Текст книги "Отличники от других… Вторая четверть"

Кое-что об офтальмологии. Новогодняя вечеринка.

По телевизору шли «Новости» о том, как люди в разных странах готовятся к Рождеству. Толпясь на причудливо разукрашенных гирляндами и наряженными ёлками ярмарках, они запасались подарками, продуктами, шапочками Санта-Клауса, чтобы успеть поздравить своих близких и друзей, съесть рождественского гуся (или индейку, в зависимости от национальных предпочтений), покататься на санках, потанцевать с бенгальскими огнями в руках, запустить праздничные фейерверки. Атмосфера ожидания праздника, чуда какого-то, словно привет из недавнего детства, охватывают каждого человека, позволяя ему отвлечься от повседневности, забыть о насущных проблемах, поверить в мечту и стать чуточку добрее. Думая обо всём этом, я спешил на встречу с подругой сквозь пушистый снег, который, не переставая, шёл уже несколько часов, преобразив знакомые черты города во что-то загадочное. Сугробы и снежные шапки на крышах домов и деревьях создавали сказочные декорации к какому-то знакомому увлекательному фильму. Только никак не удавалось вспомнить – к какому.

Машка, кутаясь в полушубок, провела меня по узкой тропинке, расчищенной в глубоком снегу, в дом. Небольшой ровный участок с отчётливыми следами больших лап перед воротами, окружённый высокими кучами снега, свидетельствовал о том, что Фёдор Тимофеевич с утра проделал большую работу по добыванию из-под снега «Волги», а Джек продолжает незримо нести службу по охране вверенного ему участка планеты, населённого людьми. Только в тёплом доме, освободившись от мокрой куртки, ботинок и запотевших очков, я смог крепко обняться с девушкой.

– А что в доме больше никого нет? – поинтересовался я, с трудом оторвавшись от её соблазнительных губ.

Она помотала головой, не желая меня отпускать. Наконец, неуловимым движением подруга высвободилась из моих объятий и отступила на шаг, пряча лукавую улыбку. Какая-то свежая энергия исходила от неё, и я чувствовал, что не могу выйти из этого силового поля, даже если бы сейчас этого захотел. Но мне не хотелось никуда выходить, и, глядя на улыбающуюся девушку, я желал продолжать этот контакт. Прочитав мои намерения (по глазам, наверное), она попыталась убежать, но я догнал её в спортзале, в прыжке растянувшись перед ней на мягких матах, так что дзюдоистке моей ничего не оставалось, как сделать кувырок вперёд, чтобы не упасть через так неожиданно возникшую у неё под ногами преграду.

– О! «Харай-Госи» лишь чуть-чуть не доведённый. Ещё подсечка ногой должна быть, – прокомментировала Маша, смеясь и подавая мне руку.

Я охотно воспользовался помощью и, встав на ноги, снова заключил девушку в объятия.

– Так не честно! Это запрещённый в дзюдо приём! – запротестовала она, ловко вывернувшись из моих рук.

– Да? А я думал – можно, – изображая растерявшегося ученика, подыграл я.

– Можно, только это другая игра. Не дзюдо. Понял?

– А-а, любжа? – догадался я, еле удерживаясь, чтобы не расхохотаться.

Она кивнула и, взяв меня за руку, потащила на второй этаж к себе в комнату.

– Что, прямо сейчас? – не смог удержаться я, снова попытавшись обнять девушку.

– Не сразу. Сначала мы кое о чём с тобой договоримся, – с серьёзным видом ответила Маша.

Заинтригованный фразой подруги, я присел в кресло, потеснив большого плюшевого медведя-панду.

– Скажи, Влад, ты доверяешь мне? – спросила девушка, заглянув мне в глаза.

– Конечно, Машенька! – с жаром заверил я, потянувшись к ней, чтобы поцеловать.

– Хорошо! – чуть отстранившись от меня, одобрила она. – А сможешь сделать в точности то, о чём я тебя попрошу?

– Конечно, Машенька! – повторил я с той же интонацией.

– А сейчас, пожалуйста, послушай меня внимательно, Владик. Мы вместе затеяли очень хорошее большое дело – начали лечить твой глаз, чтобы зрение не стало причиной каких-то препон в твоей молодости и взрослой жизни. Ты же хочешь иметь хорошее зрение и не думать о возможных ограничениях?

