Текст книги "Песочные часы арены"

Глава тридцать пятая

Пашка приковылял на работу прямо из кабинета корабельного доктора. Массаж и блокадный укол сделали свое дело – можно было шевелить членами. Сегодня тело, которое, в конце концов, не выдержало нагрузок, вдруг возопило, взбрыкнуло и прикинулось инвалидом. Шея не поворачивалась, плечевой пояс заклинило, крестец, сговорившись с седалищным нервом, отчаянно намекал на радикулит и выстреливал болью в правую ногу.

Улыбчивый доктор восточных кровей лихо размассировал Пашке больные места. Натер снадобьями и выдал диагноз:

– Ну что, мистер-пчела! В вас за эти месяцы, вижу, накопилось много яду. Надо расслабляться. Пора уже кого-нибудь ужалить!

– Не могу.

– Почему? – У доктора удивленно взметнулись брови. Перед ним лежало молодое тело, не лишенное привлекательности, которое наверняка являлось объектом женского внимания и вожделения.

– Пчелы после этого гибнут. Мне их жаль.

– Тогда прикиньтесь осой. У тех и других жизнь полосатая, не отличишь…

Технический коридор театрального закулисья с гримерками сразу двух шоу «Jungle fantasy» и «Burn the floor» напоминал трафик загруженного скоростного шоссе в час пик. Артисты носились по коридору, чтобы переодеться на следующий свой выход. Особенно доставалось цирковым.

Танцоры из шоу «Burn the floor», в свободном переводе «Сожги пол» или «Зажги пол», отдыхая между своими выходами, посиживали в креслах и криво ухмылялись цирковым «животным», у которых было в мыле все, что мылилось и что не мылилось тоже. Это не оставалось незамеченным, и в свою очередь представители джунглей отпускали реплики взмыленным «плясунам», у которых дымился пол под ногами и все остальное, когда наступал их черед.

В тот злополучный день, когда цирковые пробовали свои силы во время качки, второе шоу им на всякий случай отменили – уж слишком много сразу было травмированных. Пользуясь случаем, они пошли смотреть на своих коллег из шоу «Burn the floor». Те вроде на руках не стояли и сальто-мортале не крутили, поэтому им никто ничего не отменил. Но, как выяснилось, на ногах стоять оказалось ничуть не легче. Зал то и дело взрывался хохотом. Подчеркнуто аристократическая эстетика шоу превратилась в конкретную эксцентрику и клоунаду. Смешно было видеть, как во время джайва, выбрасывая ноги вперед, танцоры сами того не замечая оказывались за кулисами. Выбегали, наверстывая музыкальные такты, и снова, уступом, устремлялись туда же. Качающийся корабль с волнами развлекались, шутили. Апофеозом оказался медленный вальс в исполнении чемпионов Италии, яркой красотки и ее смуглолицего партнера с подвижной талией. Лайнер накренился, танцовщица инстинктивно подалась назад, и партнер в элегантном фраке, не готовый к такому повороту событий, просто, по-босяцки, рухнул на даму в шикарном платье. Зал мгновенно отреагировал на нерядовое событие. Комментарии сыпались со всех сторон. Громким выкриком: «Ребята! Давайте в каюту, если вам так невтерпеж!..» – все и закончилось. Занавес закрыли…

Сегодня шоу шли своим чередом. Работали все. Цирковые носились, как заводные. Переодевались и снова на сцену. Танцоры тоже едва успевали переводить дух в ожидании своих выходов.

– …А с этой итальяночкой я бы сбацал тур вальса! У-ух, какая! – Тяжело дышащий Витька Рогожин кивнул в сторону эффектной танцовщицы, – Я бы с ней зажег!

– А запала хватит с твоим фитильком, вальсер? – Пашка пытался отдышаться после своего жонглерского номера.

– Фитилек как фитилек, как у всех. Это ты у нас – огнеметчик!.. О, как зыркает на тебя, третий месяц наблюдаю. А ты все пентюх пентюхом. Слепой, что ли? Ты когда из затвора собираешься выходить? Я бы уже сдох от воздержания.

– У нее партнер красавчик.

– Какой партнер! Опомнись! Ее Даниэле больше интересуется смазливыми филиппинцами, чем нашими прелестницами. Он нам не конкурент. Слушай, а может, у тебя тайный роман с помощником капитана? То-то он каждое наше представление стоит в дверях, слюну пускает.

– Родж! Не перекладывай с больной головы на здоровую. Зачем ему какая-то пчела сдалась, да еще с таким размалеванным фейсом. Это ты у нас – разносчик счастья в сине-голубом. Вы с ним прямо цвет в цвет!..

– Да пошел ты! Мне бы итальяночку! Вот кого у меня еще никогда не было! Правда, пацаны рассказывали, в прошлом году она работала здесь с нашими русскими танцорами, так никого к себе не подпустила. Еще та штучка! Меня, кстати, тоже отбрила, слова толком не дала сказать – послала. Представляешь, на русском! И именно туда, куда я ее хотел пригласить. Явно наши прошлогодние постарались.

– Хватит трепаться, свежепосланный! Отдышался, пошли работать. Тебе за одного бритого двух небритых дадут.

– Не-е, это к Даниэлю. Или к старпому…

Пашка с Витькой отправились в очередное приключение джунглей. Рогожину теперь предстояло отработать свой номер, постоять на руках в образе Синей Птицы Счастья, а Пашке в образе пчелы нажимать на кнопки пульта, чтобы пьедестал, на котором работал Витька, вращался и поднимался к потолку сценической площадки.

Глава тридцать шестая

Из гримерной, где расположились женщины «Джунглей», раздались громкие голоса, крики, хлопанье дверью.

– Начало-о-ось!.. – Рогожин нарушил тишину гримерки мужской. – И чего этим бабам неймется? Опять курятник раскудахтался. – Синяя Птица Счастья покачала головой.

– Моей Ленке с другими будет тесно, даже если ей отдать весь корабль. Такой уж она человек. Не злая. Но взрывная, горластая. Из мухи слона слепит в секунду. – Вынес вердикт своей супруге гримирующийся рядом с Витькой гимнаст.

В мужскую «переодевалку» без стука ворвалась разъяренная та самая «не злая» Ленка с перекошенным от злости лицом. Она даже не взглянула на Пашку, который в этот момент обнажился до своей природной первозданности, чтобы переодеться в костюм носорога. Тот инстинктивно прикрыл двумя руками свои первичные мужские признаки. Партнерша и жена воздушного гимнаста Андрея таким вот образом врывалась к ним не впервые, каждый раз заставая голым кого-то из них. В предыдущий ее визит стриптизером оказался «жучара Раян», который в последнюю секунду прикрыл свой «смычок» скрипочкой, благо она оказалось под руками.

– Ленок! Ты так скоро будешь знать нас всех «в лицо»! – Пашка указал одной из рук на прикрытое причинное место. Гримерка дружно хохотнула. Тема уже стала актуальной. Андрей даже не пошевелился, словно не о его жене шла речь.

– Дюша! Я дура? Нет, ты мне скажи, я дура? – взбешенная «Райская птичка» в полном боевом раскрасе и костюме, уже готовая к выступлению, приставала к мужу, который спокойно гримировался, тоже готовясь к началу представления. В этот раз причиной ссоры в женской гримерке стало слово «дура». На английском оно по смыслу имело широкий диапазон.

– Так дура или нет? – не унималась райская птичка.

– Ну как тебе сказать?.. – Андрей неторопливо мазнул гримом щеку.

– Джессика обозвала меня дурой! Слышишь? Твою жену обозвали дурой! Что ты молчишь? Мы немедленно покидаем этот корабль и это дурацкое шоу!

– Теперь его придется называть дурацким, куда деваться.

– И ты туда же! Всё! Мое терпение лопнуло. Я покидаю корабль!

– Да не вопрос. Шлюпки вдоль бортов – выбирай любую. Весла не забудь…

Теперь настала очередь двери мужской гримуборной. Она с грохотом захлопнулась, обдав присутствующих легким ветерком.

– Всё, выдохлась. Слава Богу! Сегодня хоть спокойно отработаем номер. – Андрей снял с плечиков свой сценический костюм.

Мексиканец Джеронимо, одна из «зебр» программы, переводил взгляд с Пашки на Рогожина и обратно. Пару раз он вопросительно взглянул на Андрея. Русского он не понимал. Но резонный вопрос на английском задал – прозвучало имя его жены.

– Что на этот раз?

Ответ он получил на понятном ему языке:

– Твоя жена назвала Ленку дурой.

– О, боги! Все бабы, в той или иной степени, немного дуры. Моя Джесс не исключение.

– В таком случае с сегодняшнего дня надо на нашей афише внести изменения: «Цирковое шоу «Дурацкая фантазия джунглей». Весь вечер на сцене бабы-дуры! В паузах – нормальные мужики. Спешите видеть!»

Все дружно хохотнули, представив себе подобное развитие сюжета.

– Да-а, Андрюха! И как ты с такой живешь?! – Рогожин, пыхтя, натягивал на себя облачения Птицы Счастья. Андрей с улыбкой отозвался:

– Как видишь – весело! И счастливо…

«Зебра» Джессика протопала роликами своих коньков мимо надутой «Райской птички». Ленка демонстративно отвернулась, выказав максимальное презрение к австралийской непарнокопытной. Джеронимо в полосатом костюме и такой же шапочке с конскими ушами едва заметно улыбнулся этому женскому противостоянию, аккуратно почесал загримированную щеку. Через минуту им с Джессикой предстояло откатать на роликах свой цирковой номер.

Работали они лихо. Виртуозное вращение с зацепом ног Джессики на шее у Джеронимо, шпагаты партнерши вверху, неожиданные обрывы ее к полу. И все это в бешеном темпе. Трюки высшего пилотажа! Заканчивали они свой номер самым сложным и эффектным. На их шеях были ременные петли, которые посередине сцеплялись специальной стальной машинкой вращения. Они начинали вращаться на месте, набирая скорость, пока центробежная сила не поднимала Джессику параллельно полу. В этот момент Джеронимо закручивал партнершу пропеллером. Сам он откидывался назад для противовеса, раскинув руки. Трюк всегда вызывал бурю аплодисментов у публики. Они уже вошли в кульминационную фазу, как тут случилось непредвиденное. Поднятые ветром от вращения роликобежцев металлизированные золотинки, которые остались лежать на сцене после номера «трансформация», полетели прямо под роликовые коньки зебр. Джеронимо поскользнулся, нога потеряла опору, и он стал падать с вращающейся Джессикой на сцену. Быть беде, но в самый последний момент Джеронимо успел притянуть Джессику к себе и упасть навзничь. Грохот подмостков потряс зрительный зал. Джеронимо ударился спиной, головой и локтями. На несколько секунд он отключился. Все представители «Джунглей», кто был рядом, высыпали на сцену. Освободили из шейной петли Джессику, лежащую на своем партнере. Осторожно сняли с шеи Джеронимо вторую петлю. Он начал приходить в себя. Его, поддерживая за руки, повезли за кулисы.

Заряженные в гусеницу артисты вместе с клишником Бо Сёрджантом, путаясь в костюме и собственных ногах, беспорядочно выползли на сцену продолжать шоу. В зрительном зале никто даже не улыбнулся этому казусу. Все переживали и обсуждали только что виденное. За кулисами, согнувшись, сидели на стульях Джеронимо с Джессикой. Он держался за локоть, который опухал на глазах. У Джессики на лбу росла здоровенная шишка. Она все-таки успела приложиться о машинку вращения, но серьезной травмы избежала, благодаря мужу.

Ленка сорвалась с места и выскочила из закулисья театра на просторы лайнера. В двух десятках шагов от нее гремел музыкой бар, призывно играя разноцветьем стекла бутылок и красочностью этикеток. Райская птица с грозным лицом растолкала желающих выпить, крикнула бармену:

– Лед! Быстро! Много!

Странный акцент и вид костюмированной Ленки, ее выпученные глаза и агрессия мгновенно отодвинули всех присутствующих от барной стойки – мало ли?.. Не менее обескураженный бармен опасливо протянул никелированное ведро со льдом для шампанского. Ленка нетерпеливо схватила его и рванула обратно в театр, даже никого не поблагодарив. Бармен, видя, как его подотчетный инвентарь исчезает в неизвестном направлении, протянул было руки, но так и остался стоять с удивленным видом, открытым ртом и не озвученным вопросом: «Что это было?..»

За кулисами все еще продолжалась суета. Шоу потеряло привычный темпо-ритм, последовательность. У всех была только одна задача – побыстрее доработать его до конца. Встревоженная стэйдж-менеджер Дженифер, отвечающая за шоу, которая обычно каждое представление сидела рядом со звукорежиссером напротив сцены, сейчас то и дело спрашивала, как себя чувствуют Джессика с Джеронимо. Тот в первый раз показал было, на американский манер, жест – «О’кей!», но тут же получил от Джесс шлепок по руке. Жест «Вегета» (круг из большого и указательного пальцев) в Мексике означает – секс. Американка Дженифер не совсем поняла причину этого поступка Джессики и продолжала настойчиво интересоваться их самочувствием. Джеронимо, поглядывая на жену и улыбаясь через боль, теперь показывал только большой палец. Посмеивался: «Хорошо, что мы не в Германии, Греции, Турции или, скажем, в Испании, Бельгии, Бразилии – там обиделись бы за этот большой палец. А в Иране вообще башку оторвали бы в момент…».

– …Лен! Наша музыка!

– И что? Видишь, я занята! – Ленка-Райская птица прикладывала полотенце со льдом ко лбу Джессики, обняв ту за плечи, как санитарка на поле боя, проявляя максимальное сочувствие к боевой подруге.

– Вообще-то наш номер идет.

– Подождет! Выйди, поимпровизируй что-нибудь, я догоню.

Андрей, эта «Райская птичка» мужского рода-племени, был отличным гимнастом, акробатом, надежным партнером и хорошим мужем, но никакущим актером. Это его Ленке в последнем не было равных. Но сейчас она окружила заботой травмированную зебру. Андрей с тоскующим видом слонялся по сцене, изображая поиски второй половины. Делал он это до смешного примитивно. Доходил до одной кулисы, приставлял руку-крыло козырьком ко лбу, якобы вглядываясь вдаль. Там никого не было видно. Он топал к другой – тот же результат. Подходил к авансцене и смотрел на зрителей с немым вопросом: «Мою не видели?..» Те прятали глаза и лица, которые в приступе смеха могли выдать все, что они думают об этом артисте, исполняющим роль «Райской птицы».

– Хелен, иди, тебе пора! – Джессика благодарно улыбнулась и коснулась руки Ленки, – Спасибо! – От ссоры в гримерной не осталось и следа, – Иди!

– Я скоро.

