Текст книги "Опричное царство"

Глава 8

В апреле Новгород был переполнен гостями со всех городов. Иоанн выдавал замуж племянницу Марию Владимировну за герцога Магнуса. Разодетой в шелка с жемчугом невесте было всего тринадцать лет…

Хитрый дьяк Щелкалов составил разряд, по коему должна была состояться свадьба. И, дабы не умалить традиций ни жениха, ни невесты, их венчали отдельно – Магнуса по католическому обряду, а Марию, для которой сохранение веры было одним из условий самого царя – по православному. Магнус, видимо, после неудачи под Ревелем и бегства иностранцев Таубе и Крузе получил в приданое лишь несколько небольших городов в Ливонии и сундуки с имуществом старицких князей. Герцог смиренно принял эти дары, напуганный последними казнями…

Посаженым отцом невесты на свадьбе был ее старший брат Василий Владимирович, которому не так давно Иоанн отдал старицкий удел. Князь уже был болен и ходил с трудом, но подбадривал сестру, когда вел ее к жениху. Девочка была бледна, едва стояла на ногах и не совсем осознавала происходящее.

Когда наконец все случилось, и свадьба, и пир, и первая брачная ночь, кою Мария с трудом от отвращения и боли стерпела, молодожены покидали Новгород, отправлялись в Оберпален. Двор прощался с ними. Василий Владимирович, опираясь на трость, худощавый и бледный, сухо попрощался с Магнусом, для видимости троекратно расцеловавшись с ним, приблизился к сестре и, расцеловав, шепнул ей тихо:

– Ты теперь королева! Чести рода нашего не урони. Помни…

И запнулся, опустил глаза. Самому, видать, больно было оттого, что просто принял смерть отца и бабушки, так же просто приняв потом и отцов удел из рук их убийцы. Мария едва сдержала слезы, прикрыв рот ладонью. Из всего семейства князя Владимира остались лишь они вдвоем. И теперь ей надлежало покинуть страну, в которой в столь раннем возрасте она все потеряла. Через год она узнает, что умрет и Василий, так и не оправившись от болезни, и таким образом ветвь старицких князей пресечется, а удел уже навсегда отойдет Москве.

Иоанн провожал молодых вместе с сыновьями Иваном и Федором. Царь был заметно озабочен после встречи с германским послом, который сообщил ему о кровавых событиях, еще в августе развернувшихся во Франкском королевстве. Молвят, накануне Дня святого Варфоломея католики по приказу короля и его матери Екатерины Медичи начали расправу над гугенотами, по всей стране погибли десятки тысяч человек. Позже даже Иоанн, и сам устраивавший массовые расправы, в ответной грамоте германскому императору осудил этот поступок «францовского короля», назвав его бесчеловечным.

Царевичи по очереди прощались с сестрой. Иван попрощался холодно и сухо, Федор же очень тепло, с добродушной и чистой улыбкой. Магнус тем временем был допущен к руке царя, и теперь настала очередь Марии.

Длань Иоанна, украшенная перстнями с каменьями, была протянута ей. Длань убийцы ее семьи. Мария, едва коснувшись, поцеловала ее и, подняв глаза, обомлела – с высоты своего роста бесстрастно и тяжело глядел на нее царь, такой большой и широкий из-за черного собольего полушубка, накинутого на плечи. Не выдержав и секунды, Мария опустила глаза. Все, что у нее было связано с ним – чувство ненависти и страха. Все это время она жила затворницей в новгородском тереме царя. Уезжая, она радовалась, что больше не увидит его, не увидит Новгород, столь нелюбимый ею. В этой стране она решила оставить всю боль и тяжелые воспоминания об отце, матери, братьях и сестрах.

Но ей суждено будет вернуться сюда спустя много лет. А пока тринадцатилетняя девочка уезжала в далекий Оберпален, по воле своего царственного дяди став лишь разменной монетой в долгой борьбе за земли Ливонии.

* * *

После того как многочисленные дары, среди которых были связки различной пушнины, резные ларцы, набитые драгоценными камнями (столь любимыми царем), всевозможные клинки и прочая и прочая, были представлены Иоанну, состоялся обед с царской свитой, высшим слободским духовенством и иностранными гостями. После него Иоанн захотел остаться с прибывшими к нему промышленниками Строгановыми наедине.

В просторной богатой палате, свет в которую проникал через стрельчатые слюдяные окна, братья Григорий и Яков Аникеевичи Строгановы стояли перед царем, сидящим в высоком резном кресле. Братья с изумлением оглядывали росписи на стенах и потолках. Ранее они изумлены были оживленностью и многолюдьем слободы, множеством строений различных хоромин и церквей. Перед тем они были в Москве, все еще не оправившейся от сожжения, и понимали, что центр теперь не в Москве, а здесь, в далекой от нее Александровской слободе, укрытой густыми лесами.

Иоанн же внимательно изучал братьев. Яков и Григорий начали управлять разросшейся промышленной империей отца, Аникея Федоровича, после его ухода в монастырь. Старший, Яков, был дороден и высок, чем-то внешне походил на отца, Григорий же был ниже ростом и толще, и в глазах его был виден стержень, присущий хватким и решительным людям. Аникей Федорович десятки лет выстраивал свою империю на обширных землях, дарованных ему Иоанном, верно служил царю и исправно выполнял отведенные ему обязанности. Иоанну надобно было, чтобы дела и дальше велись так же отлаженно и исправно, тем более в последнее время (видимо, узнав об ослаблении государства после сожжения Москвы) начал активнее себя проявлять сибирский хан Кучум. А Яков и Григорий в это время устроили распрю со своим младшим братом Семеном, которого они обвинили в воровстве. Иоанну было важно, дабы там поскорее воцарился порядок, и потому он сам выступил судьей меж ними и признал виновным Семена, «выдав его братьям головой». Мир на строгановских землях воцарился, братья примирились, и теперь надлежало защитить их земли от нападений сибирского хана. Затем и были призваны они Иоанном.

– Присмирел Семен Аникеевич? – с улыбкой вопрошал Иоанн.

– Вражды больше нет, он признал сам себя виновным, покаялся. Братской любовью разрешили мы сию вражду, – с поклоном отвечал Яков Аникеевич. Они заметили, как на мгновение изменилось лицо Иоанна, словно слова эти причинили ему нестерпимую боль. Но он скоро взял себя в руки и с прежней величавостью молвил:

– То правильно. Ныне не время для распрей. Не так давно сибирский хан Кучум вновь ходил на ваши земли. Ежели и меж собой станете враждовать, все, что покойный отец ваш нажил и создал, потеряете. И того я вам не прощу, – и поглядел строго, так, что у обоих не осталось сомнений в том, что за сохранность прикамских земель они отвечают головой.

– Верно ли, что земли за Югорским камнем[27]27
  Имеются в виду Уральские горы.


[Закрыть] лежат впусте? – продолжал Иоанн.

– Истинно, государь, – отвечал Григорий Аникеевич, – посылали мы туда людей, и говорили они, что места пусты, леса черны, реки и озера дики.

То же самое когда-то Строгановы говорили о прикамских землях, которые по жалованной грамоте получили они от Иоанна. Как и сейчас, ни слова они не упомянули о кочевых местных племенах и живущих издревле там народах, которым надлежало либо принять власть Иоанна (вернее, Строгановых), либо погибнуть.

– Тогда позже получите вы земли за Югорским камнем на Тоболе, Иртыше и Оби. На том пустом месте велю ставить городки укрепленные, сечь лес по рекам и озерам, пашню распахивать и ставить дворы. Жалованную грамоту опосле велю составить.

Братья с благодарностью кланялись Иоанну, он же спросил о недавнем походе Кучума на прикамские земли. Григорий Аникеевич, чуть выступив вперед, произнес:

– От хана Кучума, великий государь, все больше терпим беды. После того как усмирены были по твоему приказу и с твоей помощью черемисы и башкиры, пришел с большим отрядом царевич Маметкул, племянник Кучума. Под его началом было много татар, а также племена остяков[28]28
  Имеются в виду башкиры.


[Закрыть] и вогуличей[29]29
  Имеются в виду манси.


[Закрыть]. Осадили они наш пограничный городок Кангор, но были отбиты. Мы же отправились за ним следом, за Югорский камень, воевали на землях остяков и вогуличей, многих побили, взяли большой полон и вернулись.

И вновь умолчали братья о судьбе местного населения, как пострадали окрестные деревни вокруг Кангора, где Маметкул нещадно резал жителей и сжигал их юрты. Много о чем умалчивали хитрые Строгановы! О том, как сами грабили перешедших под защиту «Белого царя» туземцев, когда собирали ясак, ибо большую часть дани они оставляли себе, другую часть отдавали царю. О том, как им самим приходилось вырезать целые селения взбунтовавшихся племен. О том, как жаждали новых земель и новых богатств. И самой желанной была бескрайняя и дикая земля сибирского ханства.

– Изложите мысли свои, как нам усмирить сибирского хана и как защитить прикамские земли от его набегов впредь! – внимательно глядя на братьев, говорил Иоанн. И Строгановы решили осторожно намекнуть на то, что необходимо собирать войско и идти в поход на Кучума, отбирать его земли и ставить там новые городки.

– Молвят, что сибирские леса наполнены соболем, лисицей и белкой, несметные богатства лежат там и ждут, когда ты возьмешь их, великий государь! – в довершение сказал Яков Аникеевич.

– Нет! – вновь изменившись в лице, с гневом воскликнул Иоанн. – Не велю воевать с сибирским ханом! Мне нужен мир! Нужно, дабы в сохранности были ваши солеварни, дабы добывалась пушнина. С ляхами и шведами ныне главная война, и от крымского хана жду новой грозы. Людей и денег на войну с Кучумом дать вам не смогу, потому приказываю – оборонять земли свои, в сибирские же людей не слать!

Строгановы поклонились смиренно. Направляясь к государю, они надеялись заручиться его поддержкой в грядущей войне с Кучумом, а в итоге вышло, что царь велел справляться своими силами, да еще и запретил идти в поход на сибирское ханство. У Кучума под рукой несметное войско, как без государевой поддержки, его полков и дельных воевод сокрушить хана?

Долго еще говорили о местных народах, перешедших под руку Иоанна, об их защите, об укреплении городков и строительстве новых.

И после уехали, разочарованные и раздосадованные. Возок шел медленно, покачиваясь на кочках и ухабах.

– Не видать нам сибирских земель, – тихо пробурчал Яков Аникеевич и громко сопел, отвернувшись к окну.

– Государь зело гневен, – со вздохом вторил Григорий Аникеевич, – когда я в глаза ему глядел, душа в пятки так и уходила! Батюшка, говорят, не боялся его нисколько, государь и гневаться на него не мог, прислушивался.

– Гневен. Виделся я с одним из придворных его, Борисом Годуновым. Молвят, ныне один из ближайших к государю людей. То большая тайна, под страхом смерти велено мне было молчать, но… – Яков Аникеевич перешел на шепот и прильнул к уху младшего брата. – Но поведано было мне, что государь гневался на сына и стал бить его, а тот самый Борис Годунов телом своим от ударов закрывал царевича, чем смог унять государев гнев. Лечил я ему те раны, а он, улыбаясь, говорил мне, как любит и почитает нашего государя, ибо он милостив.

Григорий Аникеевич покачал головой, задумался.

– Хорошо, что далеко мы от царского двора, на своих землях, почитай, живем, сами себе хозяева, – вымолвил он наконец и замолчал, глянув в окошко.

Все дальше ехал возок. Ехал мимо тихих лесов, полупустых и брошенных деревень, поросших травой пашен. Редко кто попадался на дороге, словно вымерли все.

– Где же весь народ? – с изумлением и болью проговорил Яков Аникеевич. Отвечать было незачем, все и так ясно. Выжаты все соки из народа бесконечными войнами, чумой, голодом и нищетой. Как еще держится русская земля? И сколько еще суждено ей вынести?

Звенящая тишина стояла вокруг. Всхрапнув, несмело заржал конь. Очередная мертвая деревня, зияя черными окнами брошенных домов, внезапно появившись, вскоре скрылась в лесной чащобе. Возок, поскрипывая, ехал дальше.