Текст книги "Из Магадана с любовью"

ОДИН ВЕЧЕР С СЫНОМ

Однажды зимним вечером, когда Пыжиков с пятилетним сыном уселся смотреть очередную передачу «Спокойной ночи, малыши», в квартире погас свет.

– Что за фокусы? – Возмутился отец. Сын захныкал. – Не плачь. Это я не тебе. Нашли, когда свет гасить. Что теперь делать?

– Папа, я сказку хочу.

– Надеюсь, ты понимаешь, что не я выключил телевизор?

– Дядя Ток, – сказал мальчик.

– Дядя Толя? – Не понял Чижиков. – Сосед, что ли? Ромин папа?

– Нет, дядя Ток. Он в проводах живет. Нельзя трогать – больно будет…

– Точно ведь, электрический ток. Как это я сразу не догадался?

– Папа, сказку расскажи, пожалуйста.

– Тебе лишь бы сказку. Так в темноте и будем сидеть? Свечку хотя бы зажечь… – Пыжиков стал припоминать, где у них может лежать свеча, но в темноте ему думалось и вспоминалось плохо. Ничего, вернется от сестры жена, отыщет.

– Папа, – мальчик настойчиво теребит отца за рукав.

– Ладно, слушай. Не вертись только. Жила была девочка с бабушкой…

– Знаю-знаю, – перебил мальчик. – Бабушка задремала, девочка нашла бутылочку с уксусом и нечаянно выпила. Привезли ее на «Скорой помощи» в реанимацию, стали капельницу ставить…

– Ты думаешь? Разве я это хотел рассказать? По-моему, я хотел рассказать волшебную сказку. Жила-была девочка. Она очень любила лепить из пластилина.

– Знаю-знаю, – подхватил сын. – Она слепила из пластилина бублики и нечаянно их съела, а в желудке пластилин превратился в камень. Нельзя есть пластилин.

– Серьезно? Откуда ты это взял?

– Мне Игорь рассказывал.

– В садике? Ну и дети пошли – все знают. Так значит. Девочка. Была-жила, лепить любила. И вылепила она собачку, взмахнула волшебной палочкой, и собака ожила. Пошла девочка собачку выгуливать. Красивая такая…

– С намордником?

– Ну да, с намордником, в ошейнике. Соблюдая правила уличного движения. И прививка у собачки была сделана. И гулять они пошли в специально отведенное место…

– А дальше?

– Дальше? По газонам не ходили. Плевали в урну. Потом пришли домой и легли спать. Кстати, давай-ка на часы глянем. Видишь, стрелки светятся. Который час? Возьми часики.

– Нельзя часики брать, – робко возразил мальчик.

– Почему же? – шепнул Пыжиков.

– В ротик, – докончил фразу сын. – Один мальчик проглотил часики. Монетку тоже нельзя брать. Нельзя глотать. Укольчик будут ставить.

Пыжиков сердито засопел, мучительно соображая, как поддержать этот странный разговор с сыном. К счастью, зажегся свет, и они успели посмотреть кусочек фильма про Винни-Пуха.

– В ванной нужно вести себя осторожно, – сказал сын, когда они умывались перед сном. – Здесь трам… вай-вай бывает.

– Травматизм, – догадался Пыжиков. – Тоже Игорек сказал?

Пришла наконец-то жена, Пыжиков сказал ей с упреком:

– Вон, какие дети развитые, Игорек этот. Такой в жизни не пропадет.

– Еще бы! Отец у него – инженер по технике безопасности, вот и учит уму-разуму.

– Отец? – Пыжиков озабоченно пожевал губами и вдруг просиял. – Я своему тоже нарукавники подарю. А то понаделали наборов всяких «Юный химик», «Юный биолог». А «Юный бухгалтер» где? «Юный кассир»? Где пресс-папье, счеты, чернильница из мрамора? Где страшная сказочка про ревизию в конторе? – И он стал напевать, даже с некоторым эмоциональным с подъемом: «Кру-кру, кру-кру», имея в виду свое контрольно-ревизионное управление.

КОЛЕРНЫЙ

Поехали в командировку на уазике два журналиста – Саша Ч. и Валентин, да фотограф Колерный – по Колымской трассе. За рулем, конечно, Борис Дмитриевич, БД. Но о нем отдельный разговор.

Что за прелесть, скажу я вам, командировка группой: никогда не будет одиноко, есть с кем перемолвиться тостом и, что важно, от кого подпитаться психоэнергией – в какой угодно дозе и форме. Можно и комплексно заряжаться – жидкое топливо плюс подшучивания и подначивания, главным объектом которого обычно был Колерный – как экзотический фрукт среди вареной картошки. Каждый норовит куснуть. И каждый набирается под завязку. Нигде в ином месте земли нет такого смеха с такими врачующими последствиями, как в Магадане.

Колерный получил свою кликуху из-за непомерного употребления этого слова. В юности он был красильщиком, и это наложило на него отпечаток. Ему все хотелось перекрасить и переделать. И уж во всяком случае, приукрасить и отлакировать.

Он любил рассказывать, как снимал на рассвете бухту Нагаева. Встал над обрывом, вытянул шею в поисках кадра, нажал на спуск, и будто бы небольшая противопехотная мина разорвалась внутри. Боль захлестнула сознание. Он был бы рад отшатнуться от обрыва или перенести центр тяжести на другую ногу, – увы, боль не давала это сделать. Если бы Колерный был более начитанным, он сравнил бы себя с соляным столбом. Потянулись томительные секунды, боль удлиняет их до бесконечности. Вот и она ушла, закрепив позу фотографа, как гипсом. Любое шевеление противопоказано. Моргать и то больно.

Вдруг позади прошуршал шинами и остановился автомобиль. Колерный с тоской догадался: за мной. Кто-то вышел из машины, мягко хлопнув дверцей. По голосу понял: Сам. Попал, как курва, подумал о себе Колерный. Это означало: попал, как кур в ощип. Первый секретарь обкома подошел к фотографу, убедился, что меры нужны энергичные, налил полнющий стакан коньяку и приказал выпить. Колерного не нужно было долго упрашивать. Превозмогая себя, он выхлебал солнечную жидкость, и поднявшаяся от ступней волна тепла сняла боль и заменила ее тихой радостью. Колерный разогнулся и принялся смеяться над собой, приглашая сделать это и избавителя.

Он не то чтобы близко был знаком с Первым, на таком уровне с ним был знаком почти весь город, но только он мог в силу своей непосредственности заглянуть на заседание бюро, когда там снимали стружку с какого-нибудь начальника, и стояла атмосфера смертного пота. Он никогда не состоял в рядах партии, но милиционерам не пришло бы в голову задерживать Колерного из-за отсутствия партбилета. Заглянув на это заседание, которое другим было как клетка с тиграми, он небрежно отдавал пакет с фотографиями, сделанными накануне в Семье.

Эту историю я слышал как от коллег, так и от самого Колерного. Мы тогда еще переехали редакцией на Пролетарскую. Он собственноручно оборудовал фотолабораторию в роскошной двойной комнате, первоначально предназначенной под туалетную. Настеленный фотографом пол покоробился и покрошился из-за протечки системы.

– Да, – сказал Колерный, линоль нужон, а то драматизм будет.

То есть ревматизм, понял я. Хозяйственная и житейская сметка этого человека всякий раз восхищает меня. Он и на съемках такой же обстоятельный, как группа захвата элитного ОМОНа. У него в кофре всегда найдется гаечный ключ, букет из клеенки, галстук, носовой платок и телефонная трубка. На заре туманной юности кто-то подучил его, что человека нужно снимать не как попало, а с предметом в руке. Поэтому заводские рабочие у него обязательно с гаечными ключами, инженеры с телефонной трубкой или в последнее время с калькуляторами.

Женщин, особенно в их праздник, он снимал с букетом, а пропагандиста при галстуке, в том числе и из собственного припаса. В особых случаях шел в ход пиджак фотографа, только приходилось в этом случае художнику замазывать на готовом отпечатке значок Союза журналистов.

Кстати, художник мог пририсовать галстук, а в летнюю пору и одеть сенокосчиков в тельняшки, поскольку те работали на окружающих Магадан болотцах, как правило, обнаженными по пояс и не соглашались даже ради удовольствия покрасоваться в газете надевать рубашку. Несколько движений пера, обмокнутого в тушь делали их если не фотомоделями от Версаче, то уж во всяком случае, секс символами эпохи слияния граней между городом и деревней.

На обороте фотографий Колерный писал фамилии персонажей и их трудовые заслуги. И если, допустим, там было написано, что «заревники» Иванов и Петров дали 120 процентов «зверь плана», то это все прекрасно понимали, что речь шла о взрывах на горных полигонах. Отдельно подавалась во весь свой рост повариха «Титяна». Снимать женщин из общепита было маленькой слабостью Колерного. Уж он не пропустит открытия такого заведения, как «нова столова».

Так вот, прерывая это лирическое отступление, возвращаюсь к началу рассказа. Сидели все четверо за столом. Саша говорит, что ему очень нравится Гойя, имея в виду только что прошедший фильм о художнике.

– Гоя? И я его знал, – подхватывает Колерный, но, оглядев деформировавшиеся физиономии Саши и Вали, смекает и поправляется: – Знал Гою. С «Буркандьи». Только у него другая фамилия.

Саша заливисто и счастливо смеется, как от встречи с инопланетянами. Общение с Колерным дает ему сильную чувственную радость. Он вспоминает про Нексикан, который Колерный называет Мексиканом, где у него много хороших друзей и знакомых.

– А как ты думаешь, – говорит Саша вдруг, обращаясь к Валентину, – Бангладеш в Билибинском или в Шмидтовском районе? – И многозначительно останавливает взор своих больших навыкате глаз.

– В Шмидтовском, – спешит высказаться бывалый путешественник Колерный. – В Билибинском я все облазил.

Саша и Валентин извергают из себя фонтаны смеха. Мне это тоже нравится – ездить с Колерным в командировки и вообще что-нибудь делать. От него тепло и уютно, с ним улыбаешься весь день и чувствуешь, что день прошел не серой тенью, а большим оранжевым слоном. Это уж не я, это практикантка одна – про слона. Хорошая девчонка, только отмороженная слегка.

С той командировки много лет прошло. Это, когда у нас Бангладеш от Индии отделился? Валентин окончил земной путь, а Саша живет в другом государстве – в Риге. Хотя и принят в почетные эскимосы.

Давно уехал на запад конкурент Колерного Сергей – классный фотомастер, отличающийся повышенной неразговорчивостью. Случилось, что они поехали до Ягодного на одной машине. Сергей за рулем. Вызвал Колерного на спор: слабо посчитать, сколько столбов до райцентра. Молчание в салоне было обеспечено, а Колерный всерьез выдал результат подсчета на всем трехсоткилометровом пути.

Вдохновленный успехом, Сергей подвигнул коллегу на обратном пути учесть все встречные машины. Поскольку Колерный в слове «еще» делал четыре ошибки, не прибегая к записям, он отчитался, сколько было автомобилей на оживленной трассе с разбивкой по маркам, указал также их регистрационные номера и фамилии водителей, поскольку всех знал в лицо. Однако с той поры не садился с Сергеем в одну машину, даже когда тот обзавелся «Жигуленком». Некоторые не местные спрашивают о Первом. Его вскоре за неправильное поведение и размах в Москву сослали, а в энциклопедическом словаре есть о нем три строки.

Колерный же оставался верен Магадану, внуков воспитывал. Иногда появляются его снимки. Правда, герои теперь не очень снимабельные. Ну не дашь же портрет рэкетира с утюгом. Или челночника с сумками, в которых умещается «Запорожец»? Более того, стала его прежде видная профессия падать, проваливаться в небытие, поскольку все понакупили «Кодаков», проявка на каждом углу, только успевай кнопку нажимать, а теперь еще видеокамеры – эхх!

…Прошло еще несколько лет. В один прекрасный летний день в районе тринадцатого километра основной трассы был остановлен «Запорожец» оранжевого цвета. Молодой автоинспектор попросил водителя предъявить документы. Колерный, а это был именно он, странно было бы, если бы это был иной человек, протянул в открытое окошко свои права.

Взяв водительское удостоверение, гаишник обратил внимание на забинтованные руки водителя.

– Что это с вами?

– Папараци замучили, – сказал Колерный, имея в виду, как, возможно, уже догадался читатель, панариций – наколол палец, не обработал йодом, вот и нагноилось.

– И вам они не дают покоя, – сказал инспектор. – Принцесса Диана погибла, слыхали? Из-за них – фотографов диких, папараци, ни стыда, ни совести. Правда, я думаю, что разбились они все-таки из-за превышения скорости. Двести километров в час в туннеле – многовато. Да еще пьяный за рулем. Две бутылки виски употребить – надо же! Это и по магаданским меркам круто.

Инспектор не мог скрыть профессионального волнения. Видимо, вообразил, как бы остановил нарушителя и штрафанул бы на полную катушку для его же блага. За превышение, за алкоголь. Сколько там получается штрафа? Да еще в валюте! Как поется в одной неофициальной песенке: «Там были деньги франки и жемчуга стакан». Возможно, если бы задержали, то и принцесса была бы жива…

– Дианка? – Общительно отозвался Колерный. – Я ее знал. В столовой на «Буркандье» работала. – Такая принцеска, жуть. Циркачка.

Автоинспектор закаменел лицом от недоумения, но уже через секунду разулыбался широкой улыбкой узнавания.

– Вы меня не помните, дядя Слава? Я тоже с «Буркандьи». Вы еще к нам приезжали… Ой, вы же тоже фотограф… Вы ж мою маму снимали… То есть портрет до сих пор хранится.

Нет, не вспомнил Колерный, не мог он помнить всех, кого когда-либо фотографировал, тем более их сыновей, но вдруг ответил откровенностью на невинное движение молодой души:

– Уезжаю вот. Насовсем… С природой прощаюсь.

Примерно через месяц, когда еще наш президент наградил французского премьер-министра орденом и запретил в России шампанское называть шампанским, а коньяк коньяком, Колерного провожала на родную Западенцию общественность. Наговорили много громких и искренних слов, винпром спонсировал несколько коробок качественной водки, а я вспомнил, что Колерный был одним из первых, с кем я познакомился на Колыме. Я его снимок помню – лиственницу с раздвоенной вершинкой, похожую на лиру. Потом, находя на сопках такие деревца, я всякий раз вспоминал фотографа – как обладателя какого-то неведомого авторского права на этот природный феномен.

Только перед расставанием я узнал, что Колерный приехал на Колыму не по своей воле, а срок у него был обычный для «шпиона» с почти французской фамилией, созвучной слову «коньяк» – 25 лет.

Почти столько мы и знакомы. И ни разу мне не пришло в голову, что Колерный никогда никому не рассказывал о себе ничего. Он был очень скрытным человеком – при всей его феноменальной общительности, хлебосольстве и жизнелюбии. И тут мне примерещилось на секунду, что его своеобразная лексика – не более чем изощренная маскировка разведчика. Этакого Джеймса Бонда из Мексикана. Наискосок от Сант-Ягодного.

ЖИВАЯ ВОДА

В аллее старого тропического парка заприметил я в киоске книгу с золотым тиснением на обложке: «На память о Кисловодске». Назывался сей труд «Живая вода» и посвящен был любимой жене и подруге. Думаю, куда бы моя суженая послала меня от такого посвящения!

Вы еще ничего не знаете. Думаете, речь о нарзане. Я тоже так подумал. Ничего подобного, книга о жидком кристалле, жидкости, ее трудно назвать водой, из другого источника, который, как тот праздник, всегда под рукой, круглые сутки, в любой географической зоне. О нем еще упоминалось в Библии, излечись мол, сам из своего крантика. Но я с этой священной книгой начал знакомиться лишь недавно. А другие, видать, преуспели.

Один мой знакомый зарастил таким образом лысину «размером с телефонный диск» и опубликовал об этом ликующую статью, разумеется, под псевдонимом. Не хотел, видно, чтобы на него пальцем как на бывшего лысого показывали.

У меня с волосенками тоже неважнецки, даже жванецки, но хватает сил относиться к проблеме с юмором и припомнить этот случай для поддержания вяло текущего разговора с другим приятелем, свирепствующем на ниве малого бизнеса в небольшом колымском поселке Талая. Он не принял кощунственно шутливого тона и рассказал, что благодаря уринотерапии буквально получил второе дыхание, обновив легкие. За несколько лет работы в фотолаборатории они покрылись пленкой химикатов, которую врачи безуспешно пытались стравить разнообразными медикаментами. Лекарства осаждались на легких вторым слоем, и ничто не в силах было пробить эту ядовитую гадость.

Он пил «живую воду» три дня, на четвертый вся химия сошла темной слизью с таким букетом запахов, в котором можно было различить не только проявители, закрепители, но и весь список примененных ранее лекарств.

Второй случай был с ним же. При ремонте его личной «Тойоты» воспламенился резиновый клей, которым он собирался промазать днище. Разведенный на бензине, он горит на теле, как напалм. Пламя приятель сбил, повозив рукой по земле, а надо было опустить в бочку с водой. Засоренную рану в медпункте ему промывали перекисью, и это жаль, потому что остались рубцы. «Живая вода» лечила ожоги без следа.

Дело было, как уже говорил, на курорте, на Талой. А вернулся я домой, пошел к своей знакомой в гости. Ну и рассказал ей о феноменальном лечении. Высмеяв мою неосведомленность, она поведала свою историю.

В молодости, говорит, не одно лето провела в геологических экспедициях. Обычно в маршруте устраивали теплую ночевку: жгли костер, затем убирали все головешки и ставили на этом месте палатку. Тепло от нагретой костром земли шло всю ночь. Однажды прожгли костер, сгрудили жар, и на это место тотчас легла уставшая лошадь. Геологи возмутились, стали сгонять животину с теплого местечка, а она, как говорится, рогом уперлась. Ну и наказала себя. Попался один неприметный уголек, шерсть воспламенилась, и у труженицы гужевого транспорта обгорело полбока. Вскочила она на ноги и заорала от боли, поражаясь коварству людей. Тут весь день упирайся, тащи воз с их камнями, а захочешь передохнуть – огнем жгут.

Пламя геологи сбили, а затем по настоянию моей знакомой для дезинфекции и на всякий случай облили пораженное место из живых источников. Оклемалась лошадка. Более того, на обгоревшем месте у нее выросла густая шелковистая шерсть, гораздо более приятная на вид и ощупь, чем прежняя.

Подивился я сказанному, и вдруг разрозненные прежде факты собрались в единое целое и возопили. Было: прихожу в гости, а хозяйкина лопоухая собачка садится мне на ступню и мочит. Раньше-то я страшенно возмущался, а теперь думаю, не стремилась ли она вылечить какой-то мой страшенный недуг, какой-нибудь грызущий ревматизм? Если откровенно, у меня похрустывает в коленях, но они из-за малого роста собачки недоступны ее животворящему источнику. Разве что слюной обрызгать.

Или вот, задержавшись в гостях, открываю дверь собственной квартиры и слышу угрожающий рык кошки. Кое-как успокаиваю родную зверушку, бреду к холодильнику в поисках минтая насущного. И вдруг резкий запах заставляет меня внимательнее приглядеться к туфлям. Так и есть: кошка щедро оросила их живой водичкой.

Пожурил я кошку и пошел от расстройства варить кофе. Не успел отпить от чашки, разгневанная маленькая пантера прыгает на стол, нюхает питье и роет землю. Я понимаю, что кофе не высшего качества, но не в той же степени! Ты, говорю, Муська, может быть, предлагаешь мне перейти на употребление «живой воды» внутрь!

А все– таки такая двойная опека четвероногих друзей наводит на грустные мысли. Что же у меня с ногами? Записался я к хирургу и узнал с огорчением: тромбофлебит. Очень даже запросто можно лишиться ног, если не бросить курить. Бывали такие случаи, я знаю. У одного знакомого началась гангрена, ногу пришлось ампутировать, и едва это сделали, вторая нога загнила. Но курить не бросил. Не даром, говорит, даже приговоренному к смерти перед казнью разрешают последней сигареткой насладиться.

Ладно, решаю сгоряча, режьте, посмотрим тогда, как эти четвероногие запляшут. Бросать-то я уже пробовал, но уши от этого сильно болят. С другой стороны, уши – все-таки – не ноги. Можно и на ушах передвигаться, так где столько спиртного взять каждый раз. Подумал я секунду и сгоряча дал обратный ход: «Брошу курить».

Пришел с этой мыслью в гости. Ну, знаете, к своей знакомой, у какой собачка. Сижу час, другой. Она за это время десять сигареток выкурила. Проявлю-ка, думаю, твердость, и все никотиновые импульсы проигнорирую.

И в это время с легким характерным хрящевым хрустом у меня отваливаются уши. А хозяйская собачка тут же их хватает и глотает, не жуя. Ничего, успокаивает моя знакомая. Это женщины любят ушами. Мужчина любит усами. Ну, нет, то есть глазами, и делает несколько грациозных движений мизинцем. Слава Богу, глаза не лопнули. Вижу. Но если честно, расстроился.

Пошел из гостей домой. Иду себе, шляпу в руках несу. Она у меня раньше на ушах держалась, а теперь их нет. И очкам, кстати, тоже не на чем сидеть. Так что и вижу плоховато. А иду из Нагаева, и чаек – видимо-невидимо. Как нерезаных собак. Над головой кружат. И вдруг одна пикирует прямо на меня. Думал, в глаза вцепится, прикрыл их шляпой. А она шлеп – живой водой на голову брызнула. Как задымится! У них там, в желудке плавиковая кислота! Через минуту половина скальпа выгорела.

И запала мне тогда печальная мысль, что не ноги ампутировать мне придется, а голову. Впрочем, через секунду справился с собой. Пусть, думаю, будет, как будет. И правильно. Через две недели заросло обожженное место. Как новенькое. Только не волосами, а перьями. Такая я теперь важная птица, что думаю себя за деньги показывать. Или податься в депутаты.

Поделился я этим соображением со своей знакомой, а она медичка, напрямую привыкла правду-матку резать. Долго, говорит, индюк думу думал в Госдуму пролезть, а как кур в ощип попал. Если говорит, с птицей искать сходства, то ты на больничную утку похож – сосуд с «живой» водой.

Хотел я возразить, что в данной ситуации лучше с жареным петухом сравнение применить, да разве женщину переспоришь?

А уши у меня отросли. Белые, пушистые, как у кролика. Многим они нравятся. Так что без лапши теперь не живу. А зимой хорошо, они на морозе не стынут.