Текст книги "Утраченное чудо"

– Мне говорили, что она была актрисой.

– Что ж, может быть, никогда не знаешь, откуда ты появился.

Глава 16
Сумасшедший из дома № 29

Анна Штернбург не раз думала о том, чтобы покончить с собой, но ее постоянно отвлекали от этого посторонние дела и мысли. На всякий случай пузырек с таблетками, украденный у Великой Ма, стоял на полке шкафа, не настолько далеко, чтобы о нем можно было забыть.

Сегодня мэтр Фонарщик сказал ей:

– Я отправил твою рукопись друзьям, нельзя откладывать это дело дольше, но я надеюсь, ты довольна, что это случилось именно так.

Анна опешила: конечно, она долго ждала этого, очень долго, но теперь не чувствовала себя ни радостной, ни просто довольной.

– Я рада, – тихо сказала Анна, – но разве эта тетрадка заслуживает такой чести? Вы же говорили…

– Поздно, – с улыбкой перебил Фонарщик, – недостатки есть, но следующую повесть ты напишешь лучше. Иначе ты не писатель, а просто небо коптишь.

– Но я действительно еще не писатель.

Мэтр покачал головой.

– Теперь уже нельзя так говорить, да и на самом деле ты так не думаешь, милая. И оруженосец, и рыцарь в бою могут быть равны доблестью.

Мэтр быстрыми шагами прошел через маленькую гостиную в подвале библиотеки и, очутившись возле шкафа, просунул руку между ним и стеной. Через мгновенье он вытащил оттуда шпагу в пыльных ножнах. Мэтр Фонарщик подошел к Анне.

– Вот, – сказал он, обнажая клинок, который тут же засветился бледным лунным светом, – это моя шпага, ее мне подарили, когда я учился в Университете. Это очень древняя традиция, она осталась еще с тех пор, когда школяры ходили из города в город, а на пути у них были темные леса и банды разбойников. Этой шпагой я даже на дуэли дрался, когда молод был. Увы, с тех пор мало что осталось. Многих из моих товарищей нет, нет и Университета. Я подарю тебе свою шпагу, ученица, но позже, это все-таки большая честь. Но клинок тебе носить уже пора, времена нынче таковы, что только поэт подает голос, как беда настигает его. Кто знает, когда теперь поджидает поэта его первая дуэль?

С этими словами мэтр положил на стол шпагу, на что она откликнулась еле слышным звоном, и протянул Анне кинжал в черном чехле, который до этого висел у него на поясе и был незаметен.

Кинжал был очень странного вида, он скорее напоминал нож грабителя из подворотни. Вынув его из чехла, Анна увидела, что лезвие так же мягко белеет, как и Луна летним вечером.

– А теперь внимательно слушай, сказал мэтр Фонарщик, – я хочу дать тебе поручение.

После этих слов Симон Лангерман вручил ей блестящий стальной ключ.

– В доме номер двадцать девять, в подъезде которого ты была не так давно, живет некто, обязанный мне многим. Он мой должник и каждый год отдает мне что-то в уплату долга. Тебе придется сходить к нему и забрать эту дань. Сам я не могу сходить, крылатый мальчик еще очень слаб, его нельзя оставлять одного.

– Но как он отдаст что-то мне, если он ваш должник? – спросила Анна.

– О, наш безумец знает о твоем поручении, не бойся. В крайнем случае покажи ему мой нож, он непременно его узнает. Только ты, чтобы там у него в доме ни увидела, не теряй головы, помни о цели своего прихода и напоминай о ней время от времени обитателю дома… – сказал Мэтр Фонарщик. – Главное – помнить о поручении.

Анна пристегнула нож к поясу (он был совершенно не виден на фоне ее платья) поправила лямку гитары и отправилась на трамвайную остановку.

