Текст книги "Завещание Петра Великого"

31 декабря Вальстер понял, что промедление смерти подобно. Еще сутки-двое нахождения в море, и суда погибнут. В тот же день фрегаты окончательно повернули свои форштевни от Наргена к Ревелю и 8 января «пополудни в 4‐м часу прибыли… к Ревельскому порту и стали на якоре между ост-батареи».

Сразу же после прихода в Ревель был проведен тщательный осмотр обоих судов. Результаты осмотра были плачевны. Особенно в плохом состоянии находился «Амстердам-Галлей». Разумеется, что в таких обстоятельствах ни о каком дальнем плавании уже не могло быть и речи. Если «Декронделивде» срочно нуждался в текущем ремонте, то «Амстердам-Галлей» следовало срочно килевать и менять всю подводную часть, иначе фрегат грозил в любой момент затонуть. Вильстер даже заявил, что необходимо поменять суда, так как эти совершенно негодные.

Узнав о возвращении эскадры и прошении вице-адмирала, впал в ярость Апраксин.

– Не зря сей проходимец шведский мне сразу пришелся не по душе! – топал он ботфортами. – Повреждения пусть исправляют сами, причем как можно поспешая, иначе гнева государева жесточайшего не избежать! А чтобы никто о повреждениях судов не прознал, саму починку произвести в самом крепком секрете.

Ревельскому же начальнику контр-адмиралу Яну ван Гофту он, разбрызгивая с перьев чернила на бумагу, отписал так: «…Сие все старайтесь исправить в таком поспешении, чтоб вам убежать от его императорского величества жестокого гнева… а ежели (от чего боже сохрани) вашею неповоротливостию от вояжу своего они остановятся, то можете понести не малое бедство, и дабы оное исправление как возможно содержано было в крепком секрете, чтоб никто не мог знать, и дайте голос, яко бы оные фрегаты уже никуда отправляться не будут… В 14 день генваря 1724 года послано с курьером… чрез нарочную почту… Но как ни торопились, а нашли необходимым «Амстердам-Галея» килевать, и это повело к новой беде. Когда выгрузили из него весь балласт, то по неосмотрительности распоряжавшегося работою капитана Лоренса, для перегрузки фрегатского якоря на лихтер (грузовое судно) по трюмы нельзя было поместить достаточного количества воды и провианта… Все, при требовании чрезвычайной скорости, было «отправлено в конфузии». Например, при торопливой нагрузке, нос одного фрегата оказался очень загруженным, но уже исправить это было некогда».

– И что я могу делать, когда фрегаты вот-вот потонут, а для починки у меня нет корабельного леса, так как его нельзя привезти из-за проклятого «крепкого секрета»? – возмущался Ян ван Гофт, читая забрызганную чернилами бумагу генерал-адмирала в салоне своего флагманского корабля «Перл».

Но беда, как говорится, одна не приходит. Когда начали готовить «Амстедам-Галлей» к килеванию и выгрузили весь балласт, то руководитель работ капитан Лоренс велел для выгрузки станового дагликс-якоря на грузовой лихтер поставить пятьсот матросов на борт фрегата, чтобы его лучше откренить. При этом Лоренс велел отдать канат, закрепленный за мачту стоявшего рядом фрегата «Рафаил». В результате этого «Амстердам-Галлей» накренился чрезмерно сильно, а так как по недосмотру из-за спешки артиллерийские порты его оказались открыты, в них сразу же хлынул поток воды. От этого крен еще более увеличился, и в течение нескольких минут «Амстердам-Галлей» завалился на бок и затонул. При этом вместе с фрегатом погибли полтора десятка матросов, работавших в трюме и не успевших выскочить наверх.

К удивлению, Петр воспринял новость о крушении его планов стоически, как пишет хроника, «изволил принять несчастие в не малом соболезновании». Но при этом император был упрям, и даже гибель экспедиционного судна не могла его остановить. Конечный вердикт Петра был таков:

– На все воля Божья! А посему немедля готовить в предначертанное плавание новые суда!

