Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

Обратный выстрел.

Она не смогла вспомнить, есть ли такой термин в военной (артиллерийской) науке.

Я отвлеклась, вздохнула Ангелина Иосифовна, мне не жить в любви, отступать некуда – впереди «Роза Кактус». А вдруг, испуганно посмотрела в окно, как в перевернутое квадратное ведро с лунным светом и звездами на дне, товарищ Ежов? Петя закрыл, можно сказать, залил сургучом в своих передачах все судьбоносные для восставшей против мирового зла России вопросы, кроме двух: насчет царя и товарища Ежова. С царем было ясно – народ устал ждать. Без царя русский путь – не путь, а кривая лесная тропка, по какой водят Иванушку шишига с кикиморой, чтобы привести к избушке на курьих ножках, где глобальная Баба-Яга затопила печь, смазала салом противень. С товарищем Ежовым полной ясности не было. Будущие обитатели «Роза Кактуса» были готовы его любить, но не спешили вытягивать шеи под рукавицы. Хотели осмотреться, разобраться, пропустить кое-кого шеей вперед. Ангелина Иосифовна чувствовала это, вникая в карканье, клекот, щелканье (дозванивались разные ловчие птицы) слушателей. Пора ли присматриваться к соседям? Или погодить? Всякий ли депутат и чиновник – друг, товарищ и брат? А если вор, враг и шпион? Товарищи Сталин и Ежов создали бесклассовое общество. А что сейчас? Кто владыка мира? Точно, не труд! Рыба гниет с головы, значит, голову рубить. Но голова пустила рыбу против мирового течения, обещает победу и великую Россию. Как быть?

Она поднялась с дивана, приблизилась к балконному окну. Александр Невский исчез. А Маяковский все-таки хам, вздохнула Ангелина Иосифовна, зачем обзывал Льва Толстого дрянью? Хотя как сказать, ведь это Толстой учил на склоне лет непротивлению злу. Россия столько лет не противилась, и что вышло? А еще он писал в дневниках, что будет поправлять Иисуса Христа, Магомета и Будду. Она вдруг ощутила в себе решимость поправлять Толстого. Непротивление, окончательно и бесповоротно решила Ангелина Иосифовна, не для нас, а для тех, против кого наша любовь. И снова неправильная мысль подняла змеиную голову: хватит ли мощи? Не мощи, а мощей, растоптала подлую мыслезмейку Ангелина Иосифовна, святых русских православных мощей!

Вихрь разбойно посвистывал в форточке. Потом раздался звонок в дверь. Неужели Александр Невский? – испугалась она, стыдя себя за предыдущие кощунственные размышления. Или, мелькнула безумная надежда, Петя, прибежавший, как Биче Сениэль (или как там ее звали у Грина) по радиоволнам? И только потом подумала о товарище Ежове.

Ангелину Иосифовну редко кто-то навещал. Разве что канареечная соседка с жалобами на окуривающего ее сигарами постояльца-азербайджанца. И еще Блюмкин смотрел со стены трансформаторной подстанции, как будто сожалея, что не успел ее арестовать или расстрелять на месте. Блюмкина расстрелял товарищ Ягода. Товарища Ягоду расстрелял товарищ Ежов.

Товарища Ежова расстрелял товарищ Берия. Товарища Берию расстреляли по решению Президиума ЦК КПСС. Дальше, кажется, не расстреливали. Ангелина Иосифовна была советским человеком, а потому ночные звонки в дверь пугали, шевелили историческую память. Не буду открывать! – она натянула на голову плед, но звонок не унимался.

24

Когда спустя некоторое время она пыталась осмыслить, что с ней (и не только с ней) произошло после ночного звонка в дверь, перед глазами как будто начинал вращаться калейдоскоп. Она едва успевала зафиксировать внутренним, как во сне, зрением один причудливый орнамент, как его тут же сменял другой, еще более причудливый. Орнаменты сходились и расходились, царапали друг друга острыми краями, то ярко вспыхивали, подобно разноцветным люстрам в мраморных залах, то растворялись в сером, как крысиная шкура, безвоздушном пространстве. Это жизнь, понимала Ангелина Иосифовна, непредсказуемая, подлая, прекрасная и неотменимо конечная человеческая жизнь. Люстра светит, но в любое мгновение ее может накрыть крысиная шкура. Человеку всегда кажется, что он лучше окружающих понимает жизнь и что кто-то что-то ему всегда должен. Потом он понимает, что он как все и никто ничего ему не должен. И, наконец, хотя лучше в два слова – «перед концом», вздохнула Ангелина Иосифовна, приходит к выводу, что он гораздо хуже других и сам всем должен.

Она ждала в помощь романного Льва Толстого, величественно опускающего ручку в чернильницу. Хотя в его время уже не писали гусиными перьями. В Ясной Поляне было подобие машбюро – «ремингтонная», как называли эту комнату с барышнями, перегоняющими тексты на пишущих машинках. Но жизнеописатель Ангелины Иосифовны явился в образе разнузданного с нечесаной бородой абстракциониста, швыряющего краски на холст, размазывающего их ладонью, так что уже не понять:

рисует он, ваяет или клеит из подручного материала инсталляцию? Такой если что и напишет, так только известное слово, заменявшее древним людям все другие слова.

Прав был Хрущев, разогнавший на исходе «оттепели» в Манеже абстракционистов, подумала Ангелина Иосифовна, так до конца и не определившая своего отношения к Никите Сергеевичу. Петя с него, точнее, со дня смерти Сталина вел отсчет конца советской цивилизации. А как же размягчение ГУЛАГа, паспорта для колхозников, пятиэтажки вместо коммуналок, целина, Гагарин, ядерный паритет, песня «Куба – любовь моя»? – не вполне соглашалась с ним Ангелина Иосифовна. С одной стороны, Хрущев очеловечил власть, приблизил к народу. Ходил по кукурузным полям, залезал в трактора, ругался с рабочими Кировского завода в Ленинграде, которые, как ему казалось, вместо того чтобы повышать производительность труда, улучшать качество продукции, выпивали в рабочее время и рассказывали про него в курилках анекдоты. С другой стороны, казус Хрущева свидетельствовал, что очеловечивание власти в СССР (России) означает скорый крах правителя, а следом и страны, вне зависимости, какой в ней строй – капитализм, как при Николае Втором, или социализм, как при Хрущеве и Горбачеве. Значит, только со зверем или маньяком во главе, с грустью подумала Ангелина Иосифовна. Эти два качества, если верить большинству историков (сегодня набирало силу другое – прямо противоположное – мнение) совмещал в себе самый любимый народом правитель – Иван Грозный.

Петя, помнится, говорил про сакральную тайну власти в России. В русском народе отсутствует то, что Ницше называл волей к власти. Поэтому правителю вовсе не обязательно пугать и прессовать подданных. Он вообще может жить так, словно их не существует. Но время от времени народ следует изумлять непредсказуемостью и необъяснимостью своих действий. В захламленном, но пока еще остаточно живом русском коллективном бессознательном это воспринимается как подтверждение божественной природы власти. Власть – чудо! Столпы православной церкви давно объяснили народу, что с чудом бороться глупо, вредно и бессмысленно. Власть (чудо) следует принимать как дар Божий, любить ее и истово ей служить. Чудо знает, что делает. Пусть вам сейчас плохо, даже невыносимо. Ну и что? Кого в России этим удивишь? Хорошо будет потом вашим внукам или правнукам. Где? В новой, святой, счастливой, справедливой России! Или в раю. Какая разница? Собственно, здесь-то, по мнению Пети, и расходились дорожки Европы и России. Европа обожглась сначала на Наполеоне, потом на Гитлере, а потому исключила из формулы власти чудо, превращение ее из Савла в Павла и обратно, вымела правовым веником непредсказуемую сакральность из общественного сознания, как мусор. Сильная личность (по умолчанию) оказалась в лучшем случае под подозрением, в худшем – вне закона. Петя призывал слушателей внимательно всмотреться в лица нынешних европейских правителей. Скурвились, укрощал расшалившийся язык (мяч) опытный радио-футболист Петя, до мышей! Но Россия не такая! Поэтому наш сакрал – поверх барьеров логики и здравого смысла в западном, искаженном постмодернизмом, понимании. Это был изящный нейролингвистический пас интеллигентным, не забывшим обруганного Хрущевым Пастернака и его книгу «Поверх барьеров» слушателям. Петя работал на разные целевые группы, подбирая для каждой, как для рыбы, скользящую по словесной воде речевую наживку.

Толстой бы точно не стал писать о Хрущеве, решила Ангелина Иосифовна. Он не любил социальные эксперименты, верил в позитивные внутренние силы человека. А еще дружил с отцом Пастернака, художником. Тот рисовал Толстого. А потом, кажется, еще и Ленина. Где Толстой, там Пастернак, где Пастернак, там Ленин. Достоевский, пожалуй, зачислил бы Никиту Сергеевича в бесы. А вот Гоголь…

Она не случайно вспоминала писателей. Пару месяцев назад Андраник Тигранович дал ей почитать толстую, как Библия или «Капитал», великолепно изданную на гладкой белоснежной бумаге книгу под названием «Мироустройство». Имя автора на обложке отсутствовало. Высший Разум, объяснил Андраник Тигранович, открывает через засекреченного медиума тайны мироздания и человеческой цивилизации. «Кому?» – поинтересовалась Ангелина Иосифовна. «Кому-кому? Мне, тебе, – поморщился от глупого вопроса начальник, – всем, кто хочет знать». – «С какого времени открывает? С динозавров или троглодитов?» – Ангелина Иосифовна не хотела обидеть Андраника Тиграновича. Она действительно не понимала, с какой целью Господь или… ладно, пусть Высший Разум (ВР) терпел многотонных с булавочным мозгом существ на планете сто с лишним миллионов лет. «С какого-какого? С Большого взрыва!» – повысил голос Андраник Тигранович. Шутки в сторону, сообразила Ангелина Иосифовна, Высший Разум – это серьезно. Успокоившись, начальник поведал, что книгу внимательно изучают… там, кивнул на потолок: «А ты думала? Мировые религии сдулись. Людей наплодилось немерено. Экология, вирусы, войны, – вдруг замолчал, как подавился. – Что взамен? Может это? – осторожно, как если бы опасался потревожить отдыхающий внутри Высший Разум, потрогал книгу. – Он, кстати, не отрицает Христа, но считает его миссию на Земле неудачной».

Книга не произвела впечатления на Ангелину Иосифовну, хотя во время выборочного чтения ее посетила мысль, что Высший Разум, возможно, рулит ситуационными богами. Я сама засекреченный медиум, подумала она, кто-то же откомандировал меня на лекарственный фронт, держит в тонусе мое тело. А вот лицо, подумала с обидой, скользнув взглядом по зеркалу, не держит, нет, не держит. Ей вдруг показалось, что в зеркале на ее плечах появились погоны с мелкими белыми таблетками вместо рифленых латунных звездочек. Не старший офицер, с сожалением констатировала она, там таблетки крупнее. Лейтенант или прапорщик при складе медикаментов.

Странное зеркало.

Но и сказать, что, почтительно возвратив Андранику Тиграновичу тяжелый, как гиря, том, она мгновенно о нем забыла, было нельзя. ВР (сам себя в книге он именовал иначе), оказывается, держал подле себя в астрале избранных деятелей культуры и, более того, иногда позволял им высказываться на разные темы через того же засекреченного, записывающего их речи медиума. Чехов поведал (по подчеркнуто вежливому не без игривости тону Антона Павловича можно было догадаться, что медиум – женщина, причем не старая и симпатичная), как ему грустно и одиноко в послесмертии. Никакого желания писать. Достоевский, напротив, в поте лица, если, конечно, в небесных чертогах лица потели, трудился под отеческим присмотром ВР над окончанием романа «Братья Карамазовы». Ангелина Иосифовна вспомнила, что, по сохранившимся рабочим наброскам великого писателя, просветленный, почти святой Алеша Карамазов в заключительной книге перерождался в террориста-нечаевца, готового поднять руку на священную особу императора. Не доживший до мартовского бомбометания пару месяцев Федор Михайлович видел русскую душу насквозь. Я бы и сама почитала про Алешу, с завистью подумала Ангелина Иосифовна. Михаила Юрьевича Лермонтова Высший Разум, как и Иисуса Христа, принимал почти за сына, но был вынужден рано отозвать с грешной земли по причине неутолимых страданий молодого гения. Они проистекали (тут Ангелина Иосифовна не знала, что и думать) из-за врожденной половой слабости поэта. В детстве ей казалось, что строчки:

«На воздушном океане без руля и без ветрил тихо плавают в тумане хоры стройные светил» – обращены не к людям, а к иным (тогда она еще не знала про ВР) мирам, где ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит. Слабость, если, конечно, она и впрямь имела место, Лермонтова была выше шкодливой земной любовной и прочей суеты.

А как, интересно, с этим делом там?

Не могу знать! – решительно пресекла досужие размышления Ангелина Иосифовна. Не мой вопрос. Гоголь, набравшись наглости, подсказала Высшему Разуму, вот кто может сочинить роман о Хрущеве. Ну, или… Булгаков.

Разума Ангелины Иосифовны, прежде бритвенно вскрывающего суть вещей, недоставало для расшифровки смысла инсталляции, состряпанной сумасшедшим абстракционистом. Так зверек попадает в капкан. Только что бегал по лесу – щелк! – и не выдернуть лапу.

Пространство, время, события уподобились многоуровневой дорожной развязке с разнонаправленным движением транспорта. Она напоминала гигантский бетонный узел, распутать который возможным не представлялось. Только разрубить, как некогда Александр Македонский разрубил мечом гордиев узел. Ангелина Иосифовна недавно смотрела в ретро-кинотеатре «Госкино» на Садовом кольце (там все было как в послевоенном СССР, включая буфет с шампанским и пирожными, правда, не по советским ценам) одну из бесчисленных серий «Звездных войн». Старуха-джедай там ловко орудовала световым мечом. А что если? Нет, вернулась из космических далей на землю Ангелина Иосифовна, мой таблеточный меч растворился в бассейне «Победа» имени Сталина. Пора переквалифицироваться в парамедики! В последнее время эта новая военно-полевая профессия набирала популярность. Молодому телу мундир к лицу. А вот лицу… – покосилась на зеркало, лицу к лицу клуб «Московское долголетие».

То, что прежде представлялось ей несущественным, вдруг оказывалось спусковым крючком для сцен, происходивших на других уровнях развязки. Вся жизнь – театр, вспомнилось ей чье-то изречение. Или авария, уточнила она, а можно взять шире – развязка. Назови жизнь чем угодно, не ошибешься. Ей казалось, что неведомая сила втащила ее на самый верх развязки да и столкнула, как девочку Алису, в распахнувшуюся перед старушкой Ангелиной страну чудес, обернувшуюся кроличьей, но может, и крысиной, разбираться времени не было, норой. Ньютонов закон всемирного тяготения там не действовал. Слова и люди плавали в вязкой, как клей, невесомости. А между тем вокруг норы уже стояли охотники с заряженными ружьями, ученые собаки рвали когтями земляные входы и выходы, в небе кружились ястребы. Вздумай кролик или крыса выскочить из норы – порвут! Неужели на всю оставшуюся жизнь – нора, ужаснулась Ангелина Иосифовна.

25

…Она подкралась к двери, вклеилась (а что делать, если вся жизнь – не только еда, но и клей?) ухом в обивку, мечтая и одновременно понимая, что это невозможно, услышать уходящие шаги и… тишину.

Человек по другую сторону двери, словно прочитал ее нехитрые, типовые, можно сказать, для данной ситуации, мысли.

– Следственный комитет. Я должен допросить вас как свидетеля, задать несколько вопросов. Наш разговор будет записан на видеокамеру.

– Не хотите объяснить, в чем дело? – постаралась придать голосу уверенность честного и законопослушного члена общества Ангелина Иосифовна. Она не то чтобы испугалась, но мысли о недостаче препаратов, оформленной месяц назад уборщице-таджичке с просроченной регистрацией, рецептах с подозрительными печатями, кассовых разночтениях при контрольной закупке вихрем пронеслись в голове. Но быстро осели. Это мелочи. Из-за них ночью не придут. И снова взметнулись: а ну как подбросили? Перед глазами почему-то возник пропахший мочой старик – фанат соли и перекиси водорода, позорящий своим видом мудрого лесного бога Пана. Хотя что он мог подбросить?

– Я все объясню после того как вы откроете дверь.

– У вас есть ордер?

Иногда юридически подкованные персонажи в сериалах требовали предъявить ордер, но им его почти никогда не предъявляли. Возможно, по каким-то каналам показывали другие, но Ангелина Иосифовна постоянно напарывалась на сериалы со следователями, ворами, убийцами, банковскими мошенниками, злоумышляющими против мужей женами и наоборот. Причем не сказать чтобы преступники и правоохранители сильно друг от друга отличались. К тому же их играли одни и те же не успевающие выйти из образа артисты. Сегодня ловит и допрашивает, завтра – убивает и скрывается. Еще в девятнадцатом веке ученые-криминалисты Гюстав Лебон и Чезаре Ломброзо выявили грустную закономерность: тесное общение с преступной средой меняет психологию тех, кто по долгу службы ей противостоит. Эффект сообщающихся сосудов. Поставить непроницаемую заглушку между преступниками и теми, кто их ловит, невозможно.

– Допрос свидетеля проводится без ордера.

– А… адвокат?

– У вас есть адвокат?

– Есть! – Ангелина Иосифовна спохватилась, что «есть» не у нее, а у Андраника Тиграновича. Однако, вспомнив ледяное лицо, голубые под мужским маникюром ногти разъезжающего на изумрудном «бентли» адвоката, решила не продолжать. Никаких денег не хватит. – У меня есть паспорт – основной документ гражданина России! – добавила с озорной отвагой оловянного солдатика, заподозренного крысой в отсутствии важного документа.

– Вы хотите, чтобы мы вскрыли дверь, вызвали понятых, эвакуировали соседей? Специалисты внизу, в машине.

Наличие паспорта у Ангелины Иосифовны не произвело впечатления на человека за дверью.

Просачиваясь в прихожую, следственный голос обретал странное звучание, словно ночной служивый чокался хрустальным бокалом с железной дверью. Из таких бокалов могли пить короли и герцоги, но никак не средней руки (крупной – ночами по свидетелям не ездят) сотрудник силового ведомства. Не по зарплате голосок, подумала Ангелина Иосифовна, если, конечно, он не подельник того полковника с миллиардами в картонных коробках из-под стиральных машин. Или – не баритональный тенор в полицейском хоре. Она читала в газете «Вечерняя Москва», что через хоровые кружки и народные театры сотрудники правоохранительных органов активно приобщаются к культуре. Интересно, что они ставят? «Преступление и наказание»? И что поют? А еще ей показалось, что человек по другую сторону двери видит ее насквозь, смотрит в микроскоп, узнавая мелкие стыдные тайны, и одновременно в телескоп, где они предстают в ином (судного дня?) масштабе. А что если, мелькнула тревожная мысль, он смотрит не в микроскоп и телескоп, а в калейдоскоп, где крутятся статьи УК, штрафы и сроки? Всегда есть за что, мрачно подумала Ангелина Иосифовна, потому, собственно, русский народ и терпит безропотно любую власть. Полиция это прекрасно знает. Недавно, выйдя на балкон, она увидела построившихся возле трансформаторной стены детей в фуражках и синих куртках. Они по одному выходили из строя, звонко читали с листа: «Вступая в ряды юных полицейских, обещаю…» Ангелина Иосифовна ушла с балкона, хлопнув дверью, но успела заметить, как подобрело на стене свирепое лицо Блюмкина.

Она отшатнулась от двери, прокралась на мягких ногах к балконному окну. Внизу действительно стоял микроавтобус с бесшумно мерцающей на крыше сине-красной мигалкой. Шарящие в ночном воздухе пальцы доставали до стены трансформаторной подстанции. Блюмкин упырем скалился со стены. Каждому – по делам его, мстительно вспомнилась Ангелине Иосифовне очередная библейская мудрость. Ставил людей к стенке – теперь сам торчи там вечно!

Дверь пришлось открыть.

Не сразу, конечно, а после внимательного изучения сквозь дверной глазок удостоверения. Оно не вызвало подозрения:

«Гусев Дмитрий Степанович, следователь по особо важным делам». Важняк, так их называли на судебно-юридическом жаргоне. Щит-меч, совпадающая с оригиналом фотография, печать – все выглядело натурально.

– Сейчас столько преступников, – провернула ключ в замке, лязгнула щеколдой Ангелина Иосифовна, – ходят по квартирам, убивают одиноких пенсионеров, чтобы завладеть их квартирами.

– Ну, вы-то еще не на пенсии, – заметил, входя, товарищ или… (она не знала, как к нему обращаться) гражданин следователь.

Ответ Дмитрия Степановича ей не понравился. Факт, что она не достигла пенсионного возраста, никоим образом не мог защитить ее от преступников.

– Вот так и работает наша правоохранительная система, – угрюмо сказала Ангелина Иосифовна, – когда вас убьют, тогда и приходите!

– В комнате есть стол, лампа? Мне нужно установить видеокамеру, – следователь аккуратно повесил на вешалку белый плащ, показавшийся Ангелине Иосифовне каким-то излишне чистым, словно он только что получил его, учитывая позднее время, из круглосуточной химчистки. И сразу надел.

Она попыталась мысленно определить возраст Дмитрия Степановича. Он ей годился в ранние внуки или поздние, слишком поздние, вздохнула она, сыновья.

– Если вопрос связан с работой, я должна поставить в известность своего начальника, владельца аптечной сети Андраника Тигра…

– Не получится, – следователь внимательно осмотрел комнату, задержав взгляд на столе и торшере возле застеленного дивана под наброшенным пледом. Из-под пледа выглядывал угол простыни, и это смутило Ангелину Иосифовну, как если бы незнакомый мужчина застал ее, как говорят французы, в дезабилье.

– Вот как? – секундное облегчение, что не в ней дело, сменилось тревогой. Андраник Тигранович не был чужим – звал в Майами, повышал по службе, подарил абонемент в фитнес. Вспомнив про бассейн, Ангелина Иосифовна растерялась. Неужели… брал? А как прижали, свалил на нее? Не верю! Буду молчать, как рыба, внезапно решила она. Даже если… верю. Вера в непорочность аптечного магната (рублевого точно, но, может, и долларового, она не знала) миллиардера Андраника Тиграновича оказалась у нее сильнее веры в законные действия государства, ввалившегося к ней глухой осенней ночью в лице следователя по особо важным делам Дмитрия Степановича Гусева. Хотя при этом она прекрасно знала, что Андраник Тигранович – вор, и хорошо, если не бандит.

– Видите ли, Андраник Тигранович Тер-Гуланян был обнаружен, – посмотрел на часы следователь, – семь часов назад в коттедже на территории подмосковной зоны отдыха «Снегири» с двумя пулевыми отверстиями – в области сердца и височной части головы. Точное время смерти определит судмедэкспертиза. Предварительная версия – самоубийство, но отрабатываются и другие.