Я кивнул, сосредоточившись на взволнованном голосе девушки. Эта тема действительно беспокоила меня с тех пор, как детская наивность сменилась юношеской жаждой знаний и первыми осознанными попытками найти своё место в жизни. Но, из всех источников информации о моём дефекте зрения, которые я слышал от врачей или смог найти в энциклопедии и журналах из библиотеки, следовали неутешительные выводы, смысл которых сводился к тому, что лечить его в моём возрасте уже поздно. Как говорится: «Бесперспективняк метаться». Надежда во мне всё же теплилась, и я вдруг почувствовал, как она встрепенулась от слов подруги.

– Два месяца ты активно тренировал глаз, заставляя его работать каждый день. По идее, ты уже должен был ощутить какой-то результат, продолжала она.

– Наверное, так и есть, – ответил я, вспоминая, по каким признакам можно было понять, что глаз стал лучше видеть. Может, потому что перестал болеть к концу дня, как и голова, которая раскалывалась в первые две недели лечения атропином?

– Нам с тобой нужно сейчас поехать к маме на работу, чтобы там врачи определили эффективность этого этапа лечения. – Серьёзным тоном проговорила подруга, словно угадав мои сомнения. – Ты готов это сделать? Ради меня?

– Конечно, Машенька! – снова повторил я.

– Я не знаю, что скажут врачи. Возможно, лечение придётся продолжить. Готов, Владик? – продолжила она с тревогой.

Я кивнул, подумав, что фраза «Конечно, Машенька!» будет звучать уже тавтологией. А у самого где-то в подсознании закопошились тревожные мысли о том, что бы это могло значить в моём случае.

– Кстати, и новые очки получишь. – Заключила девушка, заметно успокоившись.

Через несколько минут мы уже ехали в полупустом трамвае, отчаянно рыскающем из стороны в сторону, словно пытавшемся отыскать свои две рельсы в глубоком снегу. Пересев на улице Фридриха на троллейбус, мы продолжили обсуждение красот заснеженного города и, шёпотом, чернокожего студента, которому непривычные для африканского глаза пейзажи за окнами, на удивление, были «до фонаря». Он увлечённо читал томик «Анны Карениной», не обращая внимания на тряску и пассажиров, протискивающихся к выходу.

Мы вышли у переулка Крепостного и направились вслед за поклонником творчества Льва Николаевича Толстого через парк к одному из строящихся зданий новых корпусов Ростовского Медицинского института. Маша уверенно находила дорогу между строительным забором, девятиэтажным общежитием и проломом в старинной чугунной ограде, окаймляющей старый парк с множеством одно– и трёхэтажных зданий тёмно-красного кирпича, когда-то называвшихся Городской больницей Красного Креста, или в просторечье – «Николаевской». Из её рассказа я узнал, что первые бараки для лечения раненных в русско-турецкой войне солдат были построены в 1877 году, а более современные 3-этажные лечебные корпуса – в последние годы 19-го века. Их узкие сводчатые окна и высокие узкие крыши наводили на мысль о средневековом католическом монастыре. Мои мысли, навеянные живым воображением, дорисовавшим детали к событиям тех лет, с каждым шагом становились всё более мрачными. В тему была и почерневшая от времени часовня с крестом, должно быть, служившая для отпевания так и не выздоровевших пациентов. Маша отметила, что эти старые постройки считались одной из лучших больниц в России в 1916 году, поэтому, здесь разместили эвакуированный из Польской столицы Варшавский императорский университет со всеми преподавателями, студентами, оборудованием и учебными пособиями, медикаментами и библиотекой.

Побродив по мрачноватым сводчатым коридорам в одном из корпусов, мы, наконец, отыскали кабинет Анны Петровны. Я практически не ориентировался среди одинаковых узких высоченных дверей, извилистых коридоров, пропахших хлоркой и формалином, и тускло освещённых гудящими лампами дневного света под потолком, хоть был здесь уже не раз. Машина мама встретила нас с радушной улыбкой и сразу угостила горячим крепким чаем, что было очень кстати после прогулки по морозу.

