Текст книги "Завещание Петра Великого"

Во время расследования вскрылась вся чудовищная авантюра, придуманная князем Гагариным в отношении посылки на гибель тысяч русских солдат, а вместе с ней и истинные масштабы злоупотреблений губернатора. Потрясенный всем этим, Петр лично присутствовал на всех допросах. Долгий срок следствия (более трех лет!) говорит о том, что вскрывшиеся факты проверялись и перепроверялись. Когда все стало очевидным, Петр не мог простить ни масштабов воровства, ни обмана с «золотыми россыпями», ни фактической напрасной гибели солдат.

На следствии в Петербурге Матвей Гагарин доказывал, что смог бы заключить с Цыван-Рабданом договор о строительстве крепостей, если бы ему не мешал… Бухгольц и другие. «А знак к тому миру и с калмыками был, – заявил князь Гагарин, – потому что в бытность мою в Тобольску, я сказал посланцу калмыцкому, что посылаю людей царского величества строить городы для прииску руд, потому что земли те до вершины Иртышской и вся та река царского величества, а контайшу, ни людей его воевать не будем и кочевал бы он контайша на тех местах по-прежнему, как и Аюка под городами царского величества кочует. И тому тот посланец калмыцкой был рад и говорил мне в разговорах, что контайше непротивно то будет, что городы будут делать люди государевы, но точию бы де не воевали контайшу и людей ево…» Из слов Гагарина следует, что он сознательно скрыл от джунгарских послов конечную цель экспедиции – захват Яркенда. Но обвинения в адрес Бухгольца звучали неубедительно.

11 марта 1721 года Матвей Петрович Гагарин был подвергнут пыткам. Петр I просил князя признать свои вины, но первый генерал-губернатор Сибири был непреклонен. 16 марта 1721 года Матвей Гагарин был повешен под окнами Юстиц-коллегии в Санкт Петербурге в присутствии царя и всей его семьи. «Два месяца висел, пока не сгнили веревки, потом его повесили на железную цепь». Всего же тело князя провисело на площади более семи месяцев, поскольку царь не разрешал его хоронить для устрашения коррупционеров. После этого останки его были захоронены в родовом имении Сенницы Зарайского уезда.

Что еще прибавить к сказанному? Только то, что был женат князь Гагарин на дочери вятского воеводы Степана Траханиотова. В браке генерал-губернатор Сибири имел троих детей – сына и двух дочерей. Одна из них – Мария – вышла впоследствии замуж за графа Головкина, другая же приняла монашеский постриг. Что касается сына Алексея, то он вначале был записан в матросы, впоследствии стал офицером и сделал хорошую партию, женившись на дочери вице-канцлера Шафирова. Никаких утеснений дети главного сибирского казнокрада не претерпели.

После ареста Гагарина начались гонения на его ближайших сотрудников. Некоторое были арестованы, но не как заговорщики, а как казнокрады, многих просто изгнали со службы. Заметим, что известного сибирского градостроителя и картографа Семена Ремезова, несмотря на его явную близость с Гагариным, никакие репрессалии не коснулись. Наоборот, ему было доверено ответственнейшее дело – достройка Омской крепости. Однако уже в 1721 года Семен Ремезов скоропостижно умер. Ряд историков считает обстоятельства его смерти загадочными, намекая на возможное отравление весьма авторитетного и богатого сибирского купца. Впрочем, в то время Ремезову шел уже 80‐й год, что по меркам начала XVIII века считалось очень и очень серьезным возрастом.

* * *

Что касается подполковника Бухгольца, то, после того как был оправдан Лихаревым, он имел серьезный разговор и с самим Петром. После этого Военная коллегия признала его годным к «лучшему делу», но в должности для острастки все же понизили и отправили заведовать госпиталями.

Спустя некоторое время Петр I вновь предложил Бухгольцу возглавить военную экспедицию в верховья Иртыша. Царь все еще не оставлял мысли о разведке руд в Восточном Туркестане. Однако Бухгольц на этот раз вежливо отказался, несмотря на то что мог снова попасть в опалу. Свой отказ он мотивировал тем, что до озера Зайсан «за многими войски калмыцкого владетеля контайши, которой имеет у себя войск великое число оружейных и к войне обычных и, ежели покажет противность, дойтить невозможно». Заметим, что царь отнесся к отказу Бухгольца с пониманием и на его отношении к еще недавно опальному подполковнику это никак не сказалось.

В 1720 году Бухгольц был назначен комендантом крепости Нарва, а в его послужном списке появилась запись: «Годится к лучшему делу».

В 1724 году Иван Бухгольц был назначен командиром Якутского пехотного полка с присвоением полковничьего чина. Но на этой должности Бухгольц пробыл недолго. Вскоре его снова загнали туда, куда Макар телят не гонял, – в далекую Кяхту комендантом Селенгинской крепости, что стояла на границе с Китаем. Особая важность крепости заключалась в том, что русско-китайская граница еще не была размежевана. Именно поэтому там требовался толковый и опытный начальник. Тем более что установление дружественных отношений с Китаем было делом для тогдашней внешней политики приоритетным. Можно предположить, что император об Иване Бухгольце был все же весьма высокого мнения.

Когда же Бухгольц окончательно занедужил ногами, то был награжден генерал-майорским чином и отправлен в отставку с полным абшидом. Случилось это в 1740 году. Примерно через год Иван Бухгольц скончался в возрасте 70 лет.

Слава Богу, что Ивана Дмитриевича Бухгольца в Сибири помнят и сегодня. В центре Омска имеется площадь его имени, а на берегу, при слиянии Иртыша и Оми, установлен памятный знак «Пушка» в честь храброго подполковника и его соратников – основателей Омска. Что ж, не все первопроходцы достигают большого успеха, и все же именно они являются первыми… Что же касается Ивана Дмитриевича Бухгольца, то он был достойным, храбрым офицером, честным человеком и патриотом России. Согласитесь, разве этого мало?

* * *

Что касается еще одного героя нашего повествования, Ивана Михайловича Лихарева, то он сделал впоследствии блестящую карьеру.

После возвращения в Петербург из похода в верховья Иртыша Лихарев был тщательно допрошен Петром, который остался доволен как результатом самого похода, так и деятельностью самого Лихарева, но никакого назначения Лихарев тогда не получил. Тогда он подал на имя Петра I челобитную, в которой написал с обидой: «Служу я вашему величеству лейб-гвардии в Семеновском полку с 700 году и был лейтенантом по 707 год и в том году пожаловал в капитаны, в 718 году и во все время службы моей во всех походах и баталиях при полку был безотлучно, а моя братва майоры, которые службою со мной равны, вашим царского величества высоким милосердием пожалованы рангами и трактаментами бригадирскими, а другие из капитанов пожалованы в ранги полковничьи. А я, ниже именованный, против своей братьи майоров рангом и трактаментом не пожалован. Всемилостевейший государь прошу вашего величества да повелит державство ваше за мои службы рангом и трактаментом против моей братвы пожаловать… Лейб-гвардии Семеновскому полку майор Иван Михайлович Лихарев».

Когда поступила лихаревская челобитная, Петр I занимался нелегкими переговорами со Швецией, которые, как известно, завершились заключением Ништадтского мирного договора, согласно которому к России отошла вся Прибалтика от Выборга до Риги. Так что Петру было не до лихаревской слезницы. Ну а после заключения столь долгожданного и столь выгодного мира состоялись продолжительные пышные торжества. Поэтому челобитная Лихарева была отложена в долгий ящик. И рассмотрел прощение своего любимца император лишь 21 октября 1721 года. Жалобу майора в том, что он отстает в чинах от остальной гвардейской «братвы» Петр признал справедливой. В тот же день он собственноручно написал указ: «Сказать чины Ивану Бутурлину – генерала, майору Лихареву – в бригадиры, бригадиров Трубецкого да Ушакова – в генерал-майоры».

