Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

43

Ангелина Иосифовна удивлялась своему спокойствию перед разговором с Мастером-золотые-руки. Петя говорил по радио о разведывательном патриотизме. К «Дому быта» она подходила, преисполненная разведывательного оптимизма. Спускаясь по выбитым бетонным ступенькам, Ангелина Иосифовна испытывала прилив интеллектуально-гипнотических, так она их определила, сил. Умноженные на бетонное спокойствие, они делали ее непобедимой. Она поняла, о каком воине, применительно к России, говорил Петя. Этот воин мог погибнуть, но не мог потерпеть поражения. Он, как Сталин, по неподтвержденным точными источниками словам генерала де Голля, растворялся в будущем, прихватив с собой в «огненном мешке», так называлась новая тактика российской армии, настоящее. С монахом было сложнее. Ангелина Иосифовна уважала православие, но на расстоянии, умозрительно. В девичьи годы думала о том, чтобы причаститься и исповедаться, но не решилась. Батюшка бы отправил ее в психдиспансер, сознайся она ему в особенностях своего организма, а она уже там побывала.

Первое название великой пьесы Максима Горького было «На дне жизни». Леонид Андреев убрал ненужное слово. Французский писатель-модернист Борис Виан написал в середине двадцатого века роман «Пена дней». Его даже перевели на русский язык, видимо, как наглядное свидетельство деградации западной литературы. Леонид Андреев к тому времени умер, некому было посоветовать Борису Виану оставить единственное слово «Пена». Ангелина Иосифовна не знала, почему вспоминает Горького и забытого, писавшего о том, как можно изловить и приготовить на ужин живого «колбасуся», Виана. Потом с гордостью подумала, что прошли времена, когда она, как колбасусь, скрывалась на дне жизни (по Горькому) от готовых ее изловить и приготовить на ужин (по Виану) психиатров. ВСВР длинной рукой вытащил ее из пены дней, как древнюю рептилию на сушу под солнце, чтобы она… Что? Вычертила новую линию жизни на Земле, как та модельная рептилия? ВСВР, если верить священной книге «Мироустройство» (а как ей не верить?), чтил Иисуса Христа, считал его простодушным и наивным младшим партнером в управляющей компании Вселенной. Ангелина Иосифовна примерно так же относилась к Дмитрию Степановичу Гусеву, признавая его тотальное морально-нравственное превосходство над собой, но не чувствуя, точнее, не понимая его как личность. Она чувствовала и понимала всех, включая Анжелу, только ДСГ стоял пред ее мысленным рентгеном мраморной статуей, которую не брали никакие лучи.

У Ангелины Иосифовна были глубочайшие сомнения в том, что Подвальных-дел-мастер сколько-нибудь похож на впечатлительного, готового к творческому сотрудничеству с над– и под– мирными силами Мастера из знаменитого романа Михаила Булгакова. Тот был проекцией образа Христа в советскую действительность тридцатых годов, как князь Мышкин у Достоевского – в российскую второй половины девятнадцатого века. Я не Маргарита и не Настасья Филипповна, вздохнула Ангелина Иосифовна. Она не любила эти романы, но недавно ее посетила мысль, что мессир Воланд чем-то напоминает ВСВР. Она пожалела, что не оставила «Мироустройство» у себя, Андраник Тигранович книгу назад не просил. Вдруг там было что-то и про Булгакова?

– Сто шестьдесят первая статья УК РФ, – ласково посмотрел на нее Подвальный мастер, когда она изложила суть дела.

– Тебе ли бояться смешной статьи? – польстила его юридической грамотности Ангелина Иосифовна. – Два года, а при нормальном адвокате условно.

Уголовный кодекс, как Библия, книга на все времена. Был и в ее жизни эпизод во время одной из аптечных ревизий, когда ей пришлось вдумчиво его полистать. Она тогда вырвала подол из зубчатых колес правоохранительного механизма, а вот мастер, похоже, нет.

С некоторых пор она считала, что ситуационные боги ей не указ, но тут они – Пан, Пропал, Артериальный, какие-то другие, кого она не знала, слетелись в закуток металлоремонта, как тени в пещеру, где томилась в ожидании Отца-Времени Дочь-Истина с явным намерением ей помочь. ВСВР, как опытный руководитель, креативно совмещал функции мессира Воланда и Отца-Времени. Вот она, умилилась Ангелина Иосифовна, злая (или принимаемая за таковую линейными умами) сила, творящая благо, великий Гете все предвидел. Пан телепатически известил ее, что мастер – уважаемый насельник зоны, его козырная статья – сто шестьдесят вторая – разбой, от семи до двенадцати. Пропал обратил внимание Ангелины Иосифовны на фигурную литую кочергу на полке, до нее можно было дотянуться. По голове, что ли, удивилась она, но до того как он сделает ключ, глупо, а после – зачем? Хотя иначе, подумала о Пропале, уголовный бог не может. Не суетись, легким, как порыв ветра, толчком шепнул ей в скрытое в черепе внутреннее ухо Артериальный, он архивирует электронные копии ключей, есть специальная компьютерная программа. Я бы помог, но система его кровообращения автономна, на входе блок, я не знаю пароля. Ему сделать для тебя ключ, как два пальца… Ангелина Иосифовна поморщилась. А потом кочергой, продолжил Пропал, но вполсилы, чтобы вроде как сам упал. Дальше – огоньку, у него здесь полно горюче-смазочных материалов, техника безопасности обнулена, полиция не будет разбираться. Дадут условно за халатность директору «Домы быта», и все дела.

Хватит булгаковщины, это вам не Торгсин, прикрикнула на ситуационных богов Ангелина Иосифовна. Она хранила умеренной толщины пачку долларов под мойкой на кухне в кастрюле среди пластиковых пакетов с тараканьей отравой. Пока она не объявляла тараканам войну на уничтожение, а потому надеялась, что они из мести доллары не сожрут. Тараканы иногда появлялись на кухне, но единичные черные, солидные, как господа во фраках. Ангелина Иосифовна ликвидировала их подручными, точнее, подножными (тапками) средствами. А бывало, позволяла отдельным особям уйти под холодильник, памятуя о народной примете: тараканы к деньгам.

В народе, как тараканы по кухонному полу, гуляли нелепые слухи о возвращении в УК статьи, запрещающей гражданам России прикасаться к иностранной валюте. Оставшуюся на руках, счетах, в матрасах, кастрюлях, стеклянных и жестяных банках валюту гражданам будто бы предпишут немедленно обменять на рубли по установленному государством курсу. Подданные, как обычно, предвосхищали действия власти. Ангелина Иосифовна вспомнила сон председателя жилтоварищества Никанора Ивановича Босого из романа Булгакова, услышавшего из черного репродуктора грозное: «Сдавайте валюту!».

Все в масть!

Предложить ему доллары? – оценивающе посмотрела на мастера, незаметно отодвинувшего подальше ажурную кочергу. Ну да, парень тертый, читает мысли. Такой кочережкой хорошо ворошить пылающие угли зимой в камине, подумала Ангелина Иосифовна, вдруг увидев себя в просторной с большими окнами комнате, в мягком кресле у камина с… аккуратно завернутым в одеяльце младенцем на руках. Неужели не вступлю в наследство, буду доживать век няней, испугалась она.

Или это мой?

Ситуационные боги безмолвствовали. Похоже, верховный главнокомандующий – ВСВР – произвел ее в матери, как в генералы, передав их, как резерв ставки, ей в подчинение. Ангелина Иосифовна чувствовала себя как командир в городе Сталинграде, которому прямо в обстреливаемый окоп в Сталинском районе на улице Сталина вдруг позвонил Сталин.

– Не за себя прошу, – сказала она мастеру, – хочу помочь одному человеку.

– Жаль, что не мне, – вздохнул мастер.

– Он может умереть.

– Что поделать, это жизнь.

– Я пошутила насчет статьи, – сказала Ангелина Иосифовна, – там все чисто, никакого криминала, сплошная благотворительность. Или, – вдруг вспомнила страшный роман о Второй мировой войне (там было и про Сталинград) Джонатана Литтела «Благоволительницы», – благоволение.

– Чисто, – повторил мастер, – но, как я понимаю, не очень светло?

Надо же, посмотрела на него Ангелина Иосифовна, вспомнив дискуссию о «чисто и светло» с Андраником Тиграновичем, тоже читал Хемингуэя, неужели и Литтела читал?

– У меня неплохая библиотека, – продолжил мастер, – я всегда читаю, куда бы меня ни занесло.

– Не спрашиваю куда, – она подумала, что ситуационные боги играют сразу за две команды.

– Книги красят любое место, делают любого человека умнее, – назидательно, как отец непутевой дочери, заметил мастер.

У меня в психдиспансере тоже была хорошая библиотека, чуть не сказала Ангелина Иосифовна. И тут же пожалела: надо было сказать. Это бы укрепило взаимное доверие. Она вспомнила строчку из «Преступления и наказания» Достоевского, как убийца (Раскольников) и проститутка (Соня) склонились ночью при свече над страницами Великой Книги. Вот только какой именно эпизод из Библии они обсуждали, Ангелина Иосифовна запамятовала.

Несколько минут назад она гордилась спокойствием и уверенностью в своих интеллектуально-гипнотических силах (расставленных силках), но мастер выскальзывал из них, как опытная птица. Взгляд мастера стекал с ее лица на грудь, бедра, плескался там, и это не было ей неприятно. В его взгляде не было похоти, столь раздражавшей Ангелину Иосифовну прежде во взглядах мужчин. Взгляд мастера был исполнен спокойного, уверенного и даже, как ей показалось, частично гипнотического желания.

Он хотел и не хотел ее.

– Ага… – задумчиво протянула она.

– Ты знаешь цену, – сказал мастер.

Обострившимся, как у Пана, высматривающего в кущах нимф, зрением Ангелина Иосифовна разглядела сквозь полки с ремнями, зонтами, сумками, надломленной статуэткой читающего книгу Дон Кихота каслинского литья, прибором ночного видения, мотоциклетным шлемом, саперной лопатой (чего только не несли люди «починять» в «Дом быта») приоткрытую дверь. За дверью – вполне современную кровать, покрытую ворсистым пледом. Не то чтобы ей было жаль расстаться с девственностью, она помнила народную присказку, что девственность теряют не по любви, а потому что так надо. Но были сомнения: достоин ли мастер такой чести? Спасение Пети, таким образом, приобретало библейскую законченность и, возможно, ту самую красоту, которая, по Достоевскому, должна была спасти мир. Только Библии не хватает, задумчиво посмотрела на мастера Ангелина Иосифовна, по привычке измерив запас жизневоды над его головой. Мертвый штиль, паруса висят, как тряпки, глубину не определить. Она чувствовала, что с обретением женской сущности ее способность видеть и делать то, что другие люди не видят и не делают, идет на убыль. Взгляд альбатросом кружил над седой, но (не как у большинства пенсионеров, пользующихся услугами социальных парикмахерских) аккуратно подстриженной головой мастера. Она сама вдруг ощутила себя мастером, точнее, сантехником жизневоды, угадав в глубине под штилем сливную пробку. Он держит в тонусе мою водопроводную систему, вспомнились слова матери про прибившегося к ней алкаша. ВСВР длинной рукой вытащил Ангелину Иосифовну из пены дней со дна жизни для исполнения (она надеялась) ответственного сантехнического задания. Она упивалась внезапно обретенным могуществом, забыв на мгновение про мастера, спасение Пети и свою настоявшуюся, как коньяк в дубовой бочке, девственность.

– Знаешь цену, – повторил мастер, – но я ее приму, только если распишешься в квитанции, чтобы потом не было рекламаций.

– Это как? – заинтересовалась Ангелина Иосифовна. Ее возбуждало и волновало все, что касалось потери девственности. Она не хотела умереть старой девой.

– По обоюдному желанию, – уточнил мастер.

Вечного жида не провести, восхитилась Ангелина Иосифовна. Она с негодованием вспомнила про девушек, выставляющих на продажу девственность в интернете. Моя девственность не продается, чуть не сказала мастеру, но промолчала, потому что пришлось бы добавить: ты первый покупатель.

– Сейчас нет, – ей показалось, что в подвальном помещении стало светлее. Наверное, его покинули ситуационные боги, а ВСВР и ВЖ остались, потому что были везде. – Но потом… – выдержала паузу, – возможно, если будешь хорошо себя вести, – игриво улыбнулась мастеру.

– Значит, работаем без квитанции. На доверии, – уточнил он.

– С меня коньяк, – сказала Ангелина Иосифовна. – Успокойся, не «Старейшина», разорюсь на «Хеннесси».

Как не стыдно, подумала она, выходя из «Дома быта», еще при девственности, а веду себя, как законченная б…

44

Ангелина Иосифовна раньше не сильно рвалась гулять в парках, слушать пение птиц, наслаждаться общением с природой. Но с некоторых пор все изменилось. Ее любимым местом стала благоустроенная, со скамейками, деревянными дорожками, веревочными скульптурами, прудами, спортплощадками зона отдыха на ВДНХ, откуда было легко перебраться в Ботанический сад. Еще ей нравилось гулять по набережным Москвы-реки на Воробьевых горах. Река раздваивалась возле Академии внешней торговли на Мосфильмовской улице. Один рукав утекал в заросшую кустами, заброшенную промзону, другой продолжал течение сквозь город.

Она спускалась на набережную и шла, когда до метро «Воробьевы горы», а когда дальше – до зеленого стеклянного моста. На закате солнце, как игристое вино, вливалось в мост, и он напоминал горбатую светящуюся бутылку. А иногда Ангелина Иосифовна длинно тянулась по улице Косыгина до правительственной больницы на Мичуринском проспекте, напротив которой был лес, а дальше начинались аллеи МГУ.

Ей нравилось сидеть на скамейке, прислушиваясь к птичьему свисту, трелям, чириканью. Над лесом как будто дрожала, вибрировала невесомая певчая сеть, разрезаемая иногда ржавыми ножницами вороньего карканья. Есть птицы певчие, размышляла (а чем еще заниматься на природе?) Ангелина Иосифовна, есть ловчие, а есть – вороны. Они, как люди, крысы, тараканы, могут жить везде и питаться чем угодно. Значит, делала (в духе Сократа, как если бы сидела среди олив в Академии) вывод, будущее за этими видами, ядерная война их всех не уничтожит.

Весна в этот год в Москве выдалась удивительно ранняя, теплая и солнечная. Старые деревья под балконом Ангелины Иосифовны натянули зеленые майки, подтянулись, как баскетбольные пенсионеры в спортивном зале «Московского долголетия». По утрам и на закате деревья ветками, как кривыми артритными пальцами, перебрасывали друг другу солнце.

А еще она повадилась прогуливаться по двору вокруг клумбы напротив недобитой трансформаторной подстанции.

Простое, как оштукатуренный кирпичный куб, пережившее свое время техническое сооружение превратилось в местную достопримечательность. Люди подходили к стене, трогали новое граффити руками. Некоторые крестились, строгая бабушка в черном била поклоны, а одна в живописном с ленточками наряде дама с распущенными волосами долго стояла, прислонившись к стене спиной и разведя руки в стороны. Ее распятое стояние совпало с колокольным звоном из монастырского подворья в соседнем переулке. «Вы слышите, летит!» – крикнула дама. Народ, имея я виду БПЛА или самонаводящуюся бомбу, кинулся врассыпную. «Вы не поняли, это…» – дама замахала руками, не объясняя, что имеет в виду. Тут же объявился не замечаемый ранее гражданин, обвинивший даму в паникерстве, пригрозивший полицией. «Засни, урод!» – чуть не свалил его под общее скрытое одобрение накативший сзади самокатчик.

Ну, и как водится, никто не уходил со двора, не запечатлев себя на фоне граффити в смартфоне. Канареечной соседке, овощному азербайджанцу, курившему на балконе сигары и сбрасывавшему вниз толстый пепел, другим обитателям дома не нравился (массовидный, как писал, правда, имея в виду террор, Ленин) интерес к их прежде тихому и спокойному житейскому пространству.

К счастью, прямая связь между этим интересом и Ангелиной Иосифовной пока в дворовом сознании не утвердилась. Но она не обольщалась, это было делом времени. До наступления момента истины она собиралась перебраться в заранее выбранный и лично проверенный укромный подмосковный пансионат, где, как ей объяснил главврач, незаметно и тихо рожали одинокие, не желавшие широко оповещать об этом окружающий мир женщины. Экстракорпоральщицы, сразу догадалась Ангелина Иосифовна, и суррогатницы, за которыми глаз да глаз. Она не сомневалась, что главврач и ее числит по этому ведомству, а потому обошла тему зачатия молчанием. Если бы она сказала ему, что оно состоялось естественным путем при потере девственности, главврач бы решил, что она его разыгрывает. Если бы она сказала ему, как все случилось на самом деле, он бы решил, что она над ним издевается и ее надо лечить.

Она сама едва не превратилась в достопримечательность.

После того как к ней наведалась телегруппа с канала «Столица», Ангелина Иосифовна обходила стороной местную управу и (на всякий случай) подвальный спортзал «Московского долголетия».

В то утро она разнежилась в быстрых, сменяющих друг друга, как клипы, сюжетных сновидениях, а потому, разбуженная звонком, вместо того чтобы сто раз отмерить, тупо открыла дверь, не заглянув в глазок. «Живете скромненько, – затараторила с порога шустрая корреспондентка из-за спины сразу сунувшего в нос Ангелине Иосифовне камеру оператора. – Ничего, интерьерчик подправим, а потом… какой у вас срок? – девица скользнула взглядом по пока еще не сильно вылезающему из халата животу Ангелины Иосифовны. – Мэр выделит приличную двушку с холлом из своего фонда по социальной программе. Вы что, не в курсе, вас же собираются сделать символом «Московского долголетия». Уже лозунг придумали: «Лет до ста рожать нам без старости!». Установят щиты с вашим портретом, глядишь, изберут куда-нибудь, увеличат пенсию. Я бы, – трубно прошептала черными в висельнической какой-то помаде губами на ухо Ангелине Иосифовне, – у них машину попросила. Дадут! Китайскую, конечно. Ничего, говорят, ездить можно, не хуже европейских. Да, и чтобы дом был с машино-местом!»

Вытолкав непрошеных гостей, Ангелина Иосифовна позвонила в женскую консультацию: «Фарида Юсуфовна, я же просила, никому не слова!» – «Ангелина Иосифовна, – залопотала врачиха, – я звонила, вы не ответили, что я могла? Мы обязаны подавать в управу списки беременных по микрорайону для проверки на материнский капитал. Они как увидели год рождения, заподозрили мошенничество, сказали, что направят по адресу наряд. Я сказала, что случай по Москве уникальный, дальше они сами пробили вас по базам. Просили передать, что будут звонить из мэрии, возможно, мэр захочет с вами встретиться. Вы не волнуйтесь, я им… ну, понимаете о чем, ни слова!» – «Фарида, Юсуфовна, – перебила Ангелина Иосифовна, – скажите им, что я… – задумалась, – категорически не поддерживаю! И что биологический отец сейчас… на той стороне».

Она не знала, передала или нет весть о ее неблагонадежности татарка-гинеколог куда следует. Пока Ангелину Иосифовну никто не беспокоил. Ей не понравилось, что ее «пробили по базе». Ангелине Иосифовне категорически не хотелось присутствовать в каких бы то ни было «базах». До молчунов, «ждунов», скрытых пацифистов руки у власти доходили выборочно, когда кто-то наглел в сетях, терял осторожность, распускал на публике язык. Парламентские генералы на ток-шоу федеральных каналов требовали воскрешения термина «враг народа». Качели ходили туда-сюда. Неопределенность во всем, кроме роста цен и плохих предчувствий, превратилась в нерадостную норму жизни. Кто-то надеялся проскочить, перескочить, выскочить, отскочить. Остальные – угрюмо терпели, надеясь, что Господь управит.

Ангелина Иосифовна долго сомневалась, идти или нет в женскую консультацию, но после долгого созерцания с балкона чудесного граффити на стене трансформаторной подстанции решилась. Ей иногда казалось, что изображение живое – оно тоже смотрит на нее и телепатически с ней общается. «Иди!» – услышала она и пошла.

Гинеколог Фарида Юсуфовна оказалась примерно одного с ней возраста. Она с недоумением, сменившимся в процессе осмотра изумлением, усадила ее в гинекологическое кресло. Должно быть, пациентка показалась ей списанной на землю из мусульманского рая гурией или пери. «Невероятно, как у девочки…» – шептала Фарида Юсуфовна, орудуя знакомыми Ангелине Иосифовне по медучилищу инструментами. «Это… чудо или, – пристально, как следователь, смотрела в глаза раздвинутой в кресле Ангелине Иосифовне, – ювелирная работа. Как вам удалось? И главное, зачем?»

Бывая в Питере, Ангелина Иосифовна часто гуляла по Таврическому саду вокруг дворца, где приказал долго жить русский парламентаризм. Где-то она читала, что последний депутат Учредительного собрания, разогнанного матросом Железняком («Караул устал!») в январе 1918 года, скончался за три месяца до развала СССР. Им оказался избранный по списку большевиков известный сталинский соратник, строитель московского метро, железнодорожный нарком, участник заговора против Хрущева Лазарь Моисеевич Каганович. Сейчас во дворце, как выяснила любознательная туристка Ангелина Иосифовна, располагалась Межпарламентская ассамблея стран СНГ. Над куполом дворца трепетал на шесте голубой флаг этой организации, украшенный символом, удивительно напоминающим один из инструментов, какими орудовала татарка-гинеколог.

Сухая, коричневая, как трость дервиша, она прониклась к Ангелине Иосифовне мистическим почтением, не смея спросить, какими волшебными средствами та вернула девичью свежесть своей «водопроводной системе», как когда-то, пьяно посмеиваясь, говорила мать Ангелины. «Вам – все! – проводила ее до двери, рассеянно кивая ожидающим приема сестрам по вере. С некоторых пор едва ли не каждая вторая роженица в Москве ходила в длинном платье с головой, упрятанной в хиджаб. – Звоните, приходите, вызывайте на дом в любое время! Я знаю, никому ни слова, но я мусульманка, я должна спросить у имама. Завтра пойду в мечеть. Нет-нет, никакой конкретики, просто… возможно ли такое, и что я должна делать?»