Текст книги "Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия"

Глава 9

Несмотря на то, что император уверял меня, что питает чуть ли не братские чувства к эрцгерцогу Карлу, массированный удар русских армий был нанесен рано утром 20 ноября, за день до смерти императора, прорвав оборону австрийцев в двух местах. На следующий день должно было начаться контрнаступление, чтобы вернуть утраченные позиции, но в последний момент оно было сорвано неожиданным отказом венгерских войск идти в наступление. Каким-то образом узнав о смерти императора, венгры расценили это как шанс выйти из состава империи, попутно задав себе такой вопрос: зачем им нужно умирать за чужую страну?

Угрозы со стороны австрийцев силой принудить их наступать лишь привели к тому, что венгерское командование пообещало в случае вооруженного принуждения вообще отвести войска с линии фронта в тыл. Именно поэтому новое наступление русских войск 21 ноября не только не встретило отпора, а наоборот, заставило стремительно отступать австрийские дивизии, так как венгерские части начали самовольно отходить, оголяя фланги. Когда примеру венгров последовали некоторые чешские части, австрийский генеральный штаб был вынужден отдать приказ отступать по всей линии фронта. Преемник Франца-Иосифа Карл I не успел вступить на трон, как оказался перед перспективой полного развала армии, но только он это успел понять, как вспыхнуло восстание в Будапеште, поддержанное венгерскими частями, и теперь перед ним встала более страшная опасность – раскол империи. Попытки остановить наступление противника ничего не только не дали, а только усугубили положение. Планомерный отход стал постепенно превращаться в беспорядочное отступление, а временами и в паническое бегство, при котором войска бросали артиллерию, оружие, боеприпасы, фураж.

Карл I понимал, что если ничего не предпринять прямо сейчас, то через пару недель у него не будет ни армии, ни империи, поэтому в Петербург был срочно отправлен специальный посол, но было уже поздно – парламент Венгрии расторг унию с Австрией и провозгласил независимость страны в Будапеште. Чешские войска хоть и остались верны присяге, но при сложившейся ситуации уже не могли считаться австрийскими генералами благонадежными, а значит, рассчитывать приходилось только на своих солдат. Понимая бессмысленность сопротивления, австрийцы отходили в глубь страны, а русские армии тем временем стремительно растекались по территории Австро-Венгерской империи. Развал в экономике, поражения на фронте и выход из состава империи Венгрии заставили скрытое недовольство чехов вырваться наружу, что приводило в чешских войсках к открытым бунтам, подталкивая остатки империи к окончательному разрушению.

Не видя иного выхода, наследник Франца-Иосифа отдал приказ своему полномочному представителю заключить мир с Николаем II на любых условиях. Спустя сутки после подписания соглашения о мире российский главный штаб получил приказ: прекратить наступление. Капитуляция стоила Карлу I Галиции, Буковины, а также половины Словакии, и это не считая выплаты большой денежной компенсации. Россия радостно и торжественно чествовала победу над Австро-Венгрией грохотом пушек и звоном колоколов. Народ, как и царь, был счастлив, рад и горд за свою армию. Несмотря на то, что сепаратный мир с Германией оказался удачным выходом для России, он до сих пор висел тяжелым грузом на совести императора, и вот теперь, после молниеносного разгрома и капитуляции Австро-Венгрии, он как-то признался в этом, сказав, что его совести теперь будет легче жить. Я понял, что он хотел сказать, несмотря на шутливость фразы.

Если российские газеты и свободная европейская пресса открыто и непредвзято откликнулись на победу русских армий, то журналисты Англии, Франции и Америки, стараясь приуменьшить военные заслуги, писали лишь в одном ключе: доставшаяся России легкая победа – это плата Германии за ее предательство.

«Думайте, что хотите. Победителей не судят, – сразу подумал я, прочитав это в одной из газет, лежа в госпитале. – Хм. Все же Романов прислушался ко мне, хотя при этом сделал по-своему. Впрочем, главное – результат».

