Текст книги "Смерти вопреки: Чужой среди своих. Свой среди чужих. Ангел с железными крыльями. Цепной пёс самодержавия"

– Господа! Как вы видите, меня вызвали на дуэль. Готовы ли вы стать моими секундантами?

– Извините, граф, но нам сначала хотелось бы знать, в чем, собственно, дело? – спросил его штабс-капитан.

– Оскорбления вам мало, капитан?

– Мало, граф. Особенно, если идет речь о чести девушки.

Бахметьев-Кречинский скривился, словно надкусил лимон, и сказал:

– Я, кажется, немного поторопился, предложив вам стать моими секундантами. Забудьте, господа, о моей просьбе. Прощайте.

Штабс-капитан и поручик-гвардеец, молча и холодно, откозыряли и ушли, не оглядываясь. Я посмотрел им вслед, затем повернулся к графу:

– Какая же ты наглая сволочь, Бахметьев, и как тебя еще… а вспомнил, Кретин… ский.

Лицо графа сначала побледнело, а затем пошло красными пятнами. Он смотрел на меня бешеными глазами, раздувая ноздри, но не сделал ни одного движения и только процедил сквозь зубы:

– Ты мне жизнью ответишь за это, Богуславский.

– Да ну? – наигранно удивился я. – И как? Подстережешь ночью и в спину выстрелишь?

Волин, до этого, молча и хмуро, наблюдавший за разговором, наконец не выдержал:

– Сергей, это недопустимо так оскорблять офицера. Пусть мужики подобным образом выясняют отношения, а ты…

– Как скажете, господин капитан. Замолкаю, дав вам возможность продолжить вашу «благородную» беседу.

Капитан только покосился на меня, после чего перевел взгляд на графа и сухо сказал:

– Пусть ваши секунданты обговорят условия с поручиком Богуславским. От меня единственное условие: организовать нашу встречу как можно быстрее.

– В этом наши желания совпадают, капитан. Пришлю секундантов прямо сегодня по адресу, который мне укажут, – сейчас голос графа звучал сухо, ровно, без малейшего следа эмоций.

Услышав адрес, поручик небрежно козырнул и пошел по улице. Волин некоторое время зло смотрел ему вслед, потом тяжело вздохнул и посмотрел на меня:

– Сергей, ты никогда таким не был. Что с тобой случилось?

– Ты не забыл, что у меня проблемы с памятью, Валера?

– Дело тут не в памяти, ты внутри изменился. Со стороны смотрю и не верю, что это ты. Словно в тебя, Сережа, втиснули чужую душу.

– Может, и так, но что это меняет?

У капитана при моих словах широко открылись глаза.

– Теперь давай по домам. Как только мне будет известно об условиях поединка, я тебя извещу.

Капитан несколько мгновений вглядывался мне в лицо, словно пытаясь что-то найти, и только потом ответил:

– Хорошо. Буду ждать. С нетерпением.

Не прошло и трех часов, как раздался звонок в дверь моей квартиры. Подошел, открыл. На пороге стояли два офицера.

– Господин Богуславский?

Кивнув согласно головой, я жестом предложил им пройти в квартиру. Подпоручик – кавалерист, совсем еще молодой человек, видно недавно выпущенный из училища, причем явно из богатой семьи, о чем говорила пошитая на заказ шинель, ухоженные усы, запах дорогого одеколона. Сейчас он всем своим видом старается показать, какой он отчаянный вояка, а у самого в глазах светилось детское любопытство.

– Подпоручик Батюшкин, – он щелкнул каблуками сапог и склонил голову в коротком кивке.

Вторым секундантом был штабс-капитан, лет сорока, с большой стриженой головой и правильными чертами лица, которое несколько портили сросшиеся мохнатые брови. Еще он отличался хриплым армейским басом, которым передал мне место и условия поединка.

– Штабс-капитан Левский, – представился он, при этом небрежно и коротко кивнул головой. – Мне поручено передать, что завтра, в восемь утра, граф Бахметьев-Кречинский будет иметь честь стреляться с капитаном Волиным. Выбор оскорбленной стороны – револьверы. Дуэльная дистанция – тридцать шагов. По команде «Начинай» сразу стреляют оба противника. Стрелять не более трех раз. У вас есть возражения к условиям дуэли, господин Богуславский?