– Владислав! Спасибо, что согласился прийти! – начала она, как-то по-особому пристально разглядывая мои глаза. – Маша, наверное, уже рассказала, что мы с доктором Ассуром Фаттахом хотели бы провести осмотр и провести диагностику твоего зрения, чтобы убедиться в правильности и эффективности лечения. Длительное время ты тренировал левый глаз, выключая ведущий из процесса зрения при помощи раствора атропина. Мы опасаемся привыкания мышц аккомодации правого глаза к перманентно расслабленному состоянию. Это может стать причиной стойкого снижения остроты зрения в нём. Лучше этого избежать, пока ты не достиг возраста 17—18 лет, когда заканчивает формироваться аппарат зрения, а привычка видеть, рассматривать и правильно фокусировать зрение, закрепляется необратимо. По результатам, спланируем новый этап лечения, назначим тебе некоторые процедуры и новые очки.

Я с понимающим видом кивал, внутренне напрягшись от совершённой формы некоторых глаголов, красноречиво указывающих на то, что в этом процессе всё за меня уже решили. Вспомнились слова подруги о «подопытном кролике», которому остаётся не особо большой выбор.

Все контрольно-диагностические процедуры проводились со мной под руководством доктора Фаттаха и молодой девушки-медсестры, ловко выполнявшей все вспомогательные процедуры. Она была по-восточному красива, крайне сосредоточена и немногословна. Пытаясь рассмотреть её лицо глазом, не закрытым повязкой, я почувствовал, что мою физиономию с силой ориентируют в том направлении, где в поле моего зрения оказалась Маша. По её сердитому выражению глаз я понял, что мне следует быть более осмотрительным, выбирая угол поворота головы и то, на чём следует сфокусировать взгляд, а на чём – не стоит этого делать.

Прослушав получасовое монотонное повествование сирийского доктора своему диктофону, я почувствовал, что он знает что-то не то, на что рассчитывал изначально. Предчувствие меня не обмануло. После обследования, за очередной чашкой чая в своём кабинете Анна Петровна уже куда более строгим голосом озвучила результат, более похожий на приговор.

– Владислав, послушай меня, – начала она тоном, от которого у меня всё внутри опустилось и начало мелко вибрировать. – Наше лечение оказалось эффективным. Твой слабый глаз стал видеть четвёртую-пятую строки без оптической коррекции и шестую – с оптической коррекцией очками. То есть, прогресс налицо. Ты и сам это поймёшь, после некоторых процедур, о которых я сейчас расскажу. Но есть ещё нюансы. Твой ведущий глаз стал хуже реагировать на световые раздражители. Сейчас мы не можем точно определить его реальную остроту зрения, так как должно пройти ещё несколько дней, пока мышцы аккомодации окончательно не придут в норму после действия лекарства. Другими словами, сейчас нужно прекратить ежедневные инстилляции атропина и пользоваться иными способами пенализации, чтобы не упустить достигнутый эффект на вылечиваемом глазу. Я хочу предложить тебе в течение ближайших пяти-семи дней зимних каникул в режиме дневного стационара в нашей больнице следующие тренировки: прямую окклюзию слабого глаза по шесть часов ежедневно и тренировку его по расписанию на специальных приборах: макулотестере и амблиокоре. Также, можно добавить засветы сетчатки по методу профессора Аветисова. Владислав, это важно! Интенсивные тренировки могут повлиять на световосприятие и аккомодационные способности слабого глаза, мешая нормально видеть. Поэтому, мы будем закрывать его непрозрачным окклюдером и повязкой на всё время между тренировками. Ты же будешь смотреть ведущим глазом, разрабатывая его подзабытые функции и продолжая при этом использовать очки для постоянного ношения. Сегодня, думаю, через пару часов они будут готовы. Также, тебе изготовят ещё одни очки, которыми ты сможешь пользоваться в повседневной жизни, когда мы снова начнём тренировку слабого глаза, выключая из процесса зрения ведущий. А сейчас, мы с тобой пройдём в лечебный корпус, где сможем попробовать провести тренировки на макулотестере и других аппаратах. Это детское отделение, где лежат дети, в том числе, твои ровесники. Им проводятся похожие процедуры. Заодно и познакомишься.

Я прослушал эту лекцию, не произнеся ни звука. Лишь угрюмо кивал, не зная, как реагировать на слова мамы Маши. По её словам, это предложение, от которого нельзя отказываться, чтобы не навредить своему зрению. Но тогда, придётся навредить своим детским предубеждениям, психике, отчаянно сопротивляющейся любым способам госпитализации, которую я считал неприемлемой для себя. Внутри всё сжималось от вдруг возникшей перспективы провести каникулы в больнице. Понурив голову, я поплёлся вслед за Машей и её мамой по полумраку узких душных коридоров, каких-то дверей и едва освещённых переходов. Навстречу нам попадались врачи, медсёстры в халатах, ведущие больных в больничных пижамах. Некоторых везли на каталках, оборудованных сложными штативами для капельниц или держателей для загипсованных конечностей. Миновали двустворчатые двери с надписью «Анатомическй театр», из которых выходила группа молодых студентов в белых халатах. На бледных лицах некоторых из них угадывались следы испуга или отвращения. Мне захотелось быстрее покинуть этот коридор, и я догнал подругу, взяв её за руку. Маша обернулась и крепче сжала мою ладонь, желая подбодрить.

Детское отделение факультета офтальмологии располагалось в отдельном одноэтажном строении. Архитектура 19-го века наложила отпечаток на интерьеры и этого здания. Своды арок на скруглённых потолках на четырёхметровой высоте странно обрывались в стенах, лишённых белых лепных украшений, вместо которых роль потолочных плинтусов играли белые люминесцентные светильники. От чего-то, двери в палаты, где лежали больные, были различной высоты. В некоторые из них вели ступени, помогающие преодолеть перед входом толстые чугунные трубы отопления, идущие вдоль пола всего коридора. Я бы затруднился назвать цвета, которыми были слой за слоем поверх обсыпавшейся штукатурки и грунта покрашены полы, двери и панели стен до высоты двух метров. Всё что выше, было недавно побелено, включая матовые шары потолочных светильников, кое-где висящие на длинных стержнях.

– Это здание много раз перестраивалось за свой век, – негромко рассказывала Анна Петровна. – Большие залы старой больницы были разделены на меньшие помещения после войны. Ремонт здесь не проводился уже давно. Мы планируем к следующему году завершить оборудование нового корпуса, который вы видели в парке по дороге сюда, и перевести в него в числе первых наше детское отделение. Это же строение будет, скорее всего, снесено.

Я кивнул, всецело соглашаясь с таким гуманным планом спасения детей. Маша с тревогой поглядывала на меня, но молчала, должно быть, сама угнетённая окружавшими нас интерьерами.

Мы вошли в одну из дверей бесконечного коридора, в комнату метров двадцати, напоминавшую лабораторию рядом с кабинетом физики в нашей школе. Вдоль стен стояли столы, на которых стояли разные приборы, некоторые из которых напоминали мне микроскопы. Другие были похожи на какие-то неописуемые устройства, скорее, имевшие отношение к астрономии, чем к оптике. Лампа на ножке с круглым алюминиевым отражателем и какой-то пластиной-светофильтром, ярко горела, а перед ней сидела девочка лет десяти, внимательно глядя на свет одним глазом. Второй глаз её был закрыт повязкой. За одним из «микроскопов» сидел школьник лет четырнадцати, внимательно глядя в окуляр. Рядом с ним на столе лежали его очки с заклеенным лейкопластырем стеклом. Еще несколько детей занимались на других приборах, назначения которых я понять не мог. Одна девочка, сидевшая на стуле в конце комнаты, смотрела на проверочную таблицу через линзы подборочных очков, закрывая один глаз ручным окклюдером. Женщина-врач в белом халате, стоявшая у экрана рядом со входом, водила указкой по таблице, дожидаясь, пока девочка назовёт нужную букву. Меня усадили перед освободившимся ещё тёплым макулотестером, и Анна Петровна аккуратно освободила мой глаз от повязки. Маша тоже не растерялась и по указанию матери ловко наложила непроницаемую повязку на другой глаз, которым я только что видел всё описанное выше.