Лежа в госпитале, мне только и оставалось, что развлекаться чтением газет и приемом посетителей. Несмотря на то, что пуля, попавшая в грудь, прошла навылет, рана оказалась плохая, тяжелая, поэтому несколько дней я провел в горячке. Мне казалось, что я снова лежу, прикованный к кровати неизлечимой болезнью, и медленно умираю. Вырываясь из забытья, я понимал, что это только горячечный бред, успокаивался, чтобы опять провалиться в черную глубину кошмаров. Только на третьи сутки я наконец пришел в себя и смог познакомиться со своим лечащим врачом. Леонид Львович Полонянин, несколько полный мужчина, имел грустные и все понимающие глаза святого с иконы, красивую окладистую каштановую бородку, ухоженные усы а-ля Николай II и чеховское пенсне. Спокойный, неторопливый, как в мыслях, так и в действиях, он обладал большим практическим опытом и не менее большим грузом знаний, впрочем, иначе ему вряд ли доверили лечить генералов и прочих высокопоставленных чинов. Осмотрев рану и убедившись, что температура спала, он как бы невзначай спросил значения некоторых слов, которые, судя по всему, я выкрикивал в бреду. Пришлось снова врать, сваливая все на ранение головы.

Спустя еще пару дней ко мне стали пускать посетителей, и первым появился в моей палате император, что стало для меня приятной неожиданностью. Сначала он спросил о моем здоровье, потом передал освященную иконку и пожелания здоровья от всей его семьи, после чего попенял, напомнив мне, как я возражал против охраны. Мне оставалось только повиниться. Воспользовавшись представившимся случаем, я попросил царя наградить агентов, несущих мою охрану в тот вечер, затем мы какое-то время беседовали, перескакивая с темы на тему, и уже перед уходом царь вдруг поинтересовался моей версией покушения. Мне нечего было сказать, так как я действительно не знал, кто подослал ко мне убийц. Дважды приходил следователь, которого тоже интересовала моя версия покушения, а также хотел получить список лиц, которые могли желать мне смерти. Неожиданными посетителями стали мои охранники, которые пришли с благодарностью за премию и пожеланиями здоровья.

Несколько раз навещали меня Пашутин, генерал Мартынов, подполковник Махрицкий, а также кое-кто из его офицеров, с которыми у меня установились приятельские отношения. Когда приходил бывший командир охотников, то мы непременно с обычного разговора переходили к спорам о том, как должна выглядеть армия будущего. Взгляды этого умного, отчаянно смелого человека отдавали каким-то джентльменством по отношению к врагу, и это несмотря на то, что он имел передовые взгляды для этого времени. Если взорвать артиллерийские склады в тылу врага, то, в его понимании, это проявление доблести, а, переодевшись в мундир врага, убить вражеского генерала и похитить его портфель с секретными документами – это подлость. Спорили мы также о введении новых дисциплин в полку. Здесь у нас у обоих, по большей части, были общие взгляды. В последний его приход мы окончательно решили вопрос об обязательных занятиях рукопашным боем для всех без исключения солдат и офицеров. Окато, с которым у меня был разговор на эту тему, уже дал предварительное согласие на постоянной основе вести этот курс.

Когда мне стало лучше, я позвонил Светлане Антошиной, но только успел сказать: «Здравствуйте…» – как меня оборвал ее взволнованный крик:

– Сергей Александрович, вы живы! Господи, какая радость! Я так волновалась! В газете написали, что вы были тяжело ранены! Я искала вас по всем больницам, но никак не могла найти! Что с вами?! Как вы?!

«Какой-то журналист – прохвост за пару рублей развязал язык полицейскому! Только вот как он узнал мою фамилию?! Ну, акула пера! Узнаю, кто ты есть, быть тебе битым».

– Сергей, почему вы молчите?! Вам плохо?! Я сейчас приеду! Где вы находитесь?!

