Текст книги "Загряжский субъект"

Дмитрий Степанович Редкозубов был рукоположен в священники и в числе лучших выпускников семинарии направлен в Истринский район Московской области в небольшой приход. Маленькая старинная церковь стояла прямо в лесу, в окружении могучих сосен и елей. Из близлежащего села к церкви вела только непроезжая лесная дорога и утоптанные глубокие тропинки.

Настоятель церкви отец Власий родился, вырос и состарился здесь. Его любили прихожане и чтили начальствующие иерархи, как уникальный одушевленный экспонат, как кусок истории. Он был в глубоких летах, худ и слаб и не мог обойтись без помощника. Смерть заблудилась в истринских лесах, задержалась на десяток лет, разыскивая одряхлевшего путника. Нового священника, отца Димитрия, старик встретил радостно, со слезами.

– Давно чаю, жду тебя, отче…

Молодого человека поселили в небольшом бревенчатом флигеле прицерковной постройки. В избе была печь с полатями, во дворе под лопасом огромная поленница сосновых дров. Отец Димитрий даже засмеялся, не снится ли ему все это: тишина, лесной бор, изба, грибы под ногами и музыкальная деревянная дробь дятла.

Отец Власий не вмешивался в распорядок своего помощника. Он приглашал его на вечернее чаепитие и рассказывал о здешних нравах. В воскресенье старик, сидя на скамеечке, внимательно слушал, как его помощник служил литургию и говорил воскресную проповедь. Медленно выговаривая слова, похвалил:

– Литургия – венец Богослужения, в ней ты златоуст, проповедник учения Господа нашего Иисуса Христа. Читать надо радостно, с восторгом душевным. Ты служил примерно. Умилительно. Что касается проповеди, хочу предостеречь. Не приземляй, не привязывай слово Божье к злобе дня, на потребу. Это смущает слабых, вводит в соблазн. На то есть политики и пропагандисты… Моих дней осталось мало. У тебя впереди их много, и много искушений. С радостью великой неси слово Божье, отныне и присно!

Отец Димитрий охотно и с большим любопытством ходил по окрестным селам. Вокруг Истры их было множество. Старых бревенчатых домов и домишек почти не осталось. Вдоль лесных речек Маглуша, Нудоль, Песчаная, по берегам небольших озер росли, как грибы, новостройки. Всё больше на европейский манер, усадьбы, особняки, замки. Только редкие церквушки напоминали о старине, о другой жизни.

Вся округа когда-то принадлежала патриарху Никону. Он заложил знаменитый Ново-Иерусалимский монастырь, чей архитектурный ансамбль сохранился до сего дня и по своему благолепию не уступает лучшим кремлям России.

Отец Димитрий читал исторические книги о старой Москве, о монастырях, о пустынях и святых местах. О монахах-подвижниках, о каликах и блаженных. О святых источниках и чудесах. О святых людях. Молодая жаждущая душа священника неутолимо впитывала древности и предания, старые нравы и обычаи. Он чувствовал, что без этих знаний не понять православия, не осознать России. Он мечтал об этом на родине, в хуторе Гривенном. Теперь он ощущал в груди спокойную, зрелую силу человека, вполне осознавшего свое призвание.

Хутор Гривенный, родители, Анка отдалились в сознании Мити, то бишь отца Димитрия, но не утратили остроты и ностальгии. Он часто звонил по телефону и писал матери короткие письма. Всегда спрашивал про Анку. Но не хотел, не мог позвонить ей по телефону. Старая рана кровоточила.

Неожиданный гость был сюрпризом. Служка предупредил, что отца Димитрия ждет во дворе человек. Батюшку встретил Сергей, сын Насти. Молодой человек был высок, широк в плечах, по-государственному осанист, с характерным прищуром скрытного человека.

– А-аа! – вскричал он обрадованно. – Отшельник! Здравствуй, земляк! Как тебя теперь величать?

Отец Димитрий улыбнулся сдержанно:

– Зови, как прежде. Как ты меня нашел?

В хуторе они мало общались, разные были компании. Но как хуторяне хорошо знали друг друга.

– Я тут живу. Слышу, новый батюшка, из Загряжска родом…

Отец Димитрий пригласил Сергея к себе в избушку, поставил чай. Богатырь едва не уперся головой в потолок, огляделся.

