Текст книги "Отличники от других… Вторая четверть"

– Сём, слушай. Как у тебя с Оксанкой?

– Да, так, – нехотя ответил он. – Поужинали в ресторане, поболтали под «шампусик».

– И что? Не понравилась? Чего сторонитесь друг друга? – нетерпеливо задал я мучавший меня вопрос.

– Понравилась. Очень понравилась! Но, …по ходу, мы с ней… имеем разные точки зрения на окружающую действительность.

– Поясни, – попросил я, не врубившись в пространную фразу товарища.

– Ну, есть у неё парень, понял? – нервно ответил он. – И вопрос верности для неё на первом месте.

– Не понял. – Констатировал я своё состояние после длительной паузы, на протяжении которой в голове моей промелькнули все подробности общения, начиная со дня знакомства с новой одноклассницей.

– Не льсти себе, – невесело улыбнулся он. – Я попробовал спросить, и думаю, что твоя кандидатура здесь тоже не причём.

– О! – ответил я, выразив этой буквой весь букет своих чувств и размышлений. – А…?

– Нет ответа, – поспешил ответить Семён на невысказанный вопрос, мягко положив руку мне на плечо.

Я некоторое время тупо изучал структуру фрагмента черепа доисторического слона, обдумывая сказанное, потому что эта информация с одной стороны однозначно проясняла мои отношения с Машей, а с другой – обнуляла понимание в определении взаимоотношений с Чаренцевой. Посмотрев в глаза другу, я понял – он не шутит. Мне вдруг очень захотелось закурить. Кроме того, показалось, что в зале неожиданно кто-то выкачал весь воздух, наполнив его тяжёлым влажным, полным незнакомых запахов смрадом мезозойской эры, родом из которой был этот украинский мамонт. Семён как будто почувствовал моё настроение, уверенно увлекая меня к выходу из зала с археологическими находками и дальше прочь из антикварного здания музея на свежий воздух. С удивлением я почувствовал, что одного «кэмела» мне оказалось недостаточно для прояснения мыслей. Далеко не сразу я стал разбирать смысл того, что мне рассказывал собеседник. Оказывается, и спасибо ему большое, Семён уже некоторое время в подробностях рассказывал свою историю из жизни, желая просто, по-дружески меня поддержать.

Позже, гуляя с нашей группой по парку вблизи старинной водонапорной башни, я заметил, что сам невольно стараюсь выбирать позиции для фотосъёмки подальше от дислокации Оксаны. По дальнему радиусу я обходил площадь, фотографируя странное треугольное в плане здание из красного кирпича, построенное более чем сто лет назад по проекту винницкого архитектора Г. Артынова. Пока я это делал, старинные часы на вершине башни, огромными циферблатами смотревшие на три из четырёх сторон света, издали дважды глубокий колокольный перезвон. Замкнув круг, я вдруг насторожился, не увидев своих попутчиков. Успокоился лишь, когда заметил знакомые шапочки близняшек, почти скрывшихся за узкой деревянной дверью единственного входа в это необычное строение. По крутой узкой деревянной лестнице, как в подъездах старых бараков, мы поднялись на смотровую площадку, служившую до недавнего времени пожарной каланчой. Оттуда весь город был виден как на ладони. Солнце, смилостивившись над туристами, осветило великолепную панораму всей Винницы, предоставив нам возможность сделать красивые фото, в том числе друг друга на фоне уникальных пейзажей. Я увлечённо искал, словно на макете, проспекты и парки, Покровский Собор, Муры, группу жёлтых зданий краеведческого музея, мост, по которому мы недавно проехали, и ещё два других моста за поворотами реки, а вдали за извилистым руслом – здание вокзала и новые жилые микрорайоны. Дома в старом центре Винницы в большинстве своём были не выше двух этажей, а план города я бы не взялся воспроизвести, даже глядя на карту. Улицы расходились и пересекались, образуя какие-то уютные трёх– и пятисторонние перекрёстки, повторяя очертания холмов, на которых собственно и расположился город. То здесь, то там встречались колокольни и башни христианских и католических храмов, а также стен монастырей разной степени разрушенности. Оксана, незаметно подойдя сзади, крепко обняла меня, словно прячась от пронизывающего ветра.

