Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

22

Выйдя из фитнеса в извилистый и малолюдный Хохловский переулок, Ангелина Иосифовна немедленно начала звонить Андранику Тиграновичу. Номер не отвечал, а потом оказался «вне зоны действия сети». Хозяину было не до нее, а может, он перемещался в пространстве в непробиваемой черной машине или сидел на важных переговорах. Она решила зайти в отвоеванный гражданами для свободного посещения насыпной парк на крыше гаража, но охранник предупредил, что через пятнадцать минут парк закроется. «Я не задержусь», – успокоила служивого Ангелина Иосифовна, высматривая подходящую скамейку.

Хорошо, что он сразу не ответил, решила она. Перед разговором с хозяином следовало сосредоточиться. Вряд ли он был настолько глуп и жаден, чтобы брать с людей деньги за воду, где она полоскала чресла, такое вспомнилось Ангелине Иосифовне библейское определение нижней (греховной) половины человеческого тела. Она торопилась домой, чтобы успеть к началу передачи. Петя, известный политолог, социальный психолог, историк и искусствовед, как представляли его дикторы, читал на радио «Душа России» цикл интерактивных лекций под названием «Алхимия пути». Но до этого следовало разобраться с внезапно открывшимися бассейновыми обстоятельствами. Эту занозу следовало вытащить. Она привыкла слушать Петю, не отвлекаясь на посторонние мысли.

Сейчас ее мысли работали, точнее, cтояли, как сломанные часы, показывающие два раза в сутки точное время. Ангелина Иосифовна вспомнила вихрастого мальчишку, сравнившего ее с цаплей, склевывающей с болотного циферблата не лягушек, это было логично, какая цапля пропустит лягушку, а людей. Ну, и кого я склевываю, нервно зевнув, посмотрела по сторонам. Шумя деревьями, парк растворялся в темноте. Сквозь качающиеся ветви можно было разглядеть острый серп молодого месяца нацелившийся на доверчиво подплывающее баранье облако. Неожиданно теплый для поздней осени ветер вычесывал листья из кустов и деревьев. Они планировали вниз, как летучие мыши, а потом шуршали в траве, как мыши полевые. Не я склевываю, думала, снова и снова вызывая номер Андраника Тиграновича, Ангелина Иосифовна, меня склевали! Часовое болото засасывало цаплю. Уже было не разглядеть, какое время показывают опутанные мхом и тиной стрелки.

Парк был свободен для посещения благодаря проявленной гражданской активности жителей микрорайона. Она только присела на скамейку, но охранник уже делал знаки, что время истекло, пора уходить.

Известный политолог, социальный психолог, историк и искусствовед Петя объяснял слушателям радио «Душа России», что свобода – джокер в растрепанной и засаленной карточной колоде человеческого бытия. Он способен превратить любой выигрыш в проигрыш, разрушить любую логическую комбинацию, наконец (вот где главная алхимия!) переформатировать саму игру, то есть незаметно превратить победу и поражение, а жизнь игроков в смерть. Или наоборот, как карта ляжет. Некоторые политики и философы, продолжал Петя, наблюдая агонию современной цивилизации, ищут спасение в архаике, точнее, в ее алхимической адаптации к современным реалиям. Но этот синтез нежизнеспособен и иллюзорен, поскольку предполагает отступление на взятые ранее технологические рубежи. Его можно сравнить с возвращением ушедшей в наступление армии в обвалившиеся, заросшие бурьяном окопы, где ползают змеи и прыгают кузнечики. Или возвращением в родные пенаты блудного сына, некогда презревшего и оскорбившего содержащего эти самые пенаты в чистоте и порядке отца. Человеческое сердце отходчиво, но оскверненный дом не примет сына, не снимет с него определение «блудный». Доцифровые технологии, по мнению Пети, стояли на приборах, сердцем которых, начиная с часов (жизнь) и мельничных жерновов (еда) – двух главных символов человеческой цивилизации, являлся камень. Или трех, если добавить к ним нематериальный камень веры в лице апостола Петра. И здесь тонкая, работающая на подсознание, символика, восхитилась Петиным мастерством Ангелина Иосифовна, понятно, что даже адмирал, который не должен верить ничему, кроме подтвержденного приказа, ему поверил. Сегодня на место тройного камня, развивал мысль дальше Петя, заступила цифра. Каменная цивилизация имела несокрушимый запас прочности, выдержала тысячи локальных и две (относительно той, что идет сегодня, определения еще не придумали) мировые войны. Именно поэтому, объяснял Петя, сейчас уничтожается все каменное, фундаментальное. По всему миру сносятся памятники твердым людям, горят и переоборудуются под галереи современного выморочного искусства готические соборы. Человек не выдержал проверки на твердость, променял камень жизни, хлеба и веры на скользкую цифру, которую Сын Божий отверг, когда вор истины и отец лжи искушал его в пустыне властью над миром. Но магическая власть цифры иллюзорна, утверждал Петя. Она может быть обнулена одним направленным ударом русской гиперзвуковой ракеты в орбитальное спутниковое сердце всемирной цифровой паутины. А еще вернее – по тайному, но кому надо известному месту, где живут и отнюдь не собираются превращаться в искрящийся ядерный пар немногие, кто сплел эту паутину. Если, конечно, ракета не запутается в ней, как муха, подумала Ангелина Иосифовна. Камень – на земле у человека и – в небе у Бога.

Цифра – везде и нигде. Камень – закон, порядок и благодать.

Цифра – беззаконие, хаос и игра. Человечество сделало плохой выбор. Игра в цифру точит камень, плодит овладевающих сознанием чудовищ. Русская гиперзвуковая ракета – это и есть алхимия пути, ассиметричный ответ души России бездушной цифре.

Петя, ты усложняешь, вздохнула, вслушиваясь в короткие гудки смартфона, Ангелина Иосифовна, алхимии пути нет, есть проклятие пути, или каинова печать пути. А для таких, как я, простецов, подумала она, есть арифметика пути с одним-единственным действием, а именно вычитанием. Что толку, что парк свободен для посещения, а я уселась на свободную скамейку? Охранник гонит меня прочь. Он вычитает мою свободу из моей жизни, ему плевать на власть чудовищ, потому что он сам, возможно, чудовище. Ладно, Ангелина Иосифовна смягчила мысленный приговор топчущемуся у чугунных ворот охраннику, вполне возможно, честному и порядочному человеку, он не чудовище, он социальный обнуленец. Но кто запустил игру, когда миллионы русских мужиков тупо сидят, ходят, околачиваются возле шлагбаумов, чугунных ворот и пропускных пунктов, а на заводах и стройках вместо них работают нерусские мигранты? Или социальное уродство – тоже алхимия пути?

Она вдруг почувствовала неожиданную после оздоравливающих процедур усталость, вспомнила, сколько ей лет. Пока человек в силе, приветливо помахала рукой охраннику, мол, ухожу-ухожу, как бы извиняясь за недавние нелепые предположения, жизнь кажется ему пластилином, из которого он может вылепить что угодно. Но пластилин быстро сохнет, а потом начинает крошиться. А что если, скользнула взглядом по правильным (не болотным) часам на смартфоне (успеет ли домой до начала передачи?), существует алхимия мозгов? Как могут люди в здравом уме считать воду в бассейне целебной потому, что кто-то в ней омочает чресла? Они спятили? Неужели Петя прав? Злой (как в американском фильме) алхимик-джокер, используя свободу людей верить во всякую чушь, превращает эту чушь в золото (деньги), которое оседает в карманах Андраника Тиграновича?

Почему такое происходит?

И ведь не делится, сволочь!

Ангелина Иосифовна помолодела от гнева, словно вернулась в счастливое пластилиновое время, когда начальник-марксист застукал ее за недостойным для комсомолки занятием на лекарственном складе. Ей мучительно захотелось повторить, рука змеей скользнула под пальто, но в этот момент пришло сообщение, что номер Андраника Тиграновича вернулся в сеть. Ангелина Иосифовна быстро вытащила руку, ткнула смартфон.

Жизнь всю жизнь учила ее осторожности. Она не сгнила в психоневрологическом интернате, не попала, как девчонки из медучилища, в колонию за то, что на практике в поселковой больнице вкалывали больным вместо обезболивающих препаратов физраствор, а ампулы продавали цыганам. Она колола честно, с цыганами не зналась. Молчала, как камень, хотя следователь давил, взывал к ее комсомольской совести, шил статью УК РФ 205.6 о недонесении. Так и сейчас, когда она услышала в трубке незнакомый голос, в голову словно ударил предупредительный электрический разряд. Отбой! Кто? Водитель? Телохранитель? Хозяин никому не доверял свой телефон.

Ладно, поговорю с ним позже.

Ангелина Иосифовна не просто выключила смартфон, но (на всякий случай) выцарапала симку, летучей мышью шмыгнула мимо недовольного охранника. Поздно позже, подумала она. Но если бы кто-нибудь спросил, что именно поздно, она бы побоялась ответить.

23

Дома на кухне она с трудом дотянулась до стоящего на холодильнике транзистора. А раньше играючи доставала до серебристого стебелька антенны. Неужели пошла в отрицательный рост, испугалась Ангелина Иосифовна. Про отрицательный рост в экономике России говорили по радио. Промышленное производство вынужденно сокращалось из-за санкций, но внутри него сжималась пружина для скорого рывка. Так бегун на длинные дистанции сначала отстает, объясняли эксперты слушателям, а потом дико ускоряется и приходит к финишу первым. Опутанная, как Гулливер веревками, санкциями, окруженная недружественными, лилипутскими по территории и духу странами, Россия обязательно разорвет путы, поведет за собой, стряхивая с подошв налипшую мерзость, человечество в грядущий новый мир. Там точно не будет ЛГБТ, однополых и номерных родителей, «Black live matter», гендеров, толерантности, мультикультурализма, ювенальной юстиции и прочих либеральных выдумок. Какая власть установится в предполагаемом раю: выборная или несменяемая; «все равны» или «некоторые равнее»; смогут ли граждане собираться больше трех; станет ли чуткая (по Пушкину) цензура смущать журнальный замысел балагура и так далее, приглашенные Петей в студию эксперты затруднялись ответить. Они сами не знали, куда роет крот истории. Хорошо, если куда надо, но вдруг в ГУЛАГ? Петя, к радости Ангелины Иосифовны, осадил престарелого, еле ворочающего языком коммунистического эксперта, разразившегося спичем о величии Ленина-Сталина и позорном ничтожестве современных политиков. Петя напомнил старому дураку, что в судьбоносные мгновения из небытия на политическую арену выскакивают личности, синхронизирующие время своей биологической жизни с ходом исторического процесса. Они вонзают в «клячу истории» (Маяковский) шпоры собственных, часто неожиданных для пингвинов, прячущих «тело жирное в утесах» (Горький), вариантов решения накопившихся проблем. Кляча несется вперед навстречу пулеметам. Пингвины смазывают лыжи, шипят по углам, тянутся (пятыми, шестыми?) колоннами к границам. Далее Петя осторожно намекнул, что, случается, лихой easy rider на радость пингвинам валится под копыта. Императора Павла Первого забили табакерками. Никиту Хрущева законопатили на даче. Горбачеву отключили телефоны в Форосе, а потом выгнали из Кремля. Примеров тьма. Бывает, что кляча от многолетнего недокорма и плохого ухода дохнет на скаку. Ее, перед тем как пришпорить, желательно привести в форму: подковать, чтобы копыта не скользили, надеть на голову железный шанфрон, как это делали в Средние века французские рыцари, обеспечить овсом на дистанции. Все это должны были предусмотреть честные и ответственные конюхи, но таковых в конюшнях не оказалось. Впрочем, кто не рискует, как Ленин-Сталин, потрафил Петя маразматику, тот не пьет шампанского, не нюхает соль земли, не строит социализм в отдельно взятой стране, не знает, что такое крылатый прыжок с колокольни Ивана Великого. «Кто не ворует, тот мимо власти», – успел, однако, проскрипеть тот.