– Нет.

– Отлично. Теперь о месте встречи. Я предлагаю…

После того как мы уладили вопрос о месте встречи, штабс-капитан неожиданно спросил меня, причем тон его был наглый и напористый:

– Милостивый сударь, вы сегодня посмели грубо оскорбить моего друга. Вы же не будете этого отрицать?!

– Нет, – ответил я и с усмешкой посмотрел на капитана, так как подобный способ отомстить как раз был в духе графа.

– Отлично! Так как граф уже дерется на дуэли, то он попросил меня не оставить без внимания столь дерзкую выходку. Я вызываю вас на дуэль!

– Сколько он вам пообещал? – вдруг неожиданно и в упор спросил я Левского.

Тот еще только начал багроветь и открыл рот, как подпоручик опередил его гневным выкриком:

– Вы не смеете говорить в подобном тоне с офицером императорской армии! Немедленно извинитесь!

– Свои извинения, господин подпоручик, завтра утром я пошлю господину штабс-капитану вместе с пулей. Теперь, простите, господа, у меня есть и другие дела.

Капитану, видно, очень хотелось сказать нечто резкое и оскорбительное в мой адрес, но мое спокойствие, а он не мог не видеть, что оно не наигранное, заставило его ограничиться только завуалированной угрозой:

– Завещание торопитесь писать? Это правильно. Оно вам пригодится, господин Богуславский, – после чего развернулся и чеканным шагом направился к двери. Вслед за ним поспешил юный подпоручик, обжегший меня напоследок гневным взглядом.

С самого раннего утра, первым делом, я стал решать вопрос со своей охраной. Подойдя к филерам, которых за эти месяцы знал не только в лицо и по именам, но и как живут, семья, дети и все такое прочее, обратился к старшему агенту:

– Васильевич, у меня к вам дело есть…

После того как он меня выслушал, лицо старшего филера приняло жалобное выражение:

– Нет! Нет и еще раз нет! Сергей Александрович, ради бога, заклинаю вас, не втаскивайте нас в вашу… как ее… авантюру! Моя забота, чтобы с вами никакой беды не приключилось, а вы дуэль затеваете! Мы не можем этого допустить! Прямо сейчас и пошлю во дворец человека с донесением! И больше слышать ничего об этом не желаю!

– Это не авантюра, это дуэль. Меня вызвали. Как я могу отказаться? Или вы хотите, чтобы я прослыл на всю столицу трусом?!

– Посмотрел бы я на того, кто вас в лицо трусом назовет! Но дуэль?! И не просите! Знаю, нам вас не удержать, но…

– Васильич, вы меня сколько времени знаете?! – начал давить я на филера. – Вот заметьте, я ведь подошел к вам и честно предупредил. Хотя мог тихо уйти! Потом нашли бы мой хладный труп на окраине города и чтобы вы тогда делали?! А так осторожно поедете и проследите, чтобы все было со мной хорошо. Но только из-за кустов!

– Да вы поймите, Сергей Александрович! С нас же головы снесут, ежели с вами…

Спустя десять минут, используя метод кнута и пряника, мне все же удалось уговорить старшего агента, при этом я твердо пообещал ему не дать себя убить, а он, со своей стороны, – держаться незаметно и по мере возможности ни во что не вмешиваться.

Когда мы подъехали, сумерки уже начали рассеиваться. Было промозгло, слякотно и сыро, как и все последние два дня. Впрочем, иной погоды и не могло быть, при температуре плюс три градуса.

«По новому календарю, сегодня, наверно, первое или второе марта, – подумал я, вылезая из возка. – Не погода, а мерзость какая-то».

На месте дуэли уже стояло два экипажа. Граф, двое его секундантов, военный медик и двое слуг, стоявших поодаль. Сам граф встретил нас холодным, ничего не выражающим выражением лица.