Вскоре Лихарев был определен руководить следственной канцелярией совместно с другим любимцем Петра – командиром Семеновского полка Иваном Дмитриевым-Мамоновым. С этого момента канцелярия официально стала именоваться «Канцелярией ведения генерала-майора и лейб-гвардии майора господина Дмитриева-Мамонова да бригадира и лейб-гвардии майора господина Лихарева с протчими офицеры».

На следующий день Петр I прибыл на Троицкую площадь, где построились Семеновский, Преображенский и другие полки. На Неве выстроились в парадном строю 125 галер. Император поздравил войска с великой победой и поблагодарил всех за верную службу. Затем Петр I прибыл в Сенат, где объявил о новых чинах и наградах наиболее отличившимся. Среди них был и Лихарев. В этот же день император устроил торжественный обед, на который был приглашен и наш герой. Здесь ему, а также другим офицерам-семеновцам была вручена медаль, учрежденная в честь заключения Ништадтского мирного договора. На золотой медали был изображен Ноев ковчег, над которым летит голубь с символом мира – пальмовой ветвью – в клюве. После этого император лично пил с награжденными.

В 1722 году Иван Дмитриев-Мамонов повел часть семеновских батальонов в Персидский поход, а Лихарев фактически стал единоличным руководителем следственной канцелярии. Следует отметить, что Лихарев так до конца не восстановился после тяжелого заболевания во время Иртышского похода, кроме того, начали сказываться раны, полученные во время Северной войны. Теперь даже Петр понимал, что заслуженного ветерана можно использовать только на чиновничьей работе, с которой тот справлялся столь же ответственно, как и с боевой. Поэтому к концу 1722 года Лихарев был еще раз повышен в должности – одновременно с руководством следственной канцелярией он вошел в состав Военной коллегии. Следует отметить, что в составе Военной коллегии Лихарев проработал до 1724 года. Это была большая честь, так как, согласно указу Петра I, в Военной коллегии «надлежит трем четвертям сидеть погодно (кроме отставных, которым всегда быть) с переменою, а четвертой доли по два года, для того, чтобы знали, что делалось прошлого году. А президентам переменятца в пять лет». Это значит, что Петр числил Лихарева в немногочисленной «четвертой доле», которая сидела в коллегии не по году, а по два.

Не надо думать, что любимец Петра был альтруистом. Герой Черного Иртыша заботился и о собственном благополучии. Так как обычной практикой того времени было награждение следователя частью имущества осужденного, Лихарев полностью использовал этот шанс. В июне 1723 года он подал челобитную на высочайшее имя, в которой указал, что имеет всего 33 крестьянских двора и у него отсутствует недвижимость в столицах, в то время как бывший комендант Томска Роман Траханиотов, изобличенный во множестве криминальных эпизодов, владел 263 крестьянскими дворами, четырьмя усадьбами и огромным домом в Москве, да еще жена его приобрела 57 дворов! Лихарев считал такое распределение московской недвижимости в высшей степени несправедливым и просил пересмотреть данное несоответствие в свою пользу. Петр отнесся к челобитной своего любимца с полным пониманием, и именным указом от 2 февраля 1724 года пожаловал ему часть дворов опального Траханиотова, а также его огромный московский дом, куда сразу же и переехала супруга Лихарева Евдокия Степановна со всеми домочадцами и слугами.

Кроме того, в 1724 году Иван Михайлович Лихарев был пожалован императором Петром «деревнями и сельцами» в Московском, Саранском, Шацком и Владимирском уездах. Так что, начав службу весьма небогатым человеком, он к концу царствования Петр I стал весьма состоятельным вельможей.

Между тем царские милости Лихарева не покидали. В мае 1725 года он одним из первых был, уже императрицей Екатериной, пожалован в кавалеры ордена Святого Александра Невского, а в январе следующего произведен в генерал-майоры. В это время Лихарев фактически командует своим родным Семеновским полком. В декабре 1726 года Верховный тайный совет предложил кандидатуру Лихарева на вакантный пост воронежского генерал-губернатора, но тогда назначение не состоялось. По причине, что «губерния Воронежская… пограничная, а Лихарев человек увечной и тяжелой верховой езды понести не может».

Однако императрица Екатерина с этим аргументом не согласилась, и Лихарева все же назначили «на Воронеж». В свою бытность в Воронеже наш герой отметился прежде всего тем, что ему было ближе всего – уголовными расследованиями. Он денно и нощно ловил дезертиров и изобличал фальшивомонетчиков, пресекал постыдную торговлю казаков соотечественниками в турецкое рабство и пресекал контрабанду крымскими татарами пороха и свинца. Но на посту воронежского губернатора Лихарев пробыл недолго. Уже в сентябре 1727 года новый император Петр II внезапно назначил его губернатором в Архангельск. Это назначение стало для слабого здоровья генерал-майора роковым. Во время зимней поездки из Воронежа в Архангельск он тяжело заболел и умер в декабре 1728 года. Изначально похоронили несостоявшегося генерал-губернатора в Архангельске, но вдова Лихарева добилась разрешения захоронить мужа в Москве. В феврале 1729 года Иван Лихарев был погребен в Москве, в Сергиевской церкви Знаменского монастыря, что в Зарядье.

До наших дней его могила не сохранилась, так как сам монастырь закрыли еще в 1923 году, а в начале 1960‐х часть строений, в том числе и Сергиевская церковь, были снесены при строительстве гостиницы «Россия». Сейчас снесли и поставленную на костях Лихарева гостиницу «Россия»… Однако память Ивану Михайловичу Лихареву сохранили в основанном им Усть-Каменогорске. Там в 1990 году ему был поставлен весьма достойный памятник.

Что ж, Иван Михайлович Лихарев был классическим «птенцом гнезда Петрова», заслужившим свои чины и награды в боях и походах, одним из которых был поход в верховья Иртыша. При этом в отличие от большинства других «птенцов» он был еще и неподкупным человеком, что во все времена ценилось особо. Возможно, проживи Лихарев дольше, он достиг бы еще больших вершин в карьере, но как сложилось, так сложилось…

* * *

К моменту смерти императора Петра I вдоль берегов Иртыша была выстроена неприступная для кочевников Иртышская оборонительная линия общей протяженностью 980 верст, в которую входило пять крепостей (в их числе Семипалатинская, Ямышевская и Усть-Каменогорская), а также семь форпостов. Рядом с крепостями повсеместно возникали казачьи станицы Сибирского казачьего войска. Иртышской оборонительной линией Россия еще отгораживалась от Великой степи. Впрочем, и поход Ивана Бухгольца, и последующий поход Ивана Лихарева являлись, по своей сути, дальними разведывательными рейдами в неведомые ранее степные просторы.

После 1758 года, с падением Джунгарии, началось развитие караванных путей на северо-востоке Казахстана. Россия взяла курс на караванную торговлю со Средней Азией через территорию Казахстана, считая его «воротами в Азию», но пока Россия не укрепилась на северо-востоке, проводка караванов возможна была лишь по Западному Казахстану (за исключением Иртыша). Только с постройкой новой Ишимской линии в 1752 году Коллегия иностранных дел России впервые предложила Сенату пропускать караваны из Троицка в Семипалатинск вблизи новых укреплений, то есть по Северо-Восточному Казахстану. Вместе с тем выяснилось, что караваны могут проходить только с согласия и при посредничестве казахских султанов, а в Китай попадут они, только если будут отправлены от имени казахских владетелей. Так казахский хан Абул-Феиз первым организовал приезд купцов из Ташкента и Бухары в иртышские крепости, а также согласился пропускать русские караваны по своим землям. Очень скоро, обретя настоящую мощь и силу, Россия перейдет к наступательной стратегии и двинет свои полки на юг и восток. Ждать осталось совсем недолго. Скоро, совсем скоро начнется настоящая Большая Игра, которая уже не кончится никогда…

Часть третья
Персидский поход императора

Глава первая

В начале XVIII века проникнуть из России в Среднюю Азию и Индию можно было лишь тремя путями: с севера через Сибирь, с восточного берега Каспийского моря и, наконец, по Каспийскому морю, но уже через Персию. Первые две попытки Петра I добраться до Средней Азии через Хиву (экспедиция князя Бековича-Черкасского) и Джунгарию (экспедиции Бухгольца и Лигарева) оказались провальными. Оставалась последняя, третья, возможность – через Персию. Имея персидского падишаха в союзниках или подчинив его, можно было сразу выйти к индийским пределам. Но Персия являлась крупнейшей державой Востока, не чета Хиве или Джунгарии, поэтому прежде всего следовало провести серьезную разведку. Разумеется, русские купцы в Персии бывали постоянно, как и персидские в Астрахани, но одно дело – купец, который что-то где-то слышал, и совсем другое дело – грамотный разведчик, разбирающийся как в большой политике, так и в военном деле.

Поэтому, прежде чем решиться на восточный поход через Персию, надо было срочно посылать толкового и проверенного человека в ее столицу Исфахан, чтобы получить полную информацию о стране. При этом лазутчик должен был иметь ранг полномочного посла, чтобы решать серьезные политические, пограничные и торговые вопросы. Мы не знаем, сколько времени думал об этом Петр и какие кандидатуры обдумывал на место посла в Персию. Мы знаем лишь итог – выбор пал на 27‐летнего сына царского стольника подполковника Артемия Волынского. Будущий посол начинал службу рядовым драгуном, был храбр и решителен, за что Петр десять лет спустя лично произвел его в ротмистры. Вскоре после этого Волынский отличился в Прутском походе, после которого разделил с послом Шафировым турецкий плен, а затем привез в Петербург пункты мирного договора. Теперь же, сделав свой выбор, Петр призвал к себе Волынского и лично разъяснил ему будущие задачи. А задачи были непростые.

* * *

Летом 1715 года подполковник Волынский с миссией в семьдесят человек двинулся из Москвы на Казань. Ехали не торопясь. В Казани, например, даже зазимовали. Наконец добрались до Астрахани. Там посол и его люди пересели с лошадей на суда, после чего взяли курс к Низабадскому берегу Каспийского моря, что к югу от Дербента. Доплыли без приключений. А так как пристаней в Низовой гавани отродясь не было, то суда, разогнав, просто выбросили на песчаные отмели…

Прибытие русских никого не удивило. Дело в том, что на Низабадском берегу нескончаемо кипела традиционная ярмарка между нашими купцами и туземными. Наши меняли сукно, полотно и юфть, персы и армяне возили сюда изюм и шафран из Шемахи, но главным их товаром был шелк.

На ярмарке Волынский купил лошадей и верблюдов, погрузил царские подарки (кречетов, пушнину да мамонтову кость) и двинулся по пыльным персидским дорогам в Исфахан. Ехали долго с остановками в Шемахе и Тебризе. Дорогой все время были начеку, так как по дорогам бродило много шаек. Но семь десятков русских с ружьями, во главе с боевым офицером, быстро отбили у местных разбойников желание попытать счастья в грабеже. Если на дорогах хозяйничали разбойники, то в городах бунтовала беднота…

– Не страна, а бедлам какой-то! – вздыхал Волынский.

Ехавший рядом с ним переводчик Семен Аврамов, из крепостных, кивал согласно:

– Точь-в-точь как у нас в Смутные времена!

Пока ехали, Волынский все примечал и в книжицу особую записывал: где какой город и какая к нему дорога, многочисленно ли войско шахское, как вооружено и какие в Персии крепости.

В персидскую столицу русское посольство добралось лишь весной 1717 года.

Исфахан не только поразил русских путешественников огромными размерами (более 600 тысяч жителей!), но приятно удивил зеленью и прохладой. Через весь город несла воды полноводная река Заянде, над которой высились ажурные арочные мосты. Зеленели парки, десятки минаретов пронзали голубое небо.

– Персы называют Исфахан – Нисф-е-Джахан, что означает «половина мира»! – услужливо пояснял Волынскому толмач Аврамов. – Этим они дают понять, что узреть Исфахан – все равно что увидеть половину мира!

– Насчет половины мира я бы не утверждал, но Исфахан истинно красив! – отвечал Волынский, оглядываясь вокруг. – А чем любят заниматься персы в свободное время?

– Гулять по рынкам, мыться в банях и читать книги!

– Неужели они еще и книгочеи?

– В Исфахане множество библиотек. Ведь Персия страна поэтов! Здесь каждый знает и чтит Фирдоуси и Саади, Хафиз Ширази и Омара Хайяма. Только послушайте:

 
На зеленых коврах хорасанских полей
Вырастают тюльпаны из крови царей,
Вырастают фиалки из праха красавиц,
Из пленительных родинок между бровей…
(Омар Хайям в переводе Г. Плисецкого)
 

– Да уж, – почесал Волынский затылок. – Ничего не скажешь, действительно и вычурно, и красиво!

* * *

Персы приняли российское посольство с восточным гостеприимством, выделили дом, навезли фруктов и сладостей.

Однако к самому шаху Солтан Хусейну Волынского так и не допустили, отговариваясь то его огромной занятостью, то его многочисленными недугами. Впрочем, сунув пару золотых монет придворному чинуше, Волынский быстро узнал, что у шаха одна болезнь – беспробудное пьянство. Некогда шах Сулейман Сефи перед смертью наказал своим евнухам, что если они хотят мира и спокойствия, то им следует избрать шахом его старшего сына – тихого и ленивого Солтан Хусейна, а если они хотят укрепить могущество империи, то им следует отдать предпочтение его младшему брату, умному и предприимчивому Аббасу. Евнухи сделали новым шахом не доставлявшего никому хлопот Хусейна. Древняя династия Сефевидов явно вырождалась.

Известно, что, случайно убив птичку, сентиментальный Солтан Хусейн несколько дней рыдал и каялся. Это, впрочем, совсем не мешало ему выбивать налоги с подданных всеми возможными способами. За недоимки нещадно лупили палками, а когда это не помогало – выкалывали глаза, обрезали уши и носы. Особо злостных в назидание вешали на деревьях. Увы, но толку от этих зверств было мало, так как все собранные налоги тут же расхищались вельможами и в казну попадали сущие крохи. Самым опасным в этом тотальном воровстве было то, что Солтан Хусейн не мог платить своим воинам, никто, разумеется, воевать за просто так не желал, и шахское воинство разбегалось.

Шах проводил время в беседах с шиитскими богословами. Казалось, что может быть лучше высоких бесед! Но и здесь шах постарался все испортить. По внушению друзей-богословов недалекий Солтан Хусейн отказался от традиционной веротерпимости своих предшественников и начал повсеместное гонение на суннитов. Теперь по всей Персии суннитские мечети превращали в конюшни, а дервишам рубили головы. Ответом стали, вполне ожидаемые, массовые религиозные мятежи. Но шаха это, казалось, совершенно не заботило, он жил в своем мире, где главное место занимало вино.

…По причине очередного «недомогания» шаха переговоры с послом вел эхтима-девлет (главный шахский советник) Фатх Али-ханом Дагестани.

Эхтима-девлет был с послом сама любезность.

– Когда же наконец меня примет его величество? – вопрошал его Волынский после десятой чашки зеленого чая.