Ленка выпорхнула на сцену. Мучения Андрея закончились. «Райский птыц», наконец, обрел свою половину…

Ко второму представлению лоб загримированной Джессики выглядел сносно. Лишь полосатую шапочку с ушками зебры пришлось надвинуть пониже. Рука ее партнера выглядела плачевно. Она из-за ушиба и опухоли была толще другой вдвое. Но корабельный врач сообщил, что переломов нет. Сильный ушиб. Как ни уговаривала сердобольная стейдж-менеджер Джеронимо или отдохнуть, или просто повыходить в массовых сценках, тот ответил коротко и ясно:

– I walk, I work! – Перевести это можно было как: «Если я могу ходить, значит, смогу и работать!» Глядя в его упрямые мексиканские глаза, никто с ним спорить не посмел. Джеронимо вылил на локоть половину ампулы хлорэтила-заморозки, которую выдал доктор, замотал руку эластичным бинтом и пошел работать…

Глава тридцать седьмая

Самые яркие события в жизни человека рано или поздно теряют остроту восприятия, особенно если они выстраиваются бесконечной чередой. Великая красота или уродство перестают ужасать или восхищать, если ежедневно с этим имеешь дело. Рабство, тюрьма – становятся повседневностью, обернутой в томительное ожидание и преодоление. Есть только фактор времени, который теряется, размазывается в ощущениях. Лишь потом, в памяти, пережитое покажется секундой, мгновением, растянувшимся в бесконечности.

Бывают в жизни человека дни, которые похожи один на другой, как новогодняя гирлянда. Сверкают, переливаются, веселят какое-то время душу, потом начинают утомлять глаза. Дни в жизни человека, как песчинки в прозрачной колбе древних часов. Они собираются крупинка к крупинке, молекула к молекуле, по одной, по две, по пригоршне на ладонь, высыпаясь между пальцев. Жизнь человека – песочные часы. Только успевай переворачивать…

Дни контракта Роджера и Жары в однообразии и монотонности работы незаметно накопились. Отсчитали месяцы. Окончание их морского заточения уже было не за горами. Тянуло домой. Ежедневно. Подспудно и явственно. Пашка с Витькой все чаще вспоминали дом и говорили об этом. На родине смена времен года так или иначе чувствуется. Здесь же одуряющая, застывшая во времени и пространстве жара, казалось, никогда не закончится. Во всяком случае, они этого не увидят. Уедут, улетят, уплывут в царство прохлады и привычного бытия. В Москве уже спасительная осень, теперь такая желанная. Опять ранняя, как в прошлом году. Оранжевая, как мандарин, и прохладная, как шипящая газированная вода из запотевшего сифона. Пашкина душа летела на Воробьевы горы. Она уже была наполовину там. Телу же с остатками души предстояло находиться здесь, в корабельном плену, еще больше месяца.

…За окнами кельи страдал и бесновался ветер, срывая со старого клена пожелтевшие листья. Клен, кряжистый, древний, стоял, раскинув мощные ветви, словно пытался защитить от невзгод и непогоды весь этот бренный мир. Испепеленные ранней, но какой-то лютой осенью, листья взлетали и кружились мятущимися птицами, которые собирались в теплые края, да так и не улетели. Черные тяжелые тучи, как гибнущие матросы на тонущем корабле, отчаянно пытались закрыть голубые бреши-пробоины в осеннем небе. Солнце из последних сил разрывало их, рвалось к земле с жаркими объятиями, но небо в этот день было неумолимо…

 
…Первый день октября
запорошен листвой.
Первый день октября
боль разлуки пророчит.
Первый день октября
мне отмерен судьбой.
Первый день октября,
первый день октября
С сентябрем
расставаться не хочет…
 

«Отключите мне память! Отключите мне память!» – металась она в бреду, раскидав каштановые седеющие кудри по казенной в мелкий цветочек подушке. Куколь сполз с ее головы. Руки рвались куда-то вверх, тянулись в пространство, где находилось что-то очень важное, желанное, недосягаемое. Как когда-то к трапеции…

Матушка Алевтина срывала с себя простыни, одеяния. Все ее тело бунтовало против исхода и рвалось, рвалось к свободе. Ее зеленые глаза видели что-то, только ей ведомое. Она улыбалась, иногда страдальчески морщилась, продолжала кричать: «Отключите мне память!..» Потом что-то шептала, шептала…

Рядом курился ладан, метались жаркими огненными язычками фитили свечей. Сестры нестройно пели, тревожно глядя на свою игумению. Отец Илларион, окормляющий монастырь, проводил срочное елеосвящение – соборование, тряс реденькой седой бородой, пытался петь и читать срывающимся баритоном: «Отче Святый, врачу душ и телес…»

Ему вспоминалось их начало, коему почти три десятка лет.

– …Как звать тебя?

– Валентина.

– Кем была в миру?

– Ангелом.

– ?!..

– Гимнасткой в цирке. Воздушный полет «Ангелы».

– Ангелы, говоришь. Что ж, быть по сему. Имя тебе отныне Серафима, что значит «огненный ангел»…

Теперь он, не скрывая скорби, смахивал слезу. Обеты обетами – уходила его многолетняя любимица. Она накануне приняла малую схиму. Получила новое имя Алевтина. В честь великомученицы Валентины. Круг замкнулся. О тайне отца Иллариона, сокрытой за семью печатями, не догадывался никто. Уходила та, в которую он все эти долгие годы был бессловесно влюблен, но никогда и вида не подавал. Глушил в себе это чувство, подавлял, как мог, нес этот крест, понимая – великий грех! Если и выдавал себя чем, так это особой строгостью к ней, тогда еще инокине Серафиме. И к себе…

Сейчас только он слышал это единственное слово в шепоте схимонахини, наклонясь к ее вздымающейся груди. Это была ее прощальная исповедь. Самой себе. Господу. Богородице. Этому ускользающему из сознания миру. Илларион знал эту тайну. Давно. Никогда не осуждал. Страдал, делал строгое индифферентное лицо. Монашество, тем более схима – это отречение от всего земного. Только служение Всевышнему… Ни единым словом не попрекнул, ни тогда, ни сейчас, ибо понимал – то была истинная Любовь. Для него недосягаемая. Ему неведомая. Которую не способны разрушить ни монастырские стены, ни небеса, ни человеческие обеты…

– Пашенька… Паш…

Спекшиеся губы шептали шипящими. Хор монахинь пел псалмы, сбиваясь на фальшивые ноты. Никто не обращал на это внимание. Все смотрели на смятый одр. Уходила всеобщая любимица, их матушка.

Ей казалось, она на трапеции. Трапе подвешена не за привычный штамберт к куполу, а за… пустоту. Сейчас она сорвется. Вот уже холодок внутри от притяжения жесткого манежа. Обрыв! Она падает. Падает!.. Пашка, ее Пашка стоит на галерке, машет, улыбается. Зовет…

Ее грудь вздымалась, губы приоткрылись. На щеках проявилась бледность.

– Пашенька… Паша… Паш-ш…

Плечи судорожно несколько раз дернулись вверх, пытаясь привычно вздохнуть легкими. Сердце не дало очередной толчок. Оно испуганно сжалось, поперхнувшись остановившейся кровью. Удивленные, широко открытые глаза полыхнули зеленью, взглянули в потолок. Веки, словно на них навалилась невероятная усталость, медленно прикрылись…

Хор нестройно вскрикнул и заголосил, то ли плачем, то ли новым псалмом. Отец Илларион до крови закусил губы в отчаянной попытке не кричать, не богохульствовать. Он сложил на груди матушки Алевтины ее еще теплые руки. Незаметно, трепетно провел по ее тонким холодеющим пальцам своей горячей ладонью, задержался. С великой нежностью поцеловал лоб, осенил себя крестным знамением. Его руки безвольно упали вдоль рясы. Он поднял лицо к потолку. Помедлил. Сглотнул. Обрел голос.

– Не плачьте, сестры! Она вернулась к своим ангелам… – Он опустил голову на грудь, к тяжелому серебряному кресту. Спина и плечи отца Иллариона выдавали его тихие мужские рыдания.

В последний путь рабу Божию Валентину провожала осень…