«Это сукин сын умеет держать себя в руках, – невольно отметил я хладнокровие противника, зато штабс-капитан, стоящий рядом с ним, откровенно нервничал, что было видно по его напряженному выражению лица и закушенной губе. Подойдя к ним, я сказал:

– Господа, у меня мало времени, поэтому давайте сразу приступим к тому, ради чего собрались.

Мой спокойный вид и небрежный тон, которым были произнесены эта слова, несомненно, произвели впечатление на всех присутствующих, но в большей степени они повлияли на штабс-капитана. Не удержавшись, он даже бросил взгляд на графа, в котором я прочитал вопрос:

– Во что ты меня втравил, приятель?

Подпоручик, которому поручили вести официальную часть дуэли, был горд оказанной ему честью, но при этом сильно волновался. Сделав пару шагов вперед, оглядел собравшихся и произнес:

– Господа офицеры, правила поединка требуют спросить: никто из вас не намерен решить это дело миром?!

В ответ оба противника только отрицательно покачали головами, после чего был произведен отсчет шагов и были обозначены места для дуэлянтов.

– Господа, прошу к барьеру!

Когда поручик и капитан стали на свои места, молодой распорядитель, волнуясь, поднял руку, а затем, промедлив несколько мгновений, резко бросил ее вниз, с криком:

– Начинайте!

В следующее мгновение грянули выстрелы. Как я и предполагал, нервы подвели капитана, и он на какую-то долю секунды промедлил с выстрелом, а вот у графа, завзятого дуэлянта, проводившего немало времени в тире, реакция оказалась отменной. Все же Волин, будучи раненным в грудь, нашел в себе силы выстрелить, но пуля, посланная ослабевшей рукой, лишь сорвала погон на шинели поручика. Второй раз капитан нажать на курок не успел, вторая пуля, посланная графом, ударила его в плечо. Вскрикнув, он пошатнулся и упал на спину. Перед тем как кинуться к нему, я бросил взгляд в сторону военного фельдшера, но стоило мне увидеть, что тот бежит к лежащему на земле телу, быстрым шагом поспешил к Волину. Лицо его было мертвенно-бледное, но при этом он был в сознании.

– Как ты? – я наклонился над ним.

Тот изобразил улыбку, более похожую на жуткую гримасу.

– Не могу умереть… пока эта сволочь… ходит по земле.

– Отойдите! Мне надо его осмотреть! – сердито и отрывисто воскликнул подошедший к нам фельдшер.

В этот самый миг подпоручик громко и четко произнес:

– Господин граф, если вы признаете свою честь удовлетворенной, то предлагаю считать поединок завершенным!

Бахметьев-Кречинский еще несколько мгновений смотрел на раненого Волина, потом произнес с пафосом:

– С ним мы закончили.

Несколько минут я наблюдал за работой врача, потом спросил:

– Как он?

– Пока жив, но его надо срочно перевязать и отвести в госпиталь. Промедление смерти подобно.

Развернувшись, я сначала посмотрел на графа, стоявшего с торжествующей улыбкой на губах, потом перевел взгляд на своего противника, штабс-капитана, а затем сказал:

– Господа, я буду в вашем распоряжении, как только отправлю капитана Волина в госпиталь. Надеюсь, вы не будете против на какое-то время отсрочить вашу смерть, капитан Левский?

Слова были сказаны не просто спокойно, а равнодушно, даже с некоторой ленцой, словно разговор шел о решенном деле. Капитан вздрогнул, словно его хлыстом перетянули по спине, лицо резко покраснело, и было видно, что он растерялся, но уже в следующую секунду взял себя в руки и несколько севшим от волнения голосом ответил:

– Да вы никак себя действительно в ангелы записали, коль посчитали себя бессмертной личностью, господин Богуславский.

После того как медик обработал и перевязал раны, я отнес капитана к пролетке. Извозчик, равнодушный пожилой мужик с окладистой бородой, только вопросительно посмотрел на меня, после того как я осторожно усадил раненого на сиденье. В ответ на его немой вопрос я сунул ему пять рублей, тот посмотрел на деньги, степенно кивнул и сказал:

– Благодарствую, господин. Куда едем?

Вместо ответа я повернулся к фельдшеру:

– У меня тут еще дела, господин доктор, которые без меня никак решить нельзя, поэтому у меня к вам большая просьба: как можно быстрее доставьте раненого в больницу. Вот возьмите!