– Будешь следить за крестиком, что вращается в объективе прибора, – сказала Анна Петровна.

С этими словами она нажала клавишу выключателя, и «микроскоп» засветился, а внутри зажужжал электромоторчик. Я прильнул к окуляру, стараясь рассмотреть на ярком розовом экране маленький белый вращающийся крестик.

– Попробуй посмотреть вправо – влево. Видишь, крестик движется по экрану в поле твоего зрения. Нужно удерживать его в центре экрана, стараясь, чтобы он не «уехал» из перекрестья тонких линий.

Я сфокусировал взгляд и увидел, словно в бинокле тончайшие линии, сходившиеся в центре. Но белый крестик при этом куда-то исчез. Сказал об этом Анне Петровне. Она посоветовала постараться, чтобы снова увидеть крестик, но так, чтобы он не выскакивал из перекрестья. Я присмотрелся. Увидел. Но тонкие волоски «прицела» расплылись и исчезли, от чего я не смог вернуть «цель» на место. Напрягая глаз, я смог на мгновение увидеть и прицел и крестик и быстро поместил его в точку, которую запомнил, как центр. Фон экрана на мгновение стал салатным, и прибор коротко «пискнул», одобрив мой первый успех. Затем, всё снова стало розовым, а я почувствовал, как устал мой глаз от необычного напряжения. Я попробовал расслабить и снова напрячь мышцы, заведующие аккомодацией, чтобы увидеть волоски и загнать в перекрестье эту маленькую белую мельничку.

– Странные ощущения, Маш. Я словно заново учусь видеть, как по слогам читать текст, – прокомментировал я присевшей рядом подруге, не отрываясь от своего занятия. – А сколько нужно смотреть?

– Нужно не просто смотреть, а стараться увидеть вращающийся крестик в «прицеле» – услышал я из-за спины голос старшей Морозовой. – Тогда тренировка будет эффективной, когда у тебя будет получаться совмещать эти два объекта силой твоих мышц, ответственных за аккомодацию. На приборе же можно заниматься непрерывно не больше двадцати минут. Потом он перегревается, и надо, чтобы он остывал.

Я поднял руку в знак того, что понял, потому что кивнуть не получалось, когда бровь упиралась в резиновый амбушюр объектива.

– Влад, пока сидишь, занимаешься, мы с мамой отойдём минут на десять, хорошо? – услышал я голос подруги, и снова поднял руку, соглашаясь.

Сквозь мерное гудение прибора я услышал, как рядом зажужжал такой же макулотестер. Оторвавшись от окуляра, я посмотрел налево и увидел, что моей соседкой оказалась девочка, которая только что сидела напротив проверочной таблицы. И я узнал её. Оказалось, что это Лена, моя соседка со второго этажа. Семиклассница из 35-й школы. Она часто гуляла у дома, но никогда я не видел её с подругами или друзьями. Она всегда ходила в очках с заклеенным левым стеклом. Без этих очков я её ни разу не видел, поэтому не сразу и узнал. И уж никак не ожидал увидеть её здесь.

– Привет, Лен! – поздоровался я.

Она вздрогнула, оторвавшись от своего окуляра, и посмотрела на меня, узнавая. Робкая улыбка промелькнула на её лице, стремительно красневшем от смущения. Рукой она быстро прикрыла свою повязку, потом убрала руку и кивнула. Я успел заметить, что её открытый глаз несколько косит к носу.

– Привет! – шепнула она, не зная, что дальше ей делать.

– Ты здесь занимаешься? Я не знал. – Ответил я. – Видишь, я тоже сюда попал.

– Ты тоже лечишь глаз? – решила всё же заговорить она.

– Да. Мне нужно хорошо видеть. У меня амблиопия. – Раскрыл я свои карты. – Может в будущем помешать выбранной специальности. Вот и решил позаниматься, пока не достиг возраста, когда будет совсем поздно что-то исправлять.

Она кивнула, и мягкая улыбка чуть оживила её простоватое лицо.

– Я давно лечу косоглазие. – Ответила она. – Лет шесть. Сколько ты меня видишь, каждый день в этих ужасных очках.