Звоня Светлане, я хотел ей сказать, что меня неожиданно отправили в командировку по одному важному делу и буду нескоро, а теперь как оказалось, из-за какого-то прохиндея из паршивой газетки бедная девушка целую неделю мучилась в сомнениях, не зная, жив я или нет.

«Нет, я его не бить, а медленно и мучительно буду пытать, перед тем как убить!»

Моя ложь насчет командировки провалилась, и теперь надо было срочно перестраиваться на ходу, но придумать с ходу ничего не удалось, и я попробовал выиграть время.

– Светлана Михайловна… гм… у меня сейчас процедуры…

– Скажите, где вы?!

– Не надо приезжать! Меня завтра-послезавтра должны выписать, и я сразу приеду к вам, – предпринял я еще одну попытку выкрутиться из создавшегося положения.

– Вы не хотите, чтобы я приезжала?! – сейчас в ее голосе была слышна обида.

– Очень хочу! Но сейчас приезжать не нужно. Давайте завтра. Хорошо?

– Хорошо, Сергей Александрович, – ответила она упавшим голосом. – Вам что-нибудь принести?

– Светлана Михайловна, ничего не надо. У меня все есть. Знаете, я очень скучал, не видя вас. Часто вспоминал ваши глаза. Они очень у вас красивые, а когда в них светится радость, они становятся, как маленькие яркие звездочки… – и я принялся сыпать любезностями, полагая, что мои нежности хоть как-то скрасят мое непонятное, а значит обидное, нежелание ее увидеть прямо сейчас.

Дело было не в том, что мне не хотелось пугать девушку своим бледным видом, а совсем в другом, что мне трудно было объяснить, не соврав. Как ей объяснить, почему отставному поручику отвели отдельную палату в госпитале для высокопоставленных армейских чинов, у дверей которой к тому же стоит пост из агентов. Если все мои посетители знали о моей второй ипостаси – советнике царя, то Светлана до этого времени не имела ни малейшего понятия. Если честно говорить, мне не хотелось говорить ей пока об этом, так как считал, что слухи обо мне, противоречивые, страшные, замешанные на мистике, могут оттолкнуть ее от меня.

«Одни мои прозвища чего стоят. Душитель свобод или… царский палач».

Сначала я попробовал договориться с врачом, чтобы тот дал мне возможность на полчаса спуститься вниз для встречи с девушкой, на что получил категорический отказ, а на добавку – пятиминутную лекцию о вреде физических нагрузок при моем состоянии.

– Покой и только покой, Сергей Александрович, – с этими словами он удалился.

Затем я хотел договориться с охраной, чтобы они не стояли прямо у моих дверей, а устроились где-нибудь в стороне, а еще лучше, чтобы сделали вид, что пришли кого-нибудь навестить. Старший агент, услышав мое предложение, вытянулся, а затем четко отрапортовал:

– Никак нет, Сергей Александрович, не положено! У нас приказ не спускать с вас глаз ни днем, ни ночью!

– Всего на полчаса, Степан Кузьмич. Никто и не заметит.

– Извините, но у меня семья. Двое детей. А у Сашки Дементьева так даже четверо. Да вы и сами должны понимать, что мы люди служивые, подневольные. Что приказано, нам исполнять нужно.

После отказа у меня возникла мысль предложить им денег, но судя по твердому взгляду старого служаки, я понял, что нет смысла даже пробовать.

– Да понял я, понял. Идите.

Как я и думал, отдельная роскошная палата и охрана – все это стало настоящим шоком для сестер Антошиных. Судя по их растерянным и удивленным лицам, скромный поручик в отставке теперь представал перед ними в виде нового графа Монте-Кристо. Елизавета, в силу своей еще детской непосредственности, отошла от удивления быстрее сестры и приступила к самому настоящему допросу:

– Кто вы такой, господин отставной поручик?!

– Здравствуйте, милые девушки! Впрочем, слово «милые» к вам не подходит, потому вы обе самые настоящие красавицы! Надеюсь, вы не будете со мной спорить?

– Не надейтесь, что ваша лесть собьет меня с толку! – продолжила Лиза свою атаку. – Вы не ответили на мой вопрос, господин инкогнито!

– Вы бы присели, Светлана Михайловна. И вы, Елизавета Михайловна.

– Сергей… Александрович, здравствуйте, – наконец вступила в разговор Светлана, которая была взволнована явно больше своей сестры. – Как вы себя чувствуете? У вас очень бледный вид. Вам нетрудно говорить?

– У меня все хорошо, Светлана Михайловна. Я вас давно не видел, поэтому у меня накопилась куча вопросов. Как вы? Как школа?

– Как Лиза выздоровела, так я, чтобы нагнать пропущенные уроки, решила увеличить время на занятия, – она отвечала явно автоматически, очевидно еще не придя в себя толком. – Так что с вами такое случилось?

– Вооруженному грабителю моя шапка понравилась. Он же не знал, что я не из пугливых… Вот как-то так. Не волнуйтесь, Светлана Михайловна, в жизни всякое бывает.

Елизавета до этого момента пыталась делать вид, что она обиделась за игнорирование ее вопросов, но ее хватило ровно на пять минут, так как известно, любопытство – страшная сила, а женское любопытство…

– Ага, так мы вам и поверили, господин поручик. Пока мы добрались до вашей палаты, нас дважды останавливала охрана. Они и сейчас стоят за вашей дверью. Так, может, вы перестанете играть с нами в кошки-мышки и скажете…

– Елизавета, веди себя прилично! – резко оборвала ее старшая сестра, при этом окинув ту сердитым взглядом. – Сергей Александрович – это тебе не твои приятели-гимназисты! К тому же он ранен. Вы ее простите, пожалуйста! Она себя ведет так из-за своего неумеренного любопытства, хотя меня, честно говоря, тоже весьма озадачила ваша охрана. Вы случайно не побочный сын какой-нибудь коронованной особы, проживающий инкогнито?

На этот вопрос у меня уже был заготовлен ответ, это единственное что я мог подготовить в этой ситуации.

– Не сын, но к коронованной особе имею некоторое отношение. Состою, гм… неким образом, при дворе государя. Видно, обо мне сложилось хорошее мнение, только этим возможно объяснить некое благосклонное внимание государя.

Это было скользкой полуправдой, но по моим расчетам этого должно было хватить, чтобы объяснить роскошную палату и охрану.

– Вы?! При дворе?! – невольно вырвалось у Светланы.

Ее недоумение было понятным. Этот человек просто никак не мог соответствовать образу царедворца. Прямолинейный по характеру мужик с широченными плечами и железными кулаками никак не походил на пожилого надушенного франта в камергерском мундире или яркого, лощеного гвардейца с адъютантскими аксельбантами. По лицу девушки было видно, что та пытается понять, чем может заниматься при дворе императора такой человек, но судя по растерянности, которая осталась в ее глазах, она так и не смогла определить мое место или должность.

«Сейчас она спросит. И что ответить?»

Мне не хотелось говорить о себе правду из-за слухов. Они были разные. По большей части это были злобные сплетни, которые шли в одной связке с искренне-нелепыми сказками, завязанными на мистике и слепой вере. Меня радовало только одно, что все они имели хождение в высшем свете Петербурга, не расползаясь дальше. Сейчас передо мной стоял вопрос: сопоставит она меня с этими слухами или нет?

Неожиданный разговор у нее дома и последовавший за ним поцелуй перевернули мое мнение о наших отношениях. Пара последующих встреч только подтвердила мои выводы. Светлана странным образом сочетала в себе качества свободной и уравновешенной женщины и девическую незащищенность, но что мне нравилось в ней больше всего, так это полное отсутствие кокетства, которое, честно говоря, раздражало меня в других женщинах. Без сомнения, она мне очень нравилась, но при этом я признавал, что строить семейные отношения был пока не готов. Еще я понял прямо сейчас, что скоро мне придется честно объяснить девушке о моей второй ипостаси, потому, что ее искренняя натура не примет полуправду и может оттолкнуть ее от меня. Мои надежды и сомнения разрушила в одно мгновение пятнадцатилетняя непосредственность:

– Так это вы ангел с железными крыльями?!

Ее прямой вопрос оказался настолько неожиданным и точным, что я замялся с ответом на несколько секунд, что стало невольным подтверждением тому, что к этим слухам я имею самое прямое отношение. Если на лице Светланы смешалось недоумение и удивление, то в глазах Лизы засветилась ликующая радость. Она узрела чудо. Оправдываться не имело смысла, к тому же это вызвало бы кучу ненужных вопросов, поэтому я решил отложить этот разговор на будущее, а сейчас дать понять, что эта тема мне неприятна.

– Я не ангел. У меня нет железных крыльев, – тихо и раздельно сказал я. – Я обычный человек. И, прошу вас, давайте об этом больше не говорить.

Мои слова и мой тон дали сестрам понять, что мне не хочется об этом говорить, наверно, поэтому наш дальнейший разговор оказался скомканным и неловким. Пока радовало только одно, что Светлана понятия не имеет, в отличие от своей младшей сестры, об этих нелепых россказнях. Когда они ушли, я неожиданно подумал, что засиделся в царских советниках и, по-видимому, пришла пора пожить для себя. Попутешествовать по стране, выкопать клад, съездить в Америку… Мои размышления прервал пришедший Пашутин. Он был весел, бодр, румян с мороза.

– Здравствуйте, Сергей Александрович! Как болеем?

– Здравствуйте, Михаил Дмитриевич, – в тон ему ответил я. – Отлично болеем. Только к чему так официально? Мне звание генерала присвоили?

– Никак нет, господин поручик в отставке. Просто получили мы кое-какие данные по твоему делу.

– Не томи, рассказывай.

– Расскажу. Только с одним условием. Что за девушки тебя посещали? Говорят, одна краше другой. Так что махнем наши истории баш на баш?!

Я покачал головой:

– Охрана называется. Болтуны. Кстати! Ты знаешь, что в газете напечатана заметка о покушении на меня?

– Нет. Кто это у нас такой шустрый оказался?! – Пашутин с удивлением посмотрел на меня. – Погоди! А откуда он узнал о тебе?

– Вот и я о том. Весьма странно. Журналист, который словно случайно оказался на месте преступления и откуда-то знал фамилию и имя человека, на которого было совершено покушение.

– Что за газета?

– Черт! Не спросил у Светланы!

– Значит, одну из девушек зовут Светлана. А вторую?

– Ты бы лучше журналистом интересовался, а не девушками, тем более что вторая тебе в дочери годится. Ей пятнадцать лет недавно стукнуло.

– А-а, так это были сестры Антошины!

– Ты-то откуда про них знаешь?

– Тоже мне тайна! Ладно, раз с девушками все выяснили, насчет журналиста и газеты не сегодня-завтра узнают, я расскажу тебе кое о чем действительно интересном. Покушение на тебя организовал не кто-нибудь, а германская разведка.

Сказал и замолчал, при этом хитро улыбаясь. Знает же, чертяка, что не выдержу и спрошу.

– Миша, считай, что ты меня заинтересовал. Рассказывай.

– Твои неудавшиеся убийцы, оказывается, были в свое время активными боевиками и согласно жандармской картотеке состоят на их учете с 1908 года. Агитация против власти, распространение листовок, сопротивление полиции, незаконное хранение оружия. Неоднократно задерживались, ссылались. Года три тому назад, когда на них пало подозрение в убийстве полицейского стукача, они сумели избежать ареста и скрылись. По некоторым данным, двое уехали за границу, что только сейчас окончательно подтвердилось. Последние два года они жили в Швейцарии.

– Как двое? А шофер?

– Шофера с машиной им уже здесь дали, как и оружие.

– Интересно, что они в Швейцарии делали, без знания языка? Или их партия кормила?

– Всех подробностей не знаю, да они и неинтересны. Пусть их прошлым Мартынов занимается. Кстати, он уже выделил человека, который работает по архивам и их старым связям.

– Не думаю, что в этом направлении надо искать. Они уже три года…

– Может, ты меня все-таки дослушаешь? – и только дождавшись моего утвердительного кивка, продолжил: – Эти двое бывших дружинников были взяты полицией Берна при налете на банк, а так как при этом был тяжело ранен охранник, то им грозил приличный срок. Спустя неделю к ним в тюрьму пришел один господин и предложил сделку. Они убивают человека, которого им покажут, а за это получают свободу и некоторое денежное вознаграждение. Не раздумывая, они дали свое согласие, а спустя две недели уже были в Питере, где их встретили и определили на квартиру, а на следующий день им показали тебя и твою охрану. Еще через сутки за ними приехала машина, ну, а концовку этой истории ты знаешь лучше меня. Остальное найдешь на этом листе, – с этими словами он протянул мне лист бумаги, сложенный вчетверо. – Читай!

Я развернул его. Это была выписка из допроса. Пробежал глазами текст. Буряков Петр Дмитриевич. Партийное прозвище – Буря. Его напарник, как оказалось, был из рижских немцев. Генрих Швабе. Последние десять лет и до самой смерти он проживал под фамилией и кличкой Никотин. Отличается только ударением. Дмитрий Вальдемарович Никотин. Еще в самом начале своей подпольной деятельности Швабе сменил фамилию, но не из-за конспирации, а из-за того, что подпольщики подозрительно относились к его немецкому происхождению. Именно поэтому он скрывал свое знание немецкого языка. Оба хорошо стреляли, знали взрывное дело. Тот господин, что сделал им предложение, хорошо говорил по-русски. Акцент был практически незаметен, только неправильное ударение в некоторых словах выдавало в нем иностранца. Предположение, что их вербуют немцы, сделал Никотин, когда вернулся после допроса в камеру. Он рассказал Бурякову, что при нем чисто случайно выругался охранник, который водил его на допрос. Причем выругался не просто на немецком языке, а с явным баварским акцентом, который Швабе прекрасно знал, так как его отец сам был родом из Баварии.

Закончив читать, я поднял глаза на Пашутина.

– Ты уверен, что он не врет?

– Что не врет – точно. Потрошили обоих основательно, но… есть сомнения в окончательных выводах. Те же англичане вполне могли навести нас на ложный след.

Хотя если никто не знал, что этот Швабе немец… Короче, тут можно думать и додумывать сколько угодно!

– А тот тип, что показал на меня. Про него что известно?

– Их было двое. Один из них привез убийц с вокзала в снятую квартиру. Невзрачный мужичок с помятым, словно с перепоя, лицом. И дух от него шел соответствующий, перегарный. Случайный человек. Пообещали бутылку и попросили встретить, а затем проводить до квартиры. Мне так думается, что за ними наблюдали, следили, все ли чисто и нет ли хвоста. Потом появился второй. Описание самое общее. Пальто с бобровым воротником. Шапка, надвинутая на самые брови. Густые усы и окладистая борода на пол-лица. Пенсне в золотистой оправе. Сбреет бороду, подравняет усы, снимет пенсне – и все. Другой человек. Вот он и показал им тебя.

– А машина? Шофер?

– Шофер мертв, единственное, что может пролить на него свет, так это то, что на него заведено дело полиции или жандармерии. Если нет – пустой номер. Ты мне лучше, Сергей, скажи: не появились ли у тебя свои соображения по этому делу?

– Если здесь действительно замешана Германия, то, похоже, Вильгельм решил, что русский провидец слишком опасен и пора его убрать.

– Почему сейчас? А не раньше?

– Не знаю, а гадать не хочу.

– Надо принимать какие-то меры, Сергей. Если это так, то он от тебя так просто не отвяжется.

– Будем думать.

Спустя несколько дней после этого разговора ко мне пришли уже двое: полковник Пашутин и генерал Мартынов.