Она села на трамвай и доехала до железнодорожной станции, оттуда пошла пешком. Беспокойство не покидало ее, но думала она не о легендарном безумце, а о том, что мэтр давно догадывался о таблетках Великой Ма на Анниной полке, но не обмолвился об этом.

День подходил к концу. По оранжевым от света улицам гуляли люди. Проходя мимо главного входа в парк Молодежи, Анна подумала, что, скорее всего, через него ей придется возвращаться поздно вечером.

Потом она вошла в подъезд, тихий и затхлый. Невольно Анна вспомнила свою встречу с крылатым человеком. В ее душе что-то дрогнуло. Ей не нравился этот дом, ей не нравился этот коридор. Ей не нравилась старая дверь, которая заперта.

Но нет! Единственная дверь на боковой стене открылась без ключа. Анна шагнула в темную прихожую, затворив за собой дверь. Прихожая, судя по всему, была квадратной, из нее вели сразу несколько коридоров, из одного из них лился тусклый оранжевый свет. Туда и направилась Анна, стараясь не стучать каблуками по половицам. То, что она увидела, заставило ее замереть.

Обои с красивым сложным рисунком обветшали и кое-где были порваны. На стенах висели гравюры с изображением неизвестных животных.

Она остановилась на пороге не то гостиной, не то кабинета, где окна были завешаны плотной черной тканью. Свет исходил из очень яркой лампы, стоявшей на полу, кроме того, местами горели свечи. Перед лампой стояло огромное резное кресло, рядом с ним маленький столик с оставленной на нем чашкой.

На подлокотнике кресла лежала чья-то рука, столь бледная и тонкая, что казалась кукольной. Свет выхватывал у темноты резной камин из серого камня, шкафы с блестящими корешками книг, морды собак, дремлющих на красном ковре гостиной, причем неясно было, где заканчиваются их тела и начинаются тени.

Анна привыкла к такому свету. Она даже различила три тисненных золотом названия книг: «Походы Александра Великого», «Записки Марко Поло» и «Античные мифы, том первый». Анна ступила на красный ковер. Тотчас псы одновременно подняли головы и залаяли. Анна нырнула в коридор.

– Каштан, Лишай, Дафна, молчать! – произнес высокий вкрадчивый голос. Псы покорно опустили головы не сложенные лапы.

Кукольная рука вздрогнула и сползла с подлокотника.

– Они бывают спросонья немного ворчливы, дорогой гость, – пояснил чуть более скрипуче обитатель дома номер двадцать девять, – Но они не посмеют больше вас облаять. Но я назвал вас гость, тогда как вы гостья. Я понял это по стуку ваших каблуков. И, кажется, вы не оставили свое пальто на вешалке. Наверное, и впрямь не стоит, у меня тут как в погребе.

– Как вы это узнали? – изумилась Анна.

– У меня очень хороший слух.

– Вообще-то я от мэтра Лангермана, он не говорил вам?

– Конечно, говорил, Анна.

Из-за спинки кресла показалась рука, держащая монокль.

– Он сказал, что вы совсем выросли, что я увижу красивую взрослую девушку с грустным лицом.

Силуэт косматой головы появился над креслом. Незнакомец встал спиной к Анне. Видно было, как он старательно возится с моноклем: протирает, потом пытается приладить. Монокль поражал своей величиной.

– Вы меня знаете? Мне, кажется, знаком ваш голос. Может быть, я вас забыла. Как вас зовут?

– Зовите меня Лазарь. И обитатель дома номер двадцать девять повернулся к ней.

По стеклу монокля скользнул красноватый свет. Анна сначала даже не поняла, что именно не так с этим человеком. Она даже не вскрикнула от удивления и неожиданности, но спустя секунду по телу пробежала омерзительная дрожь животного страха. Сквозь стекло монокля, искаженный отсветом, на нее смотрел единственный глаз обитателя дома номер двадцать девять, расположенный выше переносицы. Нос был на удивление короток, челюсть под ним резко выступала вперед, она имела какую-то странную треугольную форму. Губы были столь тонки и сухи, что из-под них был виден ровный ряд белых зубов. Подбородок полностью закрывал клок жестких красного цвета волос, который, вероятно, был когда-то бородой. Волосы на голове были оттенка киновари с частыми седыми прядями. Такое ощущение, что они тоже росли клочьями.

