Текст книги "Штука"

8

Я, все же, недооценил врага. Мой сытый и пьяный вечер был подпорчен: меня снова отправили в «одиночку».

Не знаю, в чем заключался смысл этого. Возможно, наблюдателям не понравились наши разговоры. Вполне искренние и правдивые, они могли показаться обменом шифрованной информацией. Кто их знает этих параноиков-контрразведчиков?

Но мне, действительно, очень хотелось обсудить необычный разговор с друзьями.

А теперь получалось следующее: я дал согласие сотрудничать, и теперь это будут использовать как аргумент в беседах с остальными. Конечно, я все им потом объясню…

Но почти наверняка меня выставят подлецом. Черт, это же обычная практика – «разделяй и влавствуй!» Перессорить нас, ослабить, кого взять на испуг, кому подсунуть «банку варенья и корзину печенья» – и все ради того, чтобы несчастные люди стали еще несчастнее.

Потому, что теперь даже их слезы перестанут принадлежать им. Их нальет в свой бокал и удовольствием выпьет обладатель большого лоснящегося брюха…

…Мне было вполне сносно постелено, но я не мог уснуть. Ворочался с бока на бок, пока, наконец, не решился.

Я поднял голову кверху – где-то там прятались равнодушные камеры и микрофоны.

– Полковник, мне нужно срочно поговорить с вами….

– Ну? Что у вас? – полковник был мрачен, глаза – красные, заспанные.

Ему явно не понравится, если окажется, что разбудили его по совершенно незначительному поводу. Поэтому стоило быть как можно убедительнее.

– Я сегодня встречался с вашим коллегой, – доверительно сказал я. – С Альбертом…

– Я знаю, – сказал, закуривая, полковник. – Дальше!

– Мне кажется… – я сделал многозначительную паузу. – Вас хотят кинуть.

Полковник равнодушно курил.

– Знаю, – сказал он. – Что еще?

Так… Приехали. Экий непрошибаемый тип! Все он знает.

Я чувствовал, что попал, как говорится, впросак. Лажа получается, господа хорошие. Казалось бы – идеальный вариант: поссорить две враждебные стороны, чтобы под шумок смыться…

А теперь самому придется выворачиваться из подставленной другому ловушки…

– Ну… Я думал – не знаете, – проговорил я. – И то, что Тихоня вами манипулирует – тоже знаете?

– Я – контрразведчик, – лениво сказал полковник, окутываясь едким дымом. – Я таких манипуляторов, знаешь, сколько скрутил… Пусть себе пока манипулирует. Главное, чтобы ты, дружок, в эти игры не лез. Я ведь вижу, что у тебя на уме…

Мне стало страшновато. Будто полковник действительно читал меня насквозь. Я знал, что это не так, что приемчик-то, как раз, рассчитан на слабаков. Но ощущение, все равно, не их приятных…

Но у этого непробиваемого человека обязательно должна быть слабинка. Ведь не только слабость – аннигиляция силы, но и наоборот…

– И все-таки, он вас кинет, – насуплено произнес я. – Да черт с вами – он ведь и родину продаст. Сам сказал, что будет продавать «продукт» любому, кто заплатит…

– Так… – деревянно произнес полковник, но я почувствовал, что нащупал «мягкое».

– Ведь вам не «по барабану» национальная безопасность? – сказал я. – А ему – все равно. Вы думаете – у вас все под контролем, а он «продукт» на Запад толкнет, или еще хуже. Представляете, если нам нашим же «продутом» – в затылок!

– А ты, парень, фантазер… – спокойно сказал полковник, но я уже заметил в его глазах некоторую отстраненную задумчивость.

Неужели – попал?

Даже в жадном до наживы и власти офицере нашлось место кусочку патриотизма. Или даже не знаю… О чем он подумал? Может, и не о Родине в целом – слишком уж это абстрактное понятие.

Но может у него семья? Мать, жена, дети, наконец! Даже негодяи любят своих детей, и более того – негодяи отчего-то особенно обожают собственное потомство.

И негодяй, мыслящий как контрразведчик, вполне может соотнести собственные интересы с интересами государства.

– Ладно, свободен! – недобро сказал полковник.

Похоже, что своей «ценной информацией» я принес ему лишнюю головную боль. Зато «супергерой» внутри меня прыгал от восторга, и эту ночь я спал счастливым сном победителя.

9

Мои смелые опыты над психологией полковника не прошли безнаказанно. С утра начались последствия.

