Электронная библиотека » Юрий Козлов » » онлайн чтение - страница 27


  • Текст добавлен: 13 февраля 2024, 17:40


Автор книги: Юрий Козлов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +18

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

Шрифт:
- 100% +
9

Ангелина Иосифовна не знала, зачем вспоминает все это, зачем заново переживает давние события, словно смотрит новую версию старого фильма. В этой версии песок из кузова грузовика, как из разбитых песочных часов, хлынул на скомканный Борин «Москвич», поглотив его весь без остатка. И никого не было на перекрестке. Как пелось в древней, еще советских времен песне: «Ни машин, ни людей». Только маленькая Ангелина стояла у песочной горы, на вершине которой качался, позванивая, новенький, купленный Борей в Мытищах «ванька».

«Ванька-песок» наблюдал за ней со своего песочного трона затертым в белесых (от растоптанных таблеток) ресницах глазом. Моя жизнь, подумала Ангелина Иосифовна, растянулась между «ванькой» и горой горячего песка. Эту гору не умягчить, не увлажнить жизневодой. Я – летучий пар над песком, сбой в законе обязательного испарения…

Бред, очнулась, едва увернувшись от несущегося по тротуару самокатчика в темных, несмотря на поздний вечер, очках. Какой Боря, какой самосвал, когда это было?


По телевизору и в сетях много говорили о вызревающей в воздушно-капельных горизонтах очередной вирусной волне. Она накануне важных политических событий, например военных действий, требующих формального отклика граждан, обычно притормаживала, давала передышку. Но если, допустим, граждане собирались посетить какой-нибудь митинг или поучаствовать в шествии, свирепо накрывала их ошеломляющей статистикой заболевших и умерших. Телевизор давал запланированную течь. Опутанные капельницами пациенты, молча, как неживые, лежали на койках, а какие могли говорить, горько сожалели, что сходили куда-то, где было много людей, и там заразились. На экран просачивались картинки с гробами из моргов в далеких от Москвы (в столице все было под контролем!), плохо выполняющих указания надзирающих инстанций регионах. Похоже, вирус каким-то образом координировал свою активность с пожеланиями власти, как если бы был чешуйчатым панголином, а власть летучей мышью чертила ему маршрут по воздуху, как по карте.


Или наоборот.


Народ как мог уклонялся от вакцинации, берегся от напасти, принимая в целях профилактики разные, иногда весьма экзотические лекарства. Ангелина Иосифовна не вполне понимала природу народного торможения. Она первая в аптеке сделала прививку, никак не отразившуюся на ее самочувствии. Разве что после второго укола во рту стало кисло-сладко, словно она надкусила недозревшее яблоко. Народ инстинктивно держал в уме жизневоду, подозревая в вакцине горячий песок, сторонился движущихся по его душу груженых самосвалов. В основе сковавшего общество пассивного противления-непротивления лежала, по мнению Ангелины Иосифовны, не крепнущая сила единой (народной) души, но убывающая сила народного инстинкта самосохранения. Даже муха, уклоняясь от мухобойки, летая зигзагом, имеет в виду сохранение жизневоды. Был народ да сплыл. Осталось не умеющее плавать население.

Недавно в аптеку заглянул белорус с неправильным (с красной полосой по белому полю) флажком. Белорусское посольство под правильным красно-зеленым с орнаментом государственным знаменем на мачте находилось неподалеку, и он, должно быть, протестовал возле него против законно избранной власти. Господин со свесившимися усами, в белой со стоячим воротником рубашке под длинным тканым жилетом, в сапогах и штанах с напуском внимательно осмотрел витрины, кося глазом в сторону благотворно влияющих на потенцию средств, видимо сопоставляя московские аптечные цены с белорусскими.

Традиции блюдет, оценила, как говорили в годы ее юности, «прикид» усача Ангелина Иосифовна, а про интимную жизнь (ей претило грубое слово «е…ля») не забывает. Она подумала, что господин стыдит белорусскую власть образом народного просветителя позапрошлого века. Иначе – зачем так вырядился? «Не знаю, – вздохнул, разглядев за стеклом Ангелину Иосифовну и мгновенно проникшись к ней доверием предполагаемый “просветитель”, – какую… прищепку выбрать?» Пока она размышляла, что он имеет в виду, может быть, прищепку к памперсам, просветитель пояснил, что прищепка означает на белорусском языке прививку.

Усатый товарищ, похожий на солиста знаменитого в советские годы ансамбля «Песняры» Мулявина (и это вспомнила Ангелина Иосифовна!), ей понравился. Она даже слегка пококетничала с ретропросветителем, ответив, что каждый сам выбирает, к чему прищепиться: к жизни, болезни или смерти. Это как, зажмурившись, сыграть в рулетку, добавила она. «А если я не хочу?» – распушил усы господин. Тогда повесь прищепку себе на… – подумала она, но не стала его обижать: «За это пока не расстреливают». – «Пока!» – со значением повторил белорус.

«Но даже если начнут, это ничего не изменит», – грустно заметила Ангелина Иосифовна. «Не согласитесь отобедать со мной в ресторане “Белорусская хата”, мадам? Он здесь рядом», – конспиративно понизил голос просветитель. «Я бы с радостью, – ответила Ангелина Иосифовна, – но за мной должен зайти муж, – посмотрела на часы. – Не успеем. Офицер Росгвардии, шаг влево, шаг вправо…» – «Примите мои соболезнования, шановная пани.

Оставьте на память», – вручив ей флажок, господин вышел на улицу. Ангелина Иосифовна подумала, что по своей цветовой гамме нелегитимный белорусский флажок напоминает японский. Только там кружок, как солнце, а здесь линейка, как… что? Неужели закат? Закат славянства как этноязыковой общности и идеи?


Она ходила по изысканно освещенным вечерним московским улицам, как по цветущим садам, наслаждаясь острым, терпким, нежным, когда беспокоящим, когда умиротворяющим, но всегда радующим и волнующим ее благоуханием лекарственного ветра. Оно меняло структуру воздуха, внося в нее элементы предсмертной тоски, осознание воздушного (не случайно злой вирус часто атаковал именно легкие!) пресечения жизни. Увядая, цветы чувствуют смерть и как могут свидетельствуют об этом. Точно так же свидетельствовали о ней увядающие вместе с человеческой плотью лекарства, но только Ангелина Иосифовна это видела и чувствовала, как последний зеленеющий листик на опустившем голову цветке. Вот уже много лет она гуляла после работы по Москве одним маршрутом: через Красную площадь и Александровский сад по Большому Каменному мосту и обратно – уже по Большому Москворецкому на Красную площадь, а оттуда на Чистые пруды, где жила.

У нее кружилась голова от бессчетных сочетаний старых и новых препаратов. Она не помнила, чтобы в Москве, как некогда в Китае (перед культурной революцией), расцветали сразу «сто цветов». В Китае, правда, цветы (политические и культурные, про лекарственные она не знала) цвели недолго, ушли вослед мухам и воробьям под революционный серп, клейкую ленту и птичий молот. Как бы китайцы, с тревогой подумала Ангелина Иосифовна, не взялись за летучих мышей и краснокнижных панголинов. Опыт есть, и за соответствующей, в духе Сунь Цзы стратагемой типа: «Пока панголин разорял муравейник, летучая мышь спряталась на обратной стороне Луны» – дело не станет.

В советское время она ловила лекарственные фантомы среди угрюмых серых толп, как редких бабочек. Советские люди лечились просто, скупо и надежно – без экзотики. Не так, как нынешние москвичи. Ни одно лекарственное средство, каким бы бесполезным или даже вредным оно ни было, не вызывало у Ангелины Иосифовны отвращения, как не мог вызвать отвращения у истинного (по зову души) садовника даже самый захудалый сорный цветок, у энтомолога – невзрачная бабочка, у орнитолога – прыгающий под ногами обдристанный воробей. Садовники, энтомологи, орнитологи – люди природы и только потом человечьего мира. Так же как ядерные или квантовые физики – люди материи, а философы – люди недоказанных истин. Тоже в некотором роде энтомологи. Ловят сачками земного разума летающие в атмосфере (ноосфере) идеи. Но всем им не выйти из круга биологической гравитации: рождение-жизнь-смерть.

Зато я, подумала Ангелина Иосифовна, спряталась на обратной стороне Луны, пока панголин (почему-то в его образе ей увиделся Андраник Тигранович) разорял муравейник.

Она ощущала себя летящей пыльцой лекарственного мира, перепончатым крылом парящей над Москвой (или уже над обратной стороной Луны?) летучей мыши, острым коготком панголина, ввинчивающимся в гранитные плиты пешеходных пространств. В полете золотая пыльца слепо искала продолжения жизни, так сказать, алкала вечного диалога между смертным и вечным. Растения листьями, плодами, цветами отвечали садовнику. Насекомые жужжанием, шуршанием слюдяных крыльев, движением ножек – энтомологу. Атомы, электроны, обгоняющие свет тахионы доносили из коллайдеров, как из преисподней, до физиков и философов осколки сведений об устройстве мироздания. И только Ангелине Иосифовне не было ответа от жизневоды, хотя, казалось, чего тут скрывать? Смотрюсь в тебя, как в зеркало, не видя отражения… – пропел в голове, снижая планку рассуждений и возвращая ее к реальности, приземистый, с большой головой, в очках и, кажется, еще здравствующий певец Юрий Антонов. Ну и смотрись, у меня другое зеркало! – ответила ему Ангелина Иосифовна.


Она не знала ни отцовского, производящего пыльцу растения, ни материнского, ожидающего пыльцу в сладостном томлении. Над ней не кружились насекомые. Из ниоткуда, как вирус, как кантовская «вещь в себе», как обгоняющий свет (куда, кстати, он несется с такой скоростью?) тахион возникала бесполая пыльца. Направленный ветер подхватывал ее, нес в сторону непроницаемой бесплодной стены. Ударившись об нее, пыльца меркнущей струйкой стекала во тьму, где ползали, свивались в клубки черные, охочие до человеческой плоти змейки.

Я – письмо, отправленное адресату, который не отвечает на письма, рассматривала в ванной свое не по возрасту свежее, словно взлелеянное добросовестным садовником растение, тело Ангелина Иосифовна, вытягивала ровные, как стрекозиные крылья, ноги, трогала упругие, как нераскрытые бутоны, груди. Неужели из моих кранов в ванной течет жизневода? – недоумевала она. И тупо уходит, вытаскивала сливную пробку, в канализацию… без божества, без вдохновенья, без слез, без жизни, без любви…


Она знала свой маневр, а потому не хотела увлекать за собой отсутствующего, но гипотетически возможного партнера. Она всю жизнь сторонилась мужчин, боялась близости. Образ пожилого, но симпатичного Пети в сиреневом шарфе прорвал ее линию обороны, промчался с шашкой наголо по тылам, всколыхнул застоявшуюся жизневоду, но у нее хватило сил пресечь неуместный рейд, отбросить противника со своей территории, успокоить водяное волнение. Ангелина Иосифовна, как опытный полководец, не пересекла границу, полагая, что покой и порядок в собственном государстве важнее негарантированных выгод от вторжения в чужое.

Образ Пети прояснился, очистился от запорошившей его золотой пыльцы. В свое время Леонардо да Винчи, если верить писателю Мережковскому, забыл смыть золотую краску с прислуживающего на пиру мальчика, и тот умер в мучениях.

Ангелина Иосифовна смахнула пыльцу со своего – пожилого – мальчика вовремя. Она отпустила (мальчика) Петю, как (девочка) воздушный шарик, лети куда хочешь!

Сейчас ей было странно вспоминать, как бессонными ночами она фантазировала о Пете, как когда-то (без ладони) над картинками из «Гулливера». Его образ, подобно универсальной лабораторной колбе, легко вмещал любое содержание. Петя представал то смешным в шляпе с пером лилипутом, то осторожно ступающим по земле, попирающим головой небо Гулливером. А иногда благородным, не питающим иллюзий относительно людей гуигнгнмом (непроизносимое на русском языке слово, куда смотрели первые переводчики!). Правда, не очень было понятно, при чем тут порнография, о которой проговорился в «Кафке» ученый рокер. Но противоречие, как и золотая пыльца, легко смахивалось зажатой в бедрах ладонью. В этом виделась даже некая поэтичность. «Вся суть поэзии – касанье, – вспоминала Ангелина Иосифовна неожиданно запомнившиеся строчки малоизвестного поэта, – она не зеркало – ладонь». Загляни сейчас Петя в аптеку, она бы и не подумала бежать за ним в «Кафку», слушать их глупые разговоры с ученым зонтичным рокером. Отпустила бы лекарства и помахала на прощание… ладонью.

Золотая пыльца летела, куда ей было назначено. В свое время Ангелина, как сейчас Петю, отпустила на свободу своего «ваньку-встаньку». И тоже – в направлении неба. Она отнесла его на чердак в барачном доме в Тишинском переулке возле облупленной, как яйцо на завтраке, церковью. Там было сухо и тепло. Она пристроила «ваньку» под окном, чтобы видел свет, под расходящимися на полу досками, заранее проверила это место на солнечный доступ. Под досками, правда, недовольно шуршали крысы, но мирно позванивающий пластмассовый «ванька» не должен был вызвать у них ярости. Напротив, крысам могли понравиться мелодичные звуки. Ангелина читала, что они любят селиться в филармониях и консерваториях, иногда даже, не беспокоя музыкантов, располагаются слушать живую музыку по углам оркестровых ям.

Наверное, подумала идущая по сухо шумящему листьями Александровскому саду Ангелина Иосифовна, он до сих пор живет там, если, конечно, чердак не переоборудовали в какой-нибудь новомодный пентхаус.

10

Она всегда с восторгом и трепетом входила в Александровский сад. Вытянувший хвост конь с маршалом Жуковым на спине казался в сумерках пластилиновым и необъяснимо подвижным. Некая непроясненность присутствовала в памятнике, как и в значении всадника для истории России. Да, решителен, да, строг, да брил до масляного блеска голову, смотрел зверем на подчиненных, воевал умением, но иногда и числом. Из народа. Обучался скорняжьему делу, разбирался в мехах и тканях, георгиевский кавалер в Первую мировую, отогнал японцев от Халхин-гола, спас Москву, взял Берлин. Но при чем здесь километровые отрезы трофейного сукна, столовое серебро, пейзажи Лукаса Кранаха, старинные клавесины и мейсенский фарфор? Зачем принял в пятьдесят шестом сторону Хрущева, когда испытанные сталинские соратники собирались того сместить? Хрущев развенчал Сталина, расстрелял успешно руководившего атомным проектом Берию, колотил по столу ботинком в ООН, сокращал вооруженные силы, резал линкоры, насаждал кукурузу. А еще рвался показать народу последнего попа, закопать капитализм и построить коммунизм к 1980 году. Оставшись при власти, разогнав сталинских орлов, Хрущев не пощадил и плотного, влитого, как крепкая настойка в плечистый графин, в мундир с орденами маршала – снял с должности министра обороны, законопатил, как паука, на даче.

У Ангелины Иосифовны не было ясности относительно этих персонажей, как и вообще советской истории. Ясность была у застукавшего ее на складе за неблаговидным занятием советского директора аптеки, сидевшего в кабинете под портретом Ленина. Но это была не подтвержденная бесстрастной логикой ясность, а суровая вера. Всякую веру можно уподобить биноклю. Человек смотрит в него и что-то видит с нечеловеческой четкостью, да еще и в пространственно-временной перспективе (как красный аптечный директор перестройку и то, что за ней последовало), а что-то не видит в упор, как будто этого не существует. Вряд ли бывший начальник ответил бы на два давно занимающих ее вопроса. Почему во все годы существования СССР в его руководстве, особенно по линии государственной безопасности, было столько предателей и шпионов? Даже насчет строгого, смотревшего с казенных портретов загадочной Моной Лизой Андропова сейчас высказывались разные предположения. Мол, не просто так он опекал и двигал к власти Горбачева, далеко (только не в ту сторону) смотрел. И каким образом, если во власти было столько предателей, Советский Союз просуществовал почти восемьдесят лет, победил Гитлера, отправил человека в космос, а в небытие ушел в статусе мировой сверхдержавы, контролировавшей полмира и способной многократно уничтожить оставшуюся половину? Хотя на этот вопрос молодой ленинист бы ответил.

Потому и просуществовал, что идея была сильнее (превыше) как предателей, так и ее толкователей вроде засохшего на корню идеолога КПСС Суслова. Но это тоже из области веры. А где же тогда были восемнадцать миллионов коммунистов в 1991 году, поинтересовалась бы у него сейчас Ангелина Иосифовна, неужели все оказались предателями? Если так, продолжила мысленный разговор с бывшим начальником, значит, предательство, а не технический прогресс и смена общественно-экономических формаций движущая сила истории?


Ишь, как меня занесло, вздохнула она, хотя о чем еще можно думать на Красной площади под хвостом у коня Жукова?

В темных, скупо освещенных аллеях Александровского сада, в сухом шелесте ветра, в отблесках фонарей на газонах и пешеходных дорожках, как «ванька» под досками на чердаке, фантом-но доживал свой век СССР. Его призрак летал над Кремлевскими стенами, бетонным дворцом партийных съездов, желтыми служебными корпусами. Непостижимый СССР вознес Жукова к славе, а потом вдруг неблагородно прищемил на вершине, вынудил вспомнить в мемуарах неведомого тогда двигающему фронтами маршалу подполковника Брежнева из дивизионного политотдела. Чуткая в отречении от СССР новая Россия издевательски посадила маршала на длинного с непонятным хвостом коня, геморрой-но подняла в стременах, нарушив классические каноны конных статуй.


Ангелина Иосифовна снова вспомнила подслушанный в «Кафке» разговор Пети и зонтичного рокера. Запомни, сказал Пете рокер, ритмично тыча в пол железным концом зонта, в России все зыбко и темно, все плывет, как в тумане. Особенно власть. Помнишь, старик в рассказе Хемингуэя хотел туда, где чисто и светло. В России таких мест нет! Везде грязно и холодно, и в хижинах, и во дворцах! Есть два светильника, два скребка – Владимир Святой, варианты – Иван Грозный, Петр Первый, Иосиф Сталин – и нынешний правитель. Между ними – зона рискованного исторического земледелия, в смысле, произрастания разумного, доброго, вечного. Но и этими светильниками тьму не развеешь, грязь не уберешь, холод не прогонишь. Разве что деньжат срубить, если встроишься. Ты, как я понял, меняешь коней на переправе?

Вот так, подумала Ангелина Иосифовна, проклятый вирус везде, даже в истории России. Чем и как лечить ее? В желтом свете фонарей летучими мышами метались желтые листья. Они опускались на землю и ползли дальше панголинами. Она давно заметила, что вблизи Кремля лекарственная атмосфера дополняется двумя едкими нелекарственными ингредиентами – предательством и обманом. Раньше она брезгливо не обращала на это внимания, гнала мимо носа, но сегодня нос, как в рассказе Гоголя, обрел горделивую незалежность. Клиническая картина представилась Ангелине Иосифовне неутешительной. Ей вспомнилось изречение: «Религия – опиум для народа». В советское время оно плакатно укрепляло веру атеистов в то, что бога нет. Но опиум при соответствующей дозировке был обезболивающим средством, то есть лекарством. Неужели предательство, обман и воровство – вечные обезболивающие нейролептики, подумала Ангелина Иосифовна, прикрыв нос ладонью. По мощам и елей, будто бы заметил мучимый большевиками патриарх Сергий, когда ему сообщили, что Мавзолей подтопили канализационные воды. По народу и лекарство, продолжила мысль святого мученика Ангелина Иосифовна. Потеря памяти – как электрошок. Нет памяти – нет былого величия, нет обмана и предательства, а главное, нет имущества, того, что раньше называлось общенародной собственностью. Ищи-свищи, народ!

Царицей всего на свете была смерть. Стоило ей только появиться на советской границе двадцать второго июня сорок первого года в образе вермахта, и народ тут же каменно окреп без всяких лекарств, скорняк превратился в маршала, смерть победила смерть, смертью смерть поправ. Стоило ей отвлечься, задремать, подобно древнегреческому козлоногому Пану в тупой неге «развитого» застоя, как лиса Алиса (предательство) и кот Базилио (обман) под разговоры о дереве с золотыми монетами похитили у хозяйки затупившуюся косу. Хотя затупившуюся ли? Ангелина Иосифовна читала в газетах, что в девяностые и следующие годы Россия потеряла едва ли не столько же людей, сколько в Великую Отечественную войну, на которой отличился посаженный на неладно скроенного коня маршал Жуков. Выходило, коса косила, да не в ту сторону. Не за победу, а за поражение от самих себя.

Смерть, конечно, царица, посмотрела в небо Ангелина Иосифовна, но даже ей не одолеть такие побочки, как обман, воровство и предательство.

Кружащиеся над Александровским садом желтые листья, как пересохшие рты, слизывали последние капли мерцающей в неверном фонарном свете жизневоды. Что мне до политики, до власти, до государства, пожала плечами Ангелина Иосифовна, их вода высоко, где серебряные облака и сухие грозы. Моя вода… где?

Золотая пыльца превратилась в пыль у бетонной стены, под которой свивались в клубки черные змейки. Ангелина Иосифовна даже обрадовалась, заметив Петю в подземном переходе возле метро «Библиотека имени Ленина» с симпатичной женщиной, определенно моложе его. Сама библиотека уже очистилась от Ленина, называлась «Всероссийская государственная», но станция пока не отреклась от проводившего немало времени в библиотеках вождя мирового пролетариата. Пусть живет как хочет, подумала про Петю Ангелина Иосифовна, непроизвольно измерив запас жизневоды над его головой. Или… – остановилась, глядя в спину удаляющейся паре, – как она хочет?


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации