Текст книги "Рукопись, найденная в Сарагосе"

День двадцатый

Проведя все утро в ожидании людей, посланных вожаком в венту за бумагами Веласкеса, и охваченные невольным любопытством, мы всматривались в дорогу, по которой они должны были вернуться. Только сам Веласкес, найдя на склоне скалы отполированный дождями обломок сланца, с быстротой молнии покрывал его цифрами, иксами и игреками.

Написав множество чисел, он повернулся к нам и спросил, отчего это мы проявляем такое нетерпение. Мы отвечали, что причиной тому его бумаги, которые не прибывают. Он ответил, что это беспокойство о судьбе его бумаг служит лучшим доказательством нашего добросердечия и что, как только он окончательно завершит свои вычисления, он присоединится к нашей компании и станет терзаться нетерпением вместе с нами. После чего он завершил свои уравнения и спросил, чего мы ждем и почему не пускаемся в дальнейший путь.

– Но, сеньор геометр, дон Педро Веласкес, – возразил каббалист, – если ты сам никогда не проявлял нетерпения, то, должно быть, порою тебе представлялась возможность наблюдать это состояние у других?

– В самом деле, – ответил Веласкес, – я часто наблюдал нетерпение и всегда полагал, что это, по-видимому, пренеприятное чувство, возрастающее с каждой минутой, но так, что никогда нельзя точно обозначить законы этой прогрессии. Однако можно в общем сказать, что она остается в отношении, обратно пропорциональном силе инерции. Отсюда следует, что поскольку меня в два раза труднее взволновать, чем вас, то я только через час достигну одного градуса нетерпения, тогда как вы будете находиться уже во втором градусе. Рассуждение это применимо ко всем страстям, которые можно счесть побуждающими силами, иными словами – импульсами.

– Мне кажется, сеньор, – сказала Ревекка, – что ты в совершенстве знаешь пружины сердца человеческого и что геометрия является вернейшим путем к счастью.

– Эти поиски счастья, – ответил Веласкес, – по моему мнению, можно счесть как бы решением уравнения высшей степени. Ты, сеньора, знаешь последний член и знаешь, что он является произведением всех корней, но, прежде чем ты исчерпаешь делители, ты придешь к мнимым числам. А день между тем проходит в непрестанном наслаждении расчетами и подсчетами. Точно так же и с жизнью: приходишь также к числам мнимым, которые ты принимала за истинную величину, но тем временем ты жила и даже действовала. Действие же является всеобщим законом природы. В ней ничто не бездействует. Тебе кажется, что эта скала пребывает в покое, ибо грунт, на котором она лежит, оказывает на нее воздействие, значительно превосходящее ее давление на грунт, но, если бы ты, сеньора, могла подсунуть ногу под эту скалу, ты тотчас же убедилась бы в том, что утес этот находится в деятельном состоянии.

– Но чувство, именуемое любовью, – сказала Ревекка, – ужели и оно также может быть оценено путем исчисления? Так, например, уверяют, что нежная близость уменьшает любовь в мужчинах и в то же время увеличивает ее у женщин. Можешь ли ты, сеньор, объяснить мне это?

– Проблема, которую ты, сеньора, мне предлагаешь, – ответил Веласкес, – доказывает, что одна из двух любовей движется в возрастающей прогрессии, другая же – в умаляющейся. Следовательно, должно существовать и такое мгновение, когда возлюбленные будут любить друг друга с совершенно одинаковой силой. С этого момента проблема сия вступает в область приложения теорий de maximis et minimis[126]126
  О бесконечно больших и бесконечно малых (лат.).


[Закрыть], и ее можно изобразить в виде кривой линии. Я придумал необыкновенно изящное решение для всех проблем этого типа. Допустим, например, что икс…

Именно тогда, когда Веласкес дошел до этого места в своем анализе, мы заметили на`рочных, возвращающихся из венты, которые привезли бумаги. Веласкес взял их, просмотрел со вниманием и сказал:

– Я получил все мои бумаги, за исключением одной, которая, правда, не слишком мне нужна, но которая чрезвычайно занимала меня в ту самую ночь, что завершилась под виселицей. Но это не важно, я не хочу вас задерживать.

Мы пустились в путь и провели в движении бо`льшую часть дня. Когда мы остановились на отдых, общество собралось в шатре вожака и после ужина просило его, чтобы он благоволил продолжать рассказ о своих приключениях, что он и сделал в следующих словах:

Продолжение истории цыганского вожака

Вы оставили меня с препротивным вице-королем, который рассказывал о размерах своего состояния.

