Текст книги "Завещание Петра Великого"

Долгоруков уж ему и кавалерию любимую в подчинение обещал, и повышение по службе, но все напрасно! Густав Дуглас уперся: хоть в отставку, но не в Гилян!

Отправить Дугласа удалось, только дав ему солидное имение, а в придачу авансом чин генерал-поручика и жалованье тройное. Несмотря на это, уезжал новоиспеченный генерал-поручик под стенания и вопли жены:

– На кого ж ты нас покинул, кормилец! Увижу ли я тебя живым али уже во гробу холодненьким!

Озабоченный положением дел, генерал-аншеф собрал корпусных офицеров:

– Какие будут претензии?

Офицеры, будто только того и ждали, загалдели разом:

– Дороговизна безмерная, что без прибавки жалованья пропитать себя не можем!

– Мы тут уже свое послужили, пускай теперича другие послужат!

– За что боролись, за что кровушку свою дворянскую проливали!

– А ну молчать! – гаркнул Долгоруков. – Ишь, разорались! Скажу сразу, марципанов вам не будет, но что смогу, то для облегчения службы сделаю. Еще вопросы?

Больше вопросов не было.

Бурная деятельность Долгорукова вызывала у гилянских ветеранов понятное изумление – столь делового начальника они не видели с петровских времен. Вначале Долгоруков навел порядок в крепости Святого Креста, после чего перебрался в Дербент. Наведя порядок и там, отправился в Баку. Ну, а после Баку в самую даль гилянскую к Астрабаду. Несмотря на февральскую распутицу, ехал верхом, имея из вещей только пару походных вьюков.

– Кто знать-то мог, что в мои лета придется жить калмыцким манером! – жаловался он собственному денщику, который трясся по дорогам вместе с ним.

– Ох и не говорите, государь-надежа! – привычно соглашался тот, натягивая на голову сползший капюшон.

Впрочем, тяготы поездки с лихвой окупились ее результатами. Внезапное появление начальника, наделенного огромными полномочиями, произвело должный эффект на местных ханов и старшин. Встречали поэтому Долгорукова со всеми возможными почестями. Тот порой даже недоумевал:

– Что я, царь или султан какой, чтобы предо мной толпами ниц падать?

– Пусть, ваше сиятельство, лучше ниц падают, чем с кинжалами будут в драку кидаться! – отзывались офицеры конвоя.

– И то верно! – соглашался Долгоруков, постукивая каблуками ботфортов в лошадиные бока. – Но, пошла, родимая!

И небольшой генеральский конвой продолжал свой долгий путь под дождем в непролазной грязи.

В результате своей поездки Долгоруков без всякого труда присоединил к России новые персидские провинции: Кергеруцкую область, Астару, Ленкорань и Кызыл-Агач, где приказал строить укрепления «во страх неприятелям, чтобы не думали о нашей слабости».

Поразительно, но, фактически не вынимая сабли из ножен, Долгоруков присоединил столько земель, за которые в другое время пришлось бы воевать не один год.

– Теперь я имею полное понимание здешних дел, – делился он своими впечатлениями с генералами Румянцевым и Левашевым. – А выводы мои таковы: с обороной нашей стратегической следует кончать и вести дела только наступательно, благо сил для этого у нас теперь достаточно. Причем следует наступать не только против персов, но и против турок, которые уж слишком власть себе в Закавказье взяли! Впрочем, в то, что к моему совету прислушаются в Петербурге, я слишком верю.

Что и говорить, с появлением Долгорукова солдаты и офицеры Низового корпуса снова поверили в себя, в то, что их нелегкое прозябание в гиблых местах по-настоящему нужно Отечеству, что именно они будут первыми, кто раздвинет пределы и увеличит влияние России далеко на восток, вплоть до границ индийских. Увы, Долгоруков на Кавказе и в Гиляне долго не задержался.

