Текст книги "Из Магадана с любовью"

– Научилась у Подмухина?

– Да причем тут? И так ясно. Привязан ты к нему, как к колышку.

– А ты?

– Причем тут я? У вас духовное родство.

– Так он ведь почти муж.

– Кто это сказал? Он? Слишком много на себя берет. Не надорвется? – Она остановилась, чувствуя, что и Телков остановится. – Что ж, Ванчик, я тебя проводила. Теперь ты меня. Бестолковый же, господи!

– А где ты была два дня? Если не секрет?

– Волновался, что ли?

– Не то чтобы волновался. Но ты мне все планы сломала.

– Ух, ты! Не выдумывай. У подруги была. Откуда подруга? А не знаешь – стоит познакомиться, и каждый считает своим долгом помочь. Суровая сибирская гостеприимность.

Они поднялись в лифте. У нее уже свой ключ. Варя распахнула дверь в конце коридора, поманила Телкова, и когда он подошел, включила свет. Откуда взялась эта большая комната без мебели? С угла на угол натянута бельевая веревка, в углу матрас.

– Комедия. Оказывается, это пятикомнатная квартира. Три комнаты занимает эта особа, а две пустуют. Это же нейтральная территория. Давай здесь жить!

Еще минуту назад Телков не противился тому медленному и ленивому течению мысли, которое характерно для человека, завершившего изнурительную работу. И вдруг встрепенулся, туман в его голове рассеялся, началось то, что мучило его несколько ночей кряду: ослепительные минуты небывалых прозрений.

– Подожди, – прошептала Варя, на цыпочках вышла из комнаты и принесла банку растворимого кофе, кипяток в термосе.

– Непривычно? Конечно, спокойней, когда на тебя в четыре глаза смотрит мама и Дарья Ивановна?

Они уселись на матрас по-турецки и принялись пить кофе. Позы, казалось бы, непринужденные, а ноги тотчас затекли и занемели. Телков не решился что-либо менять, а Варя пересела спиной к его спине.

– Вот где ты хорошо смотришься – в качестве спинки кресла. Мне очень удобно. А тебе? Я что-то набегалась за день. Пора меня записать в бегуны. Выдать значок. Э-эа! – Она толкнула Телкова локтем. – Что молчишь? Ну и мужчины пошли! Рядом девушка, и хоть бы ради приличия комплимент…

– Обалденная, – вспомнилось словечко Горобца.

– Ах ты, невежда, – Варя увернулась и уронила его навзничь. Эта придурь ей нравилась. Она навалилась корпусом на голову Телкову, и он не стерпел. Охнул.

– Больно тебе? -Ее голос доносился до него – как сквозь воду. Она решила пройти по нему, как по бревну: левой ногой встала на бедро, правой – на грудь. Если бы «бревно» шелохнулось, она бы упала. Сделав шаг вперед и шаг назад, Варя потеряла интерес к своему занятию. Села возле Телкова, привалилась к нему и картинно вздохнула.

Телков неуклюже положил ладонь между тонких лопаток Вари. В этом было что-то братское или спортивное. Чувствовалось, как напряжена спина. Варя высидела с минуту, взяла термос, чашки и ушла. Но, должно быть, он переусердствовал, изображая спящего человека. Никаких сил. Щелкнул выключатель, и Телков еще несколько секунд видел свет, загадочную Варю, потом слышал, как она подкралась к нему. Вот она села на матрас, помедлила, будто раздумывала, что делать. Она упала ему на грудь. Он обнял ее, и она почему-то заплакала. Он принялся утешать ее с такой энергией, что она шепнула: «Решил придушить, чтобы не мучилась?»

Неужели это все происходит с ним? Ярко, с подробностями промелькнули картинки – с той минуты, как она сошла с поезда. А как же Витька? Как Соня? Как Оля? Как Галя? Нет, эти вопросы нужно отмести. Нельзя на них запинаться. Их уже нет. Есть только Варя. И он сам. Вместе. Две вспышки в ночи – сблизились, и стала одна, поярче. Нет-нет, только не надо этих красивостей! Есть только Варя. И он. В темноте угадываются ее глаза. Она притаилась, как пантера. Телков поцеловал ее, ожидая, когда сознание захлестнет горячая волна страсти, и он потеряет голову. Но сознание работало с обычной ясностью. В любую минуту он смог бы прекратить начатое, и это не было бы выше его сил, и такая возможность контроля огорчала его. Но потом огорчение прошло. Он понял, что впал в какое-то особое состояние, неизвестное ему ранее. Сродни, должно быть, тому, в которое входит йоги, нечувствительные к боли. Как болгарские лесорубы, танцующие на горячих углях, босые, под песни Лили.