– Здравствуйте, господа, – официально поприветствовал я их. – Судя по вашим серьезным лицам, у нас, похоже, намечается серьезный разговор.

– Здравствуйте, Сергей Александрович, – поздоровался со мной Мартынов.

У меня с генералом установились хорошие отношения, но не приятельские, как с Пашутиным. Несколько раз он был у меня дома, чай пили, говорили, но это было не столько дружеское застолье, сколько деловая беседа. Правда, последний раз сидели вместе в ресторане, где Пашутин давал банкет по случаю получения им звания полковника и ордена.

– Здравствуй, Сергей. Ты прав: пришли по делу. Саша, ты первый говори.

– Мы подняли все архивные документы, но помимо уже известных нам данных по обоим боевикам ничего не нашли, зато подполковник Смокин…

– Смокин Илья Степанович? – уточнил я.

– Вы его знаете?

– Когда-то имел честь его знать.

Эта фамилия задела в моей душе до сих пор сидевшую занозу. Сестра. Наташа. Пусть косвенно, но именно он дал добро на ограбление банка, хотя мог его предотвратить, а значит, был виновным в гибели Алексея Луговицкого. К тому же он поступил бесчестно по отношению к званию офицера, ограбив банк с помощью Боткина.

«Такое не забывается и не прощается».

– Судя по вашему тону, друзьями вы не стали.

– Да, Александр Павлович.

Память мгновенно перенесла меня в прошлое. Все, что было связано с моей сестрой, до сих пор лежало тяжелым и горьким осадком в моей душе. Да, я допустил главную ошибку в своей жизни, отпустив сестру на фронт, но именно эта сволочь, Смокин, дал начало трагической истории, которая закончилась смертью жениха Наташи. Нет, такое простить нельзя! Оскорбить и вызвать его на дуэль? Много чести для этой твари!

«Подлеца надо бить его же подлостью», – эта мысль стала окончательным приговором жандарму, после чего я коротко, но емко, рассказал об ограблении банка и исповеди Боткина.

У Пашутина во время моего короткого рассказа словно окаменело лицо, что было признаком высшей степени отвращения, так как, несмотря на свои довольно вольные высказывания, он был ревностным поборником офицерской чести. Мартынов, услышав об ограблении банка, непроизвольно сморщился, словно надкусил лимон. Он совершил очередную ошибку. Его сотрудник, подполковник, оказался подлецом высшей пробы.

– У вас осталась эта бумага? – поинтересовался Мартынов.

– Да.

– Я разберусь с этим делом, Сергей Александрович, – в этих словах было твердое обещание выполнить мою невысказанную просьбу. – А пока я продолжу. По некоторым данным нашей заграничной агентуры в Берне резко активировались революционеры – эмигранты. В учебном центре в окрестностях Берна, точного местонахождения мы не знаем, проходит боевую подготовку большая группа боевиков. Сразу появляется вопрос: откуда у них появились на это деньги, господа? После того как они практически потеряли влияние в России, их финансовая поддержка западными странами практически свелась к нулю. Именно по этой причине ими была совершена попытка ограбить банк. Отсюда несложно сделать вывод: есть кто-то влиятельный и богатый, который имеет какие-то свои тайные цели, используя для этого революционеров-боевиков. И, похоже, этот кто-то начал с вас, Сергей Александрович. У меня все.

– Разрешите начать доклад, господин главный советник его императорского величества? – не удержался от шутливого, но ехидного заявления полковник.

Пришлось подыграть ему, важно кивнув головой:

– Разрешаем. Только четко и ясно. И не мямлите, господин полковник, как в прошлый раз, а то тогда говорили, словно кашу жевали.

Мартынов, не удержавшись, усмехнулся шутке.