За решеткой окна еще толком не рассвело, когда за мной явились двое. Надели наручники, про которые я уже и думать забыл, потащили куда-то по бетонному лабиринту.

Все эти переходы были настолько запутаны, что я не мог составить в голове более-менее достоверную топографию нашего «Алькальтраса». Поворот менялся длинным коридором, время от времени мимо проплывало окно – как правило, замазанное до середины белой краской.

Вскоре мы оказались в небольшом глухом помещении без окон, которое разительно отличалось ото всех, в которых уже довелось побывать. Наверное потому, что здесь хорошо поработали над отделкой. Вместо тошнотворной зеленой краски и грубой побелки – добротные пластиковые панели на стенах, матовый потолок, искусно скрытые источники света. И двери из полупрозрачного стекла, за которыми двигались неясные тени. Сразу вплыли ассоциации то ли с больницей, то ли с таинствами производства современной электроники.

Один из конвоиров подошел к такой двери, чиркнул рядом с ней пластиковой картой: на уровне ручки ненавязчиво мигал небольшой приборчик с прорезью. Щелкнул электронный замок, конвоир открыл дверь.

Я не ошибся в своих предположениях: здесь, похоже, была какая-то лаборатория. Кругом непонятные приборы, что-то мигало, пахло озоном, и в воздухе стоял тонкий гул из смеси множества звуков – от шума вентиляторов до какого-то отвратительного ультразвукового писка.

Меня усадили в металлическое, но довольно удобное кресло, сняли наручники, придвинули к столу с блестящей пластиковой поверхностью. Хотел было осмотреться по сторонам, но получил тычок в спину и услышал произнесенное сквозь зубы: «Не рыпайся!»

Я, разумеется, внял совету и уставился перед собой. Там, в некотором отдалении, у другого стола, стоял, роясь в бумагах, лысоватый мужчина в массивных очках в пластмассовой оправе и мятом синем халате. Взгляд его был уныл, фигура сутула. Похоже, мой приход не принес ему особой радости, и ему стоило определенных усилий взглянуть, наконец, в мою сторону.

– Э… Можете быть свободны… Э… Оставьте нас…

Я не сразу понял, что человек обращается к конвоирам – на них он также не смотрел.

– Нам приказано охранять его, – сообщил один из охранников.

– Охраняйте за дверью, – предложил человек в халате.

Охранник что-то пробубнил по своей связи, после чего загрохотали сапоги, снова щелкнул замок. Только теперь, когда мы остались одни, человек взглянул на меня – и нельзя сказать, что дружелюбно.

– Ну, что ж, приступим… – пробормотал он.

Поднял руку к висящей на кронштейне видеокамере. На той заморгал красный глазок.

– Меня Алексей зовут. Можно Леша, – сказал я, намериваясь вызвать к себе симпатию.

Просто мне стало не по себе от обстановки: с детства не люблю всякие кабинеты, хоть отдаленно смахивающие на стоматологические. Это смахивало – особенно креслом, в котором приходилось сидеть.

– Это как раз не важно… – задумчиво произнес человек. – Впрочем… Всеволод Рудольфович.

– Очень приятно, – сказал я.

– Вот и замечательно… – отозвался Всеволод Рудольфович.

Он подошел поближе и вдруг схватил меня за голову, приблизил свое бледное равнодушное лицо, посветил в глаз непонятно откуда взявшимся фонариком. Я просто оцепенел от неожиданности, из глаз потекли слезы.

– Прекрасно… – продолжил Всеволод Рудольфович. – Что ж, приступим…

Было немного неприятно, но в то же время интересно: к чему же собирается приступать этот странный человек?

– Надо полагать, вы научный сотрудник? – поинтересовался я.

– Надо полагать – да, – рассеянно ответил Всеволод Рудольфович. – Григорий!

Из-за железного шкафа показался еще один человек, тоже в халате. Как и первый «научный сотрудник» вид он имел крайне печальный, однако фигурой и лицом значительно отличался. Был он высокого роста, длинный, тощий, но при том обладал огромными плоскими ладонями и грубым лицом неандертальца, словно слепленным с плохой формы. Ни дать, ни взять – доктор Франкенштейн со своим жутким созданием.

Я невольно хихикнул.

– Настроение испытуемого ровное, пульс шестьдесят один, кровяное давление сто двадцать на семьдесят два… – пробубнил Всеволод Рудольфович.

Я несколько удивился: откуда такие сведения о моем самочувствии, но тут же заметил, что рукава у меня закатаны, запястья обхвачены пластиковыми обручами, а долговязый сотрудник ловко клеит к моим пальцам какие-то контакты. Видимо, он лаборант.

– Это что, «детектор лжи»? – поинтересовался я.

В общем, ничего удивительного в раком развитии событий не был. Это хотя бы не избиение в темной камере поочередно с окатыванием ледяной водой из ведра.

Всеволод Рудольфович лишь вежливо улыбнулся в ответ.

И поставил на стол знакомый предмет.

Метроном.

– Эксперимент сто четырнадцать, объект семь, испытуемый одиннадцать, – сообщил в воздух прямо перед собой Всеволод Рудольфович.

– Эй, что это вы делаете… – предостерегающе произнес я, и даже руку попытался поднять – но та была плотно прихвачена гибкими браслетами.

Рука «научного работника» приблизилась к метроному, оттянула в сторону маятник, отпустила. Метроном размеренно защелкал.

– У меня тут список вопросов, – сказал Всеволод Рудольфович. – На них надо правдиво ответить. Вам понятно?

– Конечно, – я пожал плечами. – Мне непонятна цель вашего эксперимента. Вы думаете, что эта вещица подавляет волю? Так она действует исключительно на слабаков.

– Слабак – понятие не научное, – желчно возразил Всеволод Рудольфович.

– Это верно, – сказал я. – Ну, задавайте свои вопросы.

– Хорошо… – Всеволод Рудольфович откашлялся. – Вы – агент иностранной разведки?

– Конечно, – говорю. – Диверсант со стажем. Имею награды, в том числе «Железный крест» с дубовыми листьями.

С удивлением наблюдаю, как лаборант тщательно записывает сказанное в большой журнал с пластиковой обложкой.

Идиоты…

– Каковы ваши задачи на территории Российской Федерации?

– Как всегда: подрыв мостов, отравление водопроводной воды, путем отправления естественной нужды в резервуары.

– Клан – это название террористическая организации?

– О, да! Только не «Клан», а «Клон». Мы хотим клонировать Ленина…

– Вы издеваетесь?

– Конечно. Мы издеваемся над военнопленными.

– Прекратите!

Всеволод Рудольфович обиженно пыхтел на другом конце стола. Он смотрел на компьютерный монитор – там прыгали какие-то цветные графики. Лаборант продолжал стенографировать с выражением унылой обреченности на длинном лице.

– Все эти вопросы мне уже задавали, – сказал я. – Что вы еще хотите услышать?

– Эксперимент закончен, – буркнул Всеволод Рудольфович. – Результат отрицательный. Приступаем к следующему. Объект пять…

В руке сотрудника показалась металлическая авторучка. Надо же – снова знакомый предмет.

– И что вы собираетесь делать? – насмешливо поинтересовался я

Но в следующий миг услышал щелчок – и меня окатила неприятная волна неуверенности и страха. Тут же отпустило.

Еще один щелчок – и стало ужасно тоскливо, захотелось вскочить и убежать отсюда. По-прежнему мешали браслеты.

Третий щелчок.

А ведь я совсем забыл про силу этих чувств. С удивлением и совершенно неуместным ощущением какой-то ностальгии я провалился в бездну тоски и жалости.

Сквозь собственные слезы и всхлипы услышал удовлетворенное:

– Эксперимент завершен. Результат положительный…

Очухался уже в соседнем помещении. Это был огромный светлый зал, заполненный людьми и сложными металлическими конструкциями. Даже не помню – добрался сюда своим ходом или меня притащили крепкие конвоиры, что сейчас топтались рядом.

Рядом стоял полковник наблюдая за мной иронично и снисходительно. Мстительная скотина…

«Отходняк», как и полагается, сопровождался некоторой эйфорией, и я поинтересовался с идиотской улыбкой:

– Что это было?

– Практические занятия, – пояснил полковник. – Мы не можем ждать, пока физики с химиками разберутся, как все устроено в ваших забавных штуковинах. Наша главная задача выяснить – как все работает. Не хочешь помогать подсказками – послужишь подопытным материалом…

– Спасибо! – тупо сказал я. – А здесь… Здесь – что?

– Здесь изучают Штуку, – сказал полковник. – Хочешь посмотреть?

Я кивнул. Мне помогли подняться. Чувствовал я себя на редкость легко, просто замечательно – так всегда после удара жалостью. Глядишь – и втянуться недолго…

Прошли по прорезиненному покрытию пола к металлической лестнице, поднялись по крутым ступенькам. На высоком мостике с перилами толпилось множество людей в синих халатах и таких же шапочках. Лица были глубокомысленны, но все-таки, наружу нет-нет – и пробивалось недоумение и растерянность. Казалось, все эти техники, инженеры и ученые просто не знали, что они здесь делают.