– Я отлично помню, – сказал Веласкес, – состояние это равнялось шестидесяти миллионам двадцати пяти тысячам ста шестидесяти одному пиастру.

– Именно так, – ответил цыган, после чего продолжал так:

– Если вице-король напугал меня в первый миг нашей встречи, то я испугался еще больше, когда он сказал мне, что на теле его наколота иглой татуировка, изображающая змею, которая шестнадцать раз обвивает его тело и завершается на большом пальце левой ноги. Я пропускал мимо ушей все то, что он мне говорил о своем состоянии, зато тетка Торрес, собравшись с духом, сказала:

– Состояние твое, сиятельный сеньор, конечно, велико, но ведь и доходы этой вот юной особы должны быть немалыми.

– Граф Ровельяс, – возразил вице-король, – расточительностью своею привел в ощутительное расстройство свои денежные дела, и, хотя я взял на себя все расходы по ведению процесса, я смог вырвать всего только шестнадцать плантаций в Гаване, двадцать две акции серебряных копей в Санлукаре, двенадцать – в Филиппинской компании, пятьдесят шесть – в Асиенто и некоторые другие мелкие ценные бумаги. Итак, вся сумма составляет всего только что-то около двадцати семи миллионов пиастров.

Тут вице-король позвал своего секретаря, велел ему принести шкатулку из индийского дерева и, преклонив одно колено, произнес:

– Дочь пленительной матери, которую я не перестал и доселе боготворить, благоволи принять плод тринадцатилетних трудов и усилий, ибо именно столько времени понадобилось мне для того, чтобы вырвать это имущество из рук твоей алчной родни.

Сперва я хотел принять шкатулку с улыбкой благодарности, но мысль, что у моих ног преклонил колени человек, размозживший столько индейских голов, да к тому же еще и то, что мне стыдно было играть роль, противоположную моему полу, и, наконец, не знаю уже сам, какое замешательство было причиной тому, что я едва не лишился чувств. Но тетка Торрес, отвагу которой удивительным образом укрепили эти двадцать семь миллионов пиастров, заключила меня в объятия и, хватая шкатулку с, быть может, несколько чрезмерно неудержимой алчностью, сказала вице-королю:

– Сиятельный сеньор, эта молодая особа никогда не видела перед собой коленопреклоненного мужчины. Позволь ей удалиться в свои покои.

Вице-король поцеловал мне руку, а затем весьма учтиво проводил меня в мои покои. Когда мы остались одни, то заперли двери на два засова, и тут только тетка Торрес предалась восторгам высочайшей радости, троекратно лобызая шкатулку и благодаря Небо за то, что оно обеспечило Эльвире не только достойную, но и великолепную судьбу.

Вскоре затем в наши двери постучались, и вошел секретарь вице-короля вместе с судейским чиновником. Они сняли копии с бумаг, находящихся в шкатулке, и потребовали от тетки Торрес свидетельства, что она эти бумаги получила. Что же касается меня, то они прибавили, что, так как я несовершеннолетняя, подпись моя не нужна вовсе.

Мы снова заперлись, и я сказал обеим теткам:

– И в самом деле, судьба Эльвиры уже обеспечена, но нужно еще подумать, как ввести фальшивую барышню Ровельяс в обитель театинцев и где искать настоящую барышню Ровельяс.

Едва я произнес эти слова, как обе дамы начали горько сетовать. Тетке Даланосе казалось, что она уже видит меня в руках палачей, а госпожа де Торрес трепетала за судьбу своего сына и племянницы, вспоминая об опасностях, которые угрожали бедным детям, блуждающим без приюта и помощи. Все мы в глубокой печали разошлись на покой. Я долго размышлял, каким образом выйти из затруднения; я мог убежать, но вице-король тотчас же выслал бы за мной погоню. Я заснул, не найдя никакого средства, а между тем до Бургоса оставалось всего полдня пути. Положение мое становилось все более затруднительным; однако на следующее утро мне пришлось сесть в лектику. Вице-король гарцевал у дверец моего бесколесного экипажа, смягчая привычную суровость своих черт самыми нежными улыбками, при виде коих кровь застывала у меня в жилах. Так мы прибыли к роднику, где застали трапезу, приготовленную для нас обывателями Бургоса.