– Так ты здесь лежишь? Или приходишь тренироваться на аппаратах? – решил уточнить я.

– С субботы здесь. На все каникулы, представляешь? – в голосе соседки сквозило отчаяние.

– А чем ещё здесь можно заниматься кроме процедур? Свободного времени ведь много.

– Ну, есть комната с большим телевизором. Там со всеми надо договариваться, какую передачу смотреть. Есть комната с настольными играми. Шашки, шахматы там, домино. Есть даже эта…, как её? Грузинская… «шеши-беши», знаешь?

– Нарды, что ли?

– Ну, да, нарды. Точно. А ещё медсёстры заставляют мозаику складывать. Рисунки из разноцветных бусинок с ножками.

– Да. Была у меня такая в детстве. – Подтвердил я, вспомнив историю появления этого набора в моих игрушках.

– Это «фишка» всех офтальмологов. Как будто, ничего ярче и интереснее ребёнку, вынужденному тренировать зрение, в жизни не снилось. Мне тоже её всучили, едва заметили у меня дефект и назначили лечение для глаза.

– А спортзал, тренажёры здесь есть?

– Смеёшься, что ли. Физические нагрузки здесь запрещены. А вдруг у кого зрительный нерв порвётся? – девчонка растянула губы в ироничной улыбке.

– Гулять то хоть можно? – спросил я, тщетно пытаясь замаскировать нотки безнадёжности в голосе.

– Можно. Как в тюрьме, по два часа в день. Только в здешнем парке самый дальний терренкур – по периметру метров триста до морга и обратно.

– Жесть! – согласился я с ней. – Ну, а как здесь лечат?

– Лечат нормально, но условия ужасные. Ночью холодно, кормят только, чтобы не чувствовать голода. А ещё по ночам здесь бегают здоровенные крысы! – Лена скривила лицо от отвращения. – И этот запах…!

Я покачал головой, сочувствуя девочке.

– А ты не могла договориться на дневной стационар? Мне предложили.

– Нет. Мне папа не разрешает. Говорит, дома некому следить, чтобы я заклейку с глаза не снимала. А здесь врачи, медсёстры. Требуют режим соблюдать. А мне кажется, все эти тренировки не помогают. Острота зрения не повышается, сколько бы я не ходила с заклеенным глазом.

– А много ребят с тобой лечатся?

– Много. Всё отделение заполнено.

– И у всех такие же проблемы, как у нас с тобой? – задал я вопрос, который мне самому понравился тем, что чем-то сближал меня с девчонкой. Вспомнились слова Илоны обо «всех остальных…», и сейчас я увидел, что собеседница как-то по-особенному тепло взглянула на меня.

– Нет. У многих травмы. У одного мальчика вообще глаз ракетницей выжгло, когда он фейерверк запускал. Жалко его, красивый… Мой ровесник. – Голос Лены дрогнул.

Я и сам внутренне содрогнулся, представив увечье подростка, и замолчал, снова уткнувшись в окуляр прибора, всё это время прилежно гревшегося и крутившего «мельничку». Заметил, что соседка также вернулась к упражнению.

– Ну, что? Для первого раза достаточно, – услышал я голос Анны Петровны и звук приближающихся шагов Маши.

Кто-то из них щёлкнул выключателем, и я оторвался от потухшего окуляра, так и не сумев за эти несколько минут загнать крестик в «прицел».

– Получилось хоть раз ещё? – спросила мама Маши.

Я отрицательно покачал головой, думая только об ужасах госпитализации, рассказанных их живой свидетельницей. Пока медсестра мне накладывала повязку на глаз, я сам снял бинт с правого, и скосил глаза на Лену, старательно прильнувшую к макулотестеру.

На обратном пути к кабинету, я не проронил ни слова, не особенно стараясь казаться бодрым и жизнерадостным. Анна Петровна хоть и заметила моё настроение, ничего не спросила, и снова оставила нас с Машей одних, удалившись за какими-то документами и моими новыми очками.

– Владик, чего нос повесил? – спросила девушка, стараясь поймать мой потупленный взор.

