей.

Я пытался поделиться своими познаниями с бухгалтером Кузьмой Валерьяновичем, с соседкой-учительницей, с председателем нашего колхоза. Ездил в Загряжск к ученым людям и к настоятелю, отцу Амвросию. Они отвечали мне примерно одинаково: занимайся, Сеня, своим делом, а о муравьях пусть наука думает. Ладно, пусть наука думает! А если, кроме меня… Если кроме никто не знает и я, допустим, помру?

Вы юные и любознательные молодые люди, вы оба, Аня и Митя, любезны моему сердцу. И вам я открою тайны муравейника…

Этот муравейник я пересадил в прошлом году, он молодой. А старый погиб, как древний Парфенон.

Жизненное устройство муравьев очень простое. На глубине примерно полутора метров под пирамидой сидит во дворце Царица, правительница. Она правит всем поселением, всем народом. Под ее властью тысяч десять подданных. Царица важная, пышная, с большой головой, с большими выпученными глазами, с длинными тараканьими усами. Вокруг адъютанты, прислуга. Они всегда наготове, ждут приказаний и моментально исполняют их. Облизывают Царицу, кормят ее, охраняют сон.

Правительница откладывает яйца и продолжает род. Она первородная мать гнезда. Ни одна из тысяч муравьих не посмеет отложить свои яйца при жизни Царицы, а она живет до двадцати лет.

Тысячи фуражиров добывают пищу вокруг муравейника. Они передают собранный нектар по инстанции к дворцу правительницы. Фуражиры разводят тлю, как домашний скот. Пасут ее на зеленых стеблях. Доят, заготавливают молочко впрок. Вы, наверное, видели, как на облепленных тлей ветках и листьях хлопочут муравьи. Тля самое их лакомство.

Царица окормляет всех муравьев по очереди своими выделениями. В них содержится важная информация о здоровье правительницы и о состоянии гнезда. Все особи информированы о текущих делах и планах. О нарушениях и наказаниях. Порядки здесь очень строги. Например, если фуражир плохо выполняет свои обязанности и не вырабатывает норму, его просто убивают.

Гнездо работает, как часы. Фуражиры добывают и заготавливают корм, мастера укрепляют ходы и тоннели, выносят мусор. Специальная команда хоронит мертвых. Есть лекари, которые ухаживают за стариками и больными. Все предусмотрено до мелочей. Гнездо живет, как разумное государство. До поры до времени…

Вместе с муравьями сожительствуют сотни других насекомых. Полезных и паразитов. Но им нет места в семье. Они только рядом и неопасны.

В результате эволюции появился жучок-варяг. Он втрое меньше муравья и похож на него. Чужак угощает муравьев своими выделениями и входит в доверие. В выделениях жучка содержатся наркотики, и муравьи впадают в зависимость. Они охотно кормят чужаков, переносят их у себя на брюшке в муравейник, в свои жилища.

Жучки-варяги размножаются точно так же, как муравьи: яйцо – личинка – куколка – взрослое насекомое. Яйца ничем не отличаются от муравьиных. Но уже личинка начинает выделять наркотик. Взрослые варяги живут здесь же, со своим выводком. Бедные муравьи кормят паразитов, не подозревая о смертельной опасности. Они уже больны, они наркоманы. Среди них много уродов, инвалидов. Муравьи преждевременно умирают…. Уже не хватает корма даже для Царицы. Эпидемия наркомании охватывает тысячи особей. И скоро муравейник деградирует, погибает.

Я давно наблюдаю трагедию. На собственном опыте дошел, догадался… Помочь можно только собственными руками, то есть вручную очищать муравейник от заразы. Конечно, эта работа не под силу слабому человеку, и одному невозможно победить паразитов. Тут лиха беда начало. Важно подтолкнуть, направить муравьишек на борьбу. Они понятливые, сами активно берутся за очищение. Появилась надежда на спасение муравьиных гнезд. В моей практике это уже третий случай, когда на новом месте возрождается гнездо.