Нижняя челюсть с резким скрежетом неестественно съехала в бок. Циклоп вытянул шею, словно это могло помочь лучше разглядеть гостью.

И еще… Он постоянно что-то постоянно теребил своими тонкими холеными ручками, и это что-то щелкало в его пальцах.

– Может быть, вы хотите есть или пить…Вода, молоко, чай на травках?

Кожа у него на лбу собралась в складки. Хотя. Не было видно, где кончается морщинистое веко и начинается лоб.

– Я бы предложил вина, но боюсь, вы обидитесь.

– Ни-че-го, – слабым голосом, по слогам произнесла Анна.

– Вы стесняетесь. Или дело в… – и Лазарь ткнул указательным пальцем в стекло монокля, – По-вашему, я уродлив?

– Нет, нет, – растерянно произнесла девушка, невольно вспомнив о подаренном ей ноже и словах мэтра Фонарщика, похожих на речь полководца перед битвой. Главное – помнить о поручении и не терять от страха головы. Что ж, она не раз лгала соседям и Великой Ма, скрывая от них свои мысли и чувства, а в «Шалаше бедуина» ей и вовсе нужно было, несмотря ни на что, улыбаться посетителям.

– Просто все в городе говорят, что вы сумасшедший, но рассуждаете вы спокойно и четко, – мягко сказала Анна тем голосом, каким здоровалась по утрам с фрау Блюмхельд.

Лазарь рассмеялся смехом, похожим на шуршание фольги.

– Здравомыслящих нынче редко встретишь, не правда ли?! Что поделаешь, приходится на старости лет распускать слухи. Вы ничего не будете пить? Право, мне хочется что-то сделать для вас. Надо же, совсем взрослая. А ведь в больнице вы, Анна, были единственной девочкой, у которой была кукла и шоколадные конфеты по праздникам.

Анна почувствовала себя так, словно ее за какую-то провинность отчитывал дедушка.

– Я помню ваш голос, – сказала Анна, – но есть много похожих голосов, а я к своему стыду не запомнила ни одного лица врача.

– Да вы и не могли, – руки Лазаря остановились, и он зажал четки в кулаке. – У меня тогда еще оставалось одно любопытное вещество, своего рода духи, от действия которых никто не может ничего запомнить: ни одной твоей примечательной черты. С тех пор, как оно кончилось, я сижу здесь. Признаться, лишь один Симон разглядел меня, но не стал выдавать полиции, и если бы он не помог мне, не знаю, что бы со мной было. Поэтому я его должник, и в благодарность я подарил ему немало редких книг. Я понимаю, почему мэтр Лангерман дал поручение вам, и я бы очень хотел вам услужить. Может, все-таки чаю?

– Мое поручение…

– Поручение… На сей раз я должен уплатить долг не мэтру, а вам. Это не книга.

С этими словами циклоп, ухватившись за спинку кресла, наклонился к столику и взял ощупью с него старую папку, сделанную из черной кожи.

– Она бы все равно оказалась у вас, только через вторые руки. Здесь все документы, касающиеся вас: больничные справки, характеристики разных лет, те бумаги, что вы собрали перед получением паспорта, – в общем, все. А также сведения о последних Штернбургах, которые удалось найти. Словом, если полиция захочет что-то узнать о вас или вашей семье, ей придется помучиться.

Лазарь протянул в ее сторону папку, и на мгновенье он показался Анне высоким, но затем сгорбился. Кружевной воротник его белой рубашки полностью закрывал шею, а манжет – кисть руки. Он не ухмылялся, просто его странная челюсть порой двигалась помимо его воли.

– Но как же так? – спросила Анна, – У вас нет передо мной долга! Я пришла ведь по просьбе мэтра Лангермана.

– Это я, – глухим голосом отозвался Лазарь, опуская руку с папкой, – отвез вас в больницу. Ваша кожа была, как гипс. Вы лежали на полу, и ручка ваша была холодна. А пузырек с бабушкиными таблетками был великоват для маленького тела. Ваша маменька слишком долго была на гастролях в тот год. А дедушка был так стар, что оставил вас на полпути от колыбели, до восемнадцати лет. После промывания вы дышали ровно, но все-таки медленно. А мне не хватило тринадцатой справки о поступлении в больницу, чтобы, наконец, уйти на покой. Но как раз после этого мне пришлось начать жизнь при закрытых ставнях. Флакон погиб, увы, и бесценное вещество было пролито.

Лазарь снова протянул в ее сторону папку и сгорбился слегка вкривь от Анны в выжидательной позе. Круглый монокль накренился и готов был сорваться с его носа. Единственный глаз Лазаря вынырнул из-за стекла. Вовсе нестрашный, какой-то маленький и совсем плоский. Лазарь растерянно им заморгал и, недовольно поморщив нос, засопел ноздрями.

– Вы можете заглянуть в нее и перелистать, можете бросить в темный угол и больше никогда не открывать, только, прошу вас, не сжигайте, иначе так мало останется потом правды о вас.

Анна взяла папку и нервно провела по обложке рукой.

– Какой смысл заглядывать туда? Там написано, что девочка слаба и неразвита, что у нее частые головные боли. Она странная, она не такая, как все. Но об этом уже много лет судачат бабушки и сплетничают соседи.

– Знаете, – тихо сказал Лазарь, таращась сквозь толстую линзу, – удивительное дело, мы раздаем человеческие паспорта тем, кого считаем не способными на собственные мысли и мужество, а права тем, кому они не нужны. Мы бесконечно ищем виновных, не замечая, как на виновных умные вожаки указывают нам. Наших граждан пугают чудовищами. Все странное ныне окружено страхом. Но по-настоящему боятся лишь те, кому вроде бы бояться нечего. У кого есть человеческий паспорт без метки и теплое место. Почему? Потому что они знают: своим покоем они обязаны страданиям тех, кто за свои слова и мысли, попал в душные карцеры, тюрьмы и больницы. Иными словами, последователям людей, что много веков назад отдавали все силы ради великих дел: дальних странствий, великих открытий, возведения соборов, величайшей любви и победы над смертью. Благонадежным господам такое не под силу, и потому их опасения не напрасны. Они так стремились к покою и благосостоянию, что давно уже откинули присущую каждому человеку с рождения тягу к самопожертвованию, пусть даже его цель не ясна другим. Возможно, это единственная черта, отличающая нас от родичей Дракона: ведь они, в общем-то, говорят и мыслят, как люди, и о нас знают, быть может, лучше нас самих. Да, моя милая, я изучил немало преданий и сказок, и поверьте мне, все истории о чудовищах – истории людей, лишившихся человеческого, потому эти истории так страшны. Ни один дракон не пожертвовал жизнью ради друга, ни одна бестия не проснулась, чтобы написать стихотворение. Ведь раскрыть свои мысли тоже, по сути, отвага, безумие и безрассудство. Люди могут читать лекции, изучать формулы, но если в них нет ни капли этой вечной страсти к несбыточному и несказанному, сжигающей изнутри, заставляющей людей идти на жертвы, все фальшиво.

– Лазарь, извините, можно я сяду? Думаю, я выполнила поручение.

Анна, отошла от Лазаря и, усевшись в кресле, устало запустила пальцы в волосы. Лазарь, потеряв её, стал прислушиваться.

– Простите, пожалуйста, я здесь. И. слишком устала за последнее время, я дописывала рукопись ночи напролет, а это не легче, чем плести кружева в сумерках. Я хотела бы выпить крепкого чаю, а то не соображаю ровным счетом ничего.

– Вот и славно, вот и прекрасно! Дафна!

Одна из собак вскочила с места и промелькнула мимо Анны.

Глава 17
Остров

– А что вы пишите, если не секрет?

Монокль задрожал на переносице сумасшедшего.

– Очень давно дедушка рассказывал сказки о том, как люди побеждали драконов с глубокой древности и до тех самых пор, пока не остался один. Особенно мне нравилось слушать про Георгия Кападокийца и Слезу Сирии. Моя повесть о них, она называется «Жертва».

– Как?! Вы взяли тему борьбы против Дракона, запрещенную тему! Ну и ну! Я в восхищении. Невероятно, удивительно смелая, дерзкая, обреченная попытка!

Анна нахмурилась.

– Вы же говорили недавно, что иначе нельзя. Я согласна с вами: нельзя, но раз так, что же такого выдающегося в моей попытке? Идея не нова, до меня писали повести и лучше.

– Но взяться за эту тему сейчас, когда за это можно поплатиться, – перебил ее Лазарь. – Право это дорогого стоит. Эх, Анна, все менестрели, скальды, барды и трубадуры сделали очень много, сохранив память о великих подвигах. Но они канут в прошлое, если истребят тех, кто поет их песни и рассказывает их повести.

– Я не считаю свою попытку такой безнадежной, – усмехнулась Анна.

– Конечно, конечно, – заторопился Лазарь. – Если так не думать, то как же пытаться?

Легко звякнули чашки. Анна обернулась и увидела лишь стоящий на столике поднос с сервизом. Анна взяла чашку.

– Посмотрите налево, – сказал Лазарь, – Там висит портрет моей матери княгини Лидии Сумароковой. Как вы уже, наверное, догадались, я иностранец. Наш род – один из самых старинных и богатых дворянских родов, некогда нам принадлежали обширные земельные угодья на Архипелаге.

– А как называется ваш Архипелаг? – спросила девушка, рассматривая портрет одноглазой дамы в голубом чепце. Даму нельзя было назвать некрасивой, но, видимо, характер у нее был не самый приятный.

– Не знаю его нынешнее название, – недовольно пробормотал циклоп, – а вот прежнее было красивым, если вы, конечно, сумеете прочесть его на старинных картах. Немногие люди посещали Архипелаг, только великие путешественники вроде. Одиссея и великого завоевателя Александра Македонского. Последним, кто отыскал дорогу к нам, был Марко Поло, и с тех пор никто не наведывался.

Увы! Лишь только старое название на пожелтевших картах хранит память о наших давних славных порядках и традициях, которых нет с тех пор, как у власти собакоголовые. Казалось бы, чего проще, собачьей голове место на ковре у ног хозяина, а человеческой на Госсовете. Но когда на Архипелаге появлялись люди, подобные вам, моя дорогая, странные разговоры начинали ходить среди слуг: мол, и на людей-то мы не похожи, а в совете сидим. Ну, смешно же это – собачья голова в совете! Однако, когда они изгнали нас с Архипелага, нам стало уже не до смеха. Вернее мы сами уплыли с острова, тем и спаслись. Честное слово, они все старые порядки переиначили, так что мы и заикнуться о традициях боялись под страхом казни. Мы с матушкой много где странствовали, пока не осели здесь, и. вот живу, как видите.

– А вы не скучаете по острову? – осторожно спросила Анна.

– Скучай, не скучай, – мрачно проговорил Лазарь, – а пока там заправляют собакоголовые, я туда не вернусь. Вы молоды, и вам кажется, есть только одна дорога – к крокодилу в пасть, ну. в вашем случае – к Дракону, что еще хуже. А на самом деле, если здесь вам когда-либо будет грозить смертельная опасность из-за ваших мыслей э. не ко времени – мир велик, есть другие страны, где можно найти гармонию и мир.

– Извините, – возразила Анна, – но вы живете здесь, тогда как здесь ни гармонии, ни мира нет. Более того, вас могут арестовать. Кроме того, здесь есть полиция и Дракон.

– Все равно, все равно песьеголовые хуже! – заявил Лазарь и сослепу опрокинул свою чашку.

Анна увидела, как из темноты вышла маленькая женщина с темно-коричневой кожей, в белом домотканом переднике. Вместо человеческого лица у нее была остренькая мордочка с черными живыми глазами, длинные руки с маленькими кукольными кистями. Почему-то Анна подумала, что она очень старая.

Когда странная служанка начала собирать фарфоровые осколки, Анна опустилась на пол рядом с ней, чтобы помочь.

– Вы… Дафна? – спросила девушка, видя неподдельный ужас в глазах маленькой женщины.

– Да, госпожа, ответила Дафна и поклонилась. – Простите, что я вас облаяла, я лишь притворяюсь обычной собакой, хоть с годами это выходит у меня все хуже, и не залаять на чужака было бы странно. Но больше я не позволю себе подобной неучтивости.

– Да уж, не позволите, – бросил Лазарь, но странный вид его уже не внушал ужас. И даже удивительным было то, что еще минуту назад он, невидящий чай перед носом, мог рассуждать о внешнем мире.

– Если бы я знала, я бы сама принесла чай, – произнесла Анна. – Вы же маленького роста, вам, наверное, непросто дотянуться до стола.

Дафна была изумлена.

– Будь благословенна, моя прекрасная и благородная госпожа, – тихо сказала она. – Пусть Небеса будут милосердны к вашей милости, как она милосердна к тем, кто неприметен. Если угодно госпоже, я дам ей совет. Не бойтесь ничего, судьба стоит на пороге, и встречать ее нужно без страха. Те, кто нынче сыт и доволен, пойдут за тем, кто накормит их. Но, видя это, не отчаивайтесь, когда-то по земле ходила такая мудрость.

 
Среди тех, кто несет мечи,
Один держит цветок,
Среди тех, кто несет цветы,
Один прячет клинок.
 

– Спасибо, – ответила Анна, – но мне казалось, что наши уважаемые и почтенные люди никогда не за кем не пойдут, им слишком хорошо на их месте.

– Ради страсти получить больше, – грустно ответила Дафна, – можно переиначить мир.

С этими словами она поклонилась и спряталась в тени.

– Моя экономка стесняется, – произнес Лазарь.

– Обычно она не столь многословна, но вы ей понравились. Она простушка, но даже она почувствовала, что в ваших жилах необычная кровь.

Не услышав ответа, Лазарь замялся и стал недовольно поморщил нос. Монокль скривился, словно не желая приближать к нему предметы, а вместе с ними и жизнь.

– В ваших жилах необычная кровь, – повторил он механически, передергивая ноздрями.

Лазарь запыхтел от негодования, тишина его раздражала. Он снял с себя непослушный визир и с недовольной ухмылкой стал вертеть его в дрожащих пальцах. Обнажился выцвевший глаз: мёртвая, бледная как поганка радужка и мутный зрачок. Анна подумала, что циклоп мог бы внушать ужас и дарить своё великодушие, он мог бы править государством и подчинять целые народы, он мог бы быть даже сумасшедшим, если бы не стал таким жалким и беспомощным. Вместо трона – лишь кресло, вместо скипетра – никчемный монокль.

– В ваших жилах необыч…, – он подышал на свою линзу, протер ее и со вздохом водрузил на переносицу. Белесые ресницы слепо моргали. Лазарь, пытаясь рассмотреть Анну, снова вытянул шею:

– В ваших жилах…

– Пусть о необычной крови пишут только медики, – бросила Анна, – я говорить об этом не хочу.