– Есть не жевать кашу! – шутливо отрапортовал с улыбкой на лице полковник, а затем его лицо приняло серьезное выражение. – Сначала по журналисту. Полиция выяснила его личность и допросила. Его просто наняли. Сказали место покушения и фамилию и дали десять рублей, чтобы написал и поместил заметку в газете. Он никогда не видел и не знает этого человека, но приметы дает те же, что и убийца. Шапка, надвинутая почти на глаза, окладистая борода, пенсне. Есть предположение, что это сигнал кому-то, находящемуся далеко, а так – тупик. Теперь другие новости. По нашей линии поступило интересное сообщение. Есть предположение, что на нашего посла в Швейцарии готовится покушение. Что, где и как, пока уточняется. Возможно, что новость, принесенная Сашей, насчет школы подготовки боевиков имеет нечто общее с покушением на посла.

Некоторое время мы обсуждали эту ситуацию, пока не пришли к выводу, что, не имея больше фактов, предположений и версий можно строить сколько угодно, после чего Пашутин поделился со мной личной новостью.

– Можешь меня поздравить, я вернулся обратно в свое ведомство.

Мне было известно, что он был официально откомандирован из разведки в охрану государя, как и то, что ему прочили пост начальника царской охраны, а это генеральская должность. И вот на тебе! Отказался. Впрочем, это был вполне ожидаемый отказ, так как Пашутин по складу ума и характера был человеком острого ума, своевольным и дерзким, поэтому дворцовая служба, представлявшаяся мне самому рутиной, просто не могла привлечь полковника. Мне до сих пор было памятно его искреннее удивление, стоило ему узнать, что я имею какое-то отношение к царскому двору.

– Нашел себе замену?

– Подполковник Игнатьев Аркадий Степанович. Умный, жесткий, образованный офицер, беспредельно предан династии Романовых. Лично знаю его более десяти лет. В свое время даже дружили семьями. Кстати, Саша его тоже хорошо знает.

– Значит, он тоже из жандармов? – вопрос был уже адресован генералу.

– Тоже, – хитро усмехнулся Мартынов и повернулся к Пашутину. – Вот скажи мне, Миша, как другу: когда ты угомонишься? Тебе сорок один год, полковник, в особой милости у государя, а все в казаки-разбойники норовить играешь!

– Натура у меня такая беспокойная, Саша. Да ведь и сам это знаешь, чего спрашиваешь?

– Знаю. Как не знать, а также вижу, что вы, с Сергеем Александровичем, приятели душевные, потому что натуры у вас схожи. Любите горячить кровь, ходя по лезвию ножа.

Еще спустя две с половиной недели меня выписали из госпиталя. Светлана встретила меня в вестибюле. Одета она была во все белое. Шубка, шапка, муфта, ботиночки. Изящные черты лица. Черная прядь, выбившаяся из-под зимней шапки. Большие изумрудно-зеленые глаза. Девица-красавица, одним словом!

– Вы прямо как снегурочка из сказки, Светлана Михайловна.

– Такая холодная?

– Нет, красивая.

– А вы бледный. Вам бы еще полежать надо да настойки лечебные, на травах настоянные, попить.

– Увольте. Належался на полгода вперед.

– Шарф поправьте, а то он у вас сбился. Сегодня мороз минус двенадцать градусов. Хорошо, хоть ветра нет, – она говорила, но сама думала о чем-то другом, так как в глазах читались тревога и ожидание. Было видно, что хотела что-то спросить, но не решалась.

– Вы что-то хотели спросить?

– М-м-м… Да. Я что хотела вас спросить… Ответьте, только честно! В вас стреляли из-за того, что вы советник при царе?

Врать не имело смысла, поэтому я ответил прямо и лаконично:

– Да.

– Так вы в постоянной опасности! – в ее голосе звучала неподдельная тревога. – Из-за этого у вас охрана!

Вдруг она бросилась ко мне и прижалась к груди. Проявление чувств было настолько неожиданно, что я даже опешил. Неловко обнял ее. Лицо она спрятала у меня на груди, но при этом чувствовалось, что ее спина вздрагивает.

– Светлана Михайловна, милая вы моя, хорошая, не надо. Это просто была случайность… теперь все будет хорошо. Обещаю.