Тот автоматически взял всунутую ему в руку банкноту в пятьдесят рублей и растерянно воскликнул:

– Погодите! Мне никак нельзя уезжать! Ведь…

– Поверьте мне на слово, здесь вам уже больше нечего делать.

Тот бросил на меня ошарашенный взгляд, затем спросил:

– Почему нечего делать? Как так? Вы мне должны объяснить!

– Езжайте! – уже с нажимом повторил я, после чего развернулся и направился обратно к месту поединка. Меня встретило напряженное молчание, которое первым нарушил подпоручик:

– Господин Богуславский, почему вы отпустили врача?!

– Потому что капитан Волин в нем нуждается больше, чем кто-либо из присутствующих здесь лиц. Я понятно объяснил?

– Вы слишком много себе позволяете, Богуславский! Вам так не кажется? – с неприкрытой угрозой в голосе спросил у меня граф.

– Хорошо, что вы о себе напомнили. Не волнуйтесь, до вас еще дойдет очередь. Если я не ошибаюсь, у нас остался еще один незаконченный разговор. Не так ли?

Поручик напрягся. Он прекрасно понимал всю опасность дуэли с Богуславским, но дикая ненависть, горевшая в нем холодным пламенем к этому человеку, а также образ первого задиры и записного дуэлянта, с которым намертво срослась его личность, даже не допустили мысли об отказе от поединка.

– Готов его продолжить, когда вам будет угодно, господин Богуславский, – небрежно произнес Бахметьев-Кречинский, сопровождая свои слова шутовским поклоном.

– Значит, вы не против, граф, разрешить его прямо здесь и сейчас? – уточнил я.

– Согласен. Здесь и сейчас.

– Отлично! Капитан Левский, я весь к вашим услугам! – с этими словами я отправился к месту, где до этого стоял Волин.

Растерянный подпоручик, не понимая, что стоит за нашим разговором, инстинктивно чувствовал, что ситуация обостряется, выходит за рамки обычных человеческих отношений. По нашему диалогу он уже понял, что судьба на этой дуэли столкнула еще двух, судя по всему, заклятых врагов. Неужели, еще одна дуэль? Не успел он так подумать, как Богуславский, став на место с оружием в руке, выжидающе посмотрел на него.

Левский, все так же продолжал стоять на своем месте с каким-то скорбным и отстраненным выражением лица, словно уже сам себя приговорил к смерти. Впрочем, так оно и было. В тот вечер, когда согласился оказать дружескую услугу графу и вызвал на дуэль какого-то штатского типа по фамилии Богуславский, он пошел в Офицерское собрание, где случайно услышал рассказ о необычной дуэли графа с каким-то инструктором стрельбы. Он бы прошел мимо, если бы не услышал знакомую фамилию. Прислушался, потом стал задавать вопросы и понял, с каким человеком ему предстоит завтра стреляться, но назад хода не было, так как дружеская услуга графа оценивалась в две с половиной тысячи рублей, а именно такую сумму составлял его карточный долг, который ему предстояло выплатить уже через два дня. Возможности достать деньги и отдать их в срок у него не было ни малейшей. Если до этого момента он подбадривал себя мыслью, что удача не должна оставить его, ведь он везучий, то теперь ему вдруг показалось, что он подошел к своей жизненной черте, и теперь просил бога помочь ему выжить в этом поединке. Именно от мольбы его оторвал громкий голос Батюшкина:

– Господа офицеры, правила поединка требуют спросить: никто из вас не намерен решить это дело миром?!

– Нет! – резко ответил я.

Левский замялся, хотел что-то сказать, но после того как наткнулся на мой взгляд, понял, что выбора у него нет.

– Стреляемся, – выдавил из себя штабс-капитан и медленно пошел к своему месту. Он сейчас напоминал человека, идущего на казнь. Дождавшись, когда Левский встанет на свое место, Батюшкин, поднял руку, затем, промедлив несколько мгновений, резко опустил, крикнув:

– Начинайте!