Поразмыслив, Апраксин принял решение «Декронделивде» не менять, починив, а вместо затонувшего «Амстердам-Галлея» определить в экспедицию фрегат «Принц Евгениус».

Но «Принц» следовало «обшить шерстью». Коровьих шкур было полным-полно на адмиралтейских складах, но запрашивать их через Адмиралтейств-коллегию значило привлечь ненужное внимание к секретной экспедиции. Поэтому решили обойтись силами Ревельского порта и искать шкуры в ближайших эстляндских деревнях.

Между тем шло время. Вильстер нервничал, но ничего не мог поделать, так как прямой связи с Петром не имел, а мог обращаться лишь в походную канцелярию Апраксина. Более того, по условиям конспирации вице-адмирал не мог лишний раз покидать даже своей каюты на «Декронделивде», куда он перебрался после гибели предыдущего флагмана. Ну а генерал-адмирал российского флота Апраксин строго следовал старым петровским инструкциям и ситуацию не форсировал, надеясь, по старой русской привычке, что все как-нибудь рассосется само собой.

Тем временем в Ревельском порту начались работы по подъему и восстановлению «Амстердам-Галлея». В феврале 1724 года Вильстер получил наконец письмо от самого императора. Письмо было предельно лаконичным – отменить отправление судов до другого, более благоприятного времени. Если Петр к этому времени еще и тешил себя мечтой о посылке фрегатов в Индийский океан, то, видимо, уже ни на какой Мадагаскар, а прямиком в Индию. К этому времени Петр имел верные сведения, что пиратская колония на Мадагаскаре практически исчезла. Большинство морских разбойников порвали со своим беспокойным ремеслом и превратились в мирных жителей и торговцев, меньшинство отправилось искать лучшей доли в других морях.

Увы, но идея экспедиции на Мадагаскар сама собой сошла на нет. Впрочем, это совсем не значило, что император отставил мысль достичь южными морями еще более далекой Индии! Напротив, он еще более укрепился в этих планах!

Глава восьмая

В октябре 1724 года во время наводнения в Финском заливе Петр I лично бросился в холодную воду спасать тонущих солдат. Тонущих солдат он спас, но сам сильно застудился. При этом на все настойчивые просьбы императрицы и других о лечении Петр отмахивался:

– Я здоров и ничего мне не станется!

В доказательство этого император нарочито демонстрировал свою удаль. Так 21 ноября он первым в столице переехал по только что вставшему льду через Неву. Эта его выходка показалась настолько опасной, что начальник береговой стражи Ганс Юрген хотел даже арестовать нарушителя, но император проскакал мимо него на большой скорости и не обратил внимания на его угрозы. 20 декабря он участвовал в грандиозной попойке, устроенной по случаю избрания нового «князь-папы всепьянейшего собора», а январь 1725 года начал особенно бурно, отгуляв на свадьбе своего денщика Василия Поспелова и на двух ассамблеях – у графа Толстого и вице-адмирала Корнелия Крюйса.

В конце вечера, уединившись с Крюйсом, император предался своему любимому делу – рассуждениям о делах стратегических. Скинув рукой со стола недопитые фужеры, он раскатал морскую карту мира.

– Вот, Корнелий Иваныч! Сам знаешь, что к Черному морю турки нам прорваться пока не дали. Господство наше на Балтике тоже весьма шаткое – англичане или датчане в любую минуту могут перекрыть горловину выхода в океан Атлантический.

Так что для плаваний океанских остается нам лишь Дальний Восток. Ежели же существует пролив между Азией и Америкой, то российские суда могли бы через оный плавать к Индии и Китаю.

– Но есть ли пролив? – философски заметил старик Крюйс.

– То-то и оно! – вздохнул Петр. – Это я и хочу выяснить как можно скорее! Указания соответствующие мною уже дадены! А теперь поговорим о том, как нам южными морями достичь Индии.

Да, Петр отказался от идеи достичь Мадагаскара, но он не отказался от плавания в Индию. Еще в начале морской компании Балтийского флота в 1724 года император потребовал снова готовить несколько судов для возможного дальнего вояжа, а в январе 1725 года уже более конкретно вернулся к своей давней затее. Именно тогда Петр подписал указ шаутбенахту Дуфусу: «…Велеть Ревельской эскадры корабли «Девоншир», «Эсперанс», «Армонд», «Кронделивде» и «Амстердам-Галлей» обще с капитаном над портом и с морскими офицеры… экзаменовать, оные для посылки в дальние вояжи быть годны ль, и ежели оные требуют такой починки, то починять и со всем, как надлежит, исправить без всякого замедления, дабы апреля к 1‐му числу 725 года для вояжа были бы во всякой готовности».

Одновременно император замыслил еще одну экспедицию. Еще 23 декабря 1724 года он дал указание Адмиралтейств-коллегии снарядить на Камчатку экспедицию под начальством достойного морского офицера. Адмиралтейств-коллегия предложила во главе экспедиции поставить капитана 1-го ранга Витуса Беринга, поскольку он «в Ост-Индии был и обхождение знает». Император с кандидатурой Беринга согласился.

Обговорив с Крюйсом вопросы по двум будущим экспедициям. Петт отошел было от стола с расстеленной картой, но внезапно пошатнулся и зашелся в грудном кашле.

– Ваше величество, может, лекаря? – испуганно спросил вице-адмирал.

– Я сам лучше всякого лекаря в здоровье своем смыслю! – отмахнулся Петр.

На следующий день он почувствовал себя совсем плохо, но все еще бодрился, стараясь уверить окружающих, что происходящее с ним – это лишь небольшое недомогание. 6 января, в мороз, Петр промаршировал во главе Преображенского полка по берегу Невы, затем спустился на лед и полностью отстоял с непокрытой головой церковную службу по освящению проруби – иордани.

* * *

Вечером того же 6 января Петр собственноручно написал инструкцию для будущей Камчатской экспедиции:

«1. Надлежит на Камчатке или в другом там месте сделать один или два бота с палубами;

2. На оных ботах возле земли, которая идет на Норд и по чаянию (понеже оной конца не знают), кажется та земля часть Америки;

3. Для того искать, где оная сошлась с Америкою: и чтобы доехать до какого города европейских владений или ежели увидят какой корабль европейской, проведать от него, как оный куст называют и взять на письме и самим побывать на берегу и взять подлинную ведомость и, поставя на карту, приезжать сюды».

Тогда же был призван к императору и сам Витус Беринг, которого Петр проинструктировал и лично.

– Ежели найдешь пролив с Америкой и посетишь саму Америку, то разузнай там путь на Индию, чтобы мы, в долгий ящик не откладывая, снарядили туда свои суда, а затем и целый флот торговый на радость России и на зависть ее врагам.

– Все исполню, государь! – обещал капитан 1-го ранга.

Уже на следующий день император окончательно слег в постель. С 17 января у Петра начались страшные боли. Суетившиеся вокруг врачи что-то делали, но ни изменить, ни даже облегчить течение болезни были бессильны. Последние десять суток своей жизни если Петр и приходил в сознание, то страшно кричал, ибо мучения его были ужасны… Императрица Екатерина сидела у его постели, не покидая умирающего ни на минуту.

В краткие минуты облегчения Петр готовился к смерти и за последнюю неделю трижды причащался. Он велел выпустить из тюрьмы всех должников и покрыть их долги из своих сумм, приказал выпустить всех заключенных, кроме убийц и государственных преступников, и просил служить молебны о нем во всех церквах, не исключая и иноверческих храмов. При этом он не забывал спрашивать о делах в Персии и экспедиции Беринга. Мечта о далекой Индии не покидала императора и в последние дни его жизни…

24 января, исполняя волю Петра, из Петербурга выехал передовой отряд Камчатской экспедиции во главе с лейтенантом Алексеем Чириковым. Даже после смерти Петра никто не посмел отменить его указ, и предприятие Беринга состоялось, войдя в мировую историю как Первая Камчатская экспедиция. Что касается второго задуманного на 1725 год, еще более грандиозного мероприятия – плавания отряда судов в Индию южными морями, то, увы, ни инструкций, ни указа на сей счет Петр начертать уже не успел…

Российский император Петр I скончался 28 января 1725 года. В начале шестого утра он испустил последний вздох и супруга Екатерина Алексеевна закрыла ему глаза…

В тот же день она была провозглашена самодержицей всероссийской императрицей Екатериной I.

* * *

И в далеких болотах Гиляна, и в снегах сибирского бездорожья люди, посланные волей Петра, не за страх, а за совесть выполняли его предначертания, стремясь приблизить Россию к неведомому, но манящему Востоку. Известие о смерти Петра было воспринято офицерами и солдатами Низового корпуса с большой горестью. Все понимали, что отныне никто столь большой заботой их более окружать не будет. Известно, что любимец Петра генерал Матюшкин при известии о смерти императора «залился слезами, завыл страшно, упал без чувств и более суток не употреблял пищи».

Екатерина I, хотя и отправила войска на усиление Персидского корпуса (коль муж посылал, значит, надо!), но мечты Петра о походе в Индию были для нее чужды, да и зачем держать два десятка полков в далекой Персии, она не понимала.

– Ну, что там у нас в этом Гиляне? – изредка, со вздохом, спрашивала на своего соправителя светлейшего князя Меншикова.

– Положение наше там зело опасное, – отвечал тот. – Всю Персию завоевать, по малости сил, мы не можем, дай бог удержать имеемое. Податей никто не платит, так как все, почитай, разбежались. Посему любой гвоздь возим туда море из Астрахани, и выходит тот гвоздь паршивый по цене золотого.

– А кто у нас там за главного? Уж и не припомню, не Шипов ли?

– За главного там все еще Матюшкин, а Шипов начальствовал в Сальянах, но недавно богу душу отдал!

Императрица перекрестилась:

– А Матюшкин как, здоров ли, не хворает?

– Здоров, но уж больно по государю нашему убивается!

– Мы все здесь в печали, – томно вздохнула императрица и промокнула платочком сухие глаза, затем спросила: – Ну а что там персы-то, все озоруют?

Меншиков вздохнул. Все объяснять императрице он не стал, так как сие было бесполезно. А дела в Дагестане и на Гиляне и впрямь становились хуже день ото дня.

Уже в марте 1725 года члены только что образованного Верховного тайного совета объявили императрице Екатерине, что следует «искать способ выйти из персидских дел, однако с тем, чтобы турки не могли утвердиться в Персии». Екатерина не возражала…

Решение Верховного тайного совета и императрицы Екатерины значило, что на мечтах Петра о походе в Индию можно было поставить точку. Более того, новые персидские провинции высшие государственные мужи отныне считали обузой, от которой были бы не прочь избавиться. Отныне уход русской армии из Гиляна становился лишь вопросом времени, если, конечно, в высокой политике не произойдут крутые повороты…

* * *

В Дагестане и Гиляне известие о смерти грозного российского императора вызвало полный восторг местных беков и ханов. Еще вчера тихие и заискивающие, теперь они наглели с каждым днем, совершая нападения уже не только на торговые караваны и обозы, но и на военные отряды.

В результате этих непрерывных нападений русские батальоны отошли из Сальян и реки Куры в Баку, и теперь персы намеревались идти к городу, чтобы засесть у нефтяных источников и держать крепость в блокаде. Одновременно горцы угрожали вырезать русских и в Дербенте. Шамхал же, еще недавно клявшийся в верности Петру, теперь, вместе с казикумыкским ханом и каракайтагским уцмием, намеревался разорить Сулакскую линию. Казалось, что обстоятельства для русских просто безвыходные

После смерти Петра войсками в Гилянской провинции по-прежнему командовал генерал Михайла Матюшкин. Впрочем, после смерти Петра старый вояка замкнулся, утратив былую бодрость духа. Затянувшуюся хандру не могла унять даже обожаемая супруга Софья Дмитриевна. Чтобы хоть немного успокоить старика, императрица Екатерина послала ему в Баку голубую муаровую ленту со звездой Андрея Первозванного. Но и это особого впечатления на Матюшкина не произвело.

– На что мне теперича ордена, когда государя любезного не стало! – сказал генерал, вскрыв пакет засургученный, после чего снова слезами залился.

В 1726 году на смену умершему генералу Шипову был назначен уже известный нам бригадир Василий Яковлевич Левашев. По приезде Левашева Матюшкин сказал ему так:

– Ты уж, Яковлевич, сразу во все вникай и делами всеми занимайся, а я буду недуги лечить!

Первым делом Левашев распорядился снарядить карательные отряды, чтобы очистить от разбойников всю страну от Решта до Мосула и от Кескера до Астары. Карательные отряды разогнали несколько разбойных скопищ, достигли Лошомодана, затем загнали персиян в Фумин, взяли укрепление Сагман и овладели Кескером. Мятежные персы повсеместно разбежались, но едва солдаты ушли, как они тут же вернулись обратно. Разбитые в одном месте, они свободно перебегали в другие. Поэтому Левашеву приходилось иногда отбиваться от их шаек одновременно в нескольких районах, не имея возможности по-настоящему утвердиться ни в одном.

А тем временем, собрав 25‐тысячное войско, дагестанский правитель-шамхал Адиль-Гирей обрушился на сторожевой Аграханский редут, защищаемый полусотней солдат и сотней терских казаков. Казалось, что конная лавина сметет горсточку защитников. Но все обернулось иначе. Храбрый подполковник Маслов, что командовал редутом, не сплоховал. Обнажил он саблю, перекрестился, сказав:

– Грозен враг, да милостив Бог!

И велел палить по гарцующим вокруг редута кавказцам, пока пороху хватит, ну а кто на штурм полезет, колоть штыками.

Вскоре вся местность перед редутом была завалена трупами нападавших, а ближе к вечеру велел Маслов бить атаку и сам повел защитников редута на вылазку в штыки. Не ожидавшие такой дерзости горцы отпрянули от редута. А за ночь ханы успели между собой перессориться и чуть было не схватиться в шашки, поэтому утром еще вчера огромное войско расползлось по своим аулам.

Разъяренный Матюшкин немедленно приказал генерал-майору Кропотову идти в шамхальские владения, жечь и истреблять аулы и угонять скот.

– А шамхала-изменника Адиль-Гирея приведи ко мне на веревке! – велел грозно.

Старательный Кропотов в точности исполнил приказание и помогавшие шамхалу аулы спалил. А чтобы горцы усвоили урок, осенью экспедицию повторил полковник Еропкин, который разорил уже сами Тарки вместе с шамхальским дворцом, а самого шамхала загнал в дальние Дагестанские горы.

Следующей весной шамхал Адиль-Гирей явился с повинной, но прощения не получил, а был отправлен в далекие снега Мурмана, где тот и сгинул навеки.

А уставший Матюшкин же запросил себе смену:

– Не могу более в здешнем пекле торчать, чую, вот-вот удар апоплексический хватит! – жаловался он Левашеву с Кропотовым. – Повоевал я в Гиляне честно, пора и на покой заслуженный!

* * *

Замену главному командиру Низового корпуса искали недолго. Выбор пал на генерал-аншефа князя Василия Долгорукова, известного усмирением на Дону Булавинского бунта. Позднее, однако, Долгоруков подвергся опале Петра за участие к судьбе царевича Алексея. Заподозрив его в заговоре, Петр лишил Долгорукова всех чинов и знаков отличия, сослав в Казань на вечное жительство. Взойдя на престол, Екатерина I возвратила Долгорукову и Александровскую ленту, и чин генерал-аншефа, взамен же потребовала доказать преданность усердной службой.