Дело в том, что весной 1727 года слегла императрица Екатерина. Непрерывные балы, застолья и кутежи подорвали её здоровье. Вначале Екатерина просто кашляла, затем ее стало лихорадить, ну а потом и появился сильный жар. Врачи оказались бессильны, и в мае 1727 года императрица отошла в мир иной. Сразу же после этого в Петербурге началась отчаянная борьба за власть.

Собравшиеся во дворце члены Верховного тайного совета, Сената и Синода. Приглашены были и гвардейские офицеры, которые еще до смерти Екатерины вынесли решение о назначении ее наследником одиннадцатилетнего внука Петра I – Петра Алексеевича. При этом было понятно, что малолетний император будет лишь послушной пешкой в руках опытного гроссмейстера. Пока это место занял светлейший князь Меншиков, но серьезная игра только начиналась. К решающей битве за власть готовился могучий клан князей Долгоруких. Два брата-сенатора уже прорвались в члены главного государственного органа империи – Верховного тайного совета – и теперь желали видеть рядом с собой популярного в гвардии и армии Василия Долгорукова.

Практически одновременно в Баку Долгорукову привезли два пакета. В первом он обнаружил высочайший указ о присвоении чина генерал-фельдмаршала и награждении фельдмаршальским жезлом – короткой золотой палкой, украшенной серебряными двуглавыми орлами и бриллиантами. Прочитал Долгоруков указ, повертел в руках жезл, после чего вскрыл второй пакет. А там еще один высочайший указ, что отныне фельдмаршал Василий Долгоруков является членом Верховного тайного совета, а потому надлежит ему немедля ехать в Петербург.

Долгоруков только затылок почесал:

– Несмотря на жезл желанный, кажется, служба моя армейская навсегда закончена!

И вздохнул тяжко, предполагая, что ничего хорошего в будущем его не ждет. Так все и будет. Впереди Долгорукову предстоит недолгий взлет, а затем, после падения семейного клана, долгая опала и застенки Шлиссельбурга…

Уезжая, Долгоруков разделил Прикаспийский край для лучшего управления на два отдельных командования: на Гиляне остался генерал Левашов, а в Дагестане – генерал Румянцев (отец будущего фельдмаршала – героя Кагула и Ларги).

На прощание фельдмаршал обнял обоих, смахнул скупую слезу и ступил на палубу шкоута:

– Прощевай, Кавказ, прощевай, и Гилянь, чует сердце, никогда более не свидимся!

Судно уже далеко отошло от берега, а Долгоруков все смотрел и смотрел, как машут ему с пристани треуголками офицеры…

Глава девятая

В октябре 1722 года в Северном Хорасане произошло событие, коренным образом изменившее последующую историю не только Персии, но и всей Средней Азии и даже далекой Индии. Когда после начала осады афганцами Исфахана из хорасанского городка Абивард сбежал селефидский наместник, вместо него местную власть возглавил тогда еще никому не известный сын пастуха кызылбаш Надир-кули Афшар, ранее состоявший начальником пограничной стражи. Когда же Исфахан пал под натиском самозванца Мир Махмуда, и в Персии началась смута. При этом на Хорасан помимо Мир Махмуда и претендовал правитель Абиварда Надиркули (из пастухов). Так как их силы были меньше, чем управителей богатого Хоросана, Мир Махмуд и Надиркули решили объединиться, причем Надиркули, как младший, признал первенство Мир Махмуда. Впрочем, если Мир Махмуд был вельможей, то Надиркули был воином. Вскоре он привел в повиновение своевольных хорасанских эмиров, захватив их крепости. Военные успехи поднимали популярность молодого амбициозного Надиркули, и все больше вождей и воинов приходили к нему на службу. К 1724 году Надиркули почувствовал себя достаточно сильным, чтобы противостоять желавшему занять шахский трон афганцу Мир Махмуду. Во время охоты Надиркули предательски зарезал очередного абивардского наместника и объявил войну своему недавнему союзнику Мир Махмуду. Затем совершил разрушительный набег на Мешхед, разбив войско Мир Махмуда и опустошив земли вокруг города. К этому времени у Надиркули уже было собственное войско с артиллерией и верблюдами.

