Текст книги "Песочные часы арены"

Глава двадцать шестая

– …Мам! Ну, что ты меня как в последний путь провожаешь! – Пашка никак не мог освободиться из плотных материнских объятий. Такси уже минут пятнадцать грелось на теплом апрельском асфальте Мосфильмовской.

– Ты прям как не цирковая! Словно сама никогда никуда не уезжала.

– Вот свои дети пойдут, тогда поймешь. – Светлана с тревогой заглядывала в Пашкины серые с мелкими озорными брызгами янтаря глаза, будто хотела предугадать его будущее. Прошлый раз после Америки он долго приходил в себя. Жил каким-то израненным, изможденным, словно вернулся из плена. Светлана чувствовала, что там что-то произошло непосильное для ее сына, нерадостное, может, даже трагическое. Но он молчал, уходил от прямого ответа: «Просто устал…» И вот опять Америка. Теперь какой-то корабль, море. Полгода… С ума сойти!..

– Мамуль! Ну, все! Мне пора. – Пашка с нежностью поцеловал мать, та нехотя расплела руки. Дядя Веня кашлянул, сбросил влагу с дергающегося кадыка, изрек много раз слышимое наставление:

– Вода в ключах, голова на плечах… Ну, ты помнишь… – Похлопал двумя руками по тем самым плечам Пашки, на которых жила его красивая и не самая глупая на свете голова.

…Они стояли в открытом дверном проеме, такие родные, какие-то растерянные, беспомощные, с просящими лицами, и в две руки крестили его вслед…

На этот контракт Пашка Жарких-младший согласился не сразу. В прошлый раз остался от Америки привкус горечи и какой-то человеческой странности, граничащей с цинизмом и равнодушием. Это была явно не его страна. К тому же там жила Джессика… Да и контракт по оплате был хилым – «Кризис!..» Но, услышав о еженедельном маршруте через «Бермудский треугольник», он с загоревшимися глазами дал добро. Ему никогда ранее не доводилось ходить на корабле по океану, да еще Атлантическому. Жюль Верн! Зеленый луч! Такого шанса в своей жизни Пашка упустить не мог…

Компания «Cirque Dreams» специализировалась на работе по сценам. Это были скорее вычурные спектакли с элементами спорта и цирка, нежели цирк в чистом виде. Лавры знаменитого «Cirque du Soleil», от которого они когда-то со скандалом отпочковались, видимо, не давали покоя. С компанией «Cirque Dreams» связал его Рогожин. С Витькой они дружили много лет, несмотря на разницу в возрасте, собственно, несущественную. Рогожин был бесшабашным, веселым, без звездного пафоса, чем и сразил Пашку. Видимо, из-за этого заработал свое прозвище, созвучное фамилии – Веселый Роджер.

Роджеру нравилось в Жаре взрослая, не по годам, рассудительность, основательность, интеллект и легкость в общении. Они были похожи, как братья, даже внешне. Пашка, правда, был заметно выше, степеннее. Иногда он словно отключался от внешнего мира, прячась в себя. В этот момент до него было не достучаться. Появлялось ощущение, что он носит в себе какую-то тайну, боль. Через некоторое время он снова становился улыбчивым, легким, остроумным…

Витька, в свое время, несколько лет отработал в Америке в «Дю Солее», потом сбежал. «Там только роботы могут работать. Я все-таки живой человек, артист!..» По первости он, воодушевленный, хотел было затащить туда Пашку. Но вскоре понял, что тот сдохнет, увянет, как цветок, который забудут поливать. Правила были жесткими – никакой отсебятины, импровизации. Шаг влево, шаг вправо – расстрел! Всё по секундам, по точкам разметки на сцене. И так по два-три шоу в день в течение нескольких лет. Некоторые забывали свои имена. Многим нравилось…

Витька успел накопить денег. Купил неплохой домик в Орландо на берегу роскошного озера. Как выдающийся специалист – артист цирка мирового значения получил Грин-карту. От российского гражданства отказываться не собирался. На Родине бывал часто, успевал поработать по контрактам с местными прокатчиками программ – Пашка старался. Все катило…

В означенный срок они благополучно прилетели в Майами. Уже на следующий день началась работа.