Следует сказать, что в назначении Долгорукова в Гилян крылась серьезная интрига. Дело в том, что всесильный князь Меншиков откровенно ненавидел Долгорукова, так как тот некогда возглавлял комиссию по расследованию злоупотреблений царского любимца. Именно Меншиков и нашептал Екатерине отправить слишком много знавшего князя с глаз долой на весьма и весьма хлопотную должность. Долгорукову было тогда уже под семьдесят, для тех времен возраст более чем почтенный, впору дома на перинах дремать, а не в краях дальних армиями командовать. Но Долгорукову выбирать особо не приходилось. Впрочем, князь был человеком опытным, а потому сразу же потребовал для себя преференций. Императрице он заявил:

– Мой новый высокий статус обязует обладать соответствующим экипажем, «столом», а также возвращения всех моих конфискованных денег и вещей!

Увы, все деньги Долгорукова были уже давно и успешно потрачены на нужды Тайной канцелярии, а вотчины проданы.

Махнув ручкой, Екатерина распорядилась указанную Долгоруковым сумму выплатить, а также вернуть компенсацию за утраченные деревни.

Изначальное жалованье было положено Долгорукову в три тысячи рублей, но позднее, по его прошению, увеличено вдвое как «полномочному послу в иностранном государстве».

Помимо всего прочего, генерал взял с собой племянников – гвардейских прапорщиков Юрия и Ивана Долгоруковых, чтобы состояли при нем адъютантами и военному делу обучались.

Что касается императрицы, то делами в Прикаспии, как военными, так и политическими, она не интересовалась. Если ее там что-то волновало, то лишь каменная пирамида, сложенной солдатами у Тарков в 1722 году при участии ее и Петра.

– Ты, Василий Владимирович, как до Гиляна доберешься, сразу отпиши мне о том, цела ли наша с Петенькой пирамидка, которую мы в Тарках из каменьев-то складывали? – попросила Долгорукова на прощание Екатерина и в платочек прослезилась.

Из-за всех этих дел сборы Долгорукова изрядно затянулись, и он прибыл в Астрахань только в июне 1727 года. Принял там командование от больного Матюшкина и сразу закупил у местных татар тысячу лошадей для армии. В конце июля генерал-аншеф вышел в море и 10 августа, после двухнедельного плавания «за противным ветром», прибыл в крепость Святого Креста.

* * *

По приезде в Каспийский край весной 1726 года Долгоруков, как всякий уважающий себя новый командующий, счел первой обязанностью поближе ознакомиться со своими войсками. Начал сурово. Многих начальников и офицеров немедленно удалил из Гиляна как не понимающих характера местной войны, остальным же увеличил содержание, а войскам назначил двойные рационы. Твердое жалованье Долгоруков определил даже казакам, которого они ни прежде, ни после Долгорукова никогда более не получали. Казакам такое отношение пришлось по вкусу.

Состоянием дел во вверенных ему войсках Долгоруков остался недоволен. Остававшийся за начальника в Гиляне старик Кропотов делами не занимался, так как был болен и удручен потерей любимой жены, умершей в крепости Святого Креста. Кабинет-секретарю Алексею Макарову генерал-аншеф написал, что еще не видел столь «слабой команды» при «весьма слабом» командире.

Вместо старика Кропотова императрица в ноябре того же года подобрала замену в лице генерал-майора Артемия Загряжского, а Кропотов самовольно отбыл в Россию. Ревнивый Долгоруков счел поведение Кропотова «немалой обидой» и приказал астраханскому губернатору Волынскому вернуть Кропотова обратно. Но тот сказался тяжелобольным и пожаловался в Петербург. В конце концов от Кропотова не только отстали, но отправили на покой с чином генерал-поручика.

А Долгоруков продолжал реформировать вверенный ему корпус. Все пехотные батальоны Долгоруков свел в десять полков, дав им имена новых российских владений: Астрабадский, Бакинский, Дагестанский, Дербентский, Зинзилинский, Гирканский, Мизандронский, Рященский, Ширванский и Кескерский полки. Позднее к ним добавились привезенные из Астрахани полки Куринский и Тенгинский.

В январе 1727 года очередной караван судов, следовавший из Баку в Астрахань, попал в сильный шторм, потеряв несколько судов. Остальные были сильно повреждены. В результате в Гилян не удалось переправить пять новых полков. Раздосадованный Долгоруков потребовал строить строительства новых судов и указал на «оскудение немалое в морских офицерах и протчих служителях».

Назначенный к этому времени командующим Каспийским флотом капитан-командор Зиновий Мишуков сразу же занялся постройкой новых судов и починкой старых. К весне 1727 года деятельный Мишуков уже доложил Долгорукову, что готов вывести в море 78 судов разных классов. Тем не менее тот потребовал от Верховного тайного совета выделить деньги на постройку еще 30 шхерботов. Так как в Верховном совете клан Долгоруковых держал власть, с выделением денег никаких проблем не было.

Затем генерал-аншеф встретился с приехавшим из Шемахи генералом А.И. Румянцевым и его турецким коллегой, начавшими переговоры по определению новых границ между Россией и Высокой Портой в Закавказье. И к радости, удостоверился, что турки к миру «зело склонны».

Если по Петербургскому договору 1725 года России от Персии досталась лишь узкая полоса земли вдоль западного и южного берегов Каспия до Астрабада, то Высокая Порта отхватила себе почти все Закавказье, включая Картлию, Кахетию, Карабах, большую часть Ширвана, включая Шемаху и Азербайджан. Все это практически упало в руки турецкого султана само собой, как падает с куста в траву перезревший гранат. Но не начинать же из-за этого большую войну!

В Дербенте Долгоруков провел два месяца, а затем отправился наводить порядок в Решт, где встретился с картелинским царем Вахтангом и прибывшим от шаха начальником его личной охраны – корчибаши. Царь Вахтанг плакался о своих бедах и клял изгнавших его из Тифлиса турок. Корчибаши, заламывая руки, просил помощи в обуздании размножившихся по всей Персии разбойников.

Вахтангу Долгоруков вручил присланный из столицы орден Андрея Первозванного и передал письмо, в коем императрица заверяла его в своей «неотменной протекции» и обещала «всегда вашу светлость и высокую вашу фамилию в особливой нашей милости и защищении содержать». После этого переправил Вахтанга морем в Гилян.

В Реште Долгоруков задержался надолго. Проконтролировал перевозку войск и провианта. Суда флотилии привезли из Астрахани сразу пять новых полков: два в Гилян и три – на Куру. Названия новым полкам дали следующие: Ранокуцкий, Ленкоранский, Кергеруцкий, Астаринский и Аджаруцкий.

Таким образом, боевая мощь Низового корпуса была доведена до 17 пехотных полков – сила немалая! Там же, на Куре, по приказу Долгорукого, генерал-поручик фон Штаф начал немедленно строительство новой русской крепости – Екатеринбурга.

В 1727 году на Каспийском побережье, помимо пехоты, находилось и семь драгунских полков: Московский, Новгородский, Архангелогородский, Ростовский, Астраханский, Рязанский и Казанский.

При этом если пехотные полки были распределены по всем крепостям вдоль моря, то вся кавалерия была сосредоточена в крепости Святого Креста. Драгуны были ребятами бравыми, сам черт им не брат, а вот лошади у них были плохие из-за отсутствия хорошей травы. Приходилось кормить или никчемной соломой, или, наоборот, слишком дорогим пшеном. Но в целом у драгун жизнь была получше, чем в пехоте. Раз в два года драгунские полки по очереди выводились в Россию, причем отправлялись на зимние квартиры в Казань и Самару, в Пензу и Симбирск. Там можно было и отдохнуть от дел ратных, и с девицами погулять от души.

На первый взгляд все в Низовом корпусе пока складывалось неплохо. Но Долгоруков все равно был недоволен:

– Перед нами огромная страна, которую только предстоит завоевать, а потому надо просить хотя бы еще пару полков!