Вице-король помог мне сойти, но, вместо того чтобы направиться со мною к месту, где был накрыт стол, отделился от прочего общества, усадил меня в тени и, сев рядом, сказал:

– Пленительная Эльвира, чем больше я имею счастья приближаться к тебе, тем более убеждаюсь, что Небо предназначило тебя, чтобы украсить вечер бурной жизни, посвященной благу отечества и славе моего короля. Я обеспечил Испании обладание Филиппинским архипелагом, открыл половину Новой Мексики и принудил к повиновению мятежные племена инков. Всегда я боролся только за жизнь: с волнами океана, изменчивостью климата, ядовитыми испарениями открытых мною копей. И кто же вознаградит меня за утрату прекраснейших лет моей жизни? Я мог посвятить их отдыху, сладостным восторгам дружбы или чувствам, что были бы еще приятней во сто крат. Но, при всем могуществе короля Испании и Индии, что же он может сделать, дабы вознаградить меня? Награда сия покоится в твоих руках, несравненная Эльвира. Если я соединю свою судьбу с твоей, мне ничего не останется желать. Проводя дни свои только в узнавании новых сторон твоей прекрасной души, я буду счастлив каждой твоей улыбкой и преисполнен радости от самых малых доказательств привязанности, какие ты соизволишь мне даровать. Картина этого мирного будущего, которое наступит после бурь, испытанных мною в жизни, так меня пленяет, что я этой ночью решил как только возможно ускорить блаженный миг нашего соединения. Теперь я покидаю тебя, прекрасная Эльвира; полечу в Бургос, где ты сможешь убедиться в благих последствиях моей поспешности.

Сказав это, вице-король пал на одно колено, поцеловал мне руку, вскочил на коня и умчался в Бургос. Не нужно описывать вам состояние, в котором я находился. Я ожидал пренеприятнейших событий, которые, все как одно, завершались немилосердной поркой во дворе обители отцов-театинцев. Я пошел к двум тетушкам, которые как раз подкрепляли свои силы; хотел рассказать им о новых излияниях вице-короля, но усилия мои были тщетны. Неутомимый дворецкий торопил меня занять место в лектике; мне пришлось повиноваться.

Прибыв к воротам Бургоса, мы встретили пажа, посланника будущего моего супруга; паж сообщил, что нас ждут во дворце архиепископа. Холодный пот, который выступил у меня на лбу, убедил меня, что я еще жив, ибо страх и ужас погрузили меня в такое состояние совершеннейшего бессилия, что, только представ перед архиепископом, я пришел в себя. Прелат этот восседал в кресле напротив вице-короля. Духовенство занимало стулья пониже; наиболее знатные и почтенные жители Бургоса поместились близ вице-короля, а в глубине комнаты я заметил алтарь, приготовленный для обряда бракосочетания. Архиепископ поднялся, благословил меня и запечатлел поцелуй у меня на лбу.

Обуреваемый множеством разноречивых чувств, измученный и истерзанный ими, я пал к ногам архиепископа и вдруг, как будто в некоем озарении, с неведомо откуда взявшимся присутствием духа, воскликнул:

– Ваше преосвященство, сжальтесь надо мною, я хочу быть монахиней, да-да, я хочу стать монахиней!

После этого признания, которое достигло слуха всех собравшихся, я счел за благо упасть в обморок. Поднявшись, я вновь упал в объятия обеих теток, которые и сами едва держались на ногах. Чуть приоткрыв глаза, я увидел, что архиепископ в позе, исполненной почтения, стоит перед вице-королем и как будто ожидает его решения.

Вице-король попросил архиепископа, чтобы тот занял свое место и дал ему время на размышление. Архиепископ сел, и тогда я обратил внимание на лицо моего знатного поклонника: оно было суровее, чем когда-либо, и, более того, приобрело выражение, способное устрашить и отважнейших. Некоторое время он казался погруженным в размышления; затем, гордо надев шляпу, молвил:

– Инкогнито мое окончено: я – вице-король Мексики; пусть архиепископ соизволит остаться на своем месте.

Все почтительно встали, вице-король же так продолжал свою речь:

– Сегодня как раз исполнилось четырнадцать лет с тех пор, как подлые клеветники распространили слух, будто я – отец этой юной особы. Я не мог никаким способом вынудить их замолчать иначе, чем поклявшись, что, когда она достигнет совершеннолетия, я возьму ее в жены. В то время как она возрастала в прелестях и добродетелях, король, благоволя ко мне за мои заслуги, возвышал меня в чинах и наконец удостоил звания, которое приближает к трону. Наступило время исполнения моего обета; я просил у короля дозволения вернуться в отечество для бракосочетания, и Совет Индий ответил утвердительно, но с условием, что я только до момента венчания буду исполнять обязанности вице-короля. Одновременно мне разрешили приближаться к Мадриду не более чем на пятьдесят миль. Я без труда понял, что мне надлежит отречься либо от женитьбы, либо от монаршего благоволения, но я поклялся свято – и был не вправе отступиться от своих слов. Когда я узрел пленительную Эльвиру, мне показалось, что Небо хочет свести меня со стези почестей и даровать мне новое счастье мирных домашних наслаждений, но так как это ревнивое Небо призывает к себе душу, которой свет недостоин, то я и отдаю ее тебе, ваше преосвященство: прикажи отвезти ее в обитель монахинь ордена салезианок[127]127
  Орден салезианок – поныне существующий монашеский орден, основанный в 1610 г. епископом женевским св. Франсуа Салезием (1567–1622) и св. Жанной Франсуазой де Шантань.


[Закрыть], где она пусть тотчас же станет послушницей. Я клянусь не иметь никогда другой жены и сдержу свою клятву: я напишу королю и попрошу его разрешить мне прибыть в Мадрид.

С этими словами противный вице-король, сняв шляпу, приветствовал присутствующих; строго глядя, он надвинул ее вновь на глаза и сел в карету, сопровождаемый архиепископом, чиновниками, духовенством и всей своей свитой. Мы остались одни в зале, кроме нескольких служек, которые разбирали алтарь. Тогда я втащил обеих теток в смежную комнату и подскочил к окну в надежде, что найду какой-нибудь способ спастись бегством и избежать отправления в монастырь.

Окно выходило в просторный двор с фонтаном посредине. Я увидел двух мальчиков, которые утоляли жажду. Я узнал на одном из них платье, которое отдал Эльвире, и сразу же узнал и ее. Другим мальчиком был Лонсето. Я закричал от радости. В нашей комнате было четыре двери: первые, которые я открыл, выходили на лестницу, ведущую во двор, где обретались наши беглецы. Я со всех ног побежал к ним, и тетка Торрес чуть не умерла от радости, обнимая своих детей.

В этот миг мы услышали голос архиепископа, который, проводив вице-короля, возвратился, чтобы приказать отправить меня в обитель ордена салезианок. Мне едва хватило времени, чтобы броситься к дверям и запереть их на ключ. Тетка моя закричала, что молодая особа вновь лишилась чувств и не может никого видеть. Мы поспешно обменялись платьем, Эльвире завязали голову, как если бы она ранила ее, падая, и прикрыли ей таким образом почти все лицо, чтобы ее труднее было узнать.

Когда все уже было готово, я ускользнул вместе с Лонсето, и дверь отперли. Архиепископ уже ушел, но оставил своего викария, который проводил Эльвиру и госпожу де Торрес в монастырь. Тетушка Даланоса отправилась в трактир «Лас-Росас», где назначила мне свидание и сняла удобное жилье. Неделю мы наслаждались счастливым и благополучным завершением этой истории и смеялись над тем, какой ужас она в нас вселила. Лонсето, который перестал уже изображать погонщика мулов, жил вместе с нами под своим собственным именем сына госпожи де Торрес.

Тетка моя несколько раз ходила к Эльвире в обитель ордена салезианок. Было решено, что Эльвира сперва проявит непреодолимое желание остаться монахиней, но что, однако, пыл этот постепенно будет остывать и что наконец она покинет монастырь и тогда обратится в Рим за дозволением на брак со своим двоюродным братом.

Вскоре мы узнали, что вице-король прибыл в Мадрид, где был принят с великими почестями. Король соблаговолил даже разрешить ему перевести свое состояние и титулы на имя племянника, сына той самой сестры, которую он некогда привез в Виллаку. Вскоре после этого вице-король отбыл в Америку.

Что до меня, то события этого необыкновенного странствия еще более увеличили мою легкомысленную склонность к бродяжничеству. С отвращением я думал о минуте, когда меня запрут в монастыре отцов-театинцев, но дядя моей тетушки желал этого; нужно было, после всех оттяжек, какие я только сумел придумать, безропотно покориться судьбе.

Когда цыганский вожак досказывал эти слова, один из его подчиненных пришел отдать ему отчет о делах, совершенных за день. Каждый из нас сделал свои замечания о столь удивительном приключении; но каббалист обещал нам гораздо более занятные вещи, которые мы должны будем услышать от вечного странника Агасфера, и поручился, что завтра мы непременно увидим эту необыкновенную личность.

День двадцать первый

Мы тронулись в путь, каббалист же, который в этот день обещал нам вечного странника Агасфера, не мог сдержать своего нетерпения. Наконец мы увидели на отдаленной вершине человека, который шел с необыкновенной поспешностью, вовсе не разбирая дороги.

– Вот он, вот он! – закричал Узеда. – Ах, лентяй, ах, негодник! Целых восемь дней тащился сюда из Африки!

Миг спустя Агасфер был в нескольких десятках шагов от нас. Еще с этого расстояния каббалист изо всей силы крикнул ему:

– Ну как?.. Имею ли я еще право на дочерей Соломоновых?

– Никоим образом, – возразил Агасфер, – ты утратил не только всякое право на них, но даже всю власть, какой ты обладал над духами выше двадцать второй степени. Надеюсь также, что вскоре ты лишишься и той власти надо мной, которой ты коварно достиг.

Каббалист на минуту задумался, после чего произнес:

– Тем лучше, я пойду по стопам своей сестры. Как-нибудь в другой раз поговорим об этом подробнее, а пока, уважаемый странник, я приказываю тебе идти между мулами этого молодого человека и его товарища, о котором история геометрии когда-нибудь с гордостью будет упоминать. Расскажи им о жизни своей, но правдиво и ясно!

Вечный странник Агасфер сначала пытался противиться, но каббалист сказал ему нечто невнятное, и несчастный бродяга так начал свою речь:

История вечного странника Агасфера

Семейство мое принадлежит к числу тех, которые служили первосвященнику Анании[128]128
  Первосвященник Анания IV – верховный жрец иерусалимского храма, переселившийся в середине II в. до н. э. с группой своих единомышленников в Нижний Египет и обосновавшийся там вблизи Гелиополиса, северо-восточнее Каира, ставшего впоследствии римской колонией.


[Закрыть] и с дозволения Птолемея Филометора[129]129
  Птолемей Филометор – царь Египта (181–146 до н. э.).


[Закрыть] воздвигли храм в Нижнем Египте. Деда моего звали Гискиас. Когда прославленная Клеопатра[130]130
  Клеопатра (69–30 до н. э.) – последняя царица Египта (51–30 до н. э.) из династии Птолемеев. В ходе династической борьбы с братомсоправителем Птолемеем Дионисом была изгнана из Египта, а затем провозглашена царицей в 47 г. до н. э. Цезарем. После разгрома Октавианом Августом египетского флота и бегства его в битве при Акциуме (31 до н. э.) покончила с собой.


[Закрыть] сочеталась браком с братом своим Птолемеем Дионисом, Гискиас поступил к ней на службу в качестве придворного ювелира; кроме того, ему было доверено приобретение для нужд двора дорогих материй и нарядов, а также должность главного распорядителя придворных празднеств. Одним словом, могу вас уверить, что дед мой был значительной персоной при александрийском дворе. Я говорю это не ради хвастовства, ибо к чему мне оно? Вот уже семнадцать веков – ба, даже больше! – прошло с тех пор, как я его утратил, ибо дед мой умер на сорок первом году царствования Августа[131]131
  Октавиан Август (63 до н. э. – 14 н. э.) – первый римский император, родственник Цезаря, усыновленный им. При нем был завершен длительный период гражданских войн и установлен политический строй, получивший название принципата, при котором республиканские учреждения сохранились лишь формально, а вся полнота власти принадлежала принцепсу, впоследствии императору.


[Закрыть]. Я был тогда слишком молод и едва его помню, но некий Деллий часто мне рассказывал об этих событиях.

Тут Веласкес прервал Агасфера, спрашивая, не тот ли это Деллий, музыкант Клеопатры, о котором нередко упоминают Флавий[132]132
  Флавий – Иосиф Флавий (ок. 37 – ок. 100) – еврейский историк и военачальник. Участвовал в Иудейской войне (66–73), которую впоследствии описал в труде «Иудейская война». Им написаны и другие произведения.


[Закрыть] и Плутарх[133]133
  Плутарх (ок. 46–126) – древнегреческий писатель. Занимал ряд административных должностей. Прославился своими «Сравнительными жизнеописаниями», в которых даются параллельные биографии выдающихся греческих и римских деятелей (по 23 г.). «Жизнеописания» содержат большой материал, который использовали многие позднейшие писатели, в частности Шекспир. Имя Плутарха стало нарицательным для обозначения собраний биографий (например, «Новый Плутарх» Йозефа Хормайера).


[Закрыть].

Вечный странник Агасфер дал утвердительный ответ, после чего продолжал:

– Птолемей, который не мог иметь детей от своей сестры, заподозрил ее в бесплодии и отказался от нее после трех лет супружества. Клеопатра выехала в одну из гаваней на Красном море. Дед мой сопровождал ее в этом изгнании, и тогда-то он и приобрел для своей госпожи те две знаменитые жемчужины[134]134
  …те две знаменитые жемчужины… – Речь идет о жемчужинах, которые Клеопатра, по преданию, растворила в уксусе и выпила в честь Антония во время одного из пиршеств.


[Закрыть], из коих одну она растворила и проглотила на пиру, устроенном в ее честь Антонием.

А между тем гражданская война вспыхнула во всех провинциях Римской империи. Помпей укрылся у Птолемея Диониса, который приказал его обезглавить. Измена эта, долженствующая обеспечить ему благоволение Цезаря, имела совершенно обратные следствия. Цезарь стремился вернуть венец Клеопатре. Жители Александрии поднялись[135]135
  Жители Александрии поднялись… – Речь идет об осаде Александрии, в которой тогда находились Цезарь и Клеопатра.


[Закрыть] на защиту своего царя с упорством, которому мы видим мало примеров в истории; но когда, по несчастной случайности, монарх этот утонул, ничто уже не мешало удовлетворению властолюбия Клеопатры. Царица испытывала к Цезарю чувство безграничной признательности.

Цезарь, прежде чем покинуть Египет, повелел Клеопатре выйти замуж за младшего Птолемея[136]136
  Птолемей Младший (59–44 до н. э.) – брат, а впоследствии супруг Клеопатры, убитый по ее приказанию (ср. прим. 3).


[Закрыть], который был ее братом и деверем в одно и то же время, как младший брат Птолемея Диониса, первого ее супруга. Князю этому было тогда только одиннадцать лет. Клеопатра ожидала ребенка, и дитя ее назвали Цезарионом[137]137
  Цезарион – сын Цезаря и Клеопатры; был убит по приказанию Октавиана Августа.


[Закрыть], во избежание каких бы то ни было сомнений относительно его происхождения.

Дед мой, которому тогда было двадцать пять лет, решил вступить в брак. Для еврея это было, пожалуй, несколько поздно, но он испытывал непреодолимое отвращение к браку с женщиной родом из Александрии, и вовсе не потому, что иерусалимские евреи считали нас отщепенцами, но потому, что, по нашему мнению, на земле должно было существовать только одно святилище.

Сообщество наше считало, что наш египетский храм, основанный Ананией, так же как некогда самаритянский, станет причиной ренегатства, которого евреи страшились как неотвратимого поражения и всеобщей гибели. Такие благочестивые побуждения, а также неприятный привкус, свойственный любым придворным званиям, послужили причиной тому, что дед мой решил перебраться в священный город[138]138
  Священный город – т. е. Иерусалим.


[Закрыть] и взять жену там. В это самое время иерусалимский еврей по имени Гиллель прибыл вместе со всем семейством в Александрию. Дочь его, Мелея, приглянулась моему деду, и свадьба была сыграна с необычайным блеском: Клеопатра и ее юный супруг почтили ее своим присутствием.

Спустя несколько дней царица повелела призвать моего деда и сказала ему:

– Я только что узнала, мой друг, что Цезарь провозглашен пожизненным диктатором[139]139
  …Цезарь провозглашен пожизненным диктатором. – Хотя формально республика по окончании гражданской войны продолжала существовать, Цезарь стал носителем «империя», т. е. высшей военной власти, что ознаменовало превращение Римской республики в монархию.


[Закрыть]. Судьба вознесла этого повелителя триумфаторов на ступень, на которую доселе не ставила никого. Не выдерживают с ним сравнения ни Бел[140]140
  Бел – как утверждает в своей хронике историк Талл из Милета (I в.), легендарный основатель Ассирийского царства.


[Закрыть], ни Сезострис[141]141
  Сезострис (Сенусерт III) – фараон Древнего Египта (Среднее царство). Имя этого легендарного фараона – властителя полумира – было окружено различными легендами.


[Закрыть], ни Кир[142]142
  Кир Старший (ок. 558–529 до н. э.) – древнеперсидский царь, основатель династии Ахеменидов.