Металлическая эстакада окружала площадку, на которой во всей красе громоздилась Штука. Не знаю, что тут находилось до этого – наверное какой-нибудь хитроумный реактор холодного ядерного синтеза – но Штука в окружении высокотехнологичных приспособлений и жрецов науки смотрелась крайне эклектично и даже нелепо.

Я, конечно, не специалист, но и мне понятно: сколько не морщи лоб и не разлагай молекулы на атомы, а алгеброй гармонию не измеришь. Штука была из другого мира, и если для ее создания вообще применялась наука, то самая скандальная из них – алхимия.

Правильно, наверное, предполагает Затворник: древний Послушник действовал не столько знанием, сколько невероятным чутьем и верой – так, говорят, совершал свои открытия великий Тесла.

А тем временем, наш современный Тесла – Затворник, сновал между конструкциями, оживленно объясняя что-то коллегам из нормального мира. Судя по скептическим физиономиям, коллеги не особо-то верили его словам, отчего тот кипятился и срывался на нечленораздельные возгласы.

Здесь все понятно – Затворник в прямом и переносном смысле сорвался с цепи, никаких обязательств перед Кланом у него теперь нет, как скоро не станет и самого Клана. Он снова на воле, и ему очень хочется поделиться с понимающими людьми своими потрясающими открытиями.

Все-таки, эти ученые слишком далеки от народа. Сначала придумают водородную бомбу – а потом занимаются миротворчеством. И удивляются, отчего это народ плюет в их сторону…

– Хочу выразить тебе благодарность, Близнец, – сказал полковник.

– За что? – несколько подавленно спросил я.

– Это ведь ты разговорил его? – полковник кивнул в сторону Затейника. – Не спорь. Будем исходить из этого…

– Зачем? – тупо спросил я.

Внизу о чем-то громко заспорили, какой-то бородатый сотрудник тыкал пальцем в сверкающее Око и доказывал что-то, что называется, с пеной у рта.

– Затем, чтобы избавить тебя от необходимости общаться с Альбертом, – тихо, сквозь зубы, сказал полковник.

Вот это номер! Неужто подействовало? Вражеская коалиция дала трещину?!

– Я знаю, как ты важен для функционирования Штуки, – продолжил полковник. А потому не могу допустить, чтобы тебя использовали для…

Полковник замялся. Огляделся несколько затравленно, сверля взглядом проходящего мимо специалиста.

– Для шантажа? – подсказал я.

– Сообразительный парнишка, – сказал сквозь зубы полковник. – Ты это… Хм. Не ходи к нему. Если будет вызывать – меня предупреди вначале…

– Конечно, какие вопросы! – доверительно сказал я. Перегнулся через перила, глянул на чудовищный, будто вынырнувший из адской кузнецы, агрегат.

Специалисты теперь сгрудились вокруг Ока. Затворник говорил тихо, но его скрюченные пальцы дрожали от напряжения. Какими тайнами мироздания он делился с этими угрюмыми создателями оружия массового поражения?

В какой-то момент я ощутил на себе пристальный взгляд. Оглянулся. Полковник о чем-то говорил по мобильному телефону, на меня он даже не смотрел. В этом большом зале никому не было до меня дела. Все внимание т теперь было обращено к Оку: там из цветных искр формировалось что-то, вроде огромного зрачка.

Только я чувствовал, что чудовищный глаз внимательно смотрит на меня одного.

10

Не знаю, сколько времени прошло. Я просто не догадался считать дни или делать зарубки на стенах своей камеры. Наверное, не меньше месяца. Это очень странно: от меня ничего не требовали, но и не отпускали. Ей-богу, я всерьез начинал чувствовать себя деталью таинственного механизма. Все, что от меня теперь требовалось (наверняка, с подачи Тихони) – это хорошо себя чувствовать. Вовремя ложиться спать, жрать от пуза, находиться в хорошем расположении духа. Даже телевизор в камеру поставили. Да и если говорить серьезно – и не камера это вовсе, а вполне приличные апартаменты.

Мне позволено совершать прогулки, встречаться с друзьями – в специально отведенном и хорошо просматриваемом секторе. Даже во внутренний дворик корпуса выходить можно. Хотя и знаешь: за тобой неустанно следят равнодушные камеры.

Крот и Доходяга, казалось, смирились с ролью узников, стали унылы и обреченно спокойны. И только Хиляк оставался холодным, насмешливым, и взгляд его сохранил характерную едкость.

Мы сидели на лавке под маленьким квадратом синего неба, которое собиралось отгородить от нас наползающее облако. Хиляк прятал лицо под неизменной, как мир, шляпой. Правда стало казаться, что у той устало провисли поля. Хиляк курил, любуясь струями дыма и говорил:

– Затворника давно не видел. Как подменили человека: он теперь у местных ученых что-то вроде гуру…

– Докопался, наконец, до тайны Штуки? – предположил я.

Хиляк посмотрел на меня задумчиво, покачал головой:

– Это вряд ли. Не нужна им никакая тайна. Не берусь утверждать наверняка, но по-моему, они производство налаживают…

– Производство? – переспросил я.

– Ну, да. На поток ставят нашу жалость, сволочи… Не обратил внимания? Вчера к корпусу автоцистерну подогнали…

– Ты это серьезно? – пробормотал я. – Цистерна жалости?

– Думаю, это для отходов. Жижу сливать будут…

– Ну и скотина же, наш Затворник! – в сердцах я сплюнул. – Никак не ожидал от него…

– Ничего странного, – криво улыбнулся Хиляк. – Думаешь, он зря у нас на цепи сидел? Я его даже не осуждаю. Знаешь, что такое – жажда познания? Для ученого – это, как наркотик. Он бы и рад бы задуматься о последствиях, да только все эти открытия и ноу-хау для них – как стеклянные бусины для папуасов. Ты его по мордасам бить станешь – а он в ответ только и будет бормотать, как зомби: «Чистая наука, будущее человечества…» Плевать все они хотели на человечество. Мне иногда кажется, что ученые – вообще не так умны, как принято считать. Им новые идеи, как моча бьют в голову – вот они и суетятся…

– По-моему, ты преувеличиваешь, – возразил я.

– Может, и преувеличиваю, – не стал спорить Хиляк. – Только цистерна стоит у лабораторного корпуса, и наполняется жижей. Накопители теперь работают на Толстопуза и нашего доблестного полковника. А за этой стеной вместо безобидных точечников делают какие-нибудь дальнобойные установки, которые будут города в депрессию вгонять и деморализовывать армии. А кое-кто скоро станет лихо вертеть Контуром – да только не для того, чтобы старикам пенсию вовремя платили, а чтобы собственный миллион превратить в миллиард. А еще лучше – заварить хорошую такую бойню за мировое господство…

Посидели, помолчали. Взял у Хиляка сигарету, затянулся. Его речь как-то не прибавила мне оптимизма.

Зато заставила действовать.

– Вы шутите, Близнец? – Толстопуз смотрел на меня с удивлением и подозрительностью. – Зачем вам это надо?

– У меня уже крыша едет от безделья, – сказал я. – Не могу я круглые сутки жрать, спать и телевизор смотреть. Альберт, я действительно хочу работать. Неужели у вас нет какой-нибудь вакантной должности?

– Но ведь вы не специалист. По крайней мере – в этой области… – Толстопуз развел руками.

– А кто в этой области специалист – кроме Затворника? – поинтересовался я.

– И все-таки… – Толстопуз поводил мясистым пальцем по поверхности стола. – Не вижу в этом необходимости.

– А я вижу… – я начинал закипать, и это даже к лучшему – для пущей убедительности. – Вам говорили, что я – необходимый элемент в системе человек-Штука?

– Ну, это не доказано, – улыбнулся Толстопуз. – Это всего лишь предположение…

– Если я свихнусь или со мной еще что произойдет, и Штука пойдет вразнос, поздно будет размышлять – предположение, не предположение!.. Я серьезно говорю…

Похоже, этот аргумент произвел впечатление. По настоятельному совету полковника я давно не общался с Толстопузом. И, похоже, отношения между ними действительно стали напряженнее. Правда, особой пользы от этого я пока не видел…

– А что по этому поводу говорит полковник? – поинтересовался Толстопуз.

– Он категорически против. Поэтому я и пришел к вам.

Толстопуз отвернулся окну, недобро прищурился.

– Что ж, – медленно произнес он. – Раз он против… Я что-нибудь придумаю…

– И еще, – быстро сказал я. – Если ко мне решат кого-нибудь приставить – ну, для контроля, к примеру… Пусть это будет агент Рысь. Она мне дорога как память…