Когда умер Сталин, Телкову было пять лет. На улице реяли красные флаги с черными траурными лентами, и все плакали. Он тоже плакал и боялся оставаться один, потому что небольшие лохматые существа подглядывали за ним из каждого угла.

За стеной избы жила еще одна семья. Там было много детей, там не было страшно. Соседская девочка Галя – шести лет – приходила к нему играть. Она сказала, что Сталин – вождь, как Ленин и Пушкин. А тех, кого ищут в голове – вошь. Галя любила писать на его горшок, хотя ее за это ругали. Мама всегда догадывалась, что это произошло. Галя залезла к нему на печку и спросила, знает ли он, что есть мужчины и женщины. Она сняла трусики и предложила ему сделать то же самое. Можно я потрогаю, спросила Галя и, не дожидаясь согласия, сделала это. А ты хочешь потрогать? Он из вежливости положил ей ладошку на живот. Беспричинный ужас охватил его. Черные мохнатые существа подглядывали из углов. Впервые он увидел их в книге сказок о попе и работнике Балде. Потом они вышли из книги и не оставляли его в покое никогда.

Скоро пришла с работы мама. Чем это вы занимались? У-у, бессовестная! Что ты мне с парнем делаешь? Она вынула из веника тонкий прутик и отшлепала обоих по голому телу. Ему было больно, и он помнил эту полосатую боль на своем теле, находясь с Варей. И старался заглушить эту боль. Он не чувствовал ни боли, ни чего либо.

– Послушай… что ты делаешь?

– Сама знаешь.

– И ты думаешь, сколько это продолжается?

– Сколько?

– Часа два. Так не бывает.

– Ну, извини.

– Ни за что? – Заявила она и рассмеялась. – А ты сможешь это повторить?

… Разбудила его Дарья Ивановна. Он чувствовал себя так, будто упал с самолета, но не разбился, а лишь покарябал щеку и не держал равновесия из-за болтанки в воздушных ямах. И вдруг ослепительно вспомнил, что у них с Варей что-то было, приятное, но и страшное. Мир нахмурился и ждал, что он скажет, чтобы подловить на малейшей оплошке.

– Голова не болит после вчерашнего? – Спросила Дарья Ивановна с издевкой.

– Не болит. Доброе утро.

– Знать, у меня одной ломота.

– Да с какой стати, Дарья Ивановна? Наливка хорошая, да и немного ее. – Он замолчал, понимая, что она все знает, и валять дурака с ней не нужно.

– Наливка! – Взорвалась хозяйка. – Начинка! Как мы договоривались?

– Что? – Телков подскочил от испуга. Ему показалось, что все вчерашнее было подстроено. Подсматривали за ним в приборы ночного видения, стереотрубы и танковые прицелы и сейчас долбанут изо всех стволов. Ощущение на мельчайшую долю секунды, у него доставало благоразумия справиться с ним, но при всей краткости это было сильное, выпуклое и тяжелое. А он будто бы успевал отскочить в сторону и имел «вид сбоку» как на уроке черчения.

– Говорили-рядили, что девушка жить будет у меня. Я ей постель выделила, мебель, целую комнату, а вы? Как это понимать? – Дарья Ивановна делала паузы между словами отнюдь не для того, чтобы ей отвечали. Может быть, это был ее звездный час? – Жениться надумали? – Телков еще более побледнел, подозревая, что не все помнит из вчерашнего. Спиртное говорят, отнимает память, но это у алкоголиков, а он еще молодой. Или это отец передал по наследству? В прошлом году они встречались с отцом и впервые пили вместе спиртное. Дешевый сладкий портвейн, но очень много. В горле стояла эта сладость – до тошнотворной горечи. Пили, почти не закусывая. Как он подгадал, что в доме на Обской не было ни бывшей его жены, ни младшего сына? О чем-то говорили. Он не мог вспомнить ни слова. Отец потом наутро выспрашивал, не натворил ли чего дурного.