[Закрыть], ни даже Александр Великий. Я горжусь, что он – отец моего маленького Цезариона. Ребенку этому скоро исполнится четыре года, и я хочу, чтобы Цезарь увидел его и обнял. Я решила через два месяца отправиться в Рим. Ты понимаешь, что я хочу устроить въезд, достойный царицы Египта. Последний из моих невольников должен быть одет в золотистые одеяния, вся же моя утварь должна быть отлита из благородного металла и усеяна дорогими каменьями. Для меня ты велишь сшить платье из легчайших индийских тканей, к наряду же я не хочу иных драгоценностей, кроме жемчужин. Возьми все мои ценности, все золото, находящееся в моих дворцах; сверх того, казначей мой отсчитает тебе сто тысяч талантов золота[143]143
  Талант золота – наиболее крупная античная денежно-вещевая единица.


[Закрыть]. Это – цена двух провинций, которые я продала царю арабов; возвратившись из Рима, я сумею их отобрать у него.

А теперь иди и помни: чтобы через два месяца все было готово.

Клеопатре было тогда двадцать пять лет. Пятнадцатилетний брат ее, за которого она вышла замуж четыре года назад, любил ее с невыразимой страстностью. Узнав, что она уезжает, он предался жесточайшему отчаянию; когда же юный Птолемей простился с царицей и узрел ее удаляющийся корабль, он впал в такую скорбь, что опасались за его жизнь.

Спустя три недели Клеопатра сошла на берег в порту Остии. Она застала там уже великолепные ладьи, которые волоком потянули по Тибру, и можно сказать, что она с триумфом въехала в тот самый город, куда другие цари входили впряженные в колесницы римских военачальников[144]144
  …впряженные в колесницу римских военачальников. – Существовал обычай, согласно которому колесницу победителя-триумфатора при торжественном въезде в Рим везли побежденные.


[Закрыть]. Цезарь, выделяясь среди всех людей как строгостью нравов, так и величием духа, принял Клеопатру с необычайной учтивостью, однако не столь нежно, как на это надеялась царица; Клеопатра, со своей стороны побуждаемая больше гордыней, чем любовью, мало обращала внимания на это равнодушие и решила поближе узнать Рим.

Одаренная редкостной проницательностью, она вскоре поняла, какая опасность грозила диктатору. Она говорила ему о своих предчувствиях, но сердцу героя чуждо было чувство страха. Клеопатра, видя, что Цезарь не обращает внимания на ее предостережения, вознамерилась извлечь из них по мере возможности наибольшую пользу для себя. Она была убеждена, что Цезарь падет жертвой какого-нибудь заговора и что римский мир распадется тогда на две партии.

Первую из них, друзей свободы, явно возглавлял старый Цицерон, надутый софист и лжеумствователь, который полагал, что если он произносит шумные речи перед людьми, то творит великие дела, и он вздыхал по мирному житью в своей тускуланской вилле[145]145
  …в своей тускуланской вилле… – В Тускулануме находились виллы многих богатых римлян, в том числе и Цицерона. Во времена борьбы Помпея и Цезаря Цицерон удалился на свою виллу и занимался литературными трудами. Один из них – «Тускуланские беседы» – назван по имени этой виллы.


[Закрыть], но не собирался отказываться от влияния, связанного с положением предводителя партии. Люди эти стремились достичь какой-то великой цели, но не видели, с чего начать, ибо совершенно не знали света.

Другая партия, друзья Цезаря, составленная из храбрых воинов, откровенно вкушающих радости жизни, удовлетворяла свои страсти, играя страстями своих сограждан. Клеопатра недолго раздумывала, кого выбрать: она расставила силки своих женских чар на Антония[146]146
  Антоний Марк (83–30 до н. э.) – римский политический деятель и полководец. После убийства Цезаря стремился стать его преемником. В борьбе за власть с Октавианом потерпел поражение в битве при Акциуме (31 до н. э.) и покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть] и презрела Цицерона, который никогда не мог ей этого простить, как вы можете легко убедиться из посланий, написанных им тогда другу своему Аттику[147]147
  Аттик Тит Помпоний (ок. 109–32 до н. э.). Долгое время жил в Афинах, где с ним познакомился и подружился Цицерон. Известно большое количество писем последнего к Аттику, посвященных самым разнообразным вопросам.


[Закрыть].

Царица, нимало не интересуясь разрешением загадки, скрытые пружины коей давно уже распознала, поспешила вернуться в Александрию, где молодой супруг принял ее со всем восторгом пылающего сердца. Жители Александрии разделяли его радость. Клеопатра, казалось, и сама разделяла ликование, которое вызвало ее возвращение; она привлекала к себе все сердца, но люди, ближе ее знающие, превосходно видели, что политические цели – главные побуждения этих ее излияний, в которых было больше притворства, чем правды. И в самом деле, едва обеспечив себе расположение жителей Александрии, она сразу же поспешила в Мемфис, где появилась в наряде Изиды[148]148
  …в наряде Изиды… – Речь идет об описанной Плутархом первой встрече Антония с Клеопатрой, представшей перед ним в одеянии Изиды.


[Закрыть] с коровьими рогами на голове. Египтяне были от Клеопатры без ума, затем подобным же образом она сумела привлечь к себе симпатии набатеев, эфиопов, ливийцев и других народов, чьи земли граничат с Египтом.

Наконец царица вернулась в Александрию, а между тем Цезарь был убит и гражданская война вспыхнула во всех провинциях империи. С тех пор Клеопатра мрачнела с каждым днем, часто задумывалась; окружающие ее поняли, что она возымела намерение сочетаться браком с Антонием и стать повелительницей Рима.

Однажды утром дед мой отправился к царице и показал ей драгоценности, только что привезенные из Индии. Она очень обрадовалась им, превозносила вкус моего деда, его рвение в исполнении обязанностей и прибавила:

– Дорогой Гискиас, вот бананы, доставленные из Индии теми же самыми купцами из Серендиба[149]149
  Серендиб (санскр.) – Цейлон.


[Закрыть], от которых ты получил драгоценности. Отнеси эти плоды моему молодому супругу и скажи, чтобы он съел их тут же, во имя любви, какую он ко мне питает.

Дед мой исполнил это поручение, и молодой царь сказал ему:

– Так как царица заклинает меня любовью, которую я к ней питаю, чтобы я тут же съел эти плоды, я хочу, чтобы ты был свидетелем, что я ни одним из них не пренебрег.

Но едва он съел три банана, как черты его внезапно болезненно исказились, он закатил глаза, испустил ужасный крик и, бездыханный, упал наземь. Дед мой понял, что его использовали как орудие гнусного преступления. Он вернулся домой, разодрал свои одежды, облекся во вретище и посыпал пеплом главу.

Шесть недель спустя царица послала за ним и сказала:

– Тебе, конечно, известно, что Октавиан, Антоний и Лепид[150]150
  Лепид Марк Эмилий Младший (89–12 до н. э.) – политический деятель Древнего Рима, сторонник Юлия Цезаря.


[Закрыть] разделили между собой Римскую империю. Дорогой мой Антоний получил в этом разделе Восток, и вот я хотела бы встретить нового повелителя в Киликии. Поэтому повелеваю тебе, чтобы ты приказал соорудить корабль, подобный створчатой раковине, и выложить его как внутри, так и снаружи перламутром. Палуба должна быть обтянута тончайшей золотой сеткой, сквозь которую я могла бы быть видимой, когда предстану в образе Венеры, окруженной грациями и амурами. А теперь иди и постарайся выполнить мои приказания и повеления со всей присущей тебе понятливостью.

Мой дед пал к ногам царицы, говоря:

– Госпожа, благоволи рассудить, что я иудей и что все, что касается греческих богов, для меня кощунство, которого я никоим образом не могу допустить.

– Понимаю, – ответила царица, – тебе жаль моего молодого супруга. Горе твое справедливо, и я разделяю его больше, чем могла бы предполагать. Я вижу, Гискиас, что ты не создан для жизни при дворе, и освобождаю тебя от выполнения обязанностей, которые доселе были на тебя возложены.

Дед не заставил дважды повторять эти слова, вернулся к себе домой, собрал свои пожитки и удалился в свой маленький домик на берегу Мареотийского озера. Там он ревностно занялся приведением в порядок своих дел, собираясь непременно переселиться в Иерусалим. Он жил в величайшем уединении и не принимал никого из прежних своих знакомых, принадлежащих к придворным, за исключением одного – музыканта Деллия, с которым его всегда связывала истинная дружба.

Тем временем Клеопатра, приказав построить именно такой корабль, о каком говорила, высадилась в Киликии, жители коей и в самом деле приняли ее за Венеру; Марк Антоний же, находя, что они не вполне обманываются, отплыл с ней в Египет, где союз их был освящен с неописуемым великолепием.

Когда вечный странник Агасфер дошел до этого места своего повествования, каббалист сказал ему:

– Ну, на сегодня этого достаточно, друг мой, мы как раз прибываем на ночлег. Ты проведешь эту ночь, кружа около той горы, а завтра вновь присоединишься к нам. Что же касается того, что я хотел тебе сказать, откладываю это на более позднее время.

Агасфер метнул ужасный взор на каббалиста и исчез в ближайшем ущелье.