– Маш! Здесь такие ужасы творятся! Пациенты мёрзнут по ночам, голодные и одолеваемые большими зубастыми крысами. А прогулки разрешают только до морга и обратно. – Вывалил я свою интерпретацию только что услышанного интервью.

– Владик, расслабься. Тебе ничего не угрожает. – Бодрым голосом начала подруга, осматривая моё лицо. – Я договорилась с мамой, а та – с заведующей техническим отделом, чтобы нужные для тренировок приборы разрешили взять на время домой. И тогда тебе не надо будет сюда каждый день ездить. Пока каникулы, сможешь приходить ко мне каждый день, и мы будем с тобой делать то же самое по расписанию, предложенному врачами. Будем вместе дома твоё зрение лечить. Согласен?

Сказать, что я воспрял духом, услышав эти спасительные слова, значит – ничего не сказать. Внутри у меня мгновенно возникла буря эмоций, радости чудесного освобождения от неминуемого наказания. А на глаза навернулись предательские слёзы, которые я уж точно не хотел демонстрировать подруге. Я резко вскочил, обнял её, осторожно приподняв, и закружил в каком-то сумасшедшем танце, уткнувшись лицом в её восхитительно пахнущие волосы.

– Конечно, Машка! Я согласен! Согласен! – шептал я, целуя ей ухо. – Неужели, правда, твоя мама договорилась? Здорово! В твоём доме! Мы вдвоём! Все каникулы! Маш, ты прелесть!

– Да, я – прелесть. Привыкай. – улыбнулась девушка, но продолжила серьёзным тоном: – Только условие: ежедневно в десять – ты у меня. Все десять дней. И строго выполняешь все предписания мамы. Хорошо?

– Конечно! Девочка моя! Делай со мной, что хочешь! Я на всё готов! – произнёс я, запоздало осознав, какой карт-бланш я даю своей любимой.

– Тогда ничего не говори и не сопротивляйся. Просто доверься мне, и всё. Закрой глаза!

Я замер, зажмурившись, и почувствовал, как Маша осторожно сняла повязку, наложенную медсестрой, и аккуратно закрыла мой левый глаз чем-то мягким, закрепив повязку лейкопластырем.

– Всё. Можно смотреть, – ласково предложила она, и я ощутил, что могу свободно открывать и закрывать глаз под окклюдером, словно под колпачком.

Едва почувствовал осторожное прикосновение её пальчиков к заклейке. Необычное ощущение, неожиданная ласка, словно сняли во мне какие-то внутренние тормоза. Увидев смутно её улыбку, я тут же завладел её губами, крепко обняв подругу.

– Ух, ты, какой… пылкий! – едва отдышавшись, удивилась она. – Условие – не снимать заклейку, пока ты со мной. Неважно, дома или на улице. Будем тренировать твой глаз.

– Ладно. – Кивнул я, не зная, что ещё сказать. – А что нужно делать?

– То же, что и обычно, когда мы с тобой встречаемся. Мы же будем с тобой гулять? В кино поведёшь меня? Или в музей? – задорно подмигнула подруга.

– Ну, хорошо…, наверное…, конечно поведу, – глухо проговорил я, чувствуя, как меня бросило в жар при мысли, что на меня будут смотреть люди. Вспомнились слова Таниты о замечательных людях.

– Вот, молодец! – обрадовалась Маша.

– Теперь хорошие новости, – провозгласила Морозова, насладившись моей кислой миной. Она вынула из рук вошедшей в кабинет и ничего не подозревающей Анны Петровны два футляра и вручила их мне. – Вот твои новые очки. Две пары, потому что теперь для тренировки нужны другие линзы. Те, что были раньше, тебе уже не подходят.

Я открыл один из них, аккуратно достав очки современной, даже стильной формы с немного затемнёнными стёклами. Осторожно надел и осмотрелся. Все предметы вокруг приобрели какую-то чёткость и глубину. Надев другие, я тут же зажмурился, потому что линза перед правым глазом оказалась настолько сильной, что ничего вокруг невозможно было различить. Снова надев затемнённые очки, я понял, что они для постоянного ношения, причём стёкла подобраны так, чтобы, не напрягаясь, видеть вдаль. В них я без труда смог чётко увидеть пейзаж за окном и прочитать несколько строк на плакате на стене, когда отошёл в дальний угол комнаты. Маша подала мне небольшое зеркало.