Труппа, с которой через месяц предстояло выйти в океан, собралась разношерстная, интернациональная. В шейкере творческого коктейля оказались русские, бразильцы, австралийцы, украинцы, мексиканцы, итальянцы, ирландцы. Все приличные мастера своего дела и неплохие ребята.

Репетиции шли в каком-то огромном ангаре. В центре его была размечена территория, точно соответствующая будущей театральной площадке на корабле. Расчерчены были даже предполагаемые гримуборные на реальном расстоянии, где нужно было за определенное время переодеться в следующий костюм и вернуться на сцену. Каждому предстояло играть несколько ролей.

Режиссер ходил с хронометром, давал задания, распределял, кто кому и когда помогает. Звучала фонограмма. Все посмеивались, бегали от сцены в нарисованные квадраты гримерок и назад, размахивали руками, сучили ножками, изображая своих персонажей и что они, якобы, снимают-надевают костюмы. Всё пантомимически-теоретически. Костюмов пока еще не было. Мерки только сняли, и что, когда и как – застыло немым вопросом на губах у всех. Но времени впереди, казалось, еще было навалом – три недели с копейками, точнее с центами…

Первую неделю под сводами ангара находились целыми днями. Сюда же привозили еду. Условия были приличными – все удобства в шаговой доступности. На улице палящий зной, тут – кондиционеры, душ. Мечта!..

Спектакль рождался в муках. Видимо, он пока был мало понятен и самому режиссеру. Ему явно очень хотелось, но как-то не очень моглось. Это чувствовали и артисты. Они пребывали в расслабленном состоянии. Свои номера каждый из них в любой момент отработает с закрытыми глазами, разбуди среди ночи. Что-то там сыграть, дурака повалять – в легкую – все мастера, не первогодки! Творческие муки были проблемой постановщика.

Периодически коллектив накрывало мощными взрывами трудового подъема, когда режиссера осеняло. Муза к нему врывалась неожиданно, как жена, которой сообщили о любовнице. Из-за этого коллектив изрядно штормило, хоть он еще и не вышел в открытое море. Зато происходящее быстро всех знакомило, сплачивало. Что может быть вернее – «дружить против кого-то»…

Спектакль по задумке назывался «Jungle fantasy» – фантазия джунглей. Персонажи – насекомые, животные, пернатые, растения. Все взаимодействуют, совершают поступки, рождают какой-то сюжет. А вот с последним, как раз, была беда. Пока никто ничего не понимал. Всем нужно было работать свои номера, участвовать в номерах коллег, танцевать, играть замысловатые веселые сценки. У каждого предполагалось до десятка выходов за шоу. Это настораживало…

Со временем что-то начало вырисовываться. Режиссер выдохнул, приотпустил вожжи. Под боком пляжи Майами, океан-море синее. Выдали аванс – гуляй не хочу.

Во вторую неделю репетиций все успели изрядно обгореть, деньги промотать и крепко подустать. Суета ушла, веселье сменилось деловой неторопливостью, надо было рассчитывать силы – впереди пять месяцев контракта…

Режиссер нащупал свою гениальность. Сюжет день ото дня прибавлял в творческом весе, рос, как на дрожжах. Нагрузки возрастали. Всем стало понятно, что этот американский Мальчиш-Плохиш придумал для каждого такое, что «это будет не легкий бой, а тяжелая битва…»

Витька Рогожин со вздохами морского невольника, которого отдают на галеры, подытожил, что в Атлантике их ждет «Брушиловский прорыв». Вкалывать придется по-черному. «Во время Брусиловского прорыва, Паша, шансов у нас выжить было бы больше…»

Глава двадцать седьмая

Пашка после утренней изнурительной репетиции лежал на прохладном полу ангара и блаженствовал под легкими струями кондиционера. Что-то зашуршало, зашелестело, и раздался голос, полный обиды, на этот раз Грустного Рождера.

– Ну? И как я тебе? – Витька, растопырив руки, стоял, хлопал глазами и едва не пускал слезу. Он поворачивался по кругу, смешно кривя ноги. – Как думаешь, кто я?

– Педик из Булонского леса. У нас намечается гей-вечеринка?

– Я – «Синяя Птица Счастья», мать ее!

– А я думал – скунц! – Пашка гнусаво процитировал известного российского комедианта. Перед ним стояло Нечто, обтянутое синим трико, с длинными несуразными голубыми крыльями, сжирающими длину Витькиных стройных ног, с загнутым кверху пушистым хвостом, словно намек на эрекцию, но почему-то сзади. Венчало все это золотисто-голубое жабо, которое делало голову Витьки непропорционально маленькой. А клюв-шапочка вызвал бы хохот даже у закоренелого ипохондрика.

– Как я в этом появлюсь на людях? Не говорю уже о том, как в этом стоять на руках!..

– Костюмы привезли? – Пашка оживился. Ему тоже предстояло примерить свои, согласно его персонажам. Он отправился в костюмерную.

В просторной зале царил гвалт, смех, возмущенные вопли. Артисты шоу напяливали на себя привезенное добро, охали, комментировали. Вокруг них сновали с иголками и мелками в руках те, кто шили эти шедевры. Режиссер стоял мрачный, с непроницаемым лицом. Он зеленел, видимо собираясь играть антипода Витьки – «Зеленую Птицу Тоски». До отлета на корабль в Германию оставалось чуть больше недели…

Пашке в самом начале шоу предстояло выходить в костюме носорога. Это был объемный комбинезон с огромной головой, которая упиралась в плечи на специальных подставках. Рог больше напоминал гигантский фаллос, нежели боевое оружие животины. Какой-то неведомый бутафор довольно однобоко вложил свои грезы в эту работу…

– Пашка! У тебя там на лбу что-то выросло! – Синяя Птица впервые за последний час улыбнулась.

– Да пошел ты! – сдавленно раздалось из недр головы с выпученными глазами. Дышать там было нечем. Пару минут до обморока протянуть было можно, но не более. На ум пришла идея в перспективе лишить носорога не только зрачков, но и глаз как таковых, тем самым спасти от асфиксии жизнь основной пчеле шоу. Да и обзора прибавилось бы, чтобы не затоптать соседствующую флору с фауной.

Подошедшему режиссеру Пашка задал вопрос, мол, откуда в джунглях носорог? Оказывается, есть такой – суматранский. До этого Пашка знал только суматранских тигров. С ними в цирке работал Николай Павленко. Пашка кивнул в сторону двух зебр. Эти тоже по джунглям скачут? «Самец», Джеронимо Гарсиа, был из Мексики, его «непарнокопытная» подруга Джессика родом из Австралии. Когда Пашка с ними знакомился, его сердце подпрыгнуло, словно спортивный кар на кочке, услышав до боли знакомое имя…

На Пашкины вопросы режиссер скривил лицо. Весь его вид говорил: «Не пей кровь! Без тебя тошно! Фантазия – она и есть фантазия, хоть в Африке, хоть в джунглях!»

Костюм пчелы Пашка примерил без проблем. Все село почти идеально. Облачение являло собой гибрид скафандра космонавта и беременной, в полосочку, королевы цветочных лугов. Каркас был жестким, царапал плечи, но жить было можно. Пашка попробовал пожонглировать. О-па! Руки не сходились. Надо будет вырезать на груди, чтобы левая кисть поздоровалась с правой…

– Говорил тебе, не связывайся с «Билайном», – Витька, переодевшись в человека, комментировал Пашкины облачения.

– Твой провайдер не лучше…

Дело дошло до костюма розы. Это был облегающий комбинезон с шипами во всех местах и цветами, где только было можно и нельзя. Перчатки – бутоны, воротник – бутон и на ногах тоже бутоны. Ярко, красочно – не забудешь! «Хоть сейчас на панель…» Сдержанный Пашка, сквозь зубы, подбирал остатки приличных слов, все это примеряя. Ради двадцати семи секунд на сцене нужно будет это пять минут натягивать на себя, и никто тебе здесь не помощник. «Ладно, со временем растянется…»

Вокруг сновали божьи коровки, пауки и паучихи, порхали райские птички, скакали разъяренные мексиканские кузнечики из номера «икарийские игры», которым нужно было исполнять сложнейшие акробатические трюки, а тут ни стать ни сесть! Все это гудело на разных языках, психовало, материлось. Это был великий день творческого озарения и прозрения в предчувствии великого позора…

В течение двух бессонных суток портные и бутафоры всё переделали, что-то перешили, и коллектив в трудовом порыве, подгоняемый режиссером, устремился к новым творческим вершинам…

Надо было все начинать сначала. Без костюмов было легко и весело. Теперь же, в условиях суровой реальности, никто в отмеченное время не укладывался. Как ни прибавляли в темпе, как ни бегали, ничего не получалось. Языки пионерскими галстуками у всех висели на плечах, многие были близки к суициду – океан вот он, хочешь – топись, хочешь – зови акул. Все поняли, почему их шоу назвали «Джунглями». Стало понятно – до конца контракта не каждый дотянет. Выживет сильнейший. Или незаметный. Все кивали на тихого ирландца Раяна. Он был только жуком. Ему не надо было переодеваться. Он никуда не торопился, все шоу ходил по сцене и самозабвенно играл на скрипке. «У-у, жучара!..»

По-новому распределили, кто кому помогает в облачении и ассистирует в номерах. Через два дня сумасшествия что-то начало получаться. Первый раз за все это время удалось уложиться в тайминг.

Костюмированная флора и фауна едва стояла на ногах и дышала. Режиссер понял, что творческий потенциал «Джунглей» иссяк, как и его личная фантазия. Дело шло к физическому вымиранию его букашек-таракашек, как во время испепеляющей засухи в Африканской саванне. Посиневшая от усталости «Синяя Птица Счастья» сидела с несчастным видом. Она опустила крылья и повесила клюв. Витька, железный Витька, казалось бы, закаленный «Дю Солеем», заметно похудел, осунулся и еле-еле жал свои стойки. Пашкина пчела тоже имела вид, как после Великого поста. Такая пчела вряд ли куда могла улететь и добыть меду. Остальные выглядели не лучше. Режиссер сжалился и напоследок объявил два дня выходных. Прозвучало коллективное предсмертное «ура…»

Глава двадцать восьмая

Роджер взял напрокат авто, и они решили съездить в Орландо, в Витькин американский дом. Там квартирантом жил знакомый болгарин. Работал он в местном Диснейленде. Платил за Рогожина положенные налоги, жил – не тужил. Дом был под присмотром, у Роджера душа на месте.

Чуть менее четырехсот километров они проехали за три с половиной часа. Два дня в пригороде Орландо пролетели быстро. Русская баня с парилкой на берегу американского озера с аллигаторами. Шашлык из них же, по вкусу как курятина. Посиделки на берегу. Нежно-розовые закаты с традиционным ожиданием «Зеленого луча». Обратная дорога…

– О чем ты все время думаешь? – Отдохнувший Витька вальяжно вел машину, поглядывая на спидометр – кругом камеры, они шли на грани. Витька любил скорость.

– Далеко отсюда до Индианаполиса? – Пашка задумчиво смотрел вдаль.

– Надо по карте посмотреть. По идее это фиг знает где! Штат Индиана. Думаю, тыщи полторы кэмэ, не меньше. А что? Там кто-то живет? Колись! – Веселый Роджер испытующе, с лукавой улыбкой, скосил глаз на Пашку. Тот долго не отвечал, потом отозвался.

– Там теперь живет… беда.

Витька подтянулся, перестал двусмысленно улыбаться.

– Ну-ка, ну-ка, давай рассказывай! Я же ничего не знаю о том времени. Я тогда с «Дюсом» подписал контракт в Вегас на три года. Ты молчал. Как-то странно молчал, я еще обратил внимание. В душу не лез, мало ли…

– Наша жизнь, Витя, состоит из поступков. Этот как формула Фибоначчи, где каждое последующее арифметическое «достижение» является суммой предыдущих чисел. Ты знаешь, что чувствует человек, который никак не может вернуться к себе домой? Это как ходить вокруг своего дома голым – не спрятаться, не укрыться, ни от непогоды, ни от людских глаз. Чтобы ничего не чувствовать, можно только смотреть вверх. Молиться и ждать. Ждать и молиться. И все равно – чувствуешь… Оно болит! Болит, Витя! Как ожог…

– «Брат Аркадий! Не говори красиво!» Можно как-нибудь без мудреных сентенций? Попроще, для тех, кто стоит всю жизнь на руках башкой вниз.

– Ладно, раз уж начал… Четыре года назад контракт, который ты мне тогда подсуропил, оказался тяжелым.

Очень тяжелым. Ты же знаешь, америкосы всегда выжимают соки, а платят мало. Работы по гланды, что в цирке Ринглинг, что в Диснейленде, что в «Дю Солее». Плюс-минус, конечно. Ну, а твоя любимая компашка «Цирк Дримс» особенно этим отличалась.

Витька хмыкнул, отреагировав на подозрение в любви к этой «живодерской» компании…

– Приехали мы во Флориду, где был недельный репетиционный период, как сейчас. Нагрузили нас по полной! У каждого было по десять-пятнадцать выходов за шоу. Иногда это были маленькие проходки, чаще целые танцы. Плюс по несколько костюмов к ним. Шоу называлось «Holidaze» и было посвящено Рождеству. Катались мы по всей восточной Америке. Ездили очень много. Практически жили в этом долбаном автобусе. Хорошо, что нас было всего-то ничего, и каждый мог занять целый ряд. Я купил подушку и не прогадал. Укрывался курткой с капюшоном. Те, кто похитрее и поопытнее, купили коврики, спальные мешки и просто ложились в центральном проходе между креслами. Потом, в конце гастролей, это всё они сдали обратно в магазин, и им вернули мани. Америка!..

График работы был такой: в пять-шесть утра подъем, автобус, едем до следующего города, закидываем вещи в гостиницу и сразу на площадку, готовиться к шоу. Проверяем свет, репетируем. Сцена к тому моменту обычно готова, техники работали, как часы. Затем одно или два выступления. Вечером, ближе к полуночи, в гостиницу, и снова подъем до зари. Редко было, когда мы больше двух дней задерживались на одном месте, тогда хотя бы можно было выспаться. Наш рекорд: шесть штатов за семь дней. Как тебе такое, мой почти что американский друг?..

Витька никак не отреагировал на реплику Пашки, в которой было больше затаенной боли, чем сарказма и желания уколоть. Рогожин внимательно слушал, контролируя скорость. Пашка помолчал, покусал губы и продолжил.

– Джессика… Девчонке было двадцать один год на тот момент. Красотка, с точеной фигурой – спортсменка! Пышные русые волосы, абсолютно черные непроницаемые глаза, обращенные куда-то внутрь себя. Пухлые сочные губы. Нижняя чуть больше. Из-за этого казалось, что она постоянно на кого-то в обиде. Если бы не улыбка! Улыбка у нее была классной. Всем улыбкам улыбка! Потрясали ее зубки белее белого. Я думал, подарок от стоматолога, ан нет, все свое – природа. В ней текла скандинавская кровь по матери и бурлила чистокровная ирландская по отцу. Тело ее пахло удивительно! Запах такой сладковатый, цветочный, словно она была эльфом. В ней царила природная женственность, но какая-то спящая, неразбуженная, что ли. Она была чемпионкой мира по «Rope skipping» – прыжкам со скакалкой! Есть, оказывается, такой вид спорта. Полжизни отдала этому делу. Ты бы видел, что она с ней вытворяла!.. – Пашка разулыбался своим воспоминаниям. Размахался руками. Он перескакивал с одного эпизода на другой. То вдавался в мелкие детали, что ему казались важными, то двумя словами обозначал то, что хотелось скрыть. Рогожин не переспрашивал, давал возможность Пашке выговориться. Таким разговорчивым он его давно не видел. Видимо, наболело у парня…

– Был у Джессики один пунктик. Она всюду таскала с собой свою скакалку – такой ярко-красный шнур. У всех на соревнованиях были белые или в полоску, а у нее алый, набранный бисером, – ее любимый цвет. Скакалку из рук не выпускала. Мне кажется, и спала с ней. Как потом выяснилось, я был недалек от истины, она всегда находилась в пределах досягаемости – руку протяни.

У Джесс был собственный групповой номер. В Штатах его знали. Он был востребован. Этакая смесь цирка и спорта. Их приглашали на вечеринки, на стадионные выступления между таймами, на рекламные съемки телевидения и много еще куда. Они были акробатами-эксцентриками. Коллектив ее был странным. Что их объединяло, я так и не понял. Они не дружили, но держались вместе. Скорее всего, их роднило… одиночество. Беспросветное одиночество каждого из них…

В группе было четверо, включая Джессику. Все невероятно разные. Туповатая дылда Миранда, долговязый Джо и еще один персонаж по имени Сэт. Этот был не просто ярко выраженный гей, а э-ге-гей, какой гей!.. Этот, хм, «акробат» скачет-прыгает, ножками сучит, глазками поигрывает, попка сдобным пирожком оттопырена. Ладошки подняты вверх, словно он готов сдаться без боя первому встречному захватчику. На его бабские ужимки – в зрительном зале громкая ржа со свистом у одних, и бурные визгливые возгласы у других – конкретных почитателей таланта Сета и его жизненного направления. Этих «членистоногих» всегда набивалось ползала. Откуда только брались!..

Миранда – отдельная песня! Я каждый раз при встрече с ней шарахался в сторону. Представь: маленькие, широко посаженные глазки по сторонам, сплюснутые скулы, крупные лошадиные зубы в улыбке – прям акула перед нападением. И постоянный вопрос на лице: «Где я?..» Такая укусит, делай потом сорок уколов в живот… Прыгала нелепо, по-мужски широко раскорячивая ноги. Все время была «на своей волне». Невозможно было определить, кто она, какая она? Миранда ни к кому не лезла в дружбу, к себе не подпускала. Она была абсолютно автономна в этом мире. Если бы он сейчас рухнул, скорее всего, этого даже не заметила…

Джо! О, этот «лимонадный Джо», как я его про себя называл. Все время прикладывался к бутылке с кока-колой. Куда в него столько влезало, не понять. Долговязый, невероятно худой нескладный клишник с лысым, как бильярдный шар, черепом и вытянутым, как у лошади, лицом. Все свои трюки через скакалку делал в немыслимых закладках ног за голову, рук за спину, с соединением кистей на животе, с закладкой вперед, когда голова с удивлением смотрела на неожиданное свидание с собственными ягодицами. Лично меня от этого зрелища каждый раз подташнивало.

Во время номера Джо подкрадывался к Джесс, которая крутила скакалки, когда кто-то прыгал в центре, и пристраивался за ее спиной. Садился на корточки и начинал развлекаться с ее роскошными волосами. Он то изображал пышную шевелюру на своем аскетическом черепе, то могучую бороду, то длиннющие усы. Каждый раз он поворачивался к публике, словно вопрошая: ну как?.. Потом комично отплевывался от якобы попавшей в рот волосинки. Долго ее искал, наконец находил. Мимически проходился по ее длине, секунду раздумывал и, вдруг, начинал через нее скакать. Это был его сольный кусок. Джо все это делал с лицом восторженного, вечно удивленного дебила. Эксцентриком он был от Бога. В «мирной жизни» он втыкал в череп наушники, включал музыку на полную и улетал в нирвану, попивая свою кока-колу. Вот такая была группа.

Пашка взял очередную паузу. Что-то долго перебирал в памяти. Снова по привычке покусывал нижнюю губу и щеку. После глубокого вдоха и затяжного выдоха продолжил. Видимо, решился рассказать о главном.

– У девчонки была непроходящая клиническая депрессия, которая, видимо, тянулась из детства. Она абсолютно не принимала собственное тело, совершенно не любила свою внешность, хотя была очень красивой. Семья странная. Какой-то нелюбовный треугольник, точнее, замкнутый круг. Джессика любила папу, папа любил Джессику. Мама не любила папу и Джессику. Папа не любил младшую дочь Сабрину и маму, звал их предателями, Иудами. Сабрина не любила папу и Джессику. Этот дом просто кипел нелюбовью. Отец пропадал в барах, заливал свое незавидное существование джином и вискарем. Однажды, после очередного скандала, был изгнан из дому. Жил в соседнем штате, правда, не один – с прогрессирующим циррозом. С этим вскоре и ушел. Это был первый вселенский удар Джессике под дых…

Джесс рассказывала, как до обмороков изматывала себя на тренировках, чтобы хоть чему-то всецело принадлежать, где можно было спрятаться от действительности. Возможно, это и помогло ей стать чемпионкой мира. А может быть, тем самым хотела обратить на себя внимание, обрести любовь матери и сестры, не знаю. Но, думаю, я прав.

Они жили втроем в большом доме. С мамой контакта не было, с младшей сестрой тем более. Будто чужие люди. Дело дошло до того, что однажды мать заявила Джесс, мол, коли тут живешь, плати за аренду комнаты. Такая вот муть. Мать!..

С Джессикой мы сошлись впервые на том, что у нас был очень схожий музыкальный вкус. Я тогда пребывал в грустно-лирическом настроении после фильма «Interstellar» и еще кое-каких приключений в личной жизни. Музыку слушал такую же. Много гитарной грустной акустики. Помню, как мы удивились, что у двух людей с противоположных концов земли половина плейлиста, и весьма специфического, сходится. Потом выяснилось, что и на этот мир взгляды схожи – чувствуем одинаково. Подивились такой разнице в плане географии и национальности и такой похожести ощущений. Думаю, с этого у нас все и началось.

Мы подыхали от усталости. Но, тем не менее, в начале декабря у нас все же завязались романтические отношения. Это было своеобразным спасением от бешеного графика. Казалось бы, бурные ночи должны были сожрать остатки сил, ан нет! Близость как раз давала нам дополнительные эмоции и те самые силы… Глубже нырнув в нее, я понял, что у той в голове непролазные дебри, куча комплексов и фобий. Все это, ясно как день, – от недостатка любви и света в ее жизни. Я начал эти завалы разгребать. Постепенно, исподволь, чтобы дополнительно не искалечить…

У нее были дикие проблемы со сном. Девчонка могла не спать по несколько суток и вырубалась только после мышечных релаксантов. Эту проблему я тоже по мере сил старался решить: ласка и любовь. Любовь и ласка…

Ела она очень мало. Ей казалось, что она толстая, и не могла себя такую принять. Короче, много с чем пришлось бодаться – с психикой была явная беда… В двадцатых числах декабря с ней случился приступ. Это был город Хантсвилл в Алабаме. На фоне дикой физической усталости от тура, недосыпа, недоедания и ее психологических проблем тело просто взяло и выключилось. Америкосы сделали очень просто – отправили ее в госпиталь, где обследовали за ее же счет, потому как страховка, оказалось, не покрывала практически ничего, кроме смерти. Там ее продержали несколько часов, причем в комнате для душевнобольных, задавая вопросы «не хочет ли она себе нанести вред?..»

Руководство в тот же день, до начала очередного спектакля, приняло решение отправить ее домой. Никакие уговоры не помогли. Все были непреклонны, конкретно намекая: «если что», кто будет отвечать?.. Помню, как я бежал на автовокзал после выступления, чтобы успеть увидеть ее, проводить. Потом долго бежал за автобусом, пока чуть не сдох от боли в боку. Стоял, согнувшись, провожая глазами, пытаясь восстановить дыхание. А она удалялась, прижавшись лбом в автобусное заднее стекло, с распахнутыми ладонями, которые словно к нему прилипли. И плакала, плакала…

То, что произошло, было потрясением. Обоюдным. У нас все было хорошо. У нее все начинало быть лучше. Иногда ей даже удавалось засыпать без таблеток. Мы наслаждались этим временем. И тут все рухнуло…

Спустя четыре дня мы прибыли в Мемфис, наш финальный город. Она туда сама приехала на машине. Побыть с нами. Со мной. Всего четыре дня!..

Это были прекрасные дни. До этого я не находил себе места. Какая тут работа! Все мысли о ней. О ней!..

В день окончания контракта я принял решение сдать авиабилеты на Москву. Потратил кучу денег. Вместо Москвы полетел к ней в Индианаполис. Помню ее лицо, когда она меня встретила в своем аэропорту. Джесс стояла, молча разводила руками и в очередной раз тихо плакала. Она не одна в этом мире! Не одна!.. Из сумочки выглядывал знакомый ярко-алый шнур и словно мне улыбался…

С ней я пробыл еще неделю. Чудесных семь дней. Удивил ее семью тем, что однажды приготовил ужин. Сабрина, ее младшая сестра, не сводила с меня глаз. Сука! Мерзкая тварь!..

Тут Пашку прорвало. Таким Витька его никогда не видел. Он с удивлением поглядывал то на друга, то на дорогу, где автомобили шли плотными рядами на одинаковой максимально разрешенной скорости. Видимо, эти нелегкие для Пашки четыре года были веригами, которые он тягал все это время. Он, захлебываясь словами, рассказывал. Перебивал сам себя, перескакивал с одного на другое, размахивал руками, словно обращался к кому-то. Спорил, оправдывался, обличал и снова спорил. Временами появлялись слезы. Он постанывал и рассказывал, рассказывал…

– Сабрина была еще той штучкой! Она с детства подставляла старшую сестру. Где-то что-то натворит, сваливает на Джессику. Мать, не разбираясь, наказывала невиновную. Отец на защиту, скандал и ему. Дальше больше – склоки, наветы…

В ночь перед моим отлетом из Америки Джесс приняла снотворное, ей в очередной раз не спалось – мой отъезд для нее был новым испытанием. Она крепко уснула. Что-то часа в два ночи стук в дверь. На пороге стоит Сабрина в легком халатике – спустилась со второго этажа, где были их спальни с матерью. «Надо серьезно поговорить…» Чтобы никого не потревожить, пошли в цокольный этаж. Там у них бойлерная, душевая, стиралка, хороший тренажерный зал. Она ко мне на шею и в штаны… Я ей в двух словах, кто она, и наверх к Джессике. Вдогонку злое, словно змея прошипела: «Ты еще пожалеешь!..» Короче, поговорили. С этим и улетел.

Мы с Джессикой перезванивались, говорили по несколько часов без умолку, строили планы. Она собиралась прилететь ко мне в Москву. Однажды позвонила. Я не сразу понял, что происходит. У нее была истерика. Она кричала в трубку, что я ее предал. «Она впервые поверила, полюбила, открылась. Я ее растоптал!..»

Попытался выяснить, что произошло? «Ты спал с моей сестрой! С Сабриной!..» Я ей, мол, так и так, когда я мог это сделать, если мы не разлучались ни на минуту? «В ночь перед отлетом, внизу, в душевой, когда я спала!.. Мама видела, как вы туда спускались. Ты меня предал! Унизил! Будь проклят!..» и бросила трубку. Далее все дни: «абонент не отвечает…» Через неделю дозвонился до матери.

«…Джессики больше нет. Не звони сюда больше. Будь ты проклят…»

Джесс, моя хрупкая, сильная Джесс сломалась. Сгорела из-за чужого вранья. Сначала она напилась снотворного. Откачали. Через пару дней выписали. Взяли на учет.

…Нашли ее в душевой. Ее шею обвивали любимые ярко-красные скакалки. Они единственные остались с ней до конца…

Я позвонил Сабрине. Разговор помню до мельчайших подробностей. В ее голосе не было ни угрызения совести, ни сострадания. Скорее наоборот.

– Ты понимаешь, что ты натворила? Ты сломала нам жизнь! Ты убила свою сестру!

– Плевать! Почему всё ей? С детства всё ей! Лучшие шмотки ей! Отличные оценки в колледже – ей! Самые красивые парни – ей! Чемпионство – ей! На телевидении – она! А где я? Меня достало быть второй!..

– Ты понимаешь, что все эти годы она жила без любви? Она жила в ожидании любви! Она впервые поверила, что жизнь может быть другой. Мне поверила! Я был ее последней точкой опоры. А ты эту опору из-под нее выбила!

– Плевать! Она просто – дура!.. А с тобой мне всего лишь хотелось узнать: как там все устроено у русских? Может, как-то иначе…