В следующее мгновение я уже нажал на спусковой крючок. Пуля попала капитану прямо в сердце, и он умер, даже не успев этого понять. Он упал ничком, и спустя несколько секунд стало видно, как вокруг него стал резко темнеть талый снег, смешиваясь с кровью. Все произошло настолько быстро, что произвело большое впечатление не только на еще не искушенного жизнью юного подпоручика, но и на графа, которого, в свою очередь, кольнула в сердце игла страха. Ему вдруг стало страшно. Если до этого дня каждый раз, становясь к барьеру, он считал дуэль своего рода игрой в рулетку, дескать, поставил на кон не деньги, а свою жизнь, но при этом считал себя готовым к смерти в любую секунду, то прямо сейчас, в первый раз жизни, ему не хотелось играть.

– Граф, к барьеру! – мои слова разорвали тишину не хуже пистолетного выстрела.

Подпоручик вздрогнул от громко сказанных слов, заставивших оторвать взгляд от тела и посмотреть на Богуславского непонимающими глазами. Только через секунду до него дошел их смысл, и ему вдруг показалось, что он смотрит не на человека, а на палача, только что казнившего человека и требующего себе новую жертву.

«Точно, палач. Так мне про него и сказал поручик Маевский».

Эта мысль привела его еще в большую растерянность. Не зная, что сказать или сделать, он бросил растерянный взгляд на графа, которого считал идеалом настоящего офицера и всячески старался подражать ему, но сейчас вместо уверенности в глазах и улыбки победителя он увидел напряженное лицо испуганного человека. Все это вместе так поразило юного офицера, что все вопросы, которые он хотел задать, застряли в его горле, но Бахметьев-Кречинский уже шел к барьеру, не дожидаясь официального приглашения к дуэли, но, не доходя до места, остановился. Ему мешал труп капитана, о котором как-то все сразу забыли. Граф какую-то секунду смотрел на труп, потом, не поворачивая головы, коротко бросил слугам:

– Осип! Гришка! В экипаж его! Живо!

Встав на место, граф попытался улыбнуться, но это ему плохо удалось, улыбка вышла настолько кривой, что могло показаться, он вот-вот заплачет. Всегда уверенный в себе, сейчас, в эти самые секунды он боялся, как никогда в жизни, из последних сил держа себя в руках.

У меня почему-то не было сомнений в том, что он прямо сейчас взывает к Богу, а может и к дьяволу, чтобы тот сохранил его грязную душу. Любой ценой. Теперь пришла моя очередь усмехаться.

– Что, страшно тебе, Бахметьев?

Он, видно, хотел что-то сказать в ответ, но передумав в последнюю секунду, сжал губы так, что те побелели. Молодой подпоручик, с бледным, растерянным лицом, комкая от волнения перчатки, пытался понять, что ему делать, ведь нарушены все правила Дуэльного кодекса, но при этом прекрасно понимал, что, несмотря на все его возражения, дуэль все равно состоится. Это соображение все и решило. Он медленно поднял правую руку, тем самым давая шанс остановить дуэль, потом еще несколько секунд помедлил, а затем резко бросил ее, вниз, громко крикнул, с каким-то надрывом:

– Начинайте!!

Выбросив руку вперед, я выстрелил. На месте левого глаза графа образовалась черная дыра, а в следующую секунду его тело глухо шлепнулось в кроваво-грязную жижу, разбрасывая брызги. Не успел он рухнуть на землю, как к нему кинулись слуги с истошными криками:

– Ой, батюшки!! Да как же это?! Убили!! Насмерть убили!!

Я опустил оружие. Батюшкин какое-то время смотрел на меня, потом перевел взгляд на труп графа и несколько секунд смотрел, как его слуги, стоя на коленях перед его телом, рыдали в голос, потом медленно, словно нехотя, зашагал в их сторону. Подойдя, застыл, словно в каком-то оцепенении, но при этом было видно, как его губы двигались, шепча молитву. Когда, закончив молиться, он трижды перекрестился, я посчитал, что правила приличия соблюдены и, подойдя к ним, спросил:

– Надеюсь, вы не откажете подвезти меня до города?

Взгляд, которым меня прямо ожог подпоручик, можно было считать вызовом на дуэль, но слова так и не были сказаны, а после нескольких мгновений, полных тяжелого и злого молчания, последовал его резкий кивок головой. За всю дорогу мы не произнесли ни звука, если не считать тихих всхлипываний слуги, правившего лошадьми.

По поводу последствий я не сильно волновался, зная о положительном отношении Николая II к дуэлям, который считал, что подобное решение проблем должно повысить моральные качества в офицерской среде, зато скорость реакции отца Бахметьева на дуэль стала для меня, в некоторой мере, неожиданностью. Мне было известно, что его отец богат и влиятелен, но попасть к государю без предварительной записи не каждый министр мог.

Уже на следующий день, когда я возвращался после тренировки домой, меня перехватил курьер от государя с приказом немедленно прибыть во дворец.

«Почему немедленно?! Что-то случилось?!»

Быстро собравшись, я приехал и только попросил в приемной доложить обо мне государю, как от одного из адъютантов вдруг неожиданно узнал причину вызова: несколько часов тому назад у государя побывала группа придворных во главе с камергером двора его величества графом Бахметьевым-Кречинским. Мне захотелось выругаться.

Император встретил меня недовольно-хмурым взглядом. С минуту курил, потом сухо спросил:

– Вы мне ничего не хотите сказать, поручик?

– Что вы хотите услышать, ваше императорское величество?

– В прошении, поданном сегодня на мое имя графом Бахметьевым-Кречинским, вас называют убийцей!

– Это была дуэль. Мой товарищ, капитан Волин, пригласил меня быть его секундантом, на что я дал свое согласие. Когда ко мне пришли секунданты от его противника, мы обговорили условия, и при этом один из офицеров оскорбил меня. Я вызвал его на дуэль, а на следующее утро мы стрелялись.

– Пусть так, но вы застрелили, кроме штабс-капитана, сына графа. У вас с ним ссоры не было. Или что-то было?

– Ваше императорское величество, я вам все объясню, но чтобы не быть голословным, прикажите найти и прибыть к вам подпоручика Батюшкина. Он был вторым секундантом графа.

За то время пока мы ожидали, я рассказал, как происходила дуэль, но при этом ни словом не упомянул о трагедии семьи Волиных, потом попросил не наказывать мою охрану. Государь, зная меня, кивнул, соглашаясь. Наконец на пороге кабинета появился подпоручик Батюшкин. Он удивился моему присутствию в кабинете государя, но затем, несмотря на волнение и некоторую сбивчивость рассказа, подтвердил сказанное мною. Стоило ему закончить, как я обратился к государю с вопросом:

– Ваше императорское величество, что вы знаете о трагедии семьи Волиных?

– Волины? Интересно, что я должен о них знать?

«Что и требовалось доказать. Меня выставили убийцей двух славных офицеров, а о подоплеке дела, позорной странице из жизни Бахметьевых-Кречинских предпочли не упоминать. Логично. Если об этом узнают в обществе… Скандал будет… На пол-России слухи разнесутся».

– Капитан Волин, вызвавший на дуэль графа, защищал честь своей семьи… – начал я, затем кратко изложил рассказ о двойном горе, постигшем семью Волиных. Подпоручик, услышав о «подвигах» графа, занервничал, а затем и вовсе опустил глаза в пол, словно набедокуривший мальчишка, которого застали на месте преступления. У императора уже на середине моего рассказа исчезло злое раздражение, оставив вместо себя досаду. Стоило мне замолчать, как он ткнул потухшую папиросу в пепельницу, резко встал и, ни слова не говоря, обойдя стол, остановился у окна. Несколько минут стоял неподвижно, глядя в окно, потом резко обернулся ко мне и сердито спросил:

– Почему они не обратились непосредственно ко мне?!

– Все очень просто, ваше императорское величество. Их запугали, а затем купили. Кто они, а кто камергер его императорского величества двора Бахметьев-Кречинский?

Последнюю фразу я произнес со скрытой издевкой. Императору не понравились мои слова, что было заметно по тени раздражения, мелькнувшей на его лице, но он сделал вид, что ничего не заметил, и только спросил:

– Если такое понадобится… они будут согласны предстать перед судом и дать показания?

– Да, ваше императорское величество.

– Хорошо! Теперь я хотел бы вам заметить, поручик… – как вдруг резко оборвал фразу, словно только теперь заметив Батюшкина, и тут же отпустил его: – Вы свободны, подпоручик!

Стоило за офицером закрыться двери, как император, при этом было видно, что он сдерживает себя, резко стал мне выговаривать:

– Пусть это объясняет и даже по большей части оправдывает… гм… ваши действия, поручик, но решать подобные дела частным порядком неприемлемо! Недопустимо! Все должен решать офицерский суд чести! И только он! Вы противопоставили себя офицерскому обществу и нарушили правила Дуэльного кодекса! Здесь граф прав!

Негодование государя было оправдано его личной жизненной позицией. Несмотря на внешнюю мягкость характера, император Николай II весьма положительно относился к самому факту существования дуэлей. Известны случаи, когда поединки совершались с его разрешения, как, например, дуэль, состоявшаяся в 1908 году между генерал-лейтенантами К.Н. Смирновым и А.В. Фоком.

– Пусть так. Вот только насчет слова «убийца» я не согласен, пусть лучше будет «палач».

В ответ император только досадливо поморщился, так как понял, что все его возмущенные высказывания прошли мимо моего сознания, при этом зная меня, развивать эту тему не стал, а затем поинтересовался:

– Капитан Волин… Как его раны?

– Выздоравливает, ваше императорское величество. Ему бы отпуск по здоровью…

– Выпишут! Будет ему и отпуск, и деньги! – этими словами он выплеснул из себя остатки раздражения и вернулся к своему обычному состоянию. – Сергей Александрович! Вам надо будет на какое-то время уехать из столицы. Нам не нужны лишние сплетни, а главное – поводы для новых дуэлей! Гм! Я знаю графа и могу с определенностью сказать, что сын пошел в отца. Надеюсь, вы поняли меня, поручик?

– Понял, ваше императорское величество, и полностью с вами согласен.

Государь бросил на меня слегка удивленный взгляд, как-то больно быстро упрямый и в какой-то мере дерзкий поручик согласился с ним. Нет ли тут подвоха?

– Вот и отлично. Куда думаете отправиться?

– Поеду с полковником Пашутиным в Берн. На три-четыре недели.

Император бросил на меня косой взгляд. Он явно чувствовал себя обманутым, причем при этом сам загнал себя в ловушку.

– Вы нужны мне здесь! – но сразу понял, что противоречит сам себе, поморщился и спросил. – Зачем вам это? Впрочем, к чему я это спрашиваю? Ведь ответ на подобный вопрос мне уже как-то дал полковник Пашутин. В ответ на предложение возглавить мою охрану, он ответил так: на мое место (в разведке) нет желающих, не говоря уже об острой нехватке профессионалов своего дела, а на место начальника охраны найдутся сотни людей, желающих занять подобную должность. Хм! Так и вы.

Я решил промолчать, не желая вызывать новый всплеск раздражения государя. Тот закурил, и какое-то время мы молчали, пока он не сказал:

– Бог вам судья, Сергей Александрович. Решили так решили. Идите.

Не успел я миновать караульных у ворот, как вдруг неожиданно увидел подпоручика Батюшкина. Судя по его белому, застывшему лицу тот явно замерз, поджидая меня. Увидев, быстро подошел ко мне и чуть хрипловатым от волнения голосом сказал:

– Приношу вам свои самые искренние извинения, господин Богуславский! Мне ничего не было известно о том, что произошло в семье капитана Волина. Граф рассказал нам совсем не то… Поверьте, для меня это будет уроком на всю жизнь! Я вот что хочу сказать… и пообещать. Сегодня в Офицерском клубе я всем расскажу о подлости Бахметьева-Кречинского!

– Вы не думаете, что за этим может последовать вызов на дуэль?

Его глаза сразу стали злыми и колючими.

– Я офицер, сударь! Честь имею!

Он резко и четко приложил руку к козырьку фуражки, затем по-уставному повернулся и зашагал, прямо держа спину и придерживая левой рукой шашку.

«Пойду и я. Навещу раненого».

Переступив порог больничной палаты, я, чтобы не нарушать традиции, сразу спросил:

– Ты как?

Несмотря на свой бледный вид, он заставил себя усмехнуться:

– Неплохо. У тебя как дела?

– Это не я лежу на больничной койке, а значит, мои дела лучше, чем твои. Кстати, у меня есть для тебя подарки. Держи. Вот тебе газета с некрологом одному графу.

Кривясь от боли, он неловко взял газету левой рукой, потом несколько раз пробежал глазами по странице, пока не нашел нужное место. Прочитал некролог один раз, за ним другой, и на его лице разлилось удовлетворение. Осторожно положил газету на кровать, потом поднял на меня глаза:

– Даже не знаю, как могу тебя отблагодарить, Сергей. Ты так много сделал для всей нашей семьи, что…

– Забудь. Вот тебе еще один подарок, – и я положил на газету пачку денег.

– Нет! Убери! Я и так должен тебе по гроб жизни! Убери их…

– Примешь. Если не тебе, то твоим родителям они понадобятся. Пусть свозят в Крым Гришку и Таню. Вчера мне довелось разговаривать с твоей матушкой, и она мне поведала, что у твоего брата после ранения появились проблемы с легкими, так что свои возражения оставь при себе, а сам подумай о родных. И еще. Насчет своей службы не волнуйся. Тебе дадут отпуск по ранению и выпишут деньги.

Какое-то время мы молчали, потом Валера неожиданно сказал:

– Знаешь, Сергей, тебя мне, наверно, сам Господь Бог прислал.

Его слова заставили меня внутри усмехнуться и подумать о том, что, услышав подобные слова, император получил бы дополнительное подтверждение моему мистическому происхождению, но вслух сказал:

– Не думаю, а теперь извини, Валера, мне надо идти.

Но стоило только мне подняться с табуретки, как он воскликнул:

– Ты мне только скажи: как он умер?

– Ему было страшно. Очень страшно, поверь мне, – несмотря на то, что это было только полуправдой, эти слова не вызвали внутри меня отторжения. Ведь я только не сказал всей правды.

– Мне бы очень хотелось увидеть глаза этого мерзавца перед смертью, но теперь хотя бы я могу это себе представить.

– Выздоравливай, Валера!

Пашутин, услышав, что я получил разрешение царя ехать с ним в Швейцарию, неожиданно отреагировал бурным всплеском веселья.

– Ты так не радуйся, я ведь еще не все сказал. Со мной поедет личная охрана. Рота гренадеров и две пулеметные команды. Кстати, едем мы не в международном вагоне, а на бронепоезде. Это так, для большей безопасности. И, вообще, скажи мне спасибо, что с нами едет только рота. Ведь когда мы с государем начинали разговор об этой поездке, он что-то начал говорить о дивизии, которую был намерен послать вместе со мной, в качестве охраны.

Пашутин несколько секунд удивленно смотрел на меня, а потом начал даже не смеяться, а ржать, как застоялый жеребец. Наконец, спустя какое-то время, он успокоился, но при этом все же не преминул осторожно меня спросить:

– Что, разговоры об охране серьезно были?

– Нет. Это была шутка. Теперь рассказывай, во что ты хочешь меня втравить?

– Хочу тебе предложить поехать со мной в качестве… циркового атлета.

– Ты серьезно?

– Более чем. Мы выезжаем в качестве труппы русских артистов, приехавших по приглашению самого крупного театра-варьете Берна! Это не должно вызвать пристального внимания швейцарской разведки, так как из разоренной войной Европы много всякого разного народа едет в тихую и сытную Швейцарию, чтобы выжить в эти смутные дни. Вот только с английской разведкой обстоит не так уж хорошо, там наши обличья известны, да и ты фигура приметная, но я исхожу из того, что операция, ради которой приглашен, продлится от силы неделю, после чего ты уедешь обратно. Думаю, за это время к тебе даже присмотреться не успеют. Я же человек опытный, знаю свое дело и всегда укрытие себе найду, а со временем налажу связи… В общем, ты меня понял.