К концу 1725 года Надиркули подчинил себе дотоле непокорных чамешгазакских курдов. Эта победа позволила еще больше расширить свое влияние, привлекая новые племена с запада. После этого Надиркули заметили в Исфахане. Удачливые и авторитетные предводители всегда в цене. И в 1726 году шах Тахмасп послал к Надиркули придворного, предложив сотрудничество против враждебного обоим племени каджаров и самозванца Мир Махмуда. В знак благодарность за союз шах авансом одарил бывшего пастуха титулом хана. Так Надиркули стал Надир-ханом. А после одержанной им победы над мятежными каджарами Надир-хан был назначен гурчибаши (главнокомандующим) шаха, получив почетное имя Тахмаспкули-хан (раб Тахмаспа). Вскоре после этого Надир в очередной раз разбил мешхедское войско афганского самозванца Мир Махмуда и начал осаду Мешхеда.

Спустя два месяца с начала осады у Мир Махмуда начали заканчиваться припасы, еще быстрее таяли надежды на помощь извне. Надо ли говорить, что сторонники начали покидать неудачливого хана. А затем его главнокомандующий Пир Мухаммед просто открыл ночью креспостные ворота города и впустил войска Тахмаспа, которые взяли город. На следующее утро Мир Махмуд предпринял отчаянную контратаку, но его войска были разбиты и отступили к цитадели. Видя безысходность положения, Мир Махмуд сдался. Надир-хан вначале посадил его под арест, а затем велел удавить. Разделавшись с одним соперником, Надир-хан взялся за шаха Тахмаспа II. В результате интриги тот бежал из столицы, объявив Надира предателем. Ряд курдских родов приняли сторону шаха и восстали. Однако Надир быстро конфисковал имущество шаха в Мешхеде, разбил курдов и вынудил Тахмаспа сдаться. Так шах Персии стал пленником своего бывшего фаворита. Чтобы замирить воинственных курдов, Надиру пришлось женитья на дочери одного из курдских вождей.

Решив вопросы в Исфахане и изгнав оттуда афганцев гильзаи, деятельный Надир-хан сразу же начал завоевание приграничных земель. Начал он с афганского племени абдали, заодно усмирил хорасанских курдов и мервских татар. После этого Надир-хан осадил и взял штурмом город Санган (на границе нынешнего Ирана и Афганистана), вырезав за неподчинение всех его жителей от мала до велика. Затем уничтожил войска афганцев абдали, спешивших на помощь городу.

Тем временем Тахмасп предпринял отчаянную попытку мятежа против Надира, но не тут-то было. Хитрый хан окружил резиденцию шаха войсками, после чего заточил несчастного шаха в мешхедскую тюрьму. С этого момента Надир-хан уже самолично распоряжался государственной печатью и издавал указы от имени брошенного в застенки шаха. Последующие месяцы Надир-хан провел в походах, уничтожая последние очаги сопротивления. К концу 1728 года он занял Мазендераном, после чего решил изгнать русских из Гиляна.

* * *

…Надо ли говорить, что убытие фельдмаршала Долгорукова было с восторгом встречено нашими многочисленными недругами в Закавказье! Шхуна с фельдмаршалом еще не достигла Астрахани, а с окрестных гор уже устремились к побережью многочисленные шайки, чтобы попытать удачи и пограбить.

Особенно нагло себя повел персидский наместник Аббас Кули-хан. Исполняя волю Надир-хана и воспользовавшись тем, что в Реште в какой-то момент почти не осталось войск (все были направлены на пресечение набегов мелких шаек), он решил сыграть по-крупному. Договорившись с самозванцем Измаилом, который выдавал себя за наследника умершего хана, Аббас Кули-хан решил сокрушить корпус Левашова, напав на него сразу с двух сторон – от Кескера и Лахиджана.

Когда лазутчики донесли Левашеву о движении Аббас Кули-хана, тот горько призадумался. И было от чего! В Реште под рукой у него были лишь караульные, выздоравливающие из гошпиталя да казачий конвой. Но делать нечего, собрал всех, кого удалось наскрести. Вышел перед ними:

– Ну что, ребята, нас мало, но мы же русские! Пойдем в поле штыками колоться с басурманами или в крепости закроемся?

– Пойдем, батюшка, поколемся! – кричали ему солдаты.

– Ну, тогда с Богом! Расчехляй знамена! Барабанщик, бей марш-поход!

Выступив из Решта, Левашев занял выжидательную позицию на возвышенности у дороги, ведущей в город.

– Лучшего места нам не сыскать, здесь бой и примем! – объявил он своему немногочисленному воинству.

С ничтожным отрядом он стал в центральной позиции между двумя городами, и как только показался Кули-хан, Левашов стремительным ударом разбил его наголову и затем быстро повернул на Измаила.

Но здесь, на пути к Лахиджану, русские войска совершенно неожиданно столкнулись с третьим врагом. Это был персидский визирь Карчи-Баша, который, никак не думая встретиться с русскими, шел также против самозванца. Оба противника имели одну и ту же цель – разбить Измаила. Но, завидев друг друга, вступили в бой между собой. В коротком, хотя и жарком бою Левашев разгромил противника. Карчи-Баша бежал за Лахиджан, который и был присоединен к нашим владениям.

Воспользовавшись всей этой сумятицей, афганец Измаил сумел удрать безнаказанно. Впрочем, теперь уже никто не сомневался, что его дни уже сочтены. Восток любит удачливых, а к неудачникам там доверия нет. После того как некогда блистательный Измаил был трижды разбит русскими (при Шефи, за рекой Кизмой около Рутума и в Муганской степи), даже самые близкие к нему военачальники поняли, что с таким предводителем им счастья не найти. После этого войско Измаила начало таять, как снег под жарким солнцем. Каждую ночь кто-то из еще вчера преданных… покидал его со своими воинами. Ну а потом очередь дошла и до самого Измаила. Жители провинции Масулэ, заманив его к себе, убили неудачника, а отрезанную голову отправили в Решт к русскому генералу. Левашев столь шедрый дар не принял. Когда облепленную мухами голову бросили из пыльного мешка к его ногам, генерал лишь покачал головой с сожалением:

– Отнесите и заройте! Все ж Божье творение, хоть и неудачное.

Едва войска вернулись из похода, как Надир-хан демонстративно занял примыкавшую к Южному Каспию провинцию Мазендеран, после прислал Левашову ультиматум – очистить подобру-поздорову весь Гилян, а иначе его меч – московитам головы с плеч. Левашов от такой наглости даже крякнул, а в ответном письме начертал, что ежели сами афганские персы в течение суток наши владения не оставят, то пусть пеняют на себя. А чтобы сию угрозу подкрепить, послал против них небольшой отряд из двухсот пятидесяти человек под командой майора Юрлова. Больше под рукой у него не было. Юрлову Левашев велел:

– Ты особенно в драку-то не лезь, а больше бери на испуг, авось и получится!

– Сделаю все как должно, – ответил Юрлов, офицер скромный и серьезный. – А там будет как будет.

* * *

20 декабря отряд майора Юрлова, поднявшись в предгорье, подошел к городу Лахиджану. Окружающие город холмы были сплошь покрыты чайными кустами, вдалеке виднелась гора Шейтан-Кух.

Скоро казачий дозор доложил, что впереди стоит большое войско, причем воины сплошь закованы в железные доспехи.

– Уж, поверьте мне, вашеродие, но это никак не персиянцы? – доложился казачий урядник.

– Это почему ж? – удивился Юрлов.

– Да хоть по тому, что уж больно хорошо снаряжены и стоят не толпой, а как положено отрядами.

Пришпорив лошадь, Юрьев поспешил вперед, чтобы самому убедиться в правоте урядника. То, что он увидел, действительно впечатлило. На предгорной равнине выстроилось целое войско (на беглый взгляд около пяти тысяч человек), закованных в броню воинов. При этом Юрлов сразу отметит, что это был не сброд, а именно профессиональные войны, все как один высокие и статные.

– Ни дать ни взять фаланга великого Александра! – только и мог сказать майор.

Железное воинство явно выстроилось для сражения и терпеливо поджидало противника.

– Что ж, коли нас ждут, то не прийти будет невежливо! – Юрлов пришпорил лошадь и поспешил к своему отряду.

Отдал распоряжения насчет предстоящего боя. Тогда же прискакавший лазутчик из местных сообщил, что неизвестное воинство на самом деле афганское и прислано сюда специально для защиты Гиляна от русских. А во главе войска Салдан-хан, лучший из афганских полководцев.

Юрлов переглянулся с капитаном Андреенковым:

– Мы нынче как триста спартанцев против персидского царя Ксеркса!

– Нам что персы, что афганцы, все едино, – хмыкнул Юров. – Поэтому будем сегодня, как спартанцы, врагов не считать, а бить!

После этого велел строить отряд в боевые порядки. Пехота стала привычно строиться в три шеренги. При этом глубина построения была минимальной в три шага, доказательство опытности и офицеров, и солдат.

Офицеры в зрительные трубы рассматривали афганское воинство. Посмотреть было на что! На возвышенности в окружении большой свиты сразу под несколькими разноцветными знаменами восседал на коне сам Салдан-хан, один из немногих имевший право именоваться почетным титулом «саркарда-и саваре» и носить на тюрбане не один, а два украшенных бриллиантами султана. Вокруг него гарцевали младшие ханы в тюрбанах с одним султаном. Афганское войско было выстроено разными по численности отрядами, по родственному признаку. Конники-гулам-шахи все как один были в кольчугах, в руках копья с посеребренными и позолоченными наконечниками, на поясе кривые сабли. Впереди отрядов-байрагов стояли командиры, все как один в расшитых золотом и серебром поясах, на головах высокие шапки-турры с кистями. Каждый командир байрага имел при себе знаменосца, литаврщика и флейтиста-зурначи. Пешие воины-насакчи с боевыми топорами на длинных древках, с саблями и кинжалами.

– Наша диспозиция проста! – объявил офицерам Юрлов. – Сближаемся на пистолетную дистанцию, производим залп, после чего ломим в штыки. Все всем ясно?

– Ясно! – закивали треуголками офицеры.

– Тогда ступайте к ротам!

Ротные командиры, взведя курки пистолетов и вытащив шпаги, встали посредине перед ротами. Капралы и сержанты – позади строя.

На флангах и чуть сзади расположились две казачьи полусотни. Толку от них в массовой рукопашной будет немного, но их задача другая – прикрывать атакующие роты от фланговых ударов.

Юров придирчиво оглядел свое немногочисленное воинство. Вроде бы все в порядке.

– Офицеры и барабанщики, вперед! Знамена расчехлить! Ружья зарядить! Штыки примкнуть! На плечо! Шагом марш!

И две русские роты двинулись навстречу неведомому противнику.

Когда до афганцев осталось пару сотен метров, солдаты по команде взяли ружья на руку. В ответ неприятельский строй ощетинился копьями и также двинулся вперед. Теперь два людских потока (один огромный, а второй маленький) двигались навстречу друг другу, чтобы схлестнуться во взаимном истреблении.

Когда до противника оставалось не более сотни шагов, батальоны дали залп, изрядно проредивший неприятельские боевые порядки, ну а затем барабаны ударили атаку, и солдаты пошли в штыковую.

Схватка была яростной, но короткой. Молодецкое «ура». Перекрыло нестройные крики противника. Работа штыками продолжалась не более четверти часа. После чего хваленые афганцы, бросая оружие, бросились в разные стороны.

– Это мы так не договаривались, – усмехнулся Юров. – Я тут, понимаешь, только себя царем Леонидом возомнил, а нашествие уже и кончилось!

В это трудно поверить, но за какие-то пятнадцать минут двести пятьдесят человек разбили наголову около пяти тысяч афганцев. Афганцы дрались яростно и азартно, но куда им против массированного штыкового удара регулярной русской пехоты, пусть даже и столь малочисленной. Когда побежали первые, то за ними кинулись и остальные… Победителям достались три знамени, множество оружия, четыреста пятьдесят лошадей и шестьсот трупов. Один из ханов был изрублен на месте самого боя, другой бежал, раненный в грудь. И самого Салдана, с подстреленной ногой, едва успели унести на носилках в ближайшую афганскую крепость Казвин.

– Кому рассказать, не поверят, – обменивались мнением офицеры, вытирая вспотевшие лбы. – И когда мы успели столько наколоть?

По застланному вражескими телами косогору устало ходили солдаты – снимали позолоченные пояса, выковыривали из брошенного оружия золото и самоцветы – все в рамках тогдашних понятий о войне и военной добычи!

* * *

Увы, на годы своего существования Низовой корпус так и не смог обеспечить себя местным провиантом. Поэтому все по-прежнему приходилось доставлять морем, что было не только рискованно, но и весьма недешево.

Моряки в боевых действиях не участвовали, но они и так ежечасно рисковали жизнью, плавая по штормовому Каспийскому морю. В порту Астраханском по-прежнему начальствовал любимец Петра капитан-командор Мишуков: строил и снаряжал суда, ругался с армейцами, флотской службы не понимавшими, учил рекрутов, ходил в походы. Да и подчиненные у него были, которым сам черт не брат, – капитан-командор Жан Рентель, капитан-лейтенанты Василий Урусов, Василий Мятлев и Федор Соймонов. Эти выходили в море в любую погоду, перевозя людей и припасы, картографировали берега, искали неизвестные мели и составляли лоции. Без их каждодневного подвига Каспийской флотилии Низовой корпус не продержался бы и двух месяцев. На морском кладбище могил было немного, одни кенотафы, ибо ежегодная гибель нескольких судов была нормой. Вернутся, бывало, после кораблекрушения выжившие, неделю погуляют в кабаках, радуясь тому, что живы остались, и снова в море…

В мае 1726 года капитан-лейтенант Федор Соймонов на трех судах, с лейтенантом Осипом Луниным и командой в 140 человек, исследовал восточный берег Каспия от Красноводского до Астрабадского залива. Там из-за противных ветров отряд Соймонова простоял полторы недели, и за это время любимец Петра составил подробное описание южного берега моря. На обратном пути в Гилян Соймонов снова отличился и захватил полтора десятка персидских торговых судов, не имевших разрешения на торговлю в русских провинциях. За этот подвиг Соймонову был даден капитанский чин с правом командовать линейными кораблями 3‐го ранга.

* * *

После разгромов, учиненных Левашевым и Юрловым, в Прикаспии стало тихо, но, увы, ненадолго. Весной 1731 года на дорогах снова объявились разбойные шайки, избравшие своим гнездом селение Фумин южнее Дербента. После нескольких дерзких нападений Левашев решил преподать еще один урок.

– Повторение – мать учения! – сказал он назидательно своим офицерам, а капитану Бундову велел взять две роты и идти прямо на Фумин, чтобы разом покончить со всеми.

Капитан Василий Бундов не подвел – городок Фумин взял приступом и все бывшие там укрепления сровнял с землей. Впрочем, большая часть разбойников бежала в Кергеруцкую область, где составили новые шайки.

Тогда капитан Бундов двинулся и в эти пределы, вдоль речки Кергери (правый приток Агулаха), и под барабанный бой снова разбил персов. На этот раз бой был жестоким. Персы дрались до последнего и, даже будучи раненными, бросались на штыки. Победа была одержана, но и потери отряд понес существенные – каждый четвертый в отряде был убит или ранен.

Вернувшись, Бундов доложил Левашеву:

– Шайки разогнаны и перебиты, дороги от разбоя свободны, но с каждым сражением персияне дерутся против нас все лучше и лучше, а потому потери в будущем будут немалыми.

– Вот так и получается, – развел руками генерал, – чем больше мы их лупим, тем больше сами и учим!

Историк писал: «Все это были дела громкие в военном отношении, но, к сожалению, не оставлявшие после себя никаких прочных следов в завоеванном крае. Разбитые в одном месте, персияне свободно переходили в другое, и Левашову приходилось иногда отбиваться разом на нескольких пунктах, не имея возможности самому утвердиться ни в одном».

Немногим лучше обстояли дела в Дагестане у генерала Александра Румянцева. Дело в том, что едва убыл фельдмаршал Долгоруков, кюринцы и ряд других племен наотрез отказались от российского подданства.

– Не хотим ни хана персидского, ни султана османского, ни царя русского у себя в горах, мы сами себе хозяева! – гордо ответили они посланцам генерала.

– Не вам тягаться с российским императором! – гаркнул в ответ парламентер майор Сарайкин – Смиритесь и живите в мире и по своей совести, никто к вам со своим уставом не лезет.

– То же мы слышали и от персидского хана! – упрямо мотали папахами лезгинские старейшины. – Мы будем защищаться и скорее погибнем в бою, нежели от голода, которым угрожают ваши порядки.

– Как же вы намерены жить? – спросил Сарайкин, понимая, что разговор уже исчерпан.

– Воровство и грабеж, – говорили горские депутаты, – наши занятия, так же как ваши – соха и торговля. Грабежом жили наши отцы и деды, и если мы оставим их ремесло, как требуете вы, то будем вынуждены погибнуть от голода.

Увы, но майор Сарайкин так и вернулись ни с чем.

– Здесь слова бесполезны, здесь понимают только язык пушек и ружей! – доложился он печальному Румянцеву.

Вскоре после этого мятежники «предерзостно ворвались в Сальянскую область, побили и пленили много русских людей, магазины с нашим провиантом сожгли без остатка, пожитки пограбили и учинили несказанные свирепства».

Несколько частных экспедиций, организованных Румянцевым, не смогли усмирить восстания. Тогда генерал сам возглавил карательный отряд в триста штыков Кабардинского полка и около аула Магмудан нанес мятежникам тяжелое поражение. Успех был полный. В бою был убито несколько тысяч татар и курелов во главе с их предводителем Качай-ханом. Что касается наших, то потери также были для столь малочисленного отряда существенными – убито и ранено более семидесяти солдат.

В истории Кабардинского полка отмечено, что «все эти действия малыми отрядами должны были иметь для нас большое значение, как первые зачатки той самой войны, которую впоследствии нам пришлось вести уже в более обширных размерах при покорении Кавказа. Решимость с горстью людей бросаться на многочисленные скопища, отвага, предприимчивость, известная самостоятельность младших чинов, навык ориентироваться и применяться к условиям боя и местности – одним словом, те качества, которыми отличалось позднее большинство кавказских офицеров, очевидно, родились еще на персидской почве, в то старое петровское время, и затем передавались преемственно от одного полкового поколения к другому».

Увы, но даже блестящая победа при Магмудане лишь на время снизила накал противостояния в Дегестане. Минуло буквально несколько месяцев и все вернулось на круги своя…