Ангелина Иосифовна закрывала глаза и сама словно летела в ломком ночном воздухе над темными крышами, квадратами, прямоугольниками перегороженных решетками и шлагбаумами дворов, трансформаторной будкой со щекастым в щетине Яковом Блюмкиным на фронтоне. Если, конечно, благородный французский архитектурный термин применим к ободранной трансформаторной будке. Она летела под холодными и строгими осенними звездами вдоль светящегося Садового кольца до Павелецкого вокзала. Потом (видимо, ее «крылатый прыжок» имел пространственное ограничение) стремительно возвращалась на свой балкон.

Кто-то вывел на лбу Блюмкина фосфоресцирующей краской непонятное уравнение: «Z+V=0». Оно пульсировало в ночи, как скрытый сигнал крадущегося вдоль берега к месту высадки диверсионной группы плавсредства. Ангелина Иосифовна терялась в догадках: что имел в виду автор? Неужели намекал, что сегодня в некогда братской Украине русские (славяне) бьются насмерть с русскими же (славянами) и тем самым обнуляют самих себя? Но тогда при чем здесь Блюмкин, расстрелянный сто лет назад? Неужели снова конспирология, еврейский заговор?

Она подумала, что, если бы спросила об этом Петю, тот бы снисходительно рассмеялся. Да, клячу истории можно пришпорить на конкретном временном перегоне, ответил бы он, даже загнать, но ход вещей это принципиально не изменит. Происходит то, что не может не произойти, поэтому выкобенивающегося на кляче наездника следует воспринимать не как всемирное зло, но слепое (или зрячее, не важно) орудие судьбы. А она, судьба, возможно, уточнил бы Петя, всегда играет вдолгую и поверх того, что все думают, так что не разглядеть, не угадать. Оседлавшие клячу вожди народов (потом их обычно объявляют преступниками) это знают, но остановиться, отыграть назад не могут.

Убаюканная Петиным голосом (он говорил о сплочении народа в большой кулак), она вспомнила великого писателя Льва Толстого, люто ненавидевшего великого полководца Наполеона Бонапарта. Тот, по мнению графа, дергал, как ребенок, висюльки на шторах внутри кареты, воображая, что чем-то управляет, в то время как запряженная в карету кляча неслась по одному ей ведомому маршруту. Но ведь это и есть высшее, смертельное наслаждение, вспомнила другого великого писателя, китобойца Германа Мелвилла, Ангелина Иосифовна, – вонзить гарпун в долгую китовую тушу истории. Ради этого мгновения никакого расходного материала не жалко.

С одной стороны, замедление персонального (не связанного с экономикой) роста радовало Ангелину Иосифовну. Она не собиралась ни в бегуньи, ни в баскетбольную команду клуба «Московское долголетие», куда ее настойчиво приглашали эсэмэски из управы. Неужели заметили, что подросла, удивлялась и пугалась она. С другой – замедление, возможно, свидетельствовало, что время радио подходит к концу. Бог эфира, если был такой, вложил ей в уши все, что считал нужным. Хватит тянуть ручонки к транзистору! Дальше – сама. Что сама? Этого она не хотела знать, как и играть в баскетбол с костистыми негнущимися стариками и похожими на медуз, если бы те вздумали надеть на себя спортивные костюмы, пенсионерками. Она не одобряла очевидного (и ненужного!) насилия над возрастом и природой. Иногда Ангелина Иосифовна из любопытства заглядывала в подвальные окна клубного спортзала, но ни разу не видела, чтобы кто-нибудь попал мячом в корзину. Она так и не смогла понять взаимосвязь между своим ростом, транзистором и холодильником. Что-то в ее организме определенно происходило. Она теперь носила бюстгальтер на размер больше, юбки, в которых ходила годами, казались тесными, сдерживали шаг. Ладно, отмахнулась от беспокойных мыслей Ангелина Иосифовна, радиоволны (транзистор) в небесах, где власть и национальные идеи. Холодильник – на кухне, где еда и народ. Чем громче радио, тем свободнее (от продуктов) холодильник. Пока народ, подумала она, только примеривается к пищевой свободе, посмотрим, что будет дальше.

Слова – строительный материал бытия, устроившись на диване под пледом, Ангелина Иосифовна вставила в уши крохотные, на раздвоенном красном проводе наушники. Из слов можно вылепить любую мысль, изготовить любую вещь. Все связано со всем. Радио со словом. Слово – с войной, холодильником и пищевой свободой. Пролетарского цвета («Мир народам, фабрики рабочим, земля крестьянам!») наушники как будто передавали ей привет из будущего. Английский с лошадиным лицом парень – Оруэлл, вспомнила еще одного писателя Ангелина Иосифовна, бесстрашно вывел абсолютный закон мироздания: мир – это война. А будущее – крот, ввинчивающийся шурупом-саморезом в землю, чтобы его никто до поры (пока не станет поздно) не разглядел, не потревожил. Крот сам знает, что делать под землей и когда вылезать. Здание мира (мироздание) обязательно должно периодически разрушаться, как некогда Карфаген. Отдыхая пятнадцать лет назад в Тунисе – тогда это было по карману даже простой аптечной крысе – она бродила среди его музейных развалин, пытаясь постигнуть логику крота истории. Зачем Ганнибал перебрался со слонами через Альпы? Возомнил себя «солью земли»? По земле, где стоял Карфаген, римляне после Третьей пунической войны протащили на волах борону и засыпали борозду, как зияющую рану, солью, чтобы неповадно было. Круговорот соли в истории и человеческой жизни, вздохнула Ангелина Иосифовна, сродни круговороту воды в природе. Где – благодатный дождь, где – разящий град, где слезы (соль). Выходило, что ангел Господний, превращая жену Лота в соляной столп, просто перевел ее из одного состояния в другое – из настоящего в будущее. И ведь, вздохнула Ангелина Иосифовна, может повторить, но уже не с женой Лота, а со всеми нами.

Ей не хотелось подниматься с дивана, закрывать на окне шторы. Луна тускло, как люминесцентная лампа морг, освещала двор, только формула «Z+V=0» на лбу Якова Блюмкина горела каиновой печатью. Угрюмый библейский ветер сквозил из форточки, холодя укрытые пледом ноги. Каждый должен рано или поздно «приложиться к народу своему», настроилась поверх голоса Пети на библейскую волну Ангелина Иосифовна.

А я, поежилась, приложусь к пледу.

Теперь она точно знала, зачем эфирный бог послал ей пророка своего – Петю. Для искушения мыслью и словом. Но в жизни Ангелины Иосифовны не было ни любви, ни веры. Следовательно, она не жила. Ситуационные (наконец-то она нашла им точное определение!) боги, как сменные пауки-летописцы, плели паутину ее жития. Во мне, поправила на стынущих ногах плед Ангелина Иосифовна, соединились нечто и ничто. Когда я была последний раз в храме?

Давненько.

Она вспомнила серые перья волос на лбу под ленточкой с молитвой, острый, торчащий из картонного, обшитого кумачом гроба птичий нос матери. «Почему такой? – спросила у завхоза психоневрологического интерната для престарелых. – Она не была коммунисткой, я бы прислала денег на нормальный гроб». – «У нас договор с похоронной конторой, – ответил тот, – хороним за государственный счет. Народ возрастной, все жили при коммунистах». – «Батюшка, – сунулась она к снаряжающему кадило священнику, – Господь примет неверующую?» – «В смерти, как на фронте, все верующие», – махнул кадилом батюшка.

А этих примет?

Синеволосую девушку из «Кафки»; умчавшего ее в терминальное путешествие покупателя леденцов и презервативов с засаленным лицом; продавца с голыми щиколотками и расстрельными, как ей показалось, мыслями в торговом центре; похожего на племенного бычка, кудрявого политического деятеля, изумленно выпучившего на нее глаза на Каменном мосту. Почему-то возник перед глазами Андраник Тигранович. Он сидел за столом в какой-то конторе, внимательно вчитываясь в прошитую красной нитью государственную бумагу с гербом.

Она как будто торопливо (музей закрывался!) пробежала по портретной галерее, скользя взглядом по расплывающимся в гаснущем освещении лицам.

Не знаю, примет ли, вздохнула, какое мне дело? Они, как мухи, пробивали мою паутину, я пыталась предупредить. Метеорологи тоже предупреждают о дожде, не зная точно, прольется он или нет. Наверное, решила Ангелина Иосифовна, в мире развелось слишком много отпавших от веры людей, таких, как я. Их токсичные жизни передоверены ситуационным богам. Я – последний мигающий светофор перед рекой Стикс. Все прут не глядя, но кто-то заметит, притормозит.

Ей хотелось верить, что поверх сменных пауков-летописцев некто величественный с кустистыми бровями и пронизывающим взглядом, как (опять!) Лев Толстой, пишет другой (библейский!) роман, смысл которого ей, постмодернистке по жизни, не ухватить. Но он есть! Она двумя руками подписывалась под неуклюже переведенным на русский язык определением французского философа Жана-Франсуа Лиотара постмодернизма как «глубокого скептицизма в отношении возможности существования какой бы то ни было ярко выраженной смыслообразующей структуры в основе человеческой жизни». Собственно, иначе передать смысл этого понятия было невозможно. Невидимое, как ядовитый газ, оно разрушало, искажая, выворачивая швами наружу в криво-зеркальных «окнах Овертона» все, на что обращало взгляд. Осыпало простые, утвердившиеся во времени и пространстве человеческие понятия перхотью бессмысленных слов и неестественных усложнений, чтобы потом пустить по ним плуг, а борозду засыпать солью. «Окна Овертона», в которые (теоретически) в прежние времена можно было не смотреть, превратились в процветающие опытные хозяйства Овертона, где в промышленных масштабах выращивались модифицированные уроды. Им было тесно в пределах хозяйств. Они, как инопланетные твари из фантастических фильмов, ждали момента, чтобы вцепиться в глотку недоуменно рассматривающим их гражданам. Те чувствовали, что скоро сами будут объявлены уродами, как остаточные приверженцы первичных добродетелей, но не знали, как этого избежать, обматывали глотки шарфами. Тогда – не в глотку, а в гениталии. Природное, как и прочих приматов, разделение людей на мужчин и женщин (самцов и самок) рассматривалось генетиками овертоновых хозяйств как едва ли не главный тормоз на пути развития цивилизации. Люди должны были стать бесполыми, бесплодными, свободными от собственности в экологически чистом, очищенном от всякого производства мире. Стада – под нож! Парнокопытные сильно пукают, отравляют метаном атмосферу. Роботы и 3D-принтеры будут производить все необходимое из травы и палой листвы, а питаться можно будет насекомыми, к примеру мухами. Разводить их легче легкого, содержание белка в килограмме мух значительно выше, чем в килограмме говядины или баранины.

Но были, были в России храбрецы, возвышающие голос против человеконенавистнического, инклюзивного, так, кажется, он назывался, то ли капитализма, то ли социализма. Овертоновы хозяйства нам не нужны, говорили они, это чуждые нам хозяйства! Мы наше, мы новое хозяйство построим!

Петя, как Вергилий Данте, вел Ангелину Иосифовну вдоль другой, пока пунктирной и воздушной – российской – овертоной линии. Подобно цирковому дрессировщику, работал стеком, заставляя скромных и пока не сильно уверенных в себе русских овертоновых существ вставать на хвост, поизносить нечто патриотическое и приятное русской душе. Рассуждать о евразийстве как новом геополитическом проекте, вспоминать загадочный концентрический Аркаим – матку, как писали осваивающие восточную тему публицисты, индоевропейской (арийской) цивилизации. Россия походила на пушкинского старика, тянувшего невод с золотой рыбкой. Чего тебе, старче, – социализма, СССР, многополярного мира? Смотри, как бы не вернуться к разбитому корыту.

Русская идея пока была слаба и невнятна против заматеревшей западной, из икринки которой, собственно, и вылупилась. Но, требуя к себе уважения, топорщилась в гордыне, показывала ядерные зубки. Без этих доставшихся от СССР (опять-таки созданного Лениным-Сталиным по чертежам ненавидевшего Россию и славян Карла Маркса) зубов постсоветскую капиталистическую Россию давно бы разодрали в клочья. Потенциальные – в Азии, Африке и Латинской Америке – союзники не вполне понимали, куда зовет и чего хочет Россия. Волшебное слово только вызревало в политических недрах, путь его к всемирному уху не обещал быть легким. Из научно-популярной литературы Ангелина Иосифовна знала, что бесхвостые приматы – предки Homo sapiens – шли к осмысленной речи семьдесят тысяч лет. Все это время угрюмый волосатый обезьяночеловек с дубьем на плече исторгал из пасти единственный звук. Ученые-физиологи по строению гортани определили, что он удивительно напоминал лаконично-неприличное русское слово «х…»! Именно этим словом древний человек, варьируя интонации, выражал свои мысли. Ангелина Иосифовна надеялась, что русская идея, русское слово потрясут (исправят) мир не через семьдесят тысяч лет, а раньше, еще при ее жизни.

И что будет это слово не таким грубым и примитивным.

Слушая Петю, она гордилась тем, что она русская, хотя прежде совершенно об этом не думала. Великая (православная, евразийская, византийская, соборная, державная и прочая) Россия в разных обличьях плескалась в радиоволнах, помахивала плавниками, подмигивала круглым глазом, трепетно шевелила золотым хвостом. Она стремилась к тишине и покою, никому не мешала, не угрожала. Хотела жить в добре и справедливости, как завещали великие русские писатели и философы, но злой мир скручивал ее в жгут, душил санкциями, резал, как ножом, железным занавесом, обставлял Святую Русь по границам частоколами смертоносных ракет. Ангелина Иосифовна почти физически ощущала, как ее подхватывает то, что Петя называл «священным русским вихрем», «первочувством», позволяющим разнонациональным, но русским по духу людям понимать и принимать истину без оглядки на доказательства – душой, а не разумом, потому что русская душа – сама есть истина!

Этот вихрь зарождался всегда внезапно. Иногда – по воле одного человека, будь то Иван Грозный (опричнина), Петр Первый (окно в Европу), Ленин и Троцкий (земшарная республика Советов), Сталин (мировая система социализма). Или – сегодняшний победный марш по степям, предстоящий отгон НАТО от русских рубежей, возвращение исторической России в естественные границы, известные одному лишь Господу Богу и (по результату) тому, кто затеял великую освободительную операцию. Результат, независимо от того, что получится, однозначно будет победным уже хотя бы потому, что Россия отважно восстала против западного мира, будь он трижды проклят! Единственно, странно было, что судьбоносная, долженствующая указать человечеству новый путь титаническая борьба с отжившим мировым (западным) порядком стартовала на территории почти что одного (славянского, а не англо-саксонского, романо-германского или финно-угорского) народа. Петя гнал по радиоволнам мысль, что это и есть начало долгожданного процесса возрождения через болезненное и жестокое иссечение зла в себе, дезинфекцию раны раскаленным лезвием. Победим себя, выжжем гниль, и мир смирится с нашей победой! А если за тридцать с лишним лет гниль до костей, что тогда, подумала поперек волны Ангелина Иосифовна. Но быстро иссекла неуместное сомнение, смирилась с грядущей победой.

Передача закончилась. «Беспокоят сосуды, отекают и болят ноги?» – зазвучала многократно повторяемая, наизусть выученная Ангелиной Иосифовной реклама волшебного и первоначально бесплатного (только почтовые расходы) средства. Старая аптечная крыса, она знала, что никто никогда никуда не отправит две упаковки даром. Это было чистой воды (ставить на трубы очистительные инновационные фильтры призывала другая реклама) мошенничество.

Священный русский вихрь парусом выгнул занавеску на балконной форточке. Ангелина Иосифовна оттолкнула ногами плед. Ей стало жарко в струях зовущего на подвиги вихря. В лунном свете на балконе почудилась высокая фигура в серебристых (опять рыба!) чешуйчатых латах и остроконечном шлеме. Неужели тень отца Гамлета, испугалась она. Конечно, нет, это Александр Невский! Вихрь знал, кого занести на балкон.

Все просто, решила Ангелина Иосифовна. Россия – это любовь! Да, иногда она бывает ракетной (РСЗО), танковой, артиллерийской, но лишь для тех, кто упорствует во зле. Глядя на истаивающий в лунном свете призрак Александра Невского, она некстати вспомнила другой, тоже русский, но не священный, а сатанинский, по мнению Пети, вихрь, разметавший СССР. Он швырнул Россию под ноги ворам и негодяям. Они тридцать лет и три года топтали ее, вытирали об нее ноги. Они и сейчас изо всех сил вредили, в основном из-за рубежа, но кое-кто затаился в высоких властных кабинетах. Закон истории суров, но это закон, говорил Петя, и Ангелина Иосифовна была с ним солидарна. Железный, воспетый акыном Джамбулом сталинский нарком Николай Иванович Ежов ходил водолазом под толщей радиоволн.

Определение «ежовые рукавицы» было стилистически оправдано, но слишком нежными были иголки ежа. Какой еще еж? На мексиканский кактус с метровыми разящими иглами намекал Петя. Намек был, как чемодан, с двойным дном. Завернувший иглы внутрь кактус пронзит скрытых врагов в государственной мякоти, очистит организм. Растопыривший иглы – не зря же одна из систем РСЗО называлась «Игла» – по периметру границ, сохранит страну в целости и сохранности. Кто сунется?

Закон истории, как смерч, как землетрясение, неотвратим, как бы кто ему ни противился, ни прятался в подвале или бомбоубежище. Достанет. Накроет. Роза ветров, как и пронзающая небо высокоточная ракетно-снарядная многолепестковая роза на стороне России. И «Роза мира», вспомнила эзотерический труд Даниила Андреева Ангелина Иосифовна, туда же. Это будет наш мир, наш благоуханный сад! Есть «Роза Хутор» – фешенебельный курорт возле Сочи, где отдыхают, катаются на лыжах небедные люди. Пусть. А у нас будет «Роза Кактус», воинственно махнула под пледом кулаком Ангелина Иосифовна. В белом венчике из роз впереди Иисус Христос, а не тупой, выгоняющий посетителей из гаражного парка в восемь вечера охранник.

Она не то чтобы в одночасье перечеркнула (обнулила) свою прежнюю жизнь, но отпустила ее на волю священного русского вихря. Я жила таблетками, ситуационные боги использовали меня, но теперь этому конец! Отныне я живу любовью. Все-таки этот англичанин, снова с неудовольствием вспомнила Оруэлла (в этот раз он увиделся ей в образе хулигана, цинично справляющего малую нужду прямо на ворота военно-райского «Роза Кактуса»), был неправ. Не мир – война. Любовь – война! Россия несет ее миру, а он кочевряжится, вертит хвостом, не верит нашим РСЗО. Не понимает, что это цветы любви. Цветы, снаряды, великая литература, подтянула плед Ангелина Иосифовна, моя жизнь – Россия, а любовь должна быть, как солдатская жена, «пушкой заряженой». Да, поначалу упирается, рвет косы, бежит в степь, в поля. Ничего, стерпится – слюбится. Победить в войне – победить в любви. Задумалась. Опыта не было, но что-то подсказывало, что «пушка заряжена» – непознаваемая в пространстве и особенно во времени – вещь в себе и вне себя. Наводить можно хоть на Луну, а вот куда выстрелит? Не в лоб ли тому, кто думает, что зарядил?