На это Фатх Али-хан неизменно провозглашал:

– Из камней, упавших с души, получится хорошая дорога к счастью.

– Но когда же эта дорога наконец приведет меня к шахскому трону? – не унимался Волынский.

– Помни, друг мой, что порой тишина – самый лучший ответ на вопросы! – закатывал глаза и воздевал руки главный советник.

– Вот урод так урод! – плевался Волынский, возвращаясь в посольство. – Я ему про Фому, а он мне про Ерему! Ничего не могу добиться!

– Наверное, лучшие в мире дипломаты – персидские, – улыбнулся толмач Аврамов. – «Да» и «нет» не говорят, но это вовсе не значит, что они воздерживаются…

Волынский шутки не оценил, а хлопнул дверью и удалился к себе в кабинет. В один из дней недовольные дороговизной исфаханцы ворвались в покои шахского дворца, и сам правитель спрятался от восставших в гареме. Разгромив дворец, бунтари разошлись. На следующий день город жил уже прежней жизнью, будто ничего и не было, а шах перебрался из гарема в свою половину дворца.

– Когда же шах будет казнить бунтовщиков? – поинтересовался Волынский.

– Зачем! – пожал плечами Фатх Али-хан. – Всех ведь не переказнишь!

– Если шах никого не казнит, то рано или поздно казнят его самого! – многозначительно сказал Волынский, вернувшись в посольство.

Так шло время. Когда же Волынский, вспылив, потребовал какого-то конкретного ответа, былая восточная утонченная вежливость разом сменилась резким отказом в шахской аудиенции. После этого посольство было окружено стражей, и выход из него был запрещен. Впрочем, Волынский успел к этому времени разузнать немало. А через некоторое время Фатх Али-хан Дагестани как ни в чем не бывало снова пригласил Волынского попить с ним чай. Там за чаем и щербетом он сообщил, что шах наконец-то решил принять русского посла.

Отдельной задачей Волынского было склонить персов к военному союзу против турок. Поэтому в беседах с главным советником посол, как мог, поносил гнусных турок и превозносил выгоды от дружбы с русским царем.

– Готовы ли вы заключить союз с нашим государем против Стамбула, чтобы вместе сбить с них спесь?

Для любого перса турок – враг хуже не бывает. Предложение Волынского Фатх Али-хану понравилось. Но на Востоке быстро дела не решаются.

– Давайте вначале решим дела торговые, а там поговорим и о военных! – мудро осадил посла шахский советник.

Пришлось Волынскому пыл свой умерить.

Помимо встреч с шахским советником Волынский пытался связаться с сидящим под арестом бывшим грузинским царем Вахтангом и по возможности склонить его «к приязни». Но дальновидные персы хитрого посла к бывшему царю так и не допустили.

Солтан Хусейн принял Волынского в Чехель-сотуне (Дворце сорока колонн), что стоял в центре огромного сада. Перед дворцом красивый пруд. Вокруг пруда двадцать резных кедровых колонн, украшенных тончайшей зеркальной мозаикой.

– Почему колонн всего двадцать, а в названии упоминаются сорок?

– Поглядите в воды пруда!

Волынский глянул – на зеркале водоема величественно отражались дворцовые колонны.

– Итого сорок!

Зал приемов шаха был украшен лепниной и расписан разноцветным орнаментом, слепя обилием золота.

Прием был недолог. Опытным глазом Волынский сразу определил, что шах жесточайше страдает с похмелья, и не стал затягивать разговор, тем более что изрядно помятый Солтан Хусейн на все вопросы согласно кивал, лишь бы поскорей все закончить.

Таким образом, дело было сделано и торговый договор между двумя державами заключен. Конечно, затем неутомимый эхтима-девлет, вычеркнул ряд пунктов, но главная задача была решена.

Заключенный договор отныне дозволял русским купцам свободную торговлю на всей территории Персии, право закупать в любом количестве шелк без уплаты лишних сборов за вывоз. На основании договора в Исфахане и в Шемахе должны были появиться и русские консулы, представляющие интересы наших купцов.

– В Европе армии слишком сильны для своих стран, – сказал на прощание со значением главный советник шаха. – Но на Востоке страны слишком велики для самых великих армий!

Что ж, персы не были столь наивны, чтобы не понимать, с какой целью к ним прибыло русское посольство во главе с боевым офицером.

В первых числах сентября 1717 года посольство Волынского, за исключением оставшегося при шахском дворе Семена Аврамова, отправилось в обратный путь. Возвращался Волынский иным путем, чем приехал: от Исфахана на Гилян, оттуда по побережью Каспийского моря на Кескер, Астару и Муганскую степь на Шемаху. Именно эти области Персии больше всего интересовали императора Петра. Обратный путь также был долог. Добирались три с половиной месяца. Волынский откровенно не торопился, проводя тщательную разведку. В своих путевых записках он отмечал все, что могло понадобиться при возможном завоевании приморских областей. Особенно тщательно Волынский интересовался производством шелка, самой выгодной статьей персидских доходов.

* * *

В своем докладе о результатах поездки Волынский, помимо всего прочего, известил императора Петра, что Персия находится в полном упадке, войско слабое и ненадежное. По докладу Волынского Россия могла с самыми малыми затратами заполучить в свое распоряжение богатые и плохо управляемые прикаспийские провинции Персии, за которые бы Исфахан даже не стал драться. На словах Волынский сказал Петру так:

– Персидский шах нас боится, как собака палку. Ежели бы ему самый малый вид противности показать или замахнуться токмо, даже не ударив, Персия бы вздрогнула!

К своему докладу Волынский приложил подробные записи о поездке и несколько составленных карт с удобными путями передвижения армии до самого Исфахана.

Расспросив Волынского, Петр с жадностью набросился на карты. Читал таинственно-притягательные названия персидских городов, водил пальцем по нарисованным дорогам. Но затевать пока на Каспии он ничего еще не мог. Северная война продолжалась.

Помимо всего прочего, Волынский вручил царю «шафранное коренье», которому Петр был очень рад и тут же повелел посадить его у себя в оранжерее в надежде получить плоды.

Особенно Петр о интересовался отличным персидским корабельным дубом (т. н. «эзенгоутово дерево») и мрамором. Если раньше корабельный дуб закупали в Европе, то теперь его возили из Гиляна, что было намного дешевле.

Волынский доложил, что земли Северной Персии богаты свинцовой, медной, железной и серебряной рудой, что там полно столь необходимой для пороха селитры. В городах производят в больших объемах разную материю, шелк и хну. Что уж говорить о кофе, рисе, фруктах, пряностях, которые всегда имели приоритет в русско-персидской торговле! Русская знать всегда была наравнодушна и к персидским алмазами с жемчугами…

Начавшиеся было мирные переговоры со шведами в 1718 году были прерваны после нелепой гибели Карла XII. Изменила свое отношение к России и ранее поддерживавшая ее Англия. Видя резкое усиление Петербурга, Лондон теперь взял под защиту Стокгольм. Весной 1719 году в балтийские воды вошла английская эскадра, грозя нам своими пушками. Увы, но, когда успехи России в войне со Швецией стали неоспоримыми, даже дружественная Австрия, заключила антироссийский союз с Саксонией и Ганновером. Так что политическая ситуация в Европе оставляла желать много лучшего.

– Оставь персидские карты пока у меня! – подумав, сказал Петр Волынскому. – Пусть отлежатся. Вначале надо закончить дела балтийские, а потом уж браться за каспийские. Но знай, сие время скоро настанет. Карты твои в долгий ящик не откладываю, всегда будут у меня на виду!

Пока же Петр отправил на Каспий несколько флотских офицеров, чтобы те обследовали побережья от Волги до Гиляна, Астрабада, Мазендерана и устья Куры. Задача была им поставлена лаконично: