Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

5

– Петя, ты где? Не вижу! – рявкнул вошедший в «Кафку» прямой посетитель в черном тренче, с компьютерной сумкой на плече. В руке он держал зачехленный зонт-трость с гнутой в виде вопросительного знака деревянной ручкой и металлическим наконечником. Такими зонтами, вспомнила Ангелина Иосифовна (она, замирая от гнева и страха, читала об этом в годы перестройки), киллеры из КГБ уничтожали сбежавших на Запад предателей и диссидентов. Кого-то кололи вылезающей из наконечника иглой, в кого-то стреляли ампулой с ядом кураре. Вошедший, словно прочитав ее мысли, поднял зонт вверх, прицелился в потолок.

У обладателя зонта было длинное, посеченное глубокими морщинами лицо и длинные же седые волосы. Он был похож на состарившегося, истаскавшегося, но не утратившего презрения к жизни рокера. Осенний вечер был кристально ясен во все стороны горизонта. Луна светила в небе яркой желтой лампой. Для чего зонт?

Есть люди, подумала Ангелина Иосифовна, конструирующие для себя некую избранность из подручного житейского материала, каким во все времена является внимание окружающих. Кто-то (она забыла фамилию этого французского поэта) гулял по саду с омаром на железной цепочке. Юный Пушкин смущал на одесских пляжах дам купальными панталонами из прозрачной кисеи. Девушка, покосилась Ангелина Иосифовна на соседку, выкрасила волосы в синий цвет. А этот тип орет в «Кафке», как в лесу, использует древний прием «подавления голосом». От крика английского короля Ричарда Львиное Сердце, вспомнилась ей сомнительная цитата, приседали кони.

Конечно, он проще, внимательно присмотрелась к горлопану Ангелина Иосифовна, ходит при луне с зонтом, как буддийский монах, светит мордой со следами былых буйств и излишеств. Такие, случается, пользуются популярностью у интеллектуальных, уставших от тупых сверстников девушек. Мужчина, в прямом и переносном смысле проигравший (должно быть, на гитаре играл или… бил в барабан, гремел медными тарелками?) жизнь, может показаться интересным и даже отчасти функциональным, как полузатонувший корабль. На его нагретом ржавом железе можно загорать, устраивать пикники, слушать истории о былых плаваниях. Вот только со дна его уже не стронуть. Он никуда не поплывет.

Симбиоз живых и неживых существ – вещь противоречивая и сложная. Если верить теории бихевиоризма (Ангелина Иосифовна знакомилась с ней на курсах повышения квалификации), неживые вещи могут определять поведение живых людей. Этот малый, отважно применила она полузабытые знания на практике, утянет на дно (теперь она знала имя) жизнесухого Петю. Прихлопнет, как таракана. Или, наоборот, вспомнила другую теорию – непреднамеренного добра, – раскроет над ним зонт, убережет от ядовитого дождя. Если, конечно, человек с затонувшим лицом способен на благородные поступки.

Автоматически измерив уровень жизневоды над седой головой, она с удивлением констатировала, что бывшему кораблю, в отличие от Пети, еще долго торчать и ржаветь, обрастая, вновь покосилась на девушку с синими волосами, экстравагантными ракушками. Вот что творит проклятый рок, подумала она, имея в виду музыку и судьбу.

Тем временем зонтичный и вяло откликнувшийся на его зов Петя устроились за угловым столиком, согнав очкастого, уткнувшегося в планшет китайского студента. Тот безропотно переместился за длинный стол у стены, где расслабленно отдыхала другая, не столь охочая до знаний молодежь. Бросив тренч на свободный стул, зонтичный небрежно помахал им рукой. Те ответно покивали ему, и только одна девушка почтительно приподнялась со своего места.

Он преподаватель из «Вышки», догадалась Ангелина Иосифовна, наверное, ведет курс по истории музыки двадцатого века, специализируется по року. Она читала много разного про распустившую по Москве щупальца, как гигантский спрут, Высшую школу экономики, ее студентов, профессоров и неожиданные предметы, которые там изучают.

Судя по тому, как зонтичный, не таясь, извлек из компьютерной сумки, поставил на стол плоскую железную фляжку, он чувствовал себя в запретном для курения и употребления алкоголя «Кафке» как у себя дома. Студенческая забегаловка была его местом силы. А зонт, продолжила умножение сущностей Ангелина Иосифовна, сакральным символом гитары, перевернувшей музыкальный мир в шестидесятых годах. Ей нравилось, вопреки совету английского философа Оккама, умножать и делить сущности. Пределом любой сущности для Оккама в тринадцатом веке был Бог. Но с той поры математика как наука существенно расширилась и усложнилась. Бог все чаще выносился за скобки.

– Возьми кофе, пирожки, попроси стаканы, только не бумажные. Не могу пить из бумажных, все равно что жрать птицу с перьями, – зонтичный рокер распоряжался, как циклоп Полифем в пещере, где блеяли овцы и дрожали от страха аргонавты. – И размотай наконец шарф!

– Шарф? – удивился Петя.

– Шарф – артефакт самоубийства, ты не Айседора Дункан.

Ангелина Иосифовна надвинула козырек на самые глаза, опустила голову, сделалась незаметной. Зонтичный был в теме. Рок, в отличие от классической музыки, жил самоубийствами. Лучшие исполнители уходили рано, правда, она не помнила, чтобы они, как российский олигарх Борис Березовский, использовали для этого шарф. Но некоторые, как Пол Маккартни или Мик Джаггер, не торопились на тот свет, успешно монетизировали прошлое, плавали на виллах в бассейнах, гребли деньги экскаваторами.

Длинное лицо в седых клочьях умело пускать со дна расходящиеся пузыри.

– Он не такой длинный, как у Айседоры Дункан, – оглянулся, чиркнув взглядом по кепочному козырьку Ангелины Иосифовны, Петя.

Она склонилась над присевшей на дно чашки пеной – куда делся кофе? – капучино.

– As I think of how to begin this, I already thought up the ending, – на уверенном английском обратился к кофейно-кафкианской аудитории зонтичный. – Есть кто из моего семинара? Досрочный зачет!

Некоторое время присутствующие молча вслушивались в треск перемалываемых челюстями кофейной машины зерен, потом соседка Ангелина Иосифовны, вскинув синие крылья-волосы, пискнула, блеснув металлическим шариком в ноздре: – «Music for My Friends», Skyzoo!

– Молодец, Марго! – похвалил зонтичный, проигнорировав отчетливо прозвучавшее с длинного стола: «Иди на…, козел!» Наверное, там сидел студент с другого факультета. На каждого Полифема, мысленно одобрила хулигана Ангелина Иосифовна, свой Одиссей.

– Как перевести? – она понимала английский язык, но не до такой степени.

– Что жизнь кончена и конечна, – объяснила девушка.

– Это точно, – Ангелина Иосифовна секундной стрелкой переместилась по циферблату стола, чтобы торчащее из-под кепки ухо оказалось как можно ближе к зонтичному и отчалившему в данный момент от кассы со стаканами и пирожками Пете. С такими преподавателями, успела подумать она, будущие экономисты должны знать английский как второй родной, читать Кафку, а не Маркса с Адамом Смитом.

Девушка слегка удивилась странному поведению пожилой дамы в медицинских штанах. Хорошо, успела бахилы снять, натянуто улыбнулась Ангелина Иосифовна.

– Но есть противоречие, – продолжила, чтобы отвлечь девушку. – Если ты не появилась на свет, значит, и конца нет.

– А если появилась, – возразила девушка, – то сразу с двумя веревками.

– Даже так?

– Одна как у всех, как сложится, как Бог распорядится. Другая при мне, хочу завяжу, хочу развяжу. Свобода!

– Шарф, – на автомате, думая о своем, произнесла Ангелина Иосифовна.

– Шарф? – девушка слегка приоткрыла рот. Ее зубы были стянуты металлической проволочкой.

– Веревка – грубо. А шарф… летит, крутится-вертится, хочет упасть. Он точно поставит тебе зачет?

– Он странный. То объявит час наслаждения тишиной, разведет руки в стороны и дышит, как в пустое ведро, то вдруг приседать начнет в аудитории. Один раз даже пукнул.

– Зачем он это делает?

– Для тренировки легких и бедер. А пукнул, наверное, случайно. Говорит, что у человека вся жизнь в легких и бедрах. Воздух из легких спускается в бедра, иногда говорит, в чреслах, концентрируется там для синтеза новой жизни. В тот раз, наверное, неправильно спустился. Но предмет знает.

– Шутник, – вздохнула, незаметно скользнув рукой по бедрам, Ангелина Иосифовна. Тверды, как камни, были бедра под гладкой тканью медицинских штанов. Синтез новой жизни на повестке дня не стоял. – Что он преподает? – поинтересовалась, настраивая ухо, как радиоприемник, на удлиненную в плане слышимости волну. Она не сильно беспокоилась о расстоянии, потому что не сомневалась, что услышит все, что должна услышать. А еще она почему-то вспомнила про белую, убежавшую много лет назад под шкаф таблетку, извлеченную оттуда пухленькой детской ручкой. Неужели это мои веревки, подумала Ангелина Иосифовна, мое начало и мой обросший пылью конец?

– Историю музыки второй половины двадцатого века, – ответила девушка, отследив ее перемещение на другой край стола, – но ведь вас интересует не он.

– Ты проницательна, – остывшая пена не понравилась Ангелине Иосифовне. Похоже, у перемолотых зерен в «Кафке» было, как у кошек, много жизней. Она знала причину проницательности, снизошедшей на девушку с железным шариком в носу и синими, как крылья попугая, волосами. Ангелине Иосифовне было жаль девушку. Ты сейчас, почти как я, подумала она, что-то чувствуешь, но не знаешь. Только я остаюсь, а ты… А еще подумала о двух измерениях жизни. Молодые живут временем. Старики – объемом. Молодые думают, что теряют время. Старики знают, что теряют все. Объем превыше равнодушного времени. Объем уходит вместе с тобой. Время остается с другими людьми.

– Второй у нас не преподает, хотя… – девушка внимательно посмотрела на Петю, – мне кажется, мог бы. Много думает, видно по морде лица. Я его раньше часто видела по ящику, топил за патриотизм, гнал про Россию, летящую в пропасть, про предателей во власти. Вы ведь тоже не преподаватель и не из книжного магазина, – вдруг с подозрением посмотрела на Ангелину Иосифовну. – Сюда только из магазина и студенты ходят, редко кто с улицы. Вы из ФСБ, следите за нами! Да, я была вчера на Тверской, когда винтили в автозаки!

– Я провизор из аптеки на углу Мясницкой и переулка, – обиделась Ангелина Иосифовна. Пожившие в СССР люди к слову ФСБ (раньше КГБ, НКВД, ГПУ) относились серьезнее, чем нынешняя молодежь. – Смотри, какие на мне штаны, – выдвинула из-под стола зеленую, как у богомола, ногу. – В ФСБ такие не носят.

– Значит, отравительница! Мажете дверные ручки этим… как его… «Новичком»? Чтобы сразу на тот свет.

– Ты права насчет веревок, – разозлилась Ангелина Иосифовна, – сейчас у тебя обе завязалась в узел. Не хами, милочка, я хочу помочь! Лучше… – замолчала, не зная, как отформатировать в понятные девушке слова внезапно промелькнувшую перед глазами картину. Ясность всегда приходила, не спрашивая, и уходила по-английски, не прощаясь.

– Что лучше?

– Приходи в аптеку, – заторопилась Ангелина Иосифовна, – завтра я с двух до вечера. Есть хорошее средство – снимает любое раздражение, даже от слезоточивого газа, у тебя до сих пор глаза красные. Кстати, недорогое. Считается, что только от прыщей. Лекарства, они иногда как… лотерея, – я ведь сегодня уже это говорила, вспомнила она. – Можно пить-пить, и – по нулям. А можно – раз – и вылечиться.

– Без рецепта? – усмехнулась девушка. – Или по предъявлению паспорта? Ага, из аптеки она.

– Подожди, я объясню…

– Если не из ФСБ, значит, коллектор! Отвали! Мы в начале октября закрыли ипотеку, продали бабушкину квартиру в Коломне, могу показать справку!

– Коллектор? – пожала плечами Ангелина Иосифовна. – Ладно, пусть. Только я не взыскиваю долги, – ей стало грустно, как и всегда, когда она видела то, что видеть было невозможно. Ты все равно не повершишь, посмотрела на девушку. – Скорее, наоборот, – задумалась на мгновение, – выдаю кредиты. Но тебе, – развела руками, – не смогу. Ты не в моем списке. Разве что… микро, но ты не возьмешь.

– Микро? – поморщилась девушка. – Но это же чистое мошенничество.

– И твой шанс. Надо же, салфетки закончились, – пошевелила железные лепестки держателя Ангелина Иосифовна.

People are strange, неожиданно прозвучало у нее в голове. Но оказалось, что она произнесла эту фразу вслух.

– Doors, – с уважением посмотрела на нее девушка. – Джим Мориссон – секс-символ Америки. Умер от передоза в двадцать семь лет в Париже.

– Знаешь историю, – похвалила синеволосую отличницу Ангелина Иосифовна. – Теперь или слушай меня, или…

– I` m a spy in the House of love… – пропела девушка и добавила: – Как вам не стыдно?

– Что ты имеешь в виду? – обиделась Ангелина Иосифовна.

Она видела фотографии Джима Мориссона – гениального рок-музыканта, сына американского адмирала – и прекрасно понимала, что этот парень сам выбирал, кем ему быть в House of love – шпионом (наблюдателем) или домовладельцем. Девчонка хоть и глубоко, но не там копнула. Да, Ангелина Иосифовна на шестом десятке не возражала быть списанной за профнепригодность или, как говорили сегодня, «неформат», с любовной лодки, разбивающейся, по Маяковскому (здесь, впрочем, она была готова поспорить с великим поэтом) о быт. Любовные лодки разбивались и тонули по разным причинам. К примеру, у Андраника Тиграновича – владельца аптеки, где она работала, от слишком большого улова. При таком улове лишние люди в лодке – балласт. Но ей хотелось верить, что где-то в теплых морях курсируют большие лайнеры любви, внутри которых чисто, светло и не тесно, а на мостиках стоят загорелые капитаны в белоснежных с золотыми крабами фуражках.

Это сон, подумала Ангелина Иосифовна, вдруг разглядев что-то напоминающее капитанскую фуражку на седой и поникшей голове Пети, случайная игра света и тени. Чокнувшись с похожим на зачехленный зонт приятелем, Петя запрокинул голову и решительно выпил до дна. Фуражка слетела, как ее и не было. Вода смывает мечты, вздохнула Ангелина Иосифовна. Потому и гонится народ «за голою русалкой алкоголя», ей вспомнилась строчка другого поэта, с которым у Маяковского были сложные отношения. Другого способа догнать мечту нет. Выпить или… убить. Нет, это не Пастернак, это уже Достоевский. Кто ж разрешит народу догнать мечту? В семнадцатом – просмотрели, до девяносто первого пришлось терпеть. Пусть лучше забавляется с голой русалкой!

– Следите за мужиком, подслушиваете. Кто он вам? Вы… не сочетаетесь! – скомкала салфетку, бросила на стол девушка.

– С чем? – грустно уточнила Ангелина Иосифовна, ощутив скрытое (она не знала его облика) присутствие в «Кафке» Артериального бога.

Поставив стакан на стол, Петя удивленно погладил себя по левой стороне груди.

Нет! – немо воззвала Ангелина Иосифовна. Только не он! Только не… (перечить Артериальному богу было опасно) сейчас!

– С этим, – обвела рукой «Кафку» девушка. В очерченный круг вместились столы, светильники, посетители, китайский студент в круглых совиных очках, дверь в туалет, куда в данный момент беззаботно скользнула разнополая парочка, и даже сердито водящая по полу шваброй, явно осуждающая подобные проделки таджичка-уборщица. Возможно, в круг угодил и невидимый Артериальный бог. – Какая аптека, какие кредиты… – запнулась отважная студентка.

– Ты права, – вздохнула Ангелина Иосифовна, внимательно глядя на девушку: не заходила ли она в аптеку? Стоп! Еще как заходила! Это она в надвинутом на глаза берете приценивалась к ортопедическим стелькам. Я еще хотела предложить ей мазь от влагалищного зуда, возмущенно, словно девушка ее обманула, припомнила Ангелина Иосифовна. – Сочетаться законным браком мне не светит. Чуть не добавила: «Как и тебе». Но промолчала. – Думаешь, у меня с ним не выйдет? – спросила с тоской. – Я такая страшная?

– Не то чтобы, – с сомнением произнесла девушка, оценивающе оглядев Ангелину Иосифовну. – На сорок тянете, если не присматриваться, наверное, бегаете по утрам. Зачем он вам?

– Кто?

– Он! – ткнула пальцем в сторону Пети.

Тот снова поставил на стол пустой стакан. Если будет так пить, точно не нужен, подумала Ангелина Иосифовна, но все же ответила:

– Сама не знаю.

– Так не бывает, – девушка отнесла поднос с использованной посудой (в «Кафке» практиковалось частичное самообслуживание) и, вытащив из рюкзака берет, двинулась к выходу.

Ангелина Иосифовна рассеянно проводила ее взглядом, машинально отметив, что полоска жизневоды над головой получившей досрочный зачет студентки истончилась до предела, практически слилась с беретом.

– Береги себя! Не езди с ним завтра на мотоцикле! Он наркоман! – крикнула ей в спину, привлекая к себе ненужное внимание. И презервативы с леденцами, сволочь, с отвращением вспомнила самодовольное лицо парнишки, не для тебя покупал! С тобой так, не предохраняясь и воняя… Пожалел денег на стельки! – Подожди! – догнала девушку на улице, схватила за плечо. – Пойдем в аптеку, я дам стельки, они плотные с фиксатором на щиколотках, с тебя не слетят сапоги, когда… Удар будет не такой сильный, хотя… не знаю, – опустила руки. – Да, и брекеты тебе не нужны, с зубами все в порядке. Твой стоматолог всех, кто помоложе, гонит к ортодонту. Это его подруга, она…

– Вы сумасшедшая! Ку-ку! Он в бригаде Хирурга! Ездит как бог! – покрутила пальцем у виска девушка. – И зубы у меня росли криво, я сама решила исправить! Да пошла ты!

– Под Серпуховом на МКАДе у него разорвется в лохмотья аорта, – Ангелина Иосифовна снова увидела черным жуком крутящийся на боку под фурами мотоцикл.

Погасло.

Она вдруг резко успокоилась, забыв про синеволосую девушку и презервативно-леденцового парня-мотоциклиста. Артериальному богу было плевать, что тот ездит как бог. Он сам ездил на мотоцикле, а потому не терпел конкуренции.

Вернувшись в «Кафку», вновь превратившись в ухо, Ангелина Иосифовна прислушалась к разговору Пети и зонтичного.

– Скажи мне, – спросил у так и не свинтившего с шеи (это ей понравилось) шарф Пети приятель, – какую порнографию ты смотришь, и я тебе скажу, кто ты! Тебе нужна баба, Петр. Надежное, хоть и временное, – вздохнул, – средство от депрессии.

6

Потом они надолго замолчали.

Ангелина Иосифовна вспомнила, что хозяин той, где она работала, а с некоторых пор и многих других московских аптек Андраник Тигранович – в прошлой жизни хореограф из Дворца народного творчества в Степанакерте – собирался сегодня вместе с министром здравоохранения непризнанной Нагорно-Карабахской республики в Малый театр на пьесу Островского «Не все коту масленица».

Андраник Тигранович много лет занимался лекарственным бизнесом. Сначала где-то в армянских нагорьях, потом в Москве под крылом владельца сети «Будьте здоровы!», а после того как тот, выскользнув из СИЗО под миллиардный залог и подписку о невыезде, улетел на своем самолете в Израиль, Андраник Тигранович расправил до поры сложенные крылья, подтянул сеть под себя. Он сменил торговый знак «Будьте здоровы!» на «Вам не хворать!», оставив (так писали в прессе) прежнего владельца в акционерах. Этот благородный поступок, надо думать, немало скрашивал тому жизнь на Святой земле. И – оберегал хозяина нового от разного рода неожиданностей типа снайперской пули в висок, мгновенной смерти неизвестно от чего, внезапного задержания по делам давно минувших дней. «Святые» для одних и «проклятые» для других девяностые годы можно было уподобить подземному водоносному горизонту, откуда (в случае подтвержденного и одобренного заказа на бурение) легко ударял (любого напора и высоты) фонтан уголовного дела.

Андраник Тигранович, как и положено аптечному магнату, жил в загородном особняке, ездил на машине с водителем-охранником, но его все еще посещали фантомные культурно-театральные призраки из советско-армянского прошлого. Иначе для разговора с важным гостем он бы выбрал ресторан.

Однажды в минуту откровенности хозяин пожаловался Ангелине Иосифовне, что армяне стареют и лысеют рано. «В глазах появляется муть, – добавил с сожалением, – на теле целлюлит. Это точка отсчета, дальше только хуже, хоть уплавайся в бассейне, убегайся на стадионе». – «Ну, вам-то до старости далеко, – дипломатично возразила она начальнику, – переживать нет причин… – прикусила язык, вспомнив его нелады с женой. Нашлась: – Вы не лысый!», – дура, отругала себя, какое мне дело до его целлюлита! Мгновенно нарисовавшаяся в голове телесная картинка не понравилась Ангелине Иосифовне.

Иногда глаза Андраника Тиграновича казались ей бараньими, и тогда было не понять, как этот незаметный, напоминающий своей неопределенностью и одновременно всепохожестью на универсального (для всех народов и наций) Чичикова, армянин из далекого Карабаха преуспел в аптечном бизнесе в Москве. А иногда – крокодильими, и тогда становилось понятно, что вот так, сначала прикидываясь бараном, а потом бросаясь крокодилом, и преуспел.

В последнее время Андраник Тигранович и впрямь стал каким-то мутным. Сидел в кабинете, положив руки на стол, уставившись в окно. Не интересовался у Ангелины Иосифовны, как идут дела. Сражаясь с целлюлитом (если он у него и впрямь был), похудел, подтянулся, признался, что ходит по вечерам в фитнес с массажем, бассейном, хаммамом и тренажерным залом. Прежде жесткий и требовательный, Андраник Тигранович сам подернулся мягкой рябью, как женская ляжка целлюлитом.

«Знаете как я называю наступившую эпоху?» – озадачил он недавно Ангелину Иосифовну странным, не относящимся к аптечному делу вопросом. Неужели эпохой целлюлита? – подумала она, изобразив на лице внимание. «Уборкой мусора, – продолжил Андраник Тигранович. – Кто больше и чище уберет, тот и герой… нашего времени».

Ну да, ты Печорин, сделала вид, что размышляет над словами хозяина, Ангелина Иосифовна. Новый Печорин, который не умер на пути в Персию сто восемьдесят лет назад, а перебрался из Степанакерта в Москву, перехитрил вышедшего из телесных и деловых берегов кошерного еврея (что, в общем-то, для армянина не являлось неразрешимой проблемой), прибрал к рукам его бизнес. А теперь вот скучаешь… Но я не Бэла, и… не княжна Мэри! Хотя насчет княжны… В давних детско-девичьих снах она частенько видела себя то с короной на голове, то в длинном с теряющимся за горизонтом подолом платье. Наверное, его почтительно несли не появившиеся во сне карлики. В каждой женщине живет и Бэла, и княжна, успокоила себя умозрительной (из классической русской литературы) мыслью Ангелина Иосифовна, а иногда обе вместе.

«Тот и сядет…» – задумчиво продолжил Андраник Тигранович.

Улетевшая мыслями в нежно трепещущие на ветру складки королевского платья, придерживаемого невидимыми карликами, Ангелина Иосифовна с трудом сообразила, что речь идет об уборщике – герое нашего времени.

«В тюрьму?» – на всякий случай уточнила она.

«Ду… – Хозяин едва успел придержать рвущееся, как пес с цепи, слово “дура”. – В какую тюрьму? На трон!»

«Вот как?» – растерялась Ангелина Иосифовна.

«На такой, где еще никто не сидел!» – вдруг с сильным армянским акцентом, тревожно посмотрев по сторонам, прошептал Андраник Тигранович, неожиданно вплетя в темную ткань своих рассуждений золотую нить детских (о королевском платье) воспоминаний Ангелины Иосифовны. Мифический трон тем не менее почему-то увиделся ей не в золоте и самоцветах, а вознесенной к потолку вонючей шконкой в бараке, где восседал некий пахан. Воистину, все в мире, точнее в человеческих мыслях, было связано со всем. Сущности бесконечно умножались, делились, но итогом математических действий была конечная неопределенность, то самое число Бога, с которого все началось и которым все закончится. Его следовало не делить или умножать, но всего лишь покорно принять, как закон, и жить дальше, подчиняясь ему. А что вышло, вздохнула Ангелина Иосифовна, превратили жизнь в мусор, а теперь хотят посадить на трон какого-то зверского уборщика.

Долгое время она не понимала: почему Андраник Тигранович – без пяти, а может, уже много минут как – олигарх занимается мелкими (для олигарха) делами отдельно взятой аптеки в переулке на углу Садового кольца и Мясницкой? Сначала решила: потому, что сам еще не укрупнился. Так скакнувший из лейтенантов в полковники вчерашний выпускник военного училища по привычке проверяет дежурного по роте: радостно ли тот стоит возле тумбочки с коммутатором, блестят ли у него сапоги, нет ли морщин на заправленных койках в казарме? А ведь уже должен ворочать в черепе дивизиями, думать, как загнать противника в «котел» да и испепелить его там артиллерийским огнем.

Потом поняла почему.

«Ты знаешь государственного армянского орла?» – однажды спросил у нее Андраник Тигранович.

Кроме тебя, нет, подумала Ангелина Иосифовна: «А что, он какой-то особенный?»

«На нашем гербе, – объяснил он, – орел не летит. Стоит, как памятник, на земле».

«На горе Арарат?»

«Не вздумай так шутить в Армении, – строго посмотрел на нее Андраник Тигранович. – На всех гербах орлы с крыльями, а наш – крылья по швам – вцепился в землю».

«Наверное, увидел змею, – предположила Ангелина Иосифовна, – или суслика».

«Потому что главное для него, – не обиделся хозяин, – почва, гнездо, семья, дело! А змея… да, стиснула нас по всем границам, давит, как этот… удав, который с Маугли дружил. И суслик, – посмотрел на периодически появляющуюся в последнее время на столе подробную карту Армении с зубами воткнутых в Нагорный Карабах зеленых (мусульманских, догадалась Ангелина Иосифовна) стрелок, – подгрызает!»

Она не знала, как у хозяина с почвой (много ли гектаров скупил в Подмосковье?), но точно знала, что с гнездом не очень. А потому ему оставалось только дело. Здесь, на Мясницкой, вдали от сжимающего Армению удава и точащего на нее зубы суслика. Прикипев к земле, опустив клюв, деловой орел не брезговал заниматься мелочами, на первый взгляд не соответствующими его нынешнему статусу. А может, вовсе не мелочами. Вдруг аптечный российский рубль взметнет в небо армянского орла, и тот, спикировав, подобно ракете «воздух-земля», покажет кузькину мать змее и суслику?

Сменным, в основном иногородним, аптечным персоналом Андраник Тигранович не дорожил, называл его «худой водой». Он сразу снизил всем зарплату, затребовал медицинские справки, ввел штрафы за опоздания и несанкционированный уход с работы. Завладев кубической аптекой, он заодно приобрел и однокомнатную (бывшую служебную) квартиру в подъезде примыкающего к аптеке с противоположной стороны дома. После чего сломал стену между квартирой и аптекой, переоборудовал квартиру в скрытый от чужих глаз персональный офис. Дверь на черную лестницу Андраник Тигранович замаскировал снаружи побитым металлическим листом с надписью «Мусоропровод», а изнутри – тканым ковром с горным армянским пейзажем, правда, без сидящего на земле орла. Запасной выход для любого, даже самого законопослушного предпринимателя никогда лишним не бывает.

Помнится, услышав от него про «худую воду», Ангелина Иосифовна раздумала подавать заявление «по собственному». Она скучала на работе, а тут вдруг ее обдало свежим ветром административного креатива. Сейчас только она знала про потайную, как в каморке папы Карло под нарисованным очагом, дверь. Прочая, заставшая ремонтные работы в аптечном аквариуме, «худая вода» давно утекла. Помнится, любопытный Буратино сунул нос в очаг и обнаружил тайный ход в счастливую (это в тридцатых-то, когда хватали «врагов народа», годах!) страну Советов. Но сейчас все ходы туда были завалены. Иногда Ангелина Иосифовна жалела СССР, а иногда думала – ну и черт с ним! В СССР тоже умели рисовать очаги. А если кто проверочно совал нос – били по носу. Не так сильно, как в тридцатых, но били.

Как и со всеми предыдущими, у нее установились доверительные отношения с новым хозяином. Пока она не могла точно определить природу этой доверительности. Жадный и подозрительный, как все богатые люди, Андраник Тигранович ей приплачивал. «За что?» – спросила она, когда он в первый раз протянул конверт. «Не знаю, – коротко и честно ответил он, – но знаю, что если не дам, будет хуже». – «Я не прошу», – пожала плечами Ангелина Иосифовна. «Потому и даю, – ответил Андраник Тигранович. – Считай себя победительницей социалистического соревнования в аптечной сети «Вам не хворать!». Вот и не хворай! Здоровье и деньги не близкие, конечно, но родственники».

Они в позорном и подлом браке, усмехнулась про себя Ангелина Иосифовна. Сколько раз – семь? – миллиардеру Рокфеллеру пересаживали сердце, чтобы он дожил до ста двух лет? Значит, тоже чувствует, опустила конверт в карман, что им всем от меня надо? Вода к воде? Толстая к худой? «Неман ди…

Неман дивная река, – всплыла в памяти озорная народная песенка. Как я бу… Как я буду с ним купаться? С толстым ху… С толстым худенька така». Они ее часто тянули девичьим а капелла в общаге медучилища, хватив разведенного гранатовым или вишневым (водой не любили) соком спирта. И совсем некстати вспомнился недобитый «панический» старик с лыжной палкой, освежающийся перекисью водорода, сдобренной морской солью.

Он-то здесь при чем?

Сколько их, куда их гонят?

Аптека на Мясницкой была ближе других к Малому театру, но, как показалось Ангелине Иосифовне, Андраник Тигранович сегодня наведался в нее не только по этой причине. Неужели хотел со мной поговорить, подумала она, только о чем? А может, решил пригласить на спектакль «Не все коту масленица»?

Но это вряд ли.

Утром она увидела его, вылезающего из машины на углу дома (машина всегда останавливалась в разных местах). Водитель (он же охранник), как положено, придерживал дверь, ощупывая взглядом окружающее пространство, особенно внимательно – верхние окна и балконы дома-краба. Вполне возможно, что его предыдущего (до Андраника Тиграновича) нанимателя снайпер уложил прицельным выстрелом сверху. Охранник, конечно же, заметил Ангелину Иосифовну. А вот шеф нет. Мертво глядя перед собой, он говорил по телефону, мешая армянские и русские слова. Андраник Тигранович был как-то сально бледен, на лбу висели капли пота. Чистый зомби, подумала Ангелина Иосифовна, незаметно проскальзывая мимо.

«Да, лаборатория… – дальше на армянском. – Планирующая бомба или “Калибр”… российская или… чья? Сколько метров? Бетон? Они все там были, ты уверен? Ни в коем случае! Накройте залповым… Пусть думают, что по мечети, неважно, что далеко… Да хоть по своим! Да, в театре, я взял ложу. Он придет во время спектакля. Не сказал… Выясню. Ладно, до связи».

Ангелине Иосифовне показалось, что даже если бы дорогу Андранику Тиграновичу вдруг заступил знаменитый (крылья по швам) государственный армянский орел, даже если бы орел вдруг расправил крылья, как занавес в театре, тот бы его не заметил, прошел, не глядя, сквозь грозные перья. Ей стало (по-матерински) жаль начальника. Он, в отличие от символического орла, определенно оторвался от земли.