Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

28

После очередной (на этот раз в его служебном кабинете) встречи с Дмитрием Степановичем Гусевым, Ангелине Иосифовне вспомнилась известная истина: если ты не занимаешься политикой, политика займется тобой. В России ударно действовала ее вторая часть. Граждан даже за минимальную политику, допустим несогласованное самовыдвижение в муниципальный совет, не то чтобы мгновенно наказывали, но предупреждали, давали время одуматься. И только если гражданин не внял, тогда да, начинали заниматься.

Сам виноват.

Меньше всего Ангелине Иосифовне хотелось заниматься политикой. Прослушивание Петиных передач (она отдавала себе в этом отчет) носило не столько политический, сколько эротический характер, то есть никоим образом не угрожало государству. Рука, как лосось на нерест, стремилась в телесный низ, в игриво-физиологическое, по философу Бахтину, пространство народной смеховой культуры. Но жизнь, как писал Маяковский, «рука миллионопалая», дотягивалась и до телесного верха Ангелины Иосифовны. Продолжая мысль великого философа, она понимала верх как то, что над низом, то есть способность мыслить, сознание. Родственные в тысячелетней России категории – политика и полиция – спеклись в политико-полицейский или полицейско-политический блин, который комом. Размышляя о русской истории, вспоминая народного любимца Ивана Грозного, Ангелина Иосифовна приходила к выводу, что стержень кома – кол! Не факт, что на него обязательно посадят, но! Русский кол крепко держался во времени и пространстве, оборачиваясь то бутылкой из-под шампанского, то шваброй. Ангелина Иосифовна надеялась, что в ее случае до кола дело не дойдет.

Ком тоже не всегда придерживался заданной формы. Иногда он казался ей сердитым осьминогом. Осьминог распускал щупальца, присасывался во время допросов к малозначащим фактам из ее жизни, оперативно соединял их в логические цепи. Опутанная ими, она ощущала себя древнегреческим жрецом Лаокооном. В классической скульптурной композиции его душили змеи. Жрец вместе с сыновьями поплатился за то, что отговаривал троянцев тащить в город деревянного коня, где затаились воины Агамемнона. В политико-полицейской цепи Ангелина Иосифовна представала то ли этим конем, то ли знаменитым ленинским звеном, ухватившись за которое можно было вытащить всю цепь, а именно дело о смерти аптечного магната Андраника Тиграновича Тер-Гуланяна. Или – бери выше – заговор, угрожающий не только России, но всему человечеству, которое Россия из последних сил пыталась спасти. Осьминог надувался, прыскал чернилами с целью затушевать ситуацию, дезориентировать Ангелину Иосифовну, взять, как говорится, тепленькую – зажмурившуюся и напуганную.

Перебирая звенья, гоняя чернильные осьминожьи волны, Дмитрий Степанович демонстрировал ей (божественную?) змеиную сущность закона, как скульптор, убирал все лишнее из мраморной глыбы фактов и обстоятельств.

Тер-Гуланян использовал Ангелину Иосифовну как приманку или соучастницу (это предстояло выяснить) для привлечения в бассейн неустановленного, но всем известного лица.

Зачем?

Чтобы войти к неустановленному лицу в доверие для продвижения интересов личного бизнеса, возможно, через участие в тендерах на получение государственных контрактов.

Или: для покушения на жизнь неустановленного лица. В бассейне, как в бане, человек максимально незащищен. Случайный игольчатый укол – и труп!

Формально Тер-Гуланян (это косвенно подтверждается показаниями свидетелей – работниками аквакомплекса «Победа» и другими, имена которых являются тайной следствия) не организовывал платных купаний, не участвовал в сборе денег, не способствовал распространению слухов о благотворном воздействии купаний на здоровье. Возможно, его использовала в темную группа мошенников.

– И вы верите в этот бред? – спросила Ангелина Иосифовна.

– Это официальная версия, я обязан ее проверить, – ответил следователь.

В деле жреца Лаокоона, мысленно оправдала его Ангелина Иосифовна, тоже первичны не змеи (сущность закона), а пославшие их боги. Закованная в цепи, запачканная осьминожьими чернилами, посаженная на кол истина представала отягчающим вину обстоятельством. Она была бессильна перед змеиной (законной) силой.

«Что же это за неустановленное лицо? – простодушно поинтересовалась Ангелина Иосифовна. Мысль о том, что она своим телом грела для лица воду в бассейне, заинтересовала ее примерно так же, как свидетельство Высшего Разума о Лермонтове. С неустановленного лица не воду пить, без малейшего почтения подумала она.

– В России есть одно неустановленное лицо, – светло улыбнулся Дмитрий Степанович, но мелодичный голос его прозвенел бритвенной сталью.

– Вы издеваетесь надо мной? Где я, и где неустановленное лицо?

– Именно это я и собираюсь установить.

– Воистину, закон суров и исполнен скрытых смыслов, – констатировала Ангелина Иосифовна, – совсем как плавание Одиссея.

– Только у нас нет десяти лет, чтобы добраться до Итаки, – заметил Дмитрий Степанович, – неделя, не больше. Я должен или подтвердить версию и начать по ней работать, или закрыть дело за отсутствием состава преступления.

– Вам не позавидуешь, – пожалела следователя Ангелина Иосифовна.

– Мы проверили ваши счета, – продолжил Дмитрий Степанович, – поступлений за время посещения аквакомплекса «Победа» не обнаружено, как, впрочем, и оплаты абонемента.

– Андраник Тигранович передал мне абонемент жены, я уже писала об этом в показаниях.

– Я помню, – задумчиво посмотрел на нее большими, как у совы, серо-голубыми глазами следователь. – Будьте в них последовательны. Будущее непредсказуемо, никто точно ничего не знает. Ладно, посмотрим, – вдруг зевнул, заторопился, сунулся в компьютер, явно теряя интерес к Ангелине Иосифовне.

– Мое будущее? – все же уточнила она.

– Мы живем в России, – протянул ей подписанный пропуск Дмитрий Степанович.

Она не стала уточнять, кто будет (в бинокль или подзорную трубу?) смотреть на непредсказуемое будущее, а также как это связано с ней и несчастным Андраником Тиграновичем, всегда брезгливо морщившимся при упоминании России. Он любил деньги, а Россию как-то не очень. Ангелине Иосифовне казалось, что начальник даже испытывал некий дискомфорт от того, что деньги в России достаются ему так легко и незамысловато, что вокруг столько воров, продажных чиновников и доверчивых идиотов. Да, конечно, могут пристрелить в любой момент, но презрение Андраника Тиграновича к «этой» (он часто употреблял такое определение) стране было сильнее страха. Это было психологически сложное, но типичное для российских бизнесменов нерусского происхождения состояние. Россия казалась им нечистой лужей, на дне которой бесхозно лежали золотые дублоны. Чтобы их извлечь, приходилось заходить в лужу, шарить, а потом, спрятав дублоны в карман, брезгливо отряхивать руку. Собственно, этим и ограничивалось участие этих бизнесменов в делах этой страны.

Во время очередного допроса Ангелина Иосифовна (уже из спортивного интереса) попыталась определить давление и состояние здоровья Дмитрия Степановича, но снова, как кусочек рафинада в чае, растворилась в его взгляде, поплыла мыслью по древу. Вдруг вспомнилось, как мать однажды принесла ей из магазина красивое с кружевным воротничком платье и как ей хотелось прийти в нем школу, чтобы произвести впечатление на занимавшего ее в то время одноклассника с серебристым вихром, как антенной над головой. Но в школу следовало ходить в коричневом платье и черном переднике. Она убежала домой, едва только умолк последний звонок, быстро переоделась и вернулась в парк, где качели и скамейки, чтобы одноклассник увидел ее в этом платье. День выдался холодный, коленки посинели, кружевной воротничок колол шею, а она все стояла возле качелей.

Он так и не появился, наверное, пошел домой другой дорогой. А еще почему-то вспомнился ободранный «ванька-встанька», живший в обувной коробке под кроватью. Однажды ночью она вытащила его из коробки, и он неурочно зазвенел, преданно глядя на нее серо-голубыми (совсем как у Дмитрия Степановича, отметила она) глазами. Из другой комнаты, как привидение, не касаясь пола, выплыла мать в длинной белой ночной рубашке. Ангелина решила, что «ваньке» конец, прижала его к себе, но мать села рядом на кровать, обняла ее и тихо заплакала. Ангелина сидела, зажмурившись, втянув голову в плечи, ожидая подзатыльника. Расслабилась, только когда мать ушла. А сейчас на допросе, где она должна была думать о последовательности и логической безупречности показаний, ее вдруг накрыла, понесла (куда?) волна любви к матери. Давно засохший цветок в треснувшем горшке