– Смотри, Влад, заклейку почти не видно. А на улице стёкла ещё потемнеют. Так что можешь не стесняться людей.

Действительно, лейкопластырь телесного цвета не бросался в глаза за стеклом.

– Я согласен! – успокоившись, заявил я.– Спасибо Вам, Анна Петровна. Маша рассказала, что Вам удалось договориться, чтобы взять приборы домой, где заниматься будет гораздо комфортнее.

– Да, Владислав. Верно! Главное в любом лечении – вера пациента в его успех. А хорошее настроение увеличивает шансы этого успеха в разы. Важен фактор приятной неожиданности, «вау эффект», как говорят американцы. Это когда организм обнаруживает, что может делать какое-то действие, на которое раньше не подозревал, что способен. И ему это так нравится, что начинает интенсивно вырабатываться полезная для этой функции привычка. Так и с твоим зрением. Твой левый глаз не привык с детства различать и рассматривать детально предметы, потому что за него это делал правый глаз. Он выполнял всю зрительную работу за двоих, а левый разленился настолько, что мышцы, отвечающие за аккомодацию, ослабли так, что не способны в достаточной мере обеспечить кривизну хрусталика, чтобы сфокусировать чёткую картинку на сетчатке. И даже клетки сетчатки, ответственные за принятие световых импульсов, не воспринимают их, как следует, подавая в мозг картинку, не соответствующую реальности. Сейчас мы с тобой пробуем с помощью очков, аппаратов и выключения сильного глаза из процесса зрения показать мозгу, что он может получать правильную картинку окружающего мира и в этих условиях. Как только процесс активизации нужных мышц станет для твоего мозга привычным, понравится твоему организму, как новое упражнение спортсмену, успешный результат нашего лечения будет достигнут. Понял?

– Понял, Анна Петровна. – Кивнул я, убеждённый в том, что действительно уловил суть этой небольшой научно-популярной лекции, вероятно, взятой из её диссертации.

– Ну и хорошо! Я рада, Владислав, что у тебя улучшилось настроение. Надеюсь, дочка поможет тебе делать всё правильно. Да, Машенька?

– Да, мам, я постараюсь всё сделать по твоим советам, чтобы у Владьки всё получилось.

Она прижалась ко мне, трогательно улыбнувшись, и осторожно коснулась пальчиками заклейки, добившись того, что внутри меня всё стало подниматься на неконтролируемую высоту.

– Ну, хорошо, дети! Сейчас вы с нашим водителем поедете домой, и он поможет установить и настроить приборы дома.

Мы забрались внутрь РАФика медицинской помощи через широченную боковую дверь и удобно разместились на мягких сиденьях для медперсонала рядом со складными носилками, закреплёнными посередине салона. Драгоценные приборы стояли на полочке для чемоданчиков врачей, пристёгнутые тканевым ремнём, которым обычно привязывали больных к носилкам, чтобы не выпали на поворотах. Пока микроавтобус трясся на подмёрзших сугробах, выбираясь с территории больницы на улицы города, мы уставились в широкое лобовое стекло, наблюдая заснеженный город, так как в матовые боковые окна салона ничего нельзя было увидеть. Мне пришлось крепко схватиться за поручень, одновременно рукой придерживая Машу, когда наша скорая помощь увеличила скорость, начав рыскать по скользкому накату возле остановок и перекрёстков. В конце концов, водитель включил «мигалку» и сирену, чтобы не терять время, стоя в пробках из транспорта, скопившегося на центральных улицах. Дело пошло быстрее и, как я понял, безопаснее, потому что все водители теперь заранее тормозили и старались освободить нам полосу, заботясь о безопасном и беспрепятственном проезде спецмашины, в соответствии с Правилами дорожного движения. В считанные минуты мы проскочили центральные улицы и свернули в переулок, чтобы сократить путь к Машиному дому. Водитель мастерски преодолел несколько, казалось бы, непреодолимых сугробов и остановил «скорую помощь» невдалеке от знакомых ворот, чтобы не занимать единственную колею, очищенную от снега жителями, чтобы сохранить проезд по улице.