Текст книги "Отличники от других… Вторая четверть"

– Ты очень красивая, Маша! И отлично танцуешь! Я любовался тобой, поэтому, песня получилась такой длинной. Извини, – с широкой улыбкой, но очень серьёзным тоном произнёс Егор.

– Спасибо! Такая музыка меня «заводит». Знаешь, когда мне было двенадцать, я занималась в студии акробатического рок-н-ролла под эти самые песни. Ты мне подарил воспоминания… очень приятные!

Девушка, порывшись в сумке, так и не разобранной после отъезда отца, вручила, словно приз музыканту, апельсин.

– О! Я выиграл! Спасибо уважаемому жюри! – шутливо поклонился он.

Сев на стул и отложив ещё звенящую гитару, молодой человек очистил оранжевый плод и протянул сочную дольку Маше. Она, смеясь, наклонилась к его руке и аккуратно взяла угощение одними губами.

– Неожиданно! – удивился парень. Затем дал ей ещё одну дольку, видимо, желая убедиться, что это не было случайностью.

– По-видимому, ты любишь неожиданности, раз продолжил кормить цитрусовыми одноногую танцовщицу, – пошутила девушка.

– Хромой менестрель просто спел серенаду танцовщице, а она станцевала для него так, что дала бы фору мастерам балета на льду. И что тут неожиданного? – подтрунивал Егор, и снова взяв гитару, спел пару куплетов из «Yesterday». Маша тихонько стала подпевать, вспомнив слова любимой песни группы «The Beatles». Когда музыка закончилась, оба сидели, прислушиваясь к наступившей тишине. Каждый ждал, что заговорит первым его собеседник.

– Это потрясающе, Егор! – не выдержала Маша. – Так мастерски играешь, красиво поёшь, да ещё по-английски! Я бы тоже хотела… на гитаре!

– Спасибо! У меня в детстве много свободного времени было, поскольку футбольные матчи и прочие подвижные игры сверстников во дворе проходили без меня, – спокойно заговорил парень. – Вот и выучился чему смог. А у тебя голос мелодичный! Любишь петь?

– Иногда пою, когда никто не слышит. На рояле училась играть. Но гитара – это мечта! Хотела бы играть кантри, как Эммилу Харрис!

– О! Отлично! Хочешь подпеть? – поинтересовался гость, тихо перебирая струны, но так, что получался ритм и мелодия одной из популярных песен американской певицы.

– Не-а, я слов не знаю, – смущённо рассмеялась Мария. – Просто нравятся мелодии. А ты? Расскажи, откуда ноты берёшь, слова разучиваешь?

– Иногда по радио что-то услышу. Или на пластинке. Понравилось, подбираю музыку сам. А, слова? Тоже слушаю. Один раз, второй…. Потом, складывается мозаика из обрывков песни в единую композицию. А ты сюда надолго приехала? – неожиданно сменил тему Егор.

– Не знаю, дней на восемь, наверное. Мне протез должны сделать. Старый сломался, да и я из него выросла.

И Маша рассказала историю о том, как стала «клиенткой» Харьковского Института протезирования и ортопедии. Парень слушал и задавал вопросы с таким интересом, как будто хотел запомнить все подробности её жизни. Но, когда настала очередь Марии задавать вопросы, молодой человек, словно замкнулся, не торопясь рассказывать о себе. Он в нескольких фразах поведал о своей семье и своём детстве. О школьных годах тоже скудно. И если бы Маша не спрашивала, искренне стараясь узнать о жизни Егора подробнее, сам он не стал бы вдаваться в детали, ограничившись общими фразами в стиле диалога: «Как дела? – Нормально». Чем дольше молодые люди беседовали друг с другом, тем заметнее между ними проявлялась симпатия, будто по кирпичику устраняющая стенку отчуждённости, которой обычно отгораживаются люди, привыкшие из-за своей болезни и связанной с ней неуверенности не пускать в свою жизнь посторонних. Маша много работала над собой, стараясь научиться открытости в общении с людьми. Она оценила абсолютно неожиданный приём Егора при помощи гитары и песен сократить дистанцию и время, которое обычно тратят на разговоры ни о чём, чтобы познакомиться, соблюдая условности «правил вежливости».

– Знаешь, Маша, уже завтра мне предстоит операция, а потом придётся забыть про подвижность, не знаю, наверное, на полгода или больше. Но всё равно, этот вечер буду вспоминать долго, может быть всю жизнь, – неожиданно сменив тему, серьёзно сказал молодой человек.

Сознание Марии пронзил холод, как только она осознала, что парень ей сказал. Опустив глаза, чтобы он не увидел в них испуг, она тихо, но ясно ответила:

– И я буду помнить это наше первое знакомство, Егор. Ты очень сильный и мужественный парень! Не понимаю девчонок, которые раньше в тебе этих черт не увидели. Я верю, что операция тебе поможет стать здоровым. Теперь в мире есть ещё один человек, который думает и переживает о тебе. Ты сможешь жить, строить планы на будущее. И кто знает, оно ведь может оказаться лучше той жизни, которая у тебя была до сих пор. Главное – верить и идти к поставленной цели. Ты сможешь, выдержишь всё, я верю! Знаю, ты всё обдумал раньше, и я сейчас, может быть, напрасно это говорю…, повторяюсь?

– Нет, Маш, не напрасно. Ты не представляешь, как важно для меня слышать твои слова и чувствовать твою поддержку. Говорят, мужчину закаляют испытания. Я постараюсь выдержать… ради будущего. Заглянешь ко мне после операции?

– Конечно, Егорка! Я буду с нетерпением ждать, когда к тебе пустят врачи. Успеем ещё пообщаться до моего отъезда, – улыбнулась девушка, обнимая парня.

Новое знакомство побудило множество мыслей, каруселью захвативших сознание девушки, как только она осталась одна. Всю ночь думала о Егоре, отгоняя то свои тяжёлые воспоминания, то такую навязчивую жалость к нему, и старалась думать об удачном исходе его операции. Только под утро забывшись, Маша увидела во сне нового знакомого, здорового, с гитарой, крепко держащего её за руку, и они вместе бегут босиком по зелёной мягкой траве вперёд, туда, где так красиво и по-домашнему уютно светит солнце!

Путешествие. Третий день. Книга Маши.

Наш автобус стоял у входа в гостиницу, гостеприимно раскрыв дверь и люки багажных отсеков. Комиссар в кожанке, притворяющийся водителем и одновременно запорожским казаком, терпеливо ждал, пока все экскурсанты загрузят в разверзнутые чрева свои чемоданы и рассядутся по выбранным местам. Меня всё ещё «штормило», и мятная жевательная резинка, любезно предложенная запасливой одноклассницей, оказалась весьма кстати, особенно когда мы пробирались мимо Инги Стéфановны, пририсовавшей в своей неизменной тетради около наших фамилий к существующим стаям новых галочек. Забравшись с Оксаной на «галёрку», я упёрся лбом в холодное стекло автобуса в надежде, что меня не будут доставать разговорами хотя бы первые несколько часов. Яркое солнце осветило просыпающуюся Винницу, словно стремясь оставить у туристов самые добрые и яркие воспоминания об этом старинном и самобытном городе. Можно было сделать множество ярких и запоминающихся фотографий, пока мы, не торопясь, пробирались по узким улочкам к мосту через укрытый туманом Южный Буг. Я увидел ту самую церковь, на золочёные купола которой вчера со смотровой площадки башни с курантами показывала рукой Оксана. Вернее, из тумана сначала возник золотой луч света, а когда мы уже почти переехали мост, стали проявляться смутные контуры храма, всё чётче и чётче, словно на фотографии, лежащей в ванночке с проявителем. Но как только я расчехлил фотоаппарат, чтобы запечатлеть эту красоту, мимо окон сплошной стеной понеслись деревья, скрывшие церковь. Мне ничего не оставалось делать, как снова приступить к охлаждению лба стеклом, механически отсчитывая блочные пятиэтажки, окаймлявшие в случайном порядке Киевскую улицу до самого дорожного знака с перечёркнутым словом «Вiнниця».

Охладить голову до нормальной температуры я не успел, потому что километров через семь, въехав в деревню Стрижавка, наш автобус свернул с шоссе и остановился на круглой заасфальтированной площадке в глубине сосновой рощицы. Рядом стоял «Икарус» со значком «Дети!» и одесскими номерами, возле которого нервно похаживал и курил водитель. Без кожаного картуза, «оселедца» и усов, он производил впечатление иностранца. Выйдя из автобуса на освещённую солнцем площадку мы дослушали таинственный рассказ Инги Стéфановны про сакральный смысл этого места и мотивы, двигавшие германским фюрером, выбравшим именно этот участок леса над разломом тектонических плит для строительства своей ставки. Он провел здесь в общей сложности четыре месяца в надежде почерпнуть силу самой Земли. Чистый лесной воздух, лучи солнца, пронизывающие светлый лес, тишина и заросшие ярко-зеленым мхом кочки противоречили озвученной гипотезе и никак не настраивали нас на мрачно-торжественный лад, соответствующий такому случаю. От автобуса мы ушли довольно далеко, наверное, на километр, прежде чем на окрестных лужайках стали попадаться бесформенные куски бетона и гранита от полуметра до четырёх в поперечнике, наполовину вросшие в землю, местами покрытые лишайником. Из некоторых торчали толстые проржавевшие стальные прутья арматуры. Углубляясь в лес, мы с удивлением обнаруживали, что встречающиеся глыбы оказывались всё больших размеров, и на некоторых сохранились ржавые стальные люки, скобы, куски разорванных труб и прочие следы инженерных коммуникаций. Между холмами кое-где виднелись проржавевшие остовы механизмов, лебёдок и даже автомобилей, марку и тип которых определить было уже невозможно. Мы догадались об истинных масштабах былого сооружения, подойдя к подножию заросшего кустарником и травой холма, у основания которого виднелась бетонная стена с несколькими металлическими дверями и лестницей, уходящей куда-то глубоко вниз. Перед входами громоздились бетонные кубы взрывозащиты, толщиной под три метра. Тут и там стали попадаться дети, с энтузиазмом вылезающие из самых неожиданных мест и закоулков этих развалин, и с весёлыми криками играющие «в войну». Мы тоже разбрелись, чтобы потрогать старые стены, сфотографироваться и пропитаться атмосферой военных сороковых годов. Очень хотелось проникнуть туда, за ржавые стальные двери в тёмные катакомбы и поискать артефакты. Но они все были намертво заварены. На вершине холма обнаружились несколько вентиляционных выходов, надёжно забранных стальной решёткой из арматуры. В целом, сооружение действительно производило впечатление грандиозного и мощного укрепления. По словам пожилой женщины-экскурсовода, сопровождавшей наши похождения интересными подробностями, основные помещения командного пункта и линии связи находились глубоко под землёй, на пятом-седьмом уровнях в толще твёрдого гранита. Из бетона выполнены были только наружные входы и надземные укреплённые сооружения. Известно, что строительство ставки было закончено за восемь месяцев, к июню 1942 года. А весь комплекс использовался гитлеровцами по назначению лишь около двух лет в качестве оперативного штаба и центра управления войсками на восточном фронте. При наступлении Советской армии «Вервольф» был взят, и тут же организована работа по исследованию помещений и скрывающихся в них тайн. В марте 1944-го Гитлер лично поставил задачу немецкому командованию уничтожить укреплённый объект, и массированной контратакой «ставка» была отбита фашистами у Красной Армии на целых… два дня! Но, лишь затем, чтобы саперы заложили сотни килограммов взрывчатки и разрушили авиабомбами все наземные сооружения, надёжно засыпав входы в подземные помещения. Все последующие исследования остатков укрепления производились по личному приказу Сталина и были засекречены, а сами открытые входы законсервированы, и из нижних помещений даже откачан воздух. Самый глубокий 7-й уровень был затоплен водой.

Экскурсовод продолжала снабжать нас сведениями, когда-то составлявшими государственную тайну Третьего Рейха, нисколько не смущаясь того, что в зоне слышимости её рассказа количество слушателей сократилось до быстро конспектирующего что-то в блокнотик Евгения и двух верных ему близняшек в одинаковых вязаных шапочках. Правда, Инга Стéфановна старалась урезонить рассредоточившихся по развалинам экскурсантов, но в конце концов, сама спустилась по старой металлической лестнице в ров перед бетонной стеной, чтобы рассмотреть поближе толстенную, изъеденную ржавчиной стальную дверь, напоминающую вход в банковское хранилище. Я забрался на покрытый зелёной травой холм, лёг перед узкой амбразурой пулемётного гнезда, выступающего прямо из травы, в надежде разглядеть артефакты или хоть что-либо внутри. Но солнце светило в глаза, не позволяя им привыкнуть к узкой полоске темноты. Зато, я почувствовал тяжелый запах, которым повеяло из подземелья. Мысли о скелетах немецких солдат, замурованных когда-то бомбардировками своей же авиации, заставили меня спешно ретироваться к своим. «Свои» к этому времени собрались на поляне вокруг прямоугольного бетонного бассейна с проржавевшими остатками водопроводных труб и крючьями, к которым была приварена железная лестница. Экскурсовод рассказывала историю о том, что здесь была самая охраняемая точка комплекса. Сам фюрер здесь плавал, когда приезжал летом. Пользоваться бассейном в его отсутствие дозволялось только генералам. Бродя по остаткам асфальтированных ещё немцами пешеходных дорожек, рассматривая стенды с военными фотографиями, я хотел почувствовать атмосферу тех лет и событий. Представить тысячи несчастных местных жителей и военнопленных, что построили в невероятно тяжелых условиях в недрах твёрдых скальных породах в кратчайшие сроки такое укрепление, а потом были расстреляны нацистами и засыпаны землей при помощи бульдозеров во рву неподалеку, только лишь для сохранения секретности объекта, оказалось не так просто. И страшно, хоть я и читал о примерах подобной масштабной жестокости фараонов к строителям пирамид.

– Знаешь, Влад, мне сложно представить, что здесь когда-то творились такие ужасы. – Неожиданно услышал я за спиной голос Оксаны. – Мы живем на свете каких-то шестнадцать лет, и для нас то, что происходило, чуть ли не три наших жизни назад – это страшно давно, почти как в Египте во времена строительства пирамиды при фараоне Хеопсе. Настолько необычно увидеть, прикоснуться к вещам, которые были созданы тогда.

– Ну да. Словно попадаешь в исторический фильм, – отозвался я, когда пришёл в себя от неожиданности осознания того, что одноклассница непонятно как, прочитала мои мысли. – И понимаешь, что история повторяется с каждым витком все более масштабно, жестоко и цинично. Только, в отличие от египтян, здесь погибли русские люди. Может быть, твой или мой прадед или дедушка.

– …или кого-то из наших одноклассников…, друзей. Согласна, эта история обжигает близостью событий. В то же время, эта близость помогает нам лучше помнить их, как помним своих родных, благодаря которым мы появились на свет.

– …и самим постараться разобраться в причинах хотя бы тех, что произошли одно – два поколения назад, – проговорил я медленно. – Представь. Ты – Магеллан, ведёшь корабль в открытом море и впереди в тумане видишь проблеск маяка. Ты сразу думаешь, какие действия предпринять, чтобы сменить курс, избежать столкновения с мелью. Согласись, совсем не те абстрактные размышления, когда в тишине кабинета перед путешествием ты изучала карту и запомнила, что в этой конкретной её точке этот маяк и эта мель обозначены.

– Ну, да. Суть я поняла. И в том и в другом случае, маяк – сигнал опасности. Но меня «трогает» только та опасность, которая вот здесь, рядом, а не та, далёкая, о которой кто-то что-то знает и тебе когда-то рассказал. Верно?

– Да. Именно. И хоть мы ещё мало пожили и с трудом осознаём даже такие короткие временные промежутки, как полвека, но то, что нам рассказали на сегодняшней экскурсии о нацистах – должно насторожить. Мы должны понять и сделать выводы, чтобы не допустить в нашей жизни повторения таких ужасов, что пережили наши деды! Как бы напыщенно это не звучало.

– Правильно, Влад! – отозвалась одноклассница.

Я помог ей спуститься с холма, и мы, не торопясь, пошли по местами сохранившейся немецкой асфальтированной тропинке через сосновую рощу к автобусу.

Прогулка и лесной воздух благоприятно подействовали на мою голову, практически устранив последствия вчерашнего вечера. А чашечка горячего кофе из термоса, предложенная Оксаной, когда мы, выехав с проселка, помчались по трассе в направлении Житомира, придала мне бодрости и энтузиазма. Мы продолжили обсуждение темы, поднятой на развалинах укрепления у деревни Стрижавка. Наверное, громко, потому что к нам вскоре присоединился Семён, внеся свои бескомпромиссные ремарки действиям нацистов на территории Советского Союза. Наша дискуссия прервалась лишь, когда наш автобус проезжал через небольшой старинный городок Бердичев, и Инга Стефановна стала рассказывать о его достопримечательностях. Мы медленно проехали мимо Свято-Никольского собора, колокольня которого возвышалась над преимущественно одноэтажными постройками. А рассказ шёл уже о польском костёле Святой Варвары, в котором французский писатель Оноре де Бальзак за полгода до своей смерти венчался с графиней Эвелиной Ганской. Детали самого здания костёла рассмотреть было сложно сквозь строительные леса и высокий деревянный забор. Его лишь недавно начали реставрировать, закрыв находившийся там спортивный зал. Мы ехали по узким улицам, застроенным одно и двухэтажными домиками, возраст которых определялся веками. Эклектика архитектурных стилей и различная степень разрушения отдельных строений, замаскированная более новой кладкой или деревянными фрагментами, невольно привлекала внимание, словно картинка из учебника истории, материализовавшаяся за окном нашей сорокаместной «машины времени». Складывалось впечатление, что должность главного архитектора в Бердичеве была упразднена, либо её совмещал сам градоначальник, минимизировав своё вмешательство в таинственные для него премудрости гармонии построек. Проехав по мостовой еще пару кварталов, наш автобус остановился на небольшой мощёной булыжником площади у разрушенной стены «Монастыря Босых кармелитов». Крепостная стена с маленькими окошками-бойницами местами поднималась на высоту метров двенадцать, и в районе центрального входа неплохо сохранилась. Но в остальных местах проломы в ней до самой земли, беспорядочные кучи камня лишали постройку смысла как оборонительного укрепления, окружающего компактную территорию на высоком берегу неширокой речки с забавным названием Гнилопять. С внутренней стороны стены высилась центральная башня католического храма с четырьмя колоннами по фасаду, чудом сохранившимся барельефом Пресвятой Девы Марии, проржавевшим насквозь куполом без крестов и несколько полуразрушенных башенок, местами сохранивших первоначальный замысел архитектора – изящный стиль барокко с четырёх– и восьмигранными железными куполами, напоминающими тюрбаны. Над воротами главного входа на стене часовни, повторяющей очертаниями геральдические формы, можно было различить остатки герба монастыря. Сооружение излучало таинственность и влекло немедленно его посетить, изучить и облазить все его закоулки и, возможно даже, подземелья. Я покинул автобус, подав руку Оксане при выходе, чего сам от себя не ожидал, и словно «папарацци» с фотоаппаратом наготове, бросился вместе с другими экскурсантами в открытые ворота развалин. Инга Стéфановна тщетно попыталась остановить нас перед входом, для чего громко воззвала к нашему сознанию, но поняв тщетность своих попыток, на ходу изменила адрес встречи на «за крепостной стеной у входа в костёл» и поспешила следом. Закруглённая стена разрушенной башни, сводчатые тёмные входы у самой земли всколыхнули детские воспоминания о фильме «Старая крепость», снятом по книге Валентина Катаева. На стене у центрального входа в костел, к которому вела видавшая виды каменная лестница, двумя маршами плавно закругляясь вокруг площадки с несколькими скамейками, виднелась табличка «Профессионально-техническое училище №3. Город Бердичев». Сводчатые окна застеклены, а массивная деревянная дверь закрыта на замок. Забравшись на выступ стены, я сквозь запылённые стёкла попытался рассмотреть смутно угадывающиеся ряды сидений, балкончики и длинные железные люстры, спускающиеся со сводчатых потолков декоративными элементами внутреннего убранства храма – училища. Оксанка с Семёном убежали за угол строения, и я последовал за ними, по пути послушав громкие восклицания комсорга Юлии, спорившей с Василием по поводу целесообразности реставрации костёла и передачи его верующим католикам. Вход в подземелье под кирпичным сводом, сложенным в крепостной стене неподалёку от главных ворот невозможно было не заметить. Но мой энтузиазм исследователя катакомб быстро упёрся в наглухо запертую ржавую железную кованую дверь, лишь ещё больше распалив воображение. Без особой надежды на чудо, я поковырял в замочной скважине перочинным ножиком и неохотно вылез из-под низкой арки, знаком показав Василию, спешившему по моим следам за сокровищами, что здесь нам ничего «не светит». Слоняясь по живописным закоулкам развалин то ли училища, то ли замка, я подумал о Маше. Представил, что это мы с ней сейчас исследуем таинственные строения, делясь друг с другом открытиями и находками, беседуем с ней, шутим, смеёмся, помогаем друг другу забираться по разрушенным лестницам. Во мне проснулось настолько сильное желание прикоснуться к девушке, обнять, поцеловать её, погладить по шелковистым волосам, пахнущим неведомым ароматом, что я не смог идти дальше. Присел на вырванный когда-то взрывом кусок стены с заделанным в нём чугунным кольцом для причаливания лошадей, чтобы отключиться на какое-то время и запомнить эти ощущения, навеянные должно быть, доброй аурой этого монастыря Босых Кармелитов (и почему босых?).

Спустя час, наша группа собралась у лестницы, и Инга Стéфановна с верхней площадки стала рассказывать об истории этого места. Я рассеянно слушал, наблюдая за Евгением, конспектирующим легенду об основателе монастыря польском графе Януше Тышкевиче, чудесным образом спасшемся из татарского плена в начале 17 века. В 1627 году граф подарил зáмок католическому ордену, выделив также средства на постройку монастыря и обустройство костёла. Кармелиты «освоили» выделенные средства: обустроили подземный костёл, кельи и хозяйственные помещения, укрепили крепостную стену и вырыли катакомбы с сетью подземных ходов под всем городом. Гарнизон крепости, вооружённый пушками, охранял монастырские земли от набегов татар, турок и прочих разбойников.

Рассказ Инги Стéфановны показался увлекательным, и я через какое-то время стал старательно вслушиваться в её слова, покинув своё место на окраине площадки и приблизившись к рассказчице.

В 1642 году на торжественном открытии монастыря Януш Тышкевич подарил монахам – кармелитам семейную реликвию: чудотворную икону Пресвятой Девы Марии. Монастырь был разрушен во времена восстания украинского народа против польского господства в 1648 году, а кармелиты смогли убежать и спасти икону от уничтожения. И лишь в начале 18 века после подавления восстания, они вернулись, чтобы начать восстанавливать крепость-монастырь. В 1754 году возвели красивейший надземный костёл, своим изяществом и обилием украшений в стиле «барокко» восхищающий и сегодня. Через два года в нём проходит пышная церемония коронации иконы Пресвятой Девы Марии. А с 1758 года в монастыре обустраивают типографию и печатают книги на разных языках, продавая их по всей Европе. Монастырь начал зарабатывать деньги и на них открывать и содержать школы для бедных детей в Бердичеве и окрестных сёлах. Но Польское государство на рубеже 19-го века прекращает своё существование, и царским указом российского императора кармелитские школы упраздняются, а прибыльная типография перевозится в Житомир. К 1866 году все помещения монастыря у монахов были конфискованы. В них разместились пожарные, полиция, гарнизон и продовольственные склады. После революции в 1918 году монастырь вернули кармелитам, но в 1926 году Советская власть национализировала комплекс построек, объявив его Историко-культурным заповедником и организовав в помещениях исторический музей. Верующим оставили лишь костёл, в котором священники какое-то время проводили богослужения. Во время Великой Отечественной войны монастырь был частично разрушен в очередной раз, и лишь совсем недавно начались работы по восстановлению его исторического облика.

Слушая нашего руководителя, я поймал себя на мысли, что вся эта история про польских монахов, несмотря на витиеватость сюжета, впечатлила меня немногим больше, чем «Сказка о царе Салтане». Я не проникся историческим духом далёкого 17-го века и лишь приблизительно смог бы описать по памяти жителей упомянутых национальностей и конфессий. Даже представив, как все эти действующие лица, включая Папу Римского, освятившего ту самую Чудотворную икону Пресвятой Девы Марии, ходили по земле, по которой я только что обошёл данные развалины, я не почувствовал той тесной связи с недавним прошлым, которой проникся в Стрижавке, увидев пожелтевшие фотографии жертв фашистов. Мы снова разговорились с Оксаной, когда наш автобус нёсся по неширокому пустому шоссе в Житомир. Итогом нашей дискуссии можно назвать Закон памяти поколений, сформулированный нами примерно так: «Воспоминания человека тем ярче и твёрже, чем большее количество разнообразных напоминалок и фактов его окружает. Чем отдалённее события во времени, и меньше предметов и описаний, свидетельствующих о них доступны изучению, тем большее количество информации замещается в памяти человека придуманными деталями, опровергнуть или скорректировать которые невозможно в силу давности событий и отсутствия свидетелей». Человек с бόльшим недоверием воспринимает сконструированные им самим исторические образы, подсознательно относя такого рода воспоминания к менее полезным и востребованным в его настоящей жизни. Чтобы наглядно проиллюстрировать собеседникам этот процесс, я взял шестицветную шариковую ручку и нарисовал в блокноте синюю пирамиду, положенную на бок. Координата по горизонтали – лента времени. Основание пирамиды – сегодняшний день. Срез пирамиды в каждый момент времени отражает объем знаний, которые человек держит в памяти. Высота пирамиды и периметры в местах секущих плоскостей для каждого человека индивидуальны. Оксана сказала, что долговременную память можно развивать, замещая недостаток логического или ассоциативного запоминания механическим повторением, и нарисовала чёрным цветом для этого случая длинную и изящную, похожую на гранёную рюмку, пирамидку.

– Объём знаний, полученный зубрёжкой, окажется гораздо меньшим того, который человек может запомнить, логически вникнув в их суть, – пояснила она.

Сёма предположил, что в сложных науках глубокие знания могут строиться на механическом запоминании простых законов и теорем, понимание которых в начале изучения человеку недоступно, и учит он их лишь из-за веры в авторитет своих наставников и великих учёных, открывших и сформулировавших их. Он нарисовал узкую длинную коричневую пирамиду внутри толстой зелёной, обозначив штрихами зону понимания между объёмом поверхностных и глубинных знаний, вместе составляющих эрудицию человека. Наша околонаучная дискуссия продолжалась бы и дольше и не принесла каких-то новых открытий лишь потому, что закончилась дорога, и мы въехали в Житомир.

Городок оказался более патриархальным и одноэтажным чем тот, из которого мы уехали утром, и немного походил на Таганрог. Здесь встречались троллейбусы, а на одной из улиц даже – трамвай, такой же узкоколейный, как в Виннице, но с чешскими вагонами-«аквариумами» типа тех, что ездят по Ростову. Инга Стéфановна рассказала, что город Житомир был основан более 1000 лет назад на берегах реки Тетерев. (Забавлялись что ли местные жители, называя свои реки разными неадекватными словами?) С начала 20-го века провинциальный городок превращается в областной центр с каменными двухэтажными домами, транспортом, предприятиями лёгкой и химической промышленности и даже собственной электростанцией, работающей на угле. Кроме всего прочего, 30 декабря 1906 года в этом городе родился знаменитый конструктор космических ракет Сергей Павлович Королев. Жил и работал он здесь же. В ходе нашей экскурсии предусматривалось за оставшуюся часть дня подробно познакомиться с Житомиром, обойдя его пешком, а также хорошо выспаться перед поездкой в столицу Украинской ССР в большой современной гостинице с одноимённым названием. Благодаря компактности города, мы как-то очень быстро подъехали по улице Ленина к расположенному на площади Победы длинному восьмиэтажному зданию, облицованному светлой известняковой плиткой. Широкая площадь, напоминающая Т-образный перекресток, вокруг которого изредка встречались четырёхэтажные жилые дома, перемежавшиеся с газонами и кустами, казалась больше своих истинных размеров. Танк Т-34 на гранитном постаменте, пушкой нацеленный на запад, возвышался в середине площади. (Наверное, в этом есть какой-то сакральный смысл, ибо по моим наблюдениям, все танки Т-34, времён Великой Отечественной войны, расставленные на таких постаментах по городам Советского Союза, сориентированы пушками в одну и ту же сторону.) Вдали – красивый храм с непривычными пирамидальными куполами и колокольней возвышался среди стандартно кубических послевоенных построек города, словно декорация из другого мира.

Инга Стéфановна профессионально быстро провела рутинную процедуру заселения каждого из нас в отдельный номер с тем же стандартным набором гостиничных удобств, включая графин со стаканами и табличку с «Правилами…» на дверях. Учительница попросила нас не задерживаться с поселением и обедом, поскольку предстояла интереснейшая пешеходная экскурсия с посещением множества достопримечательностей городка.

Вечером усталые, но довольные мы за ужином в ресторане делились впечатлениями от похода. Оксана – о Преображенском соборе, костёлах, и Свято-Анастасиевском монастыре, в которые мы зашли по дороге на плотину, связанных с историей польского государства и поляков, живших здесь прежде. Должно быть, Инга Стéфановна хотела, чтобы мы побольше узнали об её предках, поэтому добавляла всем нашим экскурсиям некоторый шарм шляхты. Я рассказывал, какие именно экспонаты мне запомнились в музее Космонавтики им. С. П. Королёва. Кстати, в скафандр одного из первых космонавтов, выставленный в витрине, я бы ни за что не поместился, и не только из-за роста. Заходить в него нужно было сзади в позе, которую обычный человек смог бы принять только в условиях невесомости. Сёма настаивал, что лучшие здесь, это природные памятники – каньон со скалистыми гранитными берегами и так называемая «голова Чацкого» – скала на берегу Тетерева, очень похожая на профиль человеческой головы. Я рекламировал затон в парке, созданный при помощи двадцатиметровой плотины, перекрывшей русло реки как раз перед впадением в неё той самой Гнилопяти, которая протекала через Бердичев ещё днём, когда мы его посещали. Подвесной пешеходный мост в хутор Бровер на правом берегу речки запомнился отменными видами на гранитные скалы высокого левого берега и толстенными стальными канатами, заделанными в бетонные зацепы, на много метров уходящие вглубь берегов. Мост и вправду ощутимо качался из стороны в сторону, вызывая неоднозначные ощущения у проходящих по нему людей. Мы заходили и на крытый рынок «Житный», (слово «жито», от которого происходит название и рынка, и города, означает «пшеница») погружаясь в мир запахов различных съедобных продуктов и специй. Изобилие съестных припасов на живописных прилавках рынка поражало и вызывало повышенное слюноотделение по сравнению с обычно скромным ассортиментом блюд, заключённых в холодильниках и витринах большинства советских гастрономов. Кроме того, в местном универмаге мне удалось выполнить заказ сестры, выбрав по её бумажке косметику нужной торговой марки и медовые акварельные краски двадцати четырёх цветов в единой пластмассовой палитре. Добавил к подаркам пачку открыток с цветными видами города и той самой головы Чацкого, но летом на фоне буйной зелени лесного берега. Но самую драгоценную для себя находку в Житомире – четыре пластмассовые модельки в масштабе 1:43 очень точно повторяющих оригиналы классических европейских автомобилей производства Донецкой фабрики, я приобрёл для своей коллекции. В Ростове о таких игрушках я не слышал, а об изделиях итальянских и английских производителей «Burago» или «Corgi Toys» и мечтать не мог. Этот восторг, к моему удивлению, разделила Танита. Она тоже пополнила свою коллекцию машинок продукцией «Донецькой фабрики играшек», как значилось на невзрачных жёлтых картонных коробочках.