– Просить-то, конечно, можно, но кто солдат нам даст! – кашлянул в кулак состоявший при нем генерал-поручик Румянцев. – Этих, почитай, с кровью вырвали!

Так и оказалось. Несмотря на все придворные связи Долгорукова, в Петербурге сочли его просьбы чрезмерными. Решили так: регулярных войск более на Гилян не посылать, а посылать иррегулярных казаков, которые обходятся несравненно дешевле.

Поэтому на Кавказ были снова отправлены малороссийские казаки. Кроме этого, императрица Екатерина простила содержавшихся под арестом за грабежи донских старшин Ивана Краснощекова и Данилу Ефремова, послав их в Дагестан вместе с сотоварищами.

Таким образом, к 1727 году генерал-аншефу Долгорукому формально удалось осуществить мечту Петра о формировании в Гиляне полноценной армии для похода к пределам Индии. Увы, к моменту создания этой армии не стало ее верховного вождя и вести в индийские пределы с таким трудом собранные и подготовленные войска было просто некому…

* * *

Что и говорить, войск на Гиляне нагнали действительно много. Но теперь Долгорукого больше беспокоило уже не количество, а качество вверенных ему офицеров и солдат. Командиров частей, стоявших на Сулаке и в Дербенте, генерал-аншеф считал «безнадежными» и сожалел об отсутствии «достойных полковников». Он понимал, что служивые отнюдь не рвутся в далекие южные края и командование присылает в Низовой корпус далеко не лучшие кадры. Чего стоил один капитан Яшка Похвистьев, у которого внезапно на почве нескончаемого пьянства помутился разум, после чего оный Яшка начал на всех, что зверь, со шпагой бросаться. Когда же полковой командир Калюбакин хотел его усмирить, то Яшка Похвистьев его шпагой насмерть и приколол. Только тогда сумасшедшего буяна связали и отправили в Астрахань под арест. Но и там Похвистьев вывернулся и зарезал ножом караульного солдата, а когда его хватали, то выкрикивал непристойные слова в адрес власти. Тут уж за дело взялась Тайная канцелярия. Буйного капитана перевезли в кандалах в Петербург, где после всех разбирательств, признав невменяемым, отправили в соответствующее заведение. Начав разбираться с делом Похвистьева, Долгоруков быстро выяснил, что причиной пьянства и помешательства капитана стали тяготы гилянской жизни. Помимо «буйного Яшки» выявил он еще четверо «умом тронувшихся» – майора и трех капитанов.

Очень много народу просто умирало, причем как солдат, так и офицеров. Не обходила костлявая и генералитет. Буквально один за другим заболели и ушли в мир иной генерал-поручики фон Штаф и Шипов, несколько позднее скончался бригадир Штерншанц. А первый комендант Баку бригадир Иван Барятинский вернулся в Москву полным инвалидом. Своему благодетелю князю Меншикову Барятинский писал в отчаянии: «Жестоко стражду и едва по избе временем могу пройти».

В крепости Святой Крест и близлежащих городках прошла «моровая язва». Это подвигло казаков к попытке бегства на Кубань к изменникам-некрасовцам. Кроме того, жители постоянно подвергались нападению местных горцев, поэтому даже спали с саблями и ружьями в руках. Непривычный климат, болезни, нападения горцев были причиной огромной смертности среди местного населения. Служить в Святом Кресте желающих не было. Крепость давно стала символом смерти. В то время в Низовом корпусе так и говорили:

– Ехать в треклятый «Крест» – все равно что сразу ложиться под оный!

Зная обо всем об этом, добровольно ехать в Гилян никто не желал. Хотел было Долгоруков заполучить себе в помощники кавалериста генерал-майора Дугласа – служаку исправного и до службы охочего, но тот вдруг заартачился:

– Прошу меня покорнейше от похода персидского освободить, ибо я пехотой отродясь не командовал и от жары помутнение в голове имею.