– Жениться – не жениться – это ваше личное дело, – голос хозяйки стал жестким, начальственным. – Я хочу только сказать, что сдавала комнату незамужней девушке. Это совсем не то, что семейной паре. Тут все по-иному: готовка, пеленки. Тут комнату отобрать могут запросто. Ладно, надумаете, скажете. Мне в молчанку играть некогда. Мне на работу пора.

Телков растянулся на матрасе и закрыл глаза. Чувство вины расплющило его. Он выдохнул весь воздух из легких и не вдыхал. Что же это такое было с Варей? Выходит, предал друга Витю? Как быть с Соней? Правда, он ничего ей не обещал, но все же. Как с Олей быть? Сказать, быть может? Ему стало смешно. Никаких угрызений совести. Только счастье и покой. И уверенность в собственном бессмертии. Какая-то новая яркая тайна жизни раскрылась перед ним, и его посетило ликование бытия. Он почувствовал себя древним пещерным человеком, впервые добывшим огонь. Искры из глаз…

Тут пылающий мозг послал, наконец-то сигнал, и легкие стали наполняться воздухом. У него есть любимая женщина! И опять – едва он представил Варю, она вошла в комнату.

– Не буду я жить у этой гусыни, мне так называемая простота и непринужденность во где! Зачем мне комплексовать от того, что не так села или прошла? И эта поза: за мою доброту. Ноги теперь ей мыть и воду пить?

– Слушай, давай-ка мы на пару деньков сбежим из города!

На завод он решил добираться пешком. Улица Челюскинцев казалась ему праздничной, обласканной, раскрашенной, будто на рекламном проспекте Аэрофлота. Встречные люди, думалось Телкову, были счастливыми, а если у кого-то кислая физиономия, так это для маскировки. Чтобы не сглазили. Особенно поражали его женщины. Он хотел встретиться глазами то с одной, то с другой, чтобы знала, что он не какой-нибудь пацан, а знает ее насквозь. Он хотел, чтобы они опускали перед ними глаза. Хотелось остановить какую-нибудь девушку, решительно заговорить с ней, чтобы смутилась и покраснела. Будто он получил какое-то оружие и с нетерпением ждал момента, когда можно будет его применить.

Что– то я много радуюсь, одернул себя Телков. Такого потрясения в жизни еще не было. Если не считать поступления в университет. Месяц как на крыльях летал, пока не засел за первые контрольные. Сейчас он чувствует в себе такие силы, будто природа отпустила их вдвойне, в расчете на Варю. Он должен внести ее во все тайные страницы жизни, во все воспоминания -задним числом. Во все списки под номером один.

На заводе Телков продолжал работать с ветеранами, записывал их воспоминания. Ничто, казалось, не изменилось в нем, если не считать повышенной нежности к старикам и одного добавочного вопроса: где нашли спутника жизни и как начали строить семью. Это любопытство не казалось ветераном чрезмерным. Даже льстило. Правильно, пусть молодые послушают, может быть, им тоже сгодится.

Павел Петрович Леонов пришел в студию при полном параде, и на магнитофонной пленке запечатлелись колокольцы медалей. Телков не удержался, потрогал золотую звезду, вызвав улыбку героя, будто выигравшего пари. Никогда не будь надутым индюком, сказал себе Телков.

– А вы обеспечены жильем, – машинально спросил фронтовика. Оказалось, двухкомнатная, сам строил хозспособом.

Время тянулось медленно, и конец рабочего дня он встретил с восторгом. И тогда время полетело, как поезд под откос. Он ничего не успевал. С Варей встретились на железнодорожной платформе в центре города, когда схлынул поток дачников. Она прождала не менее полутора часов, пока он, проклиная весь свет, нашел работающий пункт проката, выбрал палатку поновее, котелок, рюкзак, накупил продуктов в гастрономе.

– Не беда, я тут посидела в холодке. На поезда поглядела. – Варя была сама кротость. – Поездка не отменяется?

– Айн момент! – Телков огромными прыжками понесся к кассе. Его несла волна благодарности, восторга, умиления. Насколько Варя казалась смиренной, настолько у Телкова прибавилось сил.

Они забрались в одну из электричек, пристроились в тамбуре, и он стал напевать, глядя в окно. Варя ни словом, ни жестом не одернула Телкова, даже не глядела на него, думала о чем-то своем. Может быть, она даже печалилась, а он не спросил, будто бы исчерпав запасы душевной тонкости.

Минут через сорок они выбрались на платформу, название которой показалось Телкову знакомым. В лесу было совсем темно. Карабкались по насыпи, натыкались на деревья, проваливались в ямы, упирались в заборы. Выбившись из сил. Телков натянул палатку на какой-то поляне, может быть, даже на футбольном поле. Он надул дыханием резиновые матрасы и пригласил Варю располагаться. Она подождала, когда он заползет, положила голову ему на плечо и заснула.

Неужели сегодня не будет ночных бдений, подумал Телков. Тело его ликовало. Может быть, это свинство – уснуть просто так рядом с ней наедине, тем более что уже это было, не нужно снова штурмовать крепость? Но можно хоть минуту не шевелиться и ни о чем не думать?

…Стасику Вторушину, возвращаясь домой со школы, непременно нужно было девок валять в снегу. Аня Субачева говорила: «Лучше Ваньку валяй!» Ее огромные серые глазищи закрывались, потому что Стасик приготовился сыпануть ей в лицо снега. Она завизжит, повалит его в сугроб и отскочит. Стасика никто не обижает, и не потому, что у него на спине, как рюкзак, торчит горб. И не потому, что ватага старшеклассников готова его на руках носить – из-за брата, он в тюрьме сидит. Стасик учился лучше Телкова, но это еще можно было пережить, но Мальвина – Субочева! Однажды Ваня тоже попытался насыпать ей снега на шубу, она скривила губки: «Ты-то что?» И столько было в ее восклицании недоумения, что у него внутри будто фарфоровая ваза разбилась. Он побежал наперегонки со своими слезами, а дома дал им волю: «Хочу, чтобы у меня тоже был горб!»

Мать запричитала, вспомнив какой-то давний случай, когда ребенок упал, и она боялась, не вырастет ли горб. Бог миловал, а теперь оказывается зря!

– Не расстраивайся, – сказал отец. – Ты скоро всех удивишь. – Он привез из города проекционный фильмоскоп. Смотреть диафильмы в комнату набивалось человек двадцать. Мальвина тоже пришла, Иван вырос в ее глазах. И в своих вырос. И тоже валял девок в сугробы. Но только в компании со Стасиком. Потом они уехали из этого поселка в Кузбассе. С отцом еще прожили полгода…

Телкова разбудил голос Вари:

– Телков, на выход. Мы чуть не упали в реку. Но местечко выбрали идеальное. Ты в темноте видишь, что ли?

Телков выполз из палатки и зажмурился от золотого света, струившегося снизу: поляна, окруженная березняком, пылала оранжевыми, огненными цветами. Как продолжение сна!

– Я с детства их люблю. Они еще желтые бывают. Купавки.

– А у нас в четвертом классе девочку прозвали Мальвиной. Мы жили с отцом. Кстати, у него здесь, кажется, дача. Новая семья. Он говорил, что надо всем дружить. Женам, детям. Так бывает?

– Это называется переступить через себя, – сказала Варя.

– А ты переступила через меня, – напомнил Иван их ночь в пустой комнате, когда она ходила по нему, как по бревну. – Давай, все-таки его поищем.

Они поднялись на пригорок и увидели десятка три домиков по обе стороны дороги.

– Как ты думаешь, авось – это интуиция? – Спросил Телков.

– Нет, это теория вероятности плюс оптимизм. Сейчас выяснится, что мальчика не было.

– А я его предъявлю. Маленький такой, на голову ниже меня. Такой сорванец, только седой.

– Небось, женщины по нему сохнут?

– Не только они. Дети, домашние животные, а цветы вянут.

– А эта новая жена – кто? Товарищ по работе? По партии? Или современный мужчина находит жену на пленэре?

– Ты знаешь, Наталья Семеновна моментально переключает разговор, если ее спрашиваешь о профессии.

– Заинтриговал вконец. Гляди-ка! У калитки вон. Они?

– Точно. Телепатия, наверное. Или они нас увидели в стереотрубу.

Телков старший, узнав сына, распахнул калитку, хотел выйти за нее, но запнулся, махнул рукой и громко, будто бы для того, чтобы пресечь возможное непослушание, воскликнул:

– Проходите. Извиняйте за беспорядок, но проходите. Наташа, включай свою шашлычницу. Вас, простите, как зовут? – Варя назвалась. – Очень приятно. А я Александр Иванович. У нас так принято в роду: Александр Иванович, Иван Александрович и так далее.

– Сын тоже любит традиции, коль в историки пошел.

– Пусть. Надо чтобы жить было интересно. Я уже старик, а новую схему учета материалов придумал. Сейчас ее многие переняли. Экономия на сотни тысяч. А что я с этого имею? Славу? Деньги? Зато уважают меня. Ценят. Сейчас записку готовлю с обоснованием – про дачные домики. Строят их, как попало. Где стащил, где спер, где купил у ловкача. А на стройках на наших столько валяется отходов, что не один поселок можно построить. Надо делать разборные домики и продавать населению.

– Конечно, – сказала Варя. – Хорошо придумано. Но вы же только на выходные выезжаете.

– А как еще? Была б машина, а то, как все – на электричке.

– Значит, пять дней из семи домики пустые?

– А как бы вы хотели?

– На это время квартирантов пустите. Тех, у кого нет дачи и вообще…

– Сбежали из дома?

– Почти. В консерваторию поступаю.

– На виртуоза, значит.

– На лауреата.

Отец выпроводил ее помогать с шашлыками, и стал выспрашивать сына, где он такое чудо отыскал.

– Такое дело. Хотел посоветоваться.

– Какие могут быть советы. Ты чего-то не договариваешь?

– Я же ничего у тебя не прошу.

– Ну, милый мой, ты думаешь, я затем все это говорю, чтобы отказать тебе в помощи? Нет, ты меня плохо знаешь. Всего-навсего желаю тебе добра. А уж если приспичило, так живите. Здесь живите, на даче, а в городе у меня трехкомнатная. Пятьдесят пять квадратов. В футбол играть можно. Все вам отец плохой. Мать наговорит, а ты слушай больше, уши развешивай. Я все думал, как подрастешь, поймешь сам, на чьей стороне правда, а ты…

Грубый тон отца так подавил Телкова, что он забыл спросить о пустующих комнатах, можно ли их занять нахальным путем и, быть может, взять несколько уроков нахальства. Но неприятные проблемы могут подождать, мысли поворачиваются на пищеварение.

– Шашлычницу нам сослуживцы подарили на новоселье, – сказала Наталья Семеновна. – Пришлось срочно освоить… Быстро мы?

– А кто помогал, – подсказала Варя.

– Разумеется.

– Вот и моя хозяйка… Кстати, она кто – героиня?

– Ветеран завода, – подсказал Телков.

– Вот и она отмечает у меня задатки кулинара. Жаль, что у меня пока нет дома, а то бы я пригласила вас в гости и постаралась довести до гастрономического обморока. Судя по сыну, Александр Иванович любит поесть. И причаститься перед обедом тоже.

– Под такой шашлык усы обмочить не грешно, – сказал отец. – Там у нас, кажется, сухое было? Раньше не принято было спрашивать женщину, пьет ли она. Теперь тоже – по другой причине.

– Зато вам меньше достается. Мужчин надо беречь, разделять с ними тяжкий крест их привычек. – Не угомонялась Варя.

Обед окончился удивительно быстро. И сразу отец отяжелел, не задавал вопросов и отвечал на чужие невпопад. Потом со слоновьей грацией перебрался в гамак и уснул. Телков из вежливости спросил Наталью Семеновну:

– Устали? Всем отдых, а хозяйке заботы…

– А мне у плиты лучше всего. Да на свежем воздухе. Сам суди, разве заставишь твоего отца молоток в руки взять. А здесь он почти все сам построил. И Сашка с ним тоже мастерит. Мы его на лето в Крым отправили к бабушке. А у вас с Варей есть взаимопонимание?

– Мы обмениваемся моим мнением, – сказала девушка. – Это вам, конечно, знакомо?… Нынешние мужчины такие мямли.

Телков покраснел, ему стал неприятен этот разговор. Торопливо распрощались и ушли. Хорошо хоть, не сказал про пустующие две комнаты. А то насоветуют. Припомнились одна за другой фразы, которые только что произносили с отцом, и неприятное липкое чувство завладело им. Гнев обрушился внутрь. Нужно разобраться с Варей. Как-то более ответственно подходить к тому, что произошло. Ведь он и не ждал ничего от встречи с отцом, так почему же болит сердце?

Они провели еще одну ночь в палатке. Телков старался быть оживленным и веселым, поймал, чуть ли не голыми руками, язя, стал варить его, и когда вода уже стала закипать, рыба ожила, заплескалась, и вода из котелка почти залила костер. Варя была как в воду опущенная. Она кротко ждала от него чего-то и прятала глаза. Та их ночь не повторилась, будто Телков израсходовал все, что ему было отпущено природой в смысле низкой страсти.

…Если мать говорит, лучше не перебивать. Задает вопросы – молчи. Задаст еще раз, если и впрямь ей нужно.

– Где пропадаешь? Трое суток нет дома. Все командировки твои. Чем это только кончится? – При всем ее бранчливом тоне мать не скрывает радости. – Покормлю тебя? Эти вертихвостки только и умеют, что на шею вешаться. Обед сготовить – трагедия. Нашел комнату? А то я здесь поспрашала, есть местечко у стариков.

– Частный дом, что ли?

– А кто тебе другой припас? Дом деревянный, печное отопление. Они и плату не хотят брать. Пусть, говорят, живая душа как-никак. Да половички вытрясет раз в неделю.

– Батрачку им надо?

– Да какая тут работа – смешно говорить.

– Нам смешно, а она лучше вдвойне заплатит, только бы не касаться.

– Подумать только! Это что за экземпляр такой? Может быть, родители какие-нибудь особенные?

– Подмухин говорит, зарабатывает уроками. А кто родители – не знаю.

– Где ж тебе поинтересоваться, – а вдруг нахалом посчитают.

– По-моему, – мы с тобой рассоримся, – не выдержал Телков. Ему был страшно неприятен этот разговор, будто он совершает грех богохульства.

– Из-за нее? – Мать сокрушенно посмотрела ему в глаза. – Никогда больше так не говори. Надо хоть иногда думать. Хоть изредка. Обещаешь? Слишком уж вошел в роль. Для друга невесту сторожить, – где это видано? Подумать только! А он еще тебе инспекцию наводит. Письмо вот прислал.

«Эмма понимает меня, как никто другой. Она сделала меня счастливчиком-лифчиком. Если бы ты хоть раз увидел ее, ты бы понял, как понимал всегда, как никто на свете».

– Ну вот. Женился. Только на Эмме. Кто такая, не знаю.

– Спроси у Вари. Может быть, это она и есть? Ласкательно, может быть. Я вот одну женщину знала – все Маша да Маша, а она по паспорту Степанида.

– Я что-то никак не соображу.

– А что соображать – товарищ твой женился, а ты остался. Помог ему девку с носом оставить. Вся ответственность на тебя падает.

Телков не стал ей возражать, только скрежетал зубами, а когда перестало саднить на сердце, спросил про две комнаты, можно ли их занять нахалом.

– Как это – без разрешения? Ты с ума сошел. Выгонят, позору не оберешься. А потом почему две комнаты? Или у вас трудовая семья образовалась? Какой путаник ты у меня! Сам не знаешь, чего хочешь. Жениться надумал?

– Ну, как тебе сказать…

– Ты ставил вопрос ребром?

– Ну, зачем так грубо?

– А только так и бывает. Или да, или нет. Это тебе не футбол с ничейным счетом.

– Надо у Вари спросить.

– Молодец. Поезжай спроси. Или сюда привези, я сама с ней поговорю.

Телков пропустил последние слова матери мимо ушей. Не возмутился. Не дорос до возмущения. Что обижаться, она права. Поехал на Челюскинцев с той степенью решимости, на которую только был способен. Сейчас он разрубит этот узел. Кстати, у Подмухина ни слова о Варе. Совсем он забыл про свою пианисточку, краснобай недорезанный. Вот что, значит, думать только о себе. Чудовище этот Витька, хотя и друг. Теперь придется выгораживать его в глазах Вари. Мужская солидарность – святое дело. А сам, какую свинью подложил!

Для начала стоило бы с Дарьей Ивановной поговорить по душам. Хороший работящий человек, а обидеть другого – ей, что стакан воды выпить.

Варя открыла ему дверь – хмурая, может быть, заплаканная.

– Настроение у тебя подходящее.

– Хозяйка закатила скандал. Теперь с ней каждый шаг согласовывать.

– Ничего, есть новость похлеще. Кое-кто женился на Эмме. Уведомляет письмом.

– Покажи.

Варя прочла письмо и разорвала его на клочки. Лицо ее стало энергично, и Телков был этому рад.

– Какого черта только вы навязались на мою голову!

– Я тоже?

– А как же?

– Не убивайся, у тебя же консерватория.

– Конечно, чарующий мир музыки. Садись. Могу я принять гостя в этой конуре? Прежде чем меня выставят за непослушание? Жаль, нет Дарьи Ивановны, может, она не разрешила бы оставаться наедине с мужчиной сомнительного вида, намерения которого могут быть не совсем чисты. Каковы твои намерения?

– Если честно? Хочу вопрос ребром поставить.

– Ребром Адама? Извини, я кофе пойду поставлю.

Телков обвел долгим взглядом, словно хотел навеки запомнить узкую комнату с окном на север. Железная кровать, застеленная зеленым одеялом, стол с книгами, когда только успела столько натащить, стул, на котором повис пиджак Вари, да еще журнальный столик с косметикой. И самодельный коврик, сплетенный из свернутых в трубку лоскутков. Обстановка не роскошная, но ведь на одного человека целая комната. Себе бы так!

Что же сейчас поделывает Варя? Включает плиту, набирает в кофейник воду… Он хотел угадать. Медленно и неслышно прошел на кухню.

Варя мыла кофейную чашку, струя воды клокотала, брызги летели. Телков положил Варе руки на плечи. Девушка дернулась, чашка выскользнула и громко разбилась об пол. Варя резко повернулась, уткнулась ему в грудь и расплакалась. Он не стал ее успокаивать. Сначала растерялся, а потом ему стало приятно, что такая гордыня ищет у него поддержки. Позлорадствовал, заморил червячка мелочного тщеславия и уж тогда, садист противный, стал ее утешать.

– Кто хоть эта Эмма?

– Как же, знакомил. Маленькая, белобрысенькая. В рот ему заглядывает. В книжечку выражения записывает… Хозяйка скоро вернется. Пойдем отсюда.

– Знаешь, Варя, я считаю, тебе с Дарьей Ивановной нужно и впрямь расстаться. Тебе бы экзамены осилить. Давай вместе в библиотеке заниматься?

– Там есть, на чем играть? – Варя обмякла, сидя на кровати, и эта поза покорности распаляла Телкова.

– Еще один вариант есть. Отец предлагал помощь. Давай-ка, к нему двинем, прямо сейчас! Оказывается, он в соседнем подъезде живет. Жаль, что я в тот раз убежал, как мальчишка. Надо вопрос ребром ставить, да? Я все думал, человек сам видит, сам должен на помощь прийти, так нет, кричать надо: «Помогите!» – Он и впрямь закричал, и Варя оживилась. Должно быть, ей хотелось верить Телкову, верить в его необыкновенные организаторские способности, находящиеся, правда, в зачаточном состоянии. – Ты одевайся, я выйду.

Телков заглянул в необитаемые комнаты, чем-то они манили, какой-то загадкой. На веревке по-прежнему болталось белье. Матрас лежал на своем месте. Как о чем-то невозвратном он подумал о проведенной здесь ночи, когда ему открылась тайна бессмертия. Нет, нельзя их занимать. Одна Дарья Ивановна чего стоит. Не допустит. Вот и решил житейскую задачу – сам, ни с кем не советовался. Но обидно, что комнаты пустуют, а людям жить негде. Головотяпства у нас еще хватает.

– Ну что? Я готова. Пошли! Как я тебе?

– Трогательная беззащитность. Немного горюшка тебе на пользу. Женственнее становишься.

– Прекрати, а то с лестницы спущу. Женственную вам подавай. А что с ней делать – с женственной, не знаете. Вы понимаете только мужественную героиню дня.

– Ладно тебе, ворчунья.

Они поднялись на лифте на девятый этаж, долго звонили в дверь. У Телкова опять взыграло малодушие. «Ну, вот и все, я умываю руки», – на манер цыганского романса пропел внутренний голос. На самом деле событие шло в хорошем темпе, и причины для паники не было.

Дверь распахнулась, Телков старший в пижаме изобразил широкую улыбку, жестом пригласил входить, и этот же жест превратился в объятие для сына и полуобъятие для Вари.

– Наташа! Кто к нам пришел! Ребята пришли! – Могло показаться, что имена забылись, небольшая заминка вышла: – Ванюшка с Варей. Проходите же!

Отец провел их в комнату с креслами и телевизором, спросил, сейчас их кормить или смогут подождать полчасика до ужина. Сын робко глянул на Варю и пролепетал, что ужин необходимо отдавать врагу.

– Скажи мне, кто твой враг, и я скажу, где твой ужин, – поддержал отец. – Скажи мне, где твой обед, и я скажу, кто твой друг. Это очень похоже на китайскую мудрость. Вы знаете, что такое китайская мудрость? Привожу пример. Соленые яйца несут соленые утки. Или что-то в этом роде.

Нужно было, наверное, рассмеяться, но гости сидели с вытянутыми физиономиями. Отец пробыл четверть часа в полной неподвижности, уставившись в телевизор. Затем оживился, потоптался по комнате.

– А что мы так сидим, как сычи? Пойдемте, я вам экскурсию устрою. У меня две лоджии, цветы. Люблю уставиться и размышлять. О чем может размышлять человек в моем возрасте, спросит Варя. Есть разные темки, вечные и текущие. Неразрешимые есть вопросики. Сейчас вот уставлюсь на вас и спрошу, отчего Варя такая торжественная, а Ваня вялый. И подумаю я, что чувствуют такие катаклизмы, которые мне уже не дано понимать и лучше не брать во внимание, чтобы не создавать предпосылки для бессонной ночи. Я всем советую: надо ложиться спать с хорошим настроением, а вставать с отличным. Конечно, у молодежи свои проблемы. Как сейчас помню, пробегаешь до первых петухов, приляжешь, а мать уже будит. Сейчас, сейчас! А сам спишь. Опять тормошит. Встаю! Прибегает со скалкой, а ты как бы брюки надеваешь. Успокоится и надолго уходит, можно часок урвать. Вот так, братцы кролики. А вы исчезли в субботу. Ну ладно, дела, всякое бывает, а попрощаться не надо? Долг вежливости. Надеюсь, вы так больше не будете поступать? Ну, пошли вообще-то ужинать, у нас с этим строго… Как мы с тобой переволновались за этих молодых людей, Наташ!… Наташа! Говорю, переволновались. Это хорошо, что они заглянули, а то ведь невыносимо. Так исчезать – это ж надо уметь. Как в воду канули. А мы уж для них раскладушки добыть думали. Ничего себе – наплевать на заботу и растереть. Ну что молчите? Как в рот воды набрали. Нечего возразить?

Александр Иванович по своей обычной привычке был душой общества и за столом сочетал жевательные движения с мимическими.

– Представляешь, – говорил он Варе, – этот младенец никак не соглашается жить у меня. Квартира три комнаты, могли бы потесниться для студента университета. Нет, говорит, лучше в однокомнатной, но с мамой. А если жениться? Нет, говорит, пока учусь, жениться не стану. Максимализмом отдает. Не так ли? Юношеским. Вы бы на него повлияли, Варя.

Даже она не нашлась, что ответить на такую болтовню. И еще Телков заметил, что Варя в присутствии отца была другая, поменьше ростом и возрастом.

После ужина, когда женщины занялись мытьем посуды, мужчины ушли в лоджию.

– Ну что там стряслось?

– Варин друг женился на Эмме?

– Какой Эмме? А ты? Убит горем? Сбагрил девушку друг твой хренов. То-то она такая убитая. Ничего, такие не пропадут. Смена впечатлений – это обновляет.

– А можно без этого?

– Чего? Ах, какие мы нежные! Ты занимаешь вакантное место? Ну конечно, чего уж проще! Можно поздравить? Вы для этого пришли? Что ж, спасибо за доверие.