– Небогато живешь.

– Тут флора и фауна богаты, – с иронией отвечал священник. – А мне много не надо.

Говорили о хуторе, о родичах. О совместной поездке на родину.

– Ты только скажи, – горячо отозвался Сергей. – И – хоть завтра! Давно собираюсь мать проведать. На моем лимузине поедем.

Димитрий спросил, на каком поприще он трудится. Земляк прищурился, опустил глаза.

– Поприще… Купи-продай!

Сергей работал одним из директоров крупной торговой корпорации с представительствами по всей России. Он был богатым человеком и немножко стеснялся этого перед земляком-священником.

– Анку видел не так давно, – перевел он разговор на близкую им тему. – Опять замуж вышла, родила. Сейчас в Европе живет, кажется в Вене. Муж в какой-то международной миссии работает. Кстати, о тебе все расспрашивала.

– Если увидишь – кланяйся.

– И всё?

– Ещё раз кланяйся.

Сергей ехидно улыбнулся и понимающе подмигнул.

– Ты не думаешь вернуться в хутор? – неожиданно спросил он.

– На всё воля Божья.

– А я вернусь, может быть. В Москве тесно дышать.

Карьера отца Димитрия оборвалась в самом ее начале, в приходе случилось несчастье.

Местный житель, каменщик, упал с лесов на реставрации церкви и ушиб голову. Последствием стало психическое расстройство. Он стал скрытен, подозрителен и нелюдим. Редко выходил из дома, Кроме жены, не хотел видеть никого из близких, даже родителей. Жена горячо молилась за исцеление мужа. Она не подозревала, что несчастный супруг стал тайком следить за ней. Пока шла служба, он прятался за оградой церкви. Потом скрытно сопровождал жену домой. Однажды увидел ее выходящей из храма с незнакомым молодым священником. В воспаленном мозгу созрел роковой план.

Накануне Пасхи во время всенощной ревнивый муж пробрался в тесноте к первым рядам, выхватил из-за пазухи кухонный нож и несколько раз ударил свою жену. Безумный взгляд остановился на отце Димитрии, облаченном в праздничный стихарь, с молитвенником в руках. Убийца кинулся к нему, старец Власий оказался на пути…

Церковь закрыли.

Прихожанку и старца Власия отпел в церковной ограде приезжий священник. Следствие шло с перерывами больше года. В митрополии не благословили отца Димитрия на дальнейшую службу. Следователь, который вел и закрыл дело об убийстве, на прощанье невежливо сказал бывшему батюшке:

– Спрятался за спиной старика!

Митя запил и затерялся в Истре. Спас его земляк Сергей. Отыскал с помощью полиции на заброшенной даче среди бомжей. Митя оброс, завшивел, смотрел диким взглядом и с трудом узнал земляка.

В доме Сергея бывший батюшка долго выходил из запоя. Целыми днями он был предоставлен самому себе в просторном особняке. Пил и ел, что хотел и когда хотел, не утруждая прислугу. Валялся на кровати, тупо сидел у телевизора, молча ходил из угла в угол.

– Нет на мне греха в этом деле! – твердо и трезво сказал он Сергею, подводя итог своей почти месячной реабилитации.

Сергей оценивающе-иронично посмотрел на земляка:

– А я и не спрашиваю ни о чем. Главное, ты в форме, пора работать. Ты мне нужен на хуторе Гривенном.

Митя вовремя подвернулся под руку входившего в силу земляка.

Сергей Иванович был вхож на самом верху, в числе представителей крупного бизнеса. Его приглашали на деловые встречи в правительство, в различные делегации высокого уровня. Фортуна улыбалась ему. «Везунчик!» – с завистью и уважением говорили о нем съевшие зубы в бизнесе матерые. Иные при больших капиталах, со связями, с недюжинными умами за всю жизнь ни разу не удостоятся протокольного мероприятия.

Парень из глухого хутора Гривенного стал известной персоной после случайного эпизода в Кремле. Перед Новым годом Президент встречался с представителями отечественного бизнеса. Во время фуршета он обратил внимание на высокого молодого человека и спросил рядом стоящего помощника, кто это. Тот назвал.

– Поразительное сходство, – усмехнулся Президент. – Добавить усы – и вылитый…

Помощник знал Сергея и сообщил ему замечание Президента, а от себя добавил:

– Понимаешь, какая карта тебе выпала? Ты похож на генералиссимуса! Это заметил Президент! Срочно отпускай усы! Теперь это твой брэнд!

Сергей проснулся с усами генералиссимуса. Теперь уже все заметили его государственную осанку, медленный поворот головы, характерную ухмылку в усах.

– Боже, как он похож!

И пошло. Где бы ни был молодой бизнесмен, люди одинаково удивлялись:

– Как похож!

Сходство с историческим персонажем со временем стало приносить определенные дивиденды. Простые обыватели и государственные люди старались обменяться с ним незначащими фразами, сфотографироваться, просто постоять рядом. А высокому начальнику, в сопровождении которого был бизнесмен, говорили как о личной заслуге:

– Где вы его нашли? Вылитый!

Начальству было приятно, и Сергея охотно брали в самые ответственные поездки. Человек, похожий на генералиссимуса, стал вхож в любой кабинет, легко решал личные и корпоративные проблемы, помогал другим. Усы совершали чудеса.

Сергей Иванович давно хотел открыть какое-нибудь дело на родине, в хуторе Гривенном. Посоветовался кое с кем. Ему предложили несколько современных проектов. Бизнесмен снабдил особыми полномочиями и отправил на родину бывшего попа Дмитрия Редкозубова, своего специального представителя.

Бригадира хватил удар, потянуло левую сторону тела, отнялась речь. Прямо на ферме, на виду у рабочих. Пока ждали «скорую» из Загряжска, Иван Максимович неподвижно лежал на соломе, тяжело дышал, из открытых глаз скатывались слезы. Бабы плакали и говорили шепотом.

Из больницы парализованного бригадира выписали через неделю, снабдив рецептами и рекомендациями дальнейшего лечения на дому. Больному советовали, например, делать трехразовый ежедневный массаж и длительный моцион на свежем воздухе. Нина Кузьминична схватилась за голову и заплакала, услышав расценки услуг массажиста.

– Господи, что мне делать? Сама еле двигаюсь. Как мне его переворачивать, обмывать, переодевать?

На руках у Нины Кузьминичны был трехлетний внук, сын Анки. Дочь была далеко и сама нуждалась в помощи. Недавно опять вышла замуж и родила девочку…

Помощь пришла с неожиданной стороны. К Нине Кузьминичне пришла Настя и попросила отдать ей Ивана Максимовича.

– Я буду ухаживать за ним.

Настя говорила с простотой и твердостью, как о деле давно обдуманном.

– Я поставлю его на ноги.

Нина Кузьминична не ощутила обиды и ревности к сопернице, она как-то по-старушечьи сморщилась, плечи затряслись.

– Куда тебе, пигалице? Он тяжелый, неподъемный.

– Знаю. Справлюсь.

Настя перевезла больного в новый дом, коттедж, построенный сыном Сергеем рядом с турлучной хатенкой матери. Небольшой домик был игрушечно хорош. В просторном дворе под навесом стояла японская малолитражка, подарок сына. Машину Настя освоила довольно легко, сдала экзамены и получила удостоверение. Возила Ивана Максимовича в Загряжск на массаж и водные процедуры в Егорьевом Ключе. Каждый день они вдвоем совершали долгие экскурсии по степным дорогам. По окрестностям хутора Гривенного, вдоль речки Серебрянки, по лысым буграм с каменными идолами, вокруг леса. Настя говорила без умолку.

– Помнишь? – спрашивала она Ивана Максимовича. – На Троицу весь хутор в лес выходил? Как хорошо было! Песни пели, хороводы водили. Девчата в венках с цветами, ребята в белых рубашках. Дети землянику рвут, визжат, смеются…

Иван Максимович смотрел в открытое окно, шевелил губами, кивал головой, силился что-то сказать.

– Да, да-а…

Слезы катились по щекам.

Настя гладила его руку, шептала:

– Мы будем говорить, будем ходить, радоваться. Сыночка нашего ждать из Москвы…

– Да, да-а…

Дома Настя пересаживала Ивана Максимовича в коляску, и он сам, с помощью одной здоровой руки, катался по двору и вокруг дома, выезжал поглазеть на улицу. Соседи здоровались, улыбались:

– Хватит отсиживаться, Максимыч, бригада ждет!

– Да-а!..

Бригадир крутил колесо, радостно мотал головой. Слез не было, в глазах светились упрямство, нетерпение, злость.

Через полгода Настя вывела бригадира под руку во двор, перекрестилась и громко произнесла:

– Ты вернул его мне, ты любишь меня. Вижу твою силу, твою правду, твой свет. Теперь они во мне.

Пришла Нина Кузьминична. Муж и жена сдержанно поздоровались, долго сидели молча за широким столом во дворе. Настя наблюдала сцену из дома, отодвинув штору в открытом окне.

– Выходила тебя девка… Совсем был колода неподъемная. Я бы не осилила. Видно, любит… Что ж, живи, Ваня, это судьба. О Насте плохого слова не скажу. Но чужие вы. Уж тебя-то я знаю, норов от бабки Оксаны. Наплачется девка. Ну, прощай, мне пора.

Нина Кузьминична, держась обеими руками за стол, медленно поднялась, твердо ступая, дошла до калитки, оглянулась напоследок:

– Лучше б ты умер, сокол, сразу тогда…

Бригадир возвратился в свою бригаду.

Молодые бабы обращались с ним, как и прежде, запросто и по-свойски. В обед ставили на стол бутылку, предлагали «дерябнуть» за здравие.

– Будь, Максимыч!

– Не кашляй!

– Что б как раньше…

Бригадир улыбался, почесывал затылок, оправдывался:

– Я теперь, девчата, на сохранении.

Бабы озоровали, пошучивали. С крепким словцом, с перцем. Жалели, вздыхая:

– Нам тебя на всех хватало. А вот молодые морды воротят. Зоотехник из Загряжска на третий день сбёг, когда девки его в сенник заманили…

Бабы постарше одергивали:

– Будет вам, кобылы бессовестные! У Ивана Максимыча Настя с машиной и сынок богатый в Москве. Ему на ваш самогон плюнуть и растереть! И на вас, матерщинниц!

Молодые лениво огрызались:

– Вот вы и заездили сивку, жалостливые да сердобольные!

Бригадир сидел в углу и безучастно слушал беззлобную перебранку.

Что-то выпало, сломалось в механизме общения. Сквознячок отчуждения постепенно выветрил из коллектива веселость и грубоватые шутки, праздничные посиделки с водкой и песнями, с бесстыдными любовными историями.

– Это Настя виновата!

– Из орла ворону ощипанную сделала!

Большегрудая белотелая Верка, любимица бригадира, решительно объявила:

– Кончилась бригада! Я ухожу на стройку в Загряжск.

Бывшие товарки по ферме отвернулись от Насти, перестали здороваться. Завидовали, осуждали.

– Разбогатела, из землянки в хоромы переехала!

– Сынок в Москве деньги лопатой гребет и матери тысячами шлет.

– Дай бог каждой такого сына.

– А Максимычу до лампочки теперь все богачества!

– Ни выпить, ни закусить как следует. Разве ж это жизнь?

– Я б на его месте каждый день чешское пиво пила. Люблю чешское пиво!

Недолго поработал бригадир. Уставать стал. Присядет в холодке и заснет, зайдет в сторожку – и на топчан, минуты не пройдет – храпит. Прикажет что-нибудь, и тут же забудет. Председатель Кайло позвал его в контору, в кабинет и сказал:

– Пора, Иван Максимович, отдохнуть. Ты теперь, как выражаются в нашем правительстве, в периоде дожития. Копти небо на всю катушку!

В периоде дожития у Ивана Максимовича возникла проблема, куда себя деть. Все крючки, шпингалеты, защелки, зажимы в новеньком доме были на месте, двор под навесом уложен плиткой. Два унитаза на этажах. Везде кресла, стулья, скамейки, диваны. Если, допустим, у тебя зачесались руки и ты взял шуруповерт, то инструмент все равно останется без дела. В доме некуда ввинтить лишний шуруп. Нет дела, нет трещины, дырки нет ни одной в доме! Наслаждайся дожитием, Максимыч!

Он с раннего утра бесцельно бродил по двору, молча сидел в беседке, листая старые журналы о садоводстве и огородничестве. Начал делать скворечник, но тонкие дощечки трескались от удара молотком, ножовка была тупая, все валилось из рук. Он бросал инструмент где попало, шел пить чай и кому-то грозил, доказывал:

– Умники! Какие вы все умники!

Настя старалась не замечать, не встревать. Осторожно просила:

– Ты бы побрился, Ваня…

Бригадир смотрел на нее неморгающими глазами, шумно вдыхал воздух, краснел и взрывался. Остервенело топал ногами:

– Умники! Все учат! Все лезут!

Настя незаметно исчезала с глаз, растворялась. Однажды Иван Максимович неловко повернулся в туалете, тяжелая керамическая крышка с унитаза соскочила на мраморный пол, с треском раскололась на куски. Настя в ужасе кинулась к туалету:

– Ваня, что с тобой!?

Тот тупо смотрел в упор, застегивая штаны.

– А вот!

Наотмашь ударил кулаком в лицо, выскочил на улицу и, обиженно размахивая руками, почти галопом рванул в сторону фермы. А вечером, сидя у своего товарища Прошки, уже изрядно хмельной, бригадир спрашивал:

– Скажи, Прохор, правильно я сделал?

Маленький худой Прошка икал и говорил с паузами.

– Мое мнение… баб надо бить. Я давал лупанцев всем, теперь некому, кроме тебя, Максимыч…

– Давай за баб выпьем!

– Наливай! Я тебя, наверно, метелить буду…

На третий день Иван Максимович явился деликатный, разумный, с просветленным лицом.

– Отсеки мне голову, Настя!

Стронулись, заскрипели ржавые пружины в застоявшемся механизме, появилась охота жить. Бригадир позвал Настю, взял лопату, поплевал в ладони и молодецки воткнул штык в землю.

– Вот тут будет голубятня!

По голосу, по хвастливой интонации, по ухватке Настя узнала прежнего Максимыча. Впервые за много дней засмеялась.

– С детства люблю голубей!

Бригадир расчистил место и стал рыть ямы под сваи.

Мы уже говорили, как Кузьма Валерьянович очертя голову сиганул в любовный омут. Пора сказать, что он там делает и почему не хочет вылезать. Сосед Семен Семеныч не один день ломал голову о положении своего друга, ему хотелось поделиться своими мыслями с умным человеком. Случай подвернулся, Настя пришла за голубями на развод. Семен Семенович похвалил за хорошее дело, за новую голубятню, которую на днях закончил бригадир. Поймал пару турманов, сказал назидательно:

– Голубей развести – дело нехитрое. Но турманы гибнут без человека…

Настя хотела возразить, но Сеня горячо перебил ее:

– Привычка, голубка моя драгоценная, привычка, Всем старческие наставления даю, надоедаю. Я с тобой, голубка, хотел о моем друге поговорить, о Кузьме Валерьяновиче.

Настя любила Сеню, его чистое сердце и возвышенные мысли. Она с грустью заметила, как он постарел, подсох, покрылся густыми морщинами. Только глаза по-детски лучились умом и любопытством. Таких людей мало осталось на белом свете.

Сеня уселся на стул повыше, Насте предложил скамеечку. Сложил худые ручки на груди и торжественно начал.

– Кузьму я принимаю близко к сердцу. Он культурный человек, сочиняет музыку. Но в нем есть коррозия, изъян, который портит весь его прекрасный характер. Хотя кто нынче не имеет коррозии и изъяна на жизненном поприще? Нет такого человека и не будет.

Всю жизнь Кузьма искал подругу жизни, писал письма в отдаленные закоулки отечества. Он усовершенствовался в эпистолярном жанре, и мало кто мог с ним соперничать. В период жизни с незабвенной Офелией я прочитал много любовных писем знаменитых людей и узнал много сердечных тайн. Могу свидетельствовать, что по красоте глаголов, чувствительности выражений любовные письма Кузьмы Валерьяновича не уступают, к примеру, письмам Владимира Ильича Ленина к Инессе Арманд.

Благодаря своему неотразимому таланту Кузьма перебирал невест, как картошку на овощной базе. Я ему говорил: остановись, Кузьма! Ты обманываешь женщин материально. Они приходят к тебе с подушками, швейными машинками, а ты их выпроваживаешь без подушек и других материальных ценностей. Ты мошенник, а не благородный жених! Но Кузьма, обуянный страстью, не слушал и погрязал в своих исканиях.

Я устал знакомиться с очередными его невестами и слезно просил друга избавить меня от такой чести. Мне жалко было отвергнутых женщин, которых жених бесчувственно провожал обратно до остановки и сажал в маршрутку.

Так позорно продолжалось много лет. Жених закостенел в своем упрямстве найти женщину, которая обожала бы его, как понтифика. Я долго думал об этом и спрашиваю: а если навстречу этому человеку мчится женщина, которая также жаждет, чтобы ее обожали?

Скажи, голубка, возможна ли такая обоюдная несуразность?

На моих глазах совершилось чудо. К Кузьме приехала женщина по имени Варвара Менестрель.

Какое таинство совершается между мужчиной и женщиной, после которого мужчина утрачивает эмоции и одушевленность? Вчера был с эмоциями и одушевлен, сегодня он без эмоций и не одушевлен. Состояние человека, не описанное до сих пор в художественной литературе!

Варвара Менестрель всю жизнь сочиняла стихи и не знала, куда их деть. Теперь она каждое утро кладет перед Кузьмой новый стих и говорит: оформи! Кузьма пишет музыку на аккордеоне, Варвара продает готовую песню в городе. Популярные артисты поют песню по радио и телевидению, Варвара с Кузьмой получают гонорары и прожигают жизнь бессонными ночами.

– Вот, посмотри!

Семен Семенович достал из кармана кусок газеты, протянул Насте. Она прочитала и засмеялась:

– Я слышала по радио эту песню!

В газете под рубрикой: «Вы просили песню» было опубликовано:

Слова Варвары Менестрель, музыка Кузьмы Валерьянова:

 
Я разная, огнеопасная.
Сексапильная, гламурная.
Каждодневная, разнообразная.
Я доступная, всеобщая.
Я счастливая, шоколадная.
Дитя
Незаконнорожденное.
Корпоративное, мобильное.
Ваше сердце выеденное
Я!
 

Семен Семенович хлопает себя по ляжкам и смеется вместе с Настей.

– Каюсь, голубка! Сижу на голубятне и, как малохольный, пою: я счастливая, шоколадная… В доме у Кузьмы артель, музыкальная артель! Варвара порхает по усадьбе, записывает стихи. Кладет бумажку перед Кузьмой: оформи! Тот с аккордеоном потеет над нотами, оформляет. Артель работает без выходных. Варвара уезжает в город продавать песню, а я через плетень обращаюсь к Кузьме:

– Пойдем порыбалим! Как раньше, посидим, поговорим…

Он подходит совсем близко и не узнает, смотрит мимо меня. Отвечает, как неодушевленный человек:

– Варвара высекла из меня искру.

Молча разворачивается, уходит в беседку. И пиликает на аккордеоне до глубокой ночи.

Драгоценная Настя! Я живописал любовную одиссею моего друга для того, чтобы ты помогла мне понять: погиб Кузьма Валерьянович безвозвратно, или есть надежда на выздоровление?

Настя внимательно и без улыбки слушала Семена Семеныча. И отвечала в тон ему:

– Весь хутор знает о вашей с Кузьмой Валерьяновичем дружбе. Оба вы уважаемые и достойные люди. Тебе Бог послал Офелию, и ты познал великую любовь. Кузьма Валерьянович жил в гордыне и не знал любви. Он перебирал женщин, как картошку, и не мог остановиться. К этому свелся смысл жизни. Так бы и жил Кузьма Валерьянович до самой смерти, не познавши любви. И ты бы никогда не увидел влюбленного соседа.

Нет, он не погиб безвозвратно. Он живой и он любит Варвару. Разве можно оплакивать человека, который на старости лет тронулся от любви? Я ведь тоже тронутая, и вы с Кузьмой ходили ночью убедиться в этом. Откуда я знаю? От влюбленного Кузьмы… Здесь мы с ним родня. И мне не жалко его. Пусть гибнет вместе с Варварой Менестрель! Я за любовь!

Семен Семеныч прикусил язык и не нашелся как возразить Насте.