– Как красиво! Да, Влад? – восторженно спросила она, наклонившись к самому моему уху, и тут же включилась в игру под названием «Посчитай все церкви в городе». – …шестнадцать. А вон та, вдали у реки, семнадцатая.

– Да, здóрово! – согласился я, категорически не понимая, почему не могу прямо сейчас освободиться из её рук и отойти на приличествующее незнакомым людям расстояние. А вместо этого готов поддержать девчонку в её игре, – Да, а там, среди деревьев в парке, четырёхгранная красная башня с крестом. Смотри, – восемнадцатая.

– Это в усадьбе Пирогова. Мы сейчас туда поедем, – громко объявила девушка.

Затем сняла «Зоркий-4» с моей шеи, и, глянув на меня в видоискатель, настроила резкость. Потом сделала то, что я никак от неё не ожидал: отдала фотоаппарат Юлии и подбежала ко мне, обхватив обеими руками и положив голову мне на плечо, попросила нас сфотографировать. Комсорг слегка опешила от такой просьбы недавних жёстких оппонентов, но со всей аккуратностью подошла к выполнению этого комсомольского поручения, и даже, как заправский фотограф, предупредила, когда будет снимать. Я не успел сменить выражение на лице, изобразив «Che-e-e-s» одними губами, что как позже выяснилось, при печати фотокарточек, оказалось вполне уместно. Из-за козырька циферблатов курантов не было видно, но мы все явственно почувствовали себя верхом на громадном колоколе, когда они снова вздумали обозначить своим звоном истечение очередных пятнадцати минут.

Продрогшие, мы протискивались в узкий проход на лестницу, только сейчас заметив, что на каждом из четырёх этажей есть лестничные площадки с коридорами, ведущими к закрытым дверям ещё недавно заселённых жильцами квартир. Я представил себе, каково было жильцам под этими курантами, и какими могут быть по планировке квартиры в таком авангардистском доме. В голову пришёл лишь один вариант: высокие, тёмные и узкие, словно лабиринты, квартиры в доме на Профсоюзной улице Ростова. Тот почерневший от времени шестиэтажный кирпичный дом замысловатыми очертаниями напоминал мои детские постройки из кубиков, когда я ещё не имел представления о силе тяжести и, тем более – об архитектуре. Я в какой-то газете прочитал, что тот дом, построенный по проекту архитектора – немца в конце 30-х годов, сверху напоминал свастику. Фашистские лётчики, несмотря на приказ уничтожить все высокие постройки города перед его оккупацией, не решались сбрасывать бомбы на свой государственный символ, чем собственно и объясняется его сохранность до настоящего времени.

Согревшись в автобусе, петлявшем по узким улочкам старой Винницы, мы снова слушали рассказы Инги об истории католических костёлов, монастырей и христианских храмов и даже синагоги, объединявших людей разных вероисповеданий в этом старинном многонациональном городе. После полудня небо заволокло тучами, и начался мелкий дождик как раз в тот момент, когда мы подъехали к усадьбе Н.И.Пирогова, и нужно было выходить из автобуса. Собственно, мне из всех достопримечательностей комплекса больше всего впечатлила аптека, в помещении которой хирург принимал и лечил своих пациентов. Правда, ужаснул набор инструментов, которым работал врач, проводя, к примеру, ампутацию ноги. Эмоции на лицах восковых персонажей – участников этого процесса, воспроизведённой в одном из помещений, выглядели настолько реалистично, что у меня по спине побежали мурашки, а Танита, несколько секунд неотрывно рассматривавшая инсталляцию, вдруг отвернулась и спрятала лицо на груди у Семёна, жалобно попросив увести её отсюда. В зале бережно в аутентичных стеклянных шкафах сохранились лекарства, а на участке огорода за задним двором торчали таблички с названиями лекарственных растений, которые лично выращивал Николай Иванович для приготовления снадобий для своих пациентов. На стенах помимо старинных грамот и высочайших дозволений, выданных Пирогову на занятия врачебной деятельностью, висело множество выцветших фотографий и даггеротипов, запечатлевших доктора за работой в палатках полевых госпиталей. На столах лежали его рукописные медицинские труды с нарисованными простым карандашом схемами разрезов и швов, расчётами дозировки эфира для наркоза и прочих лекарственных препаратов. Экскурсовод между тем рассказывала, что «настоящая операционная Пирогова находилась в глубине поместья. Здание операционной было разрушено во время бомбардировки в годы Великой Отечественной войны. Тогда же прямым попаданием бомбы в мавзолей был поврежден саркофаг с телом великого врача, находившийся на нижнем уровне под землёй. Система поддержания температуры и влажности некоторое время не работала, и появились признаки разложения…». Неудивительно, что после такой информации не каждый из нас решился спуститься по узкой гранитной лестнице мавзолея в тёмный пантеон, чтобы увидеть в стеклянном, напоминающем призму саркофаге тело великого хирурга. А возвратившиеся оттуда на свежий воздух экскурсанты с белыми, как мел лицами, не сразу смогли отдышаться, как будто вынырнули из глубины после долгого плавания без акваланга. Возвращались мы к автобусу в смятённых чувствах. Разговаривать не хотелось. Каждый думал о своём. Я же вернулся мыслями к Маше, решив, что возможно именно сейчас, где-то в больнице ей снова приходится испытывать страдания, преодолевая последствия травмы. Как тогда, несколько месяцев назад при первой встрече с ней, я представил себя в её ситуации, на мгновение остро ощутив боль. Её боль…. Если бы смог найти в парке междугородный телефон-автомат, я в тот момент обязательно бы ей позвонил.

Автобус, покружив по узким улочкам с, казалось бы, застывшим духом 19-го века, осторожно вырулил и остановился на стоянке у широкой красивой площади Гагарина с современными зданиями. От четырёхэтажного Винницкого универмага треугольными террасами она спускалась к центральному входу в парк им. Горького, обозначенный ажурной белой бетонной аркой. Отсюда начиналась улица и сквер им. Пирогова, а рядом – больница его же имени. Вездесущие трамвайные рельсы сходились в острой части треугольника площади как раз перед аркой парка.

– Летом здесь должно быть очень красиво! – шепнул я Оксане, вертящей головой во все стороны, словно сова.

– Да, и сейчас тоже! – отозвалась девушка, стараясь запомнить окружившие нас виды. – У нас будет время исследовать окрестности. Смотри, вот «Октябрьская», в которой мы остановимся.

Словно подслушав информацию, Инга Стéфановна громко объявила, что наша экскурсионная программа на сегодня закончилась. «Сейчас мы пройдём в гостиницу «Октябрьская» (или по-украински – готель «Жовтнéвый») справа от универмага. Заселяемся. Через час обедаем в столовой на первом этаже и отдыхаем, а кто хочет, может самостоятельно пройтись по парку и близлежащим магазинам, – вещала она. – Вечером ужин. А завтра насыщенный интересными экскурсиями день и переезд в город Житомир. Не забываем вещи в автобусе и готовим паспорта для заселения». Мы с Оксаной тут же покинули автобус, чтобы первыми получить сумки у нашего водителя, который уже открывал багажные отсеки специальным ключом, больше напоминающим фомку. В вестибюле гостиницы ещё минуту назад пустовавшем, стоял гул от нас, спорящих, кто и с кем хотел бы поселиться. Заполнить необходимые анкеты без комментариев у нас тоже не получалось, поэтому то тут, то там раздавались взрывы смеха, заставлявшие солидного метрдотеля в форменном сюртуке и фуражке, коситься на нас, то и дело поправляя… ну конечно, настоящие казацкие усы « а ля Тарас Бульба». Инга Стéфановна, разложившая веером наши новенькие паспорта перед администратором, что-то негромко ей объясняла, а потом призвала нас сдать анкеты и получить ключи, каждый от своего номера. Таким образом, была начисто исчерпана тема дискуссий о том, кто и с кем будет жить. Я в первый раз за всю поездку облегчённо вдохнул воздух полной грудью, потому что мои опасения «случайно» поселиться с Оксаной не оправдались. Краем глаза, отметив еле заметную ухмылку одноклассницы, я проследовал мимо неё, пожалуй, с чрезмерно целеустремлённым видом к стойке оформления и вручил свою анкету, одним из первых получив блестящий ключ на брелке с номером 404. Во время торжественного вручения ключей наша преподавательница составляла краткий телефонный справочник, проставляя напротив каждой из фамилий в списке в своей тетради-журнале номер брелка, служащий одновременно и концовкой номера телефона гостиничной АТС. Разбиение на кружки по интересам или группки по географическому признаку расположения в салоне автобуса всё равно произошло за полтора дня нашего путешествия. Мы старались обменяться номерами телефонов с теми, с кем хотели продолжать общаться. Я записал в блокнотик номера Оксаны, Семёна, его друга Василия, Таниты, Лены и Валеры. Потом ко мне подошёл Евгений с предложением обменяться телефонами. Позже я заметил, что подобное предложение от него получил каждый, впрочем, за исключением одного – Сёмы. Тот был в свою очередь занят сбором информации от девушек нашей группы, и как я заметил, ни одна не отказала ему в номерке и улыбке.

Наконец, формальности были завершены, и я преисполнился ни с чем несравнимым ощущением самостоятельного взрослого человека, вольного делать всё, что заблагорассудится (в пределах разумного, конечно) до самого завтрашнего утра, когда наступит следующая серия нашей организованной поездки. Это ощущение вместе с тишиной, покоем и уверенностью, что никто не вправе нарушить моё вполне законное уединение, наступило с поворотом ключа изнутри двери моего номера. Я вдруг почувствовал лёгкую эйфорию освобождения от постоянного внимания окружающих и необходимости соблюдать правила, любые правила: культурного общения и обязательного проявления внимания к собеседнику, приветливого и грамотного обращения, аккуратности и культуры поведения, дорожного движения, наконец! Впрочем, тут же меня ждало разочарование, практически – ущемление только что обретённой свободы, выразившееся в рамке, нагло прибитой к внутренней поверхности двери, где под стеклом находились … «ПРАВИЛА поведения проживающих в номере», изданные на основании постановления Совета Министров СССР от… такой-то даты. Для пущей важности, заверены они были выцветшей печатью и подписью директора гостиницы тов. Синицыной Ю. Ю. Прочитав их, я с некоторой досадой допустил, что не буду курить в номере, пользоваться открытым огнем, приносить и включать электрические нагревательные приборы, зато стану выключать все прочие бытовые электроприборы, когда выхожу из номера, ну и обязательно звонить по телефону «01» – в случае пожара, «02» – в милицию, «03» – в скорую помощь, «04» – если почувствую запах газа (откуда в этом номере возьмётся газ, я не понял, но согласился с министрами, раз они на своём Совете это постановили). Повалявшись несколько минут на широкой мягкой кровати (мне бы такую домой) и, насладившись тишиной, я исследовал блестевшую чистотой ванную комнату. В ней оказалось всё необходимое, включая хороший напор горячей и холодной воды и электрический фен на стенке, чтобы заставить человека не покидать её, не воспользовавшись всем этим. И, оставив на стерильной плитке пола горку одежды, увенчанную наручными часами и очками, я незамедлительно погрузился в приятную водную тишину с ароматами шампуня и мыла, забыв на целых пятьдесят минут об окружающей действительности.

В столовой на первом этаже, в которую меня привёл не только инструктаж Инги Стéфановны, а и голод, я выбрал свободный столик из многих, ещё не занятых членами нашей группы, которым вероятно не хватило времени прийти в себя от шокирующего непритязательных туристов европейского комфорта готеля «Жовтнéвый». Впрочем, Оксана с сияющими волосами, свободно рассыпавшимися по плечам, одетая в весьма соблазнительно выглядевший гибрид спортивного костюма и пижамы, спрятавшаяся со своим столиком за раскидистым фикусом, окликнула меня, приглашая составить компанию. Наполнив поднос разнообразными блюдами, я присоединился к девушке, внимательно рассматривая содержимое тарелок и стараясь не отвлекаться на внешность одноклассницы.

– Неплохой отельчик, не находишь? – шокировала меня всегда излучающая снобизм Чаренцева, которая побывала в гостиницах не только Москвы, Крыма, но и Болгарии, Кубы и Бог знает каких ещё стран.

– Ты меня опередила, Ксюш. Только хотел сказать, что это наиболее вероятное после «Шератона» место, которое выбрал бы Джеймс Бонд для своих похождений, если бы интересы Британской короны и Ми-6 занесли его в Винницу, – выдал я.

– Видел, у них показывают передачи польского телевидения? – продолжила она свою шоковую терапию, пропустив мою замысловатую шутку мимо ушей.

– Нет. Правда? – искренне удивился я, вспомнив, что даже не прикоснулся к телевизору, целиком погрузившись в удовольствия для тела. – Обязательно посмотрю вечером.

Всё, что связано с заграницей, мне всегда было интересно. С детства я зачитывался газетой «За рубежом», журналами: «Новое Время» и «Вокруг света», по информации из разных статей, сюжетов и очерков формируя своё представление о том, как живут люди там за «железным занавесом». Открытая мною по совету новой одноклассницы радиостанция «Голос Америки» лишь изредка что-то значимое в эту картинку добавляла, обсуждая с разными плохо говорящими по-русски персонажами в основном события, либо происходившие в Советском Союзе, либо те, к которым политика СССР имеет непосредственное отношение. Подогретые журналистами скандальные факты не так меня интересовали. Но настоящий заграничный телеканал с их программами, фильмами, новостями – это то, что я с удовольствием посмотрел бы. Мыслями об этом я поделился с девушкой, решив обязательно увидеть этот местный феномен «голубого экрана».

– А как же экскурсия по местным магазинам и паркам? – поинтересовалась она.

– Давай сходим, если хочешь, после обеда, – сказал я зачем-то, хоть и не планировал делить ни с кем своё, выстраданное в полуторасуточной поездке бок о бок с собеседницей, одиночество. Потом добавил, явно по инерции соблюдая ненавистное правило вежливости: – А потом наберём в магазине чего-нибудь вкусного и завалимся ко мне в номер посмотреть польский боевичок.

Я когда осознал, что сказал, почувствовал испарину и холодный липкий пот на спине. Но слово вылетело, блин! И судя по ответу, было услышано и понято однозначно.

– О, отличный план! Я согласна. Только давай будем смотреть не боевик, а что-нибудь музыкальное.

– Идёт, – рассеянно согласился я, думая, к чему может привести этот телепросмотр. Ведь мне же хотелось в тишине почитать, наконец, Машину книжку!

Вечерние сумерки укрыли Винницу, спрятав от нашего внимания близлежащие окрестности. Мы вышли из гостиницы, направившись к входу в парк. Оксана в своём лыжном комбинезоне и шапочке выделялась ярким нарядным мазком на серой унылой картине дождливого города. Я почему-то отчётливо вспомнил фотографию в ателье фотохудожника Грибова.

– Ксюш, слушай, в одном ростовском фотоателье я обратил внимание на твою фотографию. Очень красивую. Расскажи, как ты на ней оказалась? – решил безотлагательно выяснить я давно мучавший вопрос.

Девушка взглянула на меня смеющимися глазами из просвета между вязаной шапкой и шарфом.

– Нет никакой интриги. Всё просто. Дядя Артём Грибов – мамин знакомый. Мы ему заказывали семейные фотографии. Меня он фотографировал на заграничный паспорт. А однажды встретил на улице и ради шутки сделал несколько фото. Так появилась та фотография. А вообще, он большой мастер, можно сказать – художник. Видел его выставку в Зале на набережной?

– Нет, не видел. Возможно, не обращал внимания, – ответил я, вспомнив, что в одном из отделов заметил какие-то фотографии, когда мы с сестрой посещали Выставочный зал.

– Приедем, обязательно сходи. Можешь свою подругу с собой взять. Думаю, вам обоим понравится. Кстати, как у тебя с ней? – проговорила одноклассница голосом, в котором я не заметил и тени сарказма.

Меня поразил искренний тон, с которым девушка это сказала. Я даже остановился от неожиданности. Она, пройдя по инерции несколько метров, заметила моё отсутствие рядом, и вернулась.

– Что-то случилось? – поинтересовалась она, с тревогой посмотрев на меня.

– Нет, просто…

– Что «просто», Влад?

– Просто… Мне непонятны наши с тобой отношения, Оксан, – решился я, наконец, сформулировать мучавшую меня с первого сентября проблему. – Ты продолжаешь, как мне кажется, быть неравнодушной ко мне, вдруг спокойно говоришь о моей девушке, проявляешь заботу…

– …хотя, как в классических любовных романах, я должна бы вести себя как стерва, отбивая всеми способами тебя у неё. Ты это хочешь сказать? – энергично продолжила она.

– Ну…, что-то вроде того, – тихо согласился я, мысленно ругая себя за попытки соблюдать те самые правила деликатности, вселявшие неуверенность, мешающие мне точно формулировать свои мысли.

– Хочешь правду, Влад. Только не обижайся, пожалуйста, – быстро заговорила девушка. – Я очень ценю дружбу с тобой. Но ты мыслишь шаблонами. Вроде так принято, значит так всё и должно происходить в жизни. Тебе не хватает опыта общения. Ты боишься просто открыться, дружить и быть другом, и сам себя загоняешь в проблему, которую называешь понятием «верность», ведь так?

– Наверное, – нехотя согласился, поразившись точности определений Чаренцевой.

– Послушай, есть на свете очень много способов и видов дружбы между девушкой и парнем. Друзья по переписке, друзья по школе, по работе, друзья по интересам, друзья по несчастью, наконец. И дружба для интимных отношений – лишь один из множества вариантов, призванных избавить двух людей от одиночества и связанных с ним психологических последствий, заметь, по взаимному согласию. Ты же, порой ведёшь себя со мной так, будто я намерена при любом удобном случае затащить тебя в постель. Извини за прямоту. Мне что, оправдываться нужно? Расписку тебе дать в том, что не претендую на твою любовь? Чёрт побери! К чему этот финт с Семёном? Ты разве не понимаешь, что обижаешь меня этой своей попыткой меня ему «уступить»?

Я молчал и всё больше «врастал» в мокрый асфальт, чувствуя, что не имею ответов ни на один из в общем-то справедливых упрёков одноклассницы.

– Я как могла, посвятила тебя в свою жизнь, рассказала, от чего мне сейчас одиноко среди людей. Думала, что нашла друга, который думает, а не примеряет, как большинство моих прежних знакомых, услышанное под свои шаблоны и понятия гендерных отношений, вычитанные ими в дешёвых романах. Ты, безусловно, умный парень, Влад! Мне хочется с тобой обсуждать самые разные темы. Но, хоть убей, не понимаю, почему ты относишься к нашей дружбе так двухмерно, словно мы с тобой всего лишь самец и самка.

На мгновение я почувствовал, что попал под серию хлёстких, словно пощёчины ударов, хотя девушка передо мной не шевелилась. Лишь отворачивалась, щурясь от порывов ветра, словно не могла чётко рассмотреть меня. Я сделал несколько глубоких вдохов и ответил, стараясь не затягивать неуместную, как мне показалось, паузу:

– Оксанка, я – дурак, согласен! Можешь меня ударить. Но с детства я не видел других примеров, не читал других книжек, в отличие от тебя. Я просто не знаю, как себя по-другому вести. Но обидеть тебя не хотел, видит Бог, – неуклюже стал оправдываться я.

– Помолчи. Это я понимаю! Потому с тобой и разговариваю. Ты сам затронул эту тему и теперь послушай, даже если покажется, что на тебя выливается ушат дерьма. Твоя рефлексия будет только мешать понять, прежде всего, себя самого. Я хочу расставить все точки над «i», и должна сказать: я – тоже другая. Тебе кстати, рассказывала, откуда это берёт начало. И я устала быть другой среди массы однотипно думающих сверстников. Я хочу что-то изменить в этой жизни. Я не понимаю, чего окружающие ждут, когда что-то рядом с ними происходит не так, несправедливо. Когда человеку плохо, а вокруг него идёт толпа без лиц, и в башке любого из проходящих мимо теплится одна мысль: «Чур, не я! Может, следующий за мной ему поможет?» От этого становится нечем дышать, хочется выть волком, понимаешь? Кто знает, насколько может быть человеку плохо? Мужественные люди не выдают наружу своё горе. Помнишь песню из «Земли Санникова»? «Есть только миг между прошлым и будущим. Именно он называется – жизнь». Так вот, для меня жить – это делать сегодня, сейчас всё, что можешь! Завтра может быть поздно. А вчера – напрасно прожитый на Земле день, если о нём нечего вспомнить! Я чувствую в себе силы, но не знаю, сколько ещё их потребуется. Неизвестность кажется страшной. Иногда мне нужна помощь, поддержка сильного, здорового сообразительного парня, которому я могу доверять. Думала, ты, …с тобой смогу… быть более уверенной, что ли? Чтобы не обрасти мхом обыденности, не терпеть рядом и в записной книжке, постоянно меняющийся реестр ухажёров и «друзей-подружек до гроба». Я видела, у тебя загорелись глаза однажды, когда мы с тобой решили помочь Толику. Показалось, что ты не из вежливости со мной пошёл. Ведь, правда, было здóрово увидеть какой-то смысл, результат того, что мы с тобой делали? И сможем сделать, я уверена, больше! Гораздо больше, если веришь мне, Влад! Ответь, Влад,… Вла-адик!, ты хочешь помогать мне,… нам? Хочешь попробовать жить по-другому, без оглядки на то, что принято и что не принято делать согласно правилам?

Ошеломлённый эмоциональной речью Чаренцевой, я не сразу понял, что она ждёт ответа на свой вопрос. Замешкавшись, я не смог сформулировать отклик, прозвучавший убедительно. Обняв девушку, я наклонился к самому её уху, вдохнув аромат шампуня, и прошептал:

– Я готов помогать тебе, Оксанка! Готов дружить с тобой. Просто, иногда подсказывай мне правила игры. Иначе я со своими тараканами и вправду запутываюсь. Не знаю, что думать, как поступать. Ты правильно заметила, это новый опыт для меня. Мне может быть, сложно понять какие-то моменты, и я буду задавать, возможно, глупые вопросы. Но ты на них не обижайся, ладно? Лучше вот так поговорить друг с другом, честно выяснить всё, что непонятно, и дальше жить без затаённых обид и сомнений.

Я взял обеими руками её лицо, стараясь согреть её своим дыханием, затем снял запотевшие очки, сунул их в карман куртки.

– Нет. Ты не такой… Ботаник. Чёрт! И почему меня заводят «ботаники»?! – пробормотала она глухо, поскольку шерстяной шарфик закрывал губы девушки. – Согласна. Задавай свои вопросы.

– Не здесь же, и не сейчас. Ты замёрзла, да и мне неуютно. Пошли хоть в Универмаг, согреемся, – предложил я.

– Хорошо, пошли, – согласилась Оксана, резким движением высвободившись из моих рук.

Оказавшись в переполненном зале с толпами покупателей, выстроившихся в хитроумно переплетённых очередях за всевозможными товарами, мы почувствовали тепло. Но желания поучаствовать в конкурентной борьбе за обладание дефицитом не возникало. Максимум, на что нас хватило – приобрести в гастрономе на первом этаже «продуктовый набор к празднику Октябрьской революции»: бутылку шампанского, торт «Киевский», коробку конфет и пару килограммов мандаринов. Последние, кстати оказались «дефицитом», и нам всё же пришлось постоять в очереди страждущих заполучить эти пахнущие далёкими тропиками цитрусы. Протянув через головы толпы чек, я выхватил из рук продавщицы пакет из грубой бумаги с нашим «набором». На улице ветер, словно поливальная машина, щедро бросал в лицо непрерывный поток мелких холодных капелек дождя. Мгновенно промокнув до нитки, мы едва добежали до спасительного тепла «Жовтнéвого» готеля» и, стуча зубами, договорились встретиться у меня в номере, скажем через час.

Я, всё ещё дрожа от ярких впечатлений прогулки по промозглой Виннице, бросил пакет из крафт-бумаги на стол, разделся и залез под горячий душ, очень надеясь, что не заболею. Где-то в чемодане лежала заветная коробочка с лекарствами, выданная мамой с соответствующими инструкциями на крайний случай, но мне не хотелось прибегать к их помощи. Каким-то необъяснимым усилием организма я добился того, чтобы перестать содрогаться, и заставил себя представить, как тепло льющейся воды проникает внутрь. Помогло. Даже тёплый спортивный костюм показался слишком жарким, когда я вытерся белоснежным махровым полотенцем и облачился в него, решив, что найду в чемодане чистое бельё позже. Включив телевизор, я пощёлкал кнопками пульта, пытаясь найти обещанный польский канал, когда робкий стук в дверь возвестил, что час уже прошёл. Оксана в спортивных штанах с лампасами, кутаясь в толстый вязаный свитер – «водолазку», осторожно вошла в номер, скептически хмыкнув от вида кучи одежды и белья на полу ещё хранящей тепло ванной комнаты. Уверенными движениями домохозяйки она извлекла из промокшего пакета сетку с мандаринами, картонную коробку с тортом, еще не утратившим своей формы, и, словно фокусник – кролика из коробки, достала бутылку… виски «Teacher’s». Мне стало смешно от того, как она с округлившимися глазами показывает мне находку. Я надел очки, желая самостоятельно удостовериться в свершившемся факте пересортицы товара в советском гастрономе. Девушка, придя в себя, спросила:

– Ну что, Влад, соблюдаем правила? Пойдёшь менять на шампанское?

Я посмотрел за окно, где порывы ветра с дождём не оставляли попыток проникнуть внутрь комнаты, и медленно покачал головой, тщетно пытаясь не улыбаться.

– В такую погоду? Ни за что! Кстати, ты пьёшь виски?

– Никогда не пила. Но не умирать же от жажды и простуды.

– Согласен. Я тоже никогда не пил. Как ты говоришь? Живём сейчас, чтобы завтра было что вспомнить?

– Не дословно, но – согласна. Смысл не потерялся, – с иронией ответила она.

Сходив к двери, я щелкнул ключом в замке, обезопасив наш пикник от неожиданных визитов посторонних. Почему-то сразу почувствовал себя неуверенно. В голове пронеслись мысли о том, что уединиться с одноклассницей – было не очень хорошей мыслью, и вся эта ситуация чревата не лучшими последствиями для наших отношений с Машей, поскольку химическое притяжение молодых организмов, как я уже знал по своему опыту, может оказаться очень сильным, практически непреодолимым. Оксана внимательно посмотрела мне в глаза, словно искала что-то и никак не могла найти.

– Что-то случилось? – суетливо поинтересовался я, откручивая крышку бутылки, и пытаясь замаскировать какими угодно движениями свою неуверенность.

Она отрицательно качнула головой и занялась разделкой тортика моим перочинным ножиком, явно не дотягивающим размерами до поварского. Наполнив разделенными на дольки мандаринами и разнокалиберными дольками «Киевского» стеклянный гостиничный поднос, с которого предварительно были удалены на стол графин для воды и пара гранёных стаканов – неотъемлемая часть интерьера любого гостиничного номера в СССР, мы, наконец, устроились в креслах у журнального стола. Пока она пультом переключала каналы в поисках музыкальной передачи, я, вспомнив, что так поступают английские джентльмены, плеснул по чуть-чуть виски в стаканы, один из которых протянул однокласснице.