Ученые не знают способов, а я знаю! Скажу без похвальбы: результат уникальный, еще не описанный в науке! И вот что радует. Возрожденный муравейник получает иммунитет против жучков-варягов! Муравьи теперь имеют стойкую прививку против наркотиков. Размножается здоровое, дееспособное гнездо…

Чем не пример для человека? А вы говорите…

Но ребята ничего не говорили. Они слушали своего учителя, затаив дыхание. Как никогда не слушали на уроках в школе. И всю дорогу из леса задумчиво помалкивали.

Семен Семенович был очень доволен экспедицией.

8

Анка стала отдаляться от Мити. Это стало причиной его долгого мучительного одиночества.

Он хорошо запомнил, когда это началось. На выгоне во время игры в лапту Митя догнал Анку и обхватил ее сзади. Его руки ощутили дрожащие упругие холмики, он близко увидел не девчоночьи глаза, а жуткий откровенный взгляд, загадочную, стыдливую улыбку. Руки обожгло электрическим током.

– Дурак! – крикнула девушка чужим голосом.

Митя осекся, молча отошел в сторону. Позже, когда они остались одни, девушка сказала, как старшая, как учительница:

– Никогда больше не делай так Дмитрий.

Его точно палкой ударило это обращение. Перед ним стояла не соседская девочка Нюся, не одноклассница, с которой он сидел за одной партой, не закадычная подруга, от которой не было тайн, а чужая девушка, смутившая его до одеревенения. Он уже не мог, не осмеливался назвать ее Нюськой, Нюсей.

Анка менялась на глазах, она подкручивала челку, локоны на висках. Подкрашивала губы, выщипывала густые брови. Припудривала прыщики на щеках. Митя впервые увидел на ней золотые сережки с камешками. Он с ужасом понял, ощутил всей кожей, как она вызывающе, нахально повзрослела, стала красавицей. А он безнадежно отстал, задержался в подростках.

Анну звали на взрослые вечеринки, дни рождения, проводы в армию. Появился молодой человек на «жигулях», она ласково называла его Шуриком.

– Ничего серьезного! – кокетливо говорила она Мите. – Шурик такой чудак, умора! Если б ты слышал, как он анекдоты рассказывает. Артистов передразнивает…

Старый друг обиженно уходил и старался избегать новых встреч.

Каждый вечер парень лихо подкатывал на своем лимузине. Анна на виду у соседей чинно садилась в машину, и счастливая пара мягко катила по хутору, пугая сонных кур.

Митя злился на Анку, на себя, на всех. Уходил в сад и часами сидел, цепенея от одиночества. Мария, понимая нешуточные страдания сына, осторожно говорила ему:

– Ты бы съездил к тетке Дусе в Таганрог. Проведай крестную, поезжай прямо завтра, сынок. Она и денег посулила на дорогу. Проветриться надо на людях. Нельзя все время с книжками под грушей лежать…

– Какое вам дело до меня! – огрызался Митя. – Что вы за мной следите! Не хочу в Таганрог! Отстаньте!

Мать ласково уговаривала:

– К отцу на полевой стан сходи, ему сейчас перед уборкой помочь надо. Не обижайся, сынок, о тебе душа болит… А Нюрка не пара… Она скоро замуж выскочит.

Митя взрывался, топал ногами, заикался:

– Зз-амолчите! Не сс-плетничайте! Не сс-мейте!

Мать пугалась такого взрыва, пятилась назад и крестилась перед образами:

– Отведи, Господи! Спаси и сохрани!

Митя чувствовал, что погибает безвозвратно. О стал думать о самоубийстве. Однажды, бесцельно бродя по берегу Серебрянки, он увидел на круче в старом саду компанию взрослых хуторян. Парни и девчата сидели на траве, ели черешню и пили вино из стаканов. Анка вместе со всеми сидела рядом с Шуриком со стаканом в руке. Она смеялась, и смех этот ударил Митю прямо под дых. Он закашлялся.

– Поднесите ему, – сказал кто-то из ребят. – Митро, поздравь Шурика с днем рождения!

Шурик взял стакан у Анки, налил из бутылки, протянул Мите:

– Давай, старичок, за нас с Анкой!

Смотрел в упор весело, нахально. Анка протянула кулечек с черешней. Митя плеснул вино в лицо Шурику. Тот удивился, по-собачьи помотал головой, отряхиваясь, похвалил:

– Молодец!

Не размахиваясь, ударил кулаком в переносицу, Митя мячиком откатился в кусты. Шурик, играя мускулами, подбадривал:

– Вставай! Твоя очередь.

Митя, не помня себя, кинулся на соперника и, кажется, попал, зацепил по губам. Шурик сплюнул кровь, оттолкнул Анку, пытавшуюся заслонить друга, несколько раз тупо, с костяным стуком ударил Митю по голове. И уже лежачего, изогнувшись, несколько раз поддал ногой. Шурика оттащили, налили стаканы и предложили выпить мировую. Митя, шатаясь, спустился к речке, забрел в воду. Боль приносила облегчение, он улыбался разбитыми губами. Как сладко погибать, как желанно быть отвергнутым! Теперь он один, и он поедет завтра в Таганрог!

Утром Анка как ни в чем не бывало окликнула его через плетень:

– Митя, я не знала, что ты такой драчун…

Митю обожгло злостью. Он любил Анку, а не эту глупую, кокетливую красотку.

Летом Анка уехала в Воронеж поступать в медицинский институт и не вернулась к родителям. Они не знали, поступила ли она, где и на что живет, почему не подаст весточку. Родители поехали в Загряжск, в милицию. Начальник, одногодок Ивана Максимовича, полковник Добробаба, сказал добродушно, по-свойски:

– Таких историй у нас полно. Ждите скоро с внуком или с внучкой…

Как в воду глядел. Пришло письмо из Воронежа.

«Дорогие мама и папа! У меня все хорошо. У меня есть парень, живем хорошо. Он сейчас в Москве, учится на кинорежиссера. Я в декретном отпуске. Сразу после родов папик заберет нас в Москву. Если можно, пришлите немного денег. Сообщайте все новости из хутора, я очень скучаю. Как поживает Митя? Он, наверно, обиделся на меня? Передавайте ему привет».

Родители собирали Митю на учебу в духовную семинарию. Степан, глядя на молчаливо-упрямого, окончательно выбравшего свою стезю сына, сказал рассудительно:

– В душе у тебя раскоряка, сынок. По нашей жизни некуда тебя приткнуть. А в церкви всех принимают. Попы научат…

Мария плакала, крепко прижимала голову сына к груди.

– Может, после учебы в хутор вернешься. Батюшки нынче везде в почете.

Отец молча вытер слезу. Он всегда хотел, чтобы сын выучился на прораба…

9

У Насти умирала мать. Недолгую свою жизнь мать проработала на скотном дворе телятницей. Простудилась, долго лежала в больнице в Загряжске, а когда выписали, уже не вставала с кровати. От не утихающих ни на минуту болей мать мучила Настю, особенно по ночам. Каждую минуту она звала:

– Настя, ты где?

Настина постель была рядом на полу.

– Я здесь, мама, я всегда здесь.

– Небось ждешь, когда помру?

Больная часто просила водки, ей становилось легче от одного глотка. Настя покупала самогон у соседа. Наливала в граненую рюмку, приподнимала голову больной, давала глотнуть. Мать кашляла, била рукой по рюмке, злилась:

– Гадость! Ты меня отравить хочешь!

Тут же просила жалобно:

– Налей еще…

Водка помогала задремать на час-полтора. За это время Настя успевала сварить курицу, постирать, протереть полы. Она все делала проворно, с улыбкой, как бы извинялась за свою сноровку. Только со школой не получалось, ее оставили в восьмом классе на второй год. В школу она больше не пошла, ее позвали на ферму.

После смерти матери Настя начала самостоятельную, взрослую жизнь. Бригадир Иван Максимович, на первых порах жалел девочку, не давал бабам помыкать ею. Но Настя не боялась работы и все делала в охотку, с застенчивой улыбкой. Бабы в засаленных фуфайках, в больших резиновых сапогах ерничали:

– Вот погорбишь годик другой, и улыбка куда денется.

– Провоняешь навозом, женихи морды воротить будут.

– Тут один жених, бригадир…

– Беги, девка, отсюда, пока не поздно.

Иван Максимович не рассчитывал, что Настя задержится. Все девчата, кто после школы приходили на ферму, скоро разбегались кто куда. В город, на завод, в Загряжск, на стройку, а чаще всего замуж. На ферме работали хуторские бабы, семейные, безмужние, одинокие, которые рано узнали, почем фунт лиха. Среди них были отчаянные, пьющие, крепко угощавшие бригадира матом и матерными частушками. Иван Максимович подыгрывал бабам, частенько выпивал с ними, был своим парнем. Больше того, он заманивал очередную молодку в свою конторку и молодецки задирал ей юбку прямо на топчане. Бабы знали слабость бригадира и не только не осуждали, но всячески поощряли, заигрывали с ним. Знала об этом и жена, Нина Кузьминична. Она давно уже махнула рукой на «рябого черта».

– Не морда, а кирзовый сапог! Как его бабы подпускают?

Однажды бригадир застал Настю в слезах. Она сидела одна в углу на соломе. На дворе смеркалось, бабы ушли домой.

– Ты что? – спросил Иван Максимович.

Настя подняла голову, всхлипнула и заревела, размазывая слезы кулаками.

– Колечко мамино… потеряла.

Иван Максимович улыбнулся ее неподдельному детскому горю. Огляделся по сторонам, снял пиджак. Погладил девочку по голове, ласково заглянул в глаза.

– Дурочка!

Неумело толстыми пальцами поправлял на ней волосы, мизинцем убирал соринку на щеке… Крепко обнял, часто задышал в ухо:

– Мы тебе купим колечко… Сережки золотые купим… Не боись, не шуми, мы потихоньку…

10

Ирония судьбы! Настя рожала в Загряжском роддоме в одной компании с Ниной Кузьминичной и дояркой Марией. Трое наших героев родились в один майский день.

Сводный брат Анки, Сергей, с первых дней показывал норов. Громко и жадно сосал грудь, больно кусал Настю, толкался круглыми пятками, орал басом, распевая жизнерадостные рулады. И уже в девять месяцев начал самостоятельно топать по хате маленькими шажками. Сынок вытянул у маленькой Насти все жизненные соки, она похудела, подурнела, осунулась. Только глаза светились вымученным материнским счастьем.

Никто из хуторян не спрашивал, кто отец малыша, но никто и не сомневался, порода была налицо. Большая голова, крупные ноздри, упрямая переносица, голосистый басок – кажется, все прихватил жадный сынок у жизнелюбивого батьки. Хуторяне всячески ободряли Настю и не осуждали бригадира. Помогали ей продуктами, давали советы, как и чем лучше кормить, охотно нянчили маленького Сергея.

Иван Максимович, по слухам, приходил к Насте, подержал сына, но не выразил, как говорили, особой радости. Дал Насте денег и пообещал по силе-возможности помогать. С женой Ниной Кузьминичной был скандал, бригадир полгода жил у одинокого товарища на краю хутора. Оба напивались, пели матерные частушки про любовь и проклинали всех баб на свете. Через полгода Нина Кузьминична смягчилась, пустила «рябого кобеля», отдельно постелила чистую постель.

– Спи дома, старый пенек! Не позорь нас с дочкой. Поглядел бы, как она выросла.

– А как же, погляжу…

По интонациям жены он понял, что прощен.

Кузьма Валерьянович вместе с соседом и другом Семеном Семеновичем Гривенным навестили Настю. Пришли с подарками. Кузьма Валерьянович вручил серебряную ложечку и сказал:

– Желаю стать большим человеком и начальником. И чтоб, значит, не забыл про нас с Семен Семенычем.

Сеня достал из кулька икону Николая Угодника, перекрестил ею малыша, напутствовал:

– Чти мать, толстомордый…

Малый поморгал глазками, внимательно посмотрел на гостей и басом произнес:

– М-а-а-м-а!

По хутору пошли нехорошие слухи, Настя тронулась.

Соседи слышали, как поздно ночью она выходила на пойму в терновник и громко разговаривала с кем-то через речку. Ее соседка и товарка по ферме тетка Фрося рассказывала, как своими глазами видела:

– Вот как в кино мертвецы по ночам выходят… В ночной рубашке, по огородам, босая. Месяц только народился. Темно, сыч кричит. Страшно, жуть. А она про любовь, значит… Складно, громко. К Ивану, бригадиру, обращается. Не могу, говорит, забыть нашу любовь. Жду не дождусь, сердце изболелось, душа истомилась. Приди, желанный, приди, коханый. Напою, накормлю, спать на перине уложу. Сама буду расчесывать твои кудри, глядеть в твои глазыньки соколиные…

Бабы жалели Настю, вздыхали, глубокомысленно заключали:

– Первый раз, первый мужчина. Обожглась. Тут и взрослая баба закукует. Со временем отойдет…

Любознательный Кузьма Валерьянович, мучаясь бессонницей, несколько раз выходил ночью в терны. И тоже услышал монолог Насти. Разволновался и на заре явился к Семену Семеновичу. Тот вставал рано, угостил соседа чаем и выслушал его эмоциональный рассказ.

– Любезный Сеня! Я уже много лет копчу небо на белом свете. На своей шкуре испытал страсти шекспировские и свято храню в сердце первый поцелуй, движения душевные. Этой ночью я услышал монолог влюбленной. И все мои шекспировские страсти оказались бурей в стакане воды! Человечество знает Пенелопу и Дездемону, Клеопатру и царицу Тамару. Но оно не знает тронутую от любви соседку нашу Настю!

Кузьма Валерьянович пригласил друга этой же ночью в засидки, в терны. Друзья оделись потеплее и залегли в кустах. Стоял май, только начали петь соловьи. Их было множество, они давно облюбовали пойму речки Серебрянки. Птаха величиной с палец выщелкивает, выводит рулады редкой музыкальной чистоты. Высокий тонкий пересвист всю ночь стоит вокруг хутора, заполняя небосвод до горизонта, до самых звезд.

Друзья завороженно молчали и, кажется, сожалели, что в житейской суете редко слушали соловушку. Человек сладко спит, не замечая, какие богатства и сокровища таит майская ночь, шевелящееся звездами ночное небо.

– Любимый!

Голос Насти прозвучал отчетливо и совсем близко. Соседи видели откинутую назад голову и вытянутые к небу руки. Темная фигура напоминала собирающуюся взлететь птицу.

– Желанный! Люди говорят, что я повредилась от любви. И ты так думаешь, я знаю. Люди глухие, ты слабый и слепой. Никто не поймет и не узнает, какая сила поселилась во мне. Великая сила! Это моя любовь, какую редко дано узнать человеку.

У тебя есть жена, дети, дом. Но ты мой, ты здесь, ты всегда рядом, на всю жизнь, до смерти. Ничьим ты так не будешь, как моим! И ты никогда не узнаешь об этом. Господь мне дал тебя, и никому на свете не разлучить нас. Нет такой силы, которая была бы крепче моей любви. Мы не можем любить друг друга одинаково, я буду любить одна. Нам хватит одной моей любви на двоих. Ты не поймешь, ты не думай об этом. И люди не поймут, им проще считать меня поврежденной.

У меня наступило просветление. Я вижу свет божий другими глазами. У меня выросли крылья, я летаю во сне. Я люблю каждую травинку, сыночка нашего люблю, хутор наш, людей, всё-всё на белом свете люблю! Я не знала, не видела, не понимала этого еще вчера. Это ты открыл мне белый свет. Это ты влил мне в душу великую силу. Ты дал мне любовь! Я чувствую ее власть, ее царство. Ложусь спать с твоим именем, просыпаюсь, шепчу и благословляю его.

Если ты умрешь раньше меня, я каждый день буду ходить на твою могилу, разговаривать с тобой, любить тебя, как живого. Попрошу соседей, как помру, закопать меня рядом. Мне сладко будет умирать с мыслями, что ты ждешь меня там для вечной жизни…

Друзья вернулись домой, не проронив ни слова. Так бывает, когда нечаянно прикоснешься к чужой тайне, откровенной и грозной, как гром и молния. Соседи чувствовали себя пристыженными и виноватыми перед Настей. Им совестно было глядеть в глаза друг другу.

11

Кузьма Валерьянович считался в хуторе Гривенном первым женихом. Не потому, что был славен и богат, а по самой банальной причине, он каждый год подбирал по две-три невесты, перебирал. Много лет был постоянным клиентом служб знакомств в Загряжске, Воронеже, в Ельце, Тамбове. В личной картотеке, под рукой у него, находились около сотни кандидаток разных возрастов, с фотокарточками и письмами. Хуторские бабы, особенно одинокие, относились к привередливому жениху весьма критически.

– Нашими хуторскими гребует, дайте ему королевну английскую. Сморчок с гармонью! Жениться хочет, а в штанах ветер гуляет, тьфу!

В хуторе был только один человек, которому Кузьма Валерьянович доверял свои тайны, Семен Семенович. Но и тот не одобрял юношеской увлеченности соседа в поисках идеальной женщины. Когда в очередной раз Кузьма знакомил с новой избранницей, Семен Семенович начинал кашлять и, отмахиваясь ладошкой, заявлял, что у него грипп и он не может подвергать друзей риску. А после говорил с упреком:

– Ты, Кузьма, избавь меня от новых знакомств. Ей-богу, мне совестно глядеть в глаза новым женам. Сколько их было, десять, двенадцать?

– Четырнадцать, – спокойно уточнял жених. – Я закон не нарушаю.

– А совесть? – возвышал голос Сеня. – К тебе едут женщины, продавая свое хозяйство, барахло, худобу. Надеются жить с тобой остаток лет. А через месяц ты выпроваживаешь очередную жену на улицу. Это нехорошо, не по-христиански. Это мошенничество, в конце концов.

– Типичные предрассудки. – Кузьма вяло оправдывался. – Ты рассуждаешь, как наши хуторские бабы. Я ищу, понимаешь? Хочу, чтобы меня любили, понимали, ценили…

– Поменяй полюса! – Семен Семенович выразительно поднимал перст. – Полюби ты, пусть даже безответно. Принеси себя в жертву! Ты будешь счастливым человеком.

Переубедить упрямого жениха было не под силу маленькому соседу.

На днях Кузьма Валерьянович заглянул к другу в особенно приподнятом настроении. В руках у него был распечатанный почтовый конверт.

– Я, Сеня, как никогда нуждаюсь в твоем совете, – прямо с порога взволнованно объявил сосед. – Кажется, я нашел подходящую женщину…

Друзья сели в беседке. Кузьма протянул конверт. Семен Семеныч долго смотрел на фотографию молодой женщины. Было что-то смелое, озорное, комсомольское в ее облике. Такие девушки работали на ударных стройках, они стремились в самую гущу, в молодежный коловорот. В общежития, в палатки. На Север, на Камчатку. Лицо девушки напоминало давно ушедшую эпоху.

– Варвара Менестрель!

Кузьма Валерьянович произнес имя, как нечто священное, и выразительно закрыл глаза.

– Ты прочти, прочитай письмо.

Семен Семеныч пробежал корявые строчки.

«Дорогой человек! Ты играешь на баяне, и если решишься соединить со мной свою судьбу, я сделаю тебя сказочным Орфеем.

Я объездила всю Россию и теперь хочу бросить якорь в каком-нибудь глухом уголке. Жить с любимым человеком и писать стихи о любви. Я бедна по жизни, но богата внутри. Я изменю твою жизнь, открою тебе третий глаз. Ты бывший артист, я узнала это из твоего письма. Но бывших не бывает. Ты будешь играть, петь и танцевать одновременно! Я высеку из тебя божественную искру! Мы зажгем твой глухой захолустный уголок России. Как сказал мой друг:

…у поэта всемирный запой, и мало ему конституций!

Жди меня, я устрою тебе сказочное существование! Навеки твоя Варвара Менестрель».

– Ну как? – робко спросил Кузьма, видя, как густо собираются морщинки на маленьком лбу Семена Семеныча.

– Видишь ли, любезный Кузьма, – отвечал друг в раздумье. – Тут мой совет не нужен. Сигай очертя голову в омут! Или пан или пропал!

Первый хуторской жених на старости лет сиганул, очертя голову, в омут.

Варвара Менестрель оказалась далеко немолодой, с детскими конопушками на носу, очень живой, разговорчивой. В плаще и шляпке с розаном. Она мило улыбнулась Кузьме Валерьяновичу, прикрывая ладошкой рот.

– Извиняюсь, сняла коронку. Надеюсь, у вас есть стоматолог? А ты ничего, старичок-лесовичок… Показывай свои владения…

Жених подхватил тяжелую сумку. Варвара шепнула ему в ухо:

– Расплатись за такси. – И первая уверенно пошла в калитку, игриво виляя задницей.

Мало сказать, что жизнь старого холостяка изменилась. Она стала совсем другой, и сам Кузьма мало чем напоминал прежнего хуторянина. Во дворе постоянно слышались женский смех, радостные восклицания и громкая музыка. У крыльца выросла гора старого тряпья, обуви, подушек, кастрюль, журналов и фотографий в рамках. Конверты с фотокарточками из службы знакомств ветер разносил по хутору, ребятишки выкалывали глаза невестам, топтали их ногами, бросали в лужи.

С утра до вечера слышались приказания и команды, по-военному четкие и беспрекословные.

– Кузя! Перетащи нашу кровать в другую комнату, обстановку нужно периодически менять. Однообразие – признак ограниченности.

– Кузя! Посмотри, в каких ты штанах! Не артист, а шпана хуторская!

– Кузя! У тебя в доме ни капли спиртного, умереть можно! Сгоняй в магазин сейчас же! И сигарет купи.

– Кузя! Я не могу без мяса! Ты можешь, а я не могу! Приготовь на ужин шашлык, что ли…

– Кузя, послушай две нынешние строчки. Не правда ли, гениально?

 
Запали меня с четырех сторон,
Полюби меня, поиграй с огнем…
 

Кузьма Валерьянович суетился, мельтешил, торопился в каком-то молчаливом восторге, точно в столбняке. Раньше он бы ни за что не согласился, например, перетащить кровать в другую комнату. Сейчас же не только безропотно перетащил кровать, но выбросил старый коврик, тумбочку с газетами, два венских стула, снял с гвоздя допотопную бронзовую люстру с ангелочками. Темные бархатные шторы довоенных времен Варвара сама сорвала вместе с карнизами и радостно объявила:

– Как светло! Как просторно!

Кузьма невесело поддакивал:

– Посветлело…

Что шторы! Кузьма Валерьянович покорно сел на табуретку и терпеливо ждал, пока Варвара большими ножницами стригла его жениховскую шевелюру. И не возроптал, когда посмотрелся в зеркало. Короткие волосья неровно торчали по всей голове. Варвара долго поправляла, старалась, но огрехи как нарочно разбегались стежками по вискам, по темени. Мастерица сердилась:

– У тебя не голова, а тыква кормовая! Вся в шишках! Невозможно сделать нормальную стрижку. Впрочем, тебе не жениться, а для меня и так сойдешь.

Семен Семенович, увидев молодожена без кепки, испугался:

– Кузьма-а, ты зачем это… – Он провел ладонью по голове. – Кто тебя так?

– В парикмахерской, – уныло соврал сосед.

– Убить мало! Руки оторвать за такую стрижку!

– Тише… – испуганно прошептал Кузьма и оглянулся.

– А-аа… – осекся Сеня, мгновенно понявший, кто оболванил друга.

И пошел к себе, покачивая головой, напевая известную песенку про любовь.

Сосед перестал ходить к соседу.

– Кузьма! – окликал через плетень Сеня. – Ты что, обиделся на меня?

Друг, оглядываясь, осторожно подходил к плетню. Оправдывался.

– Что шумишь? Некогда мне. Номер в театр готовлю. Сонеты Варвары Менестрель…

– Кузя, ты где? – окликала Варвара из открытой веранды.

Тот делал страшное лицо, грозил кому-то кулаком и, не прощаясь, семенил к дому. Семен Семеныч глядел ему вслед, вздыхал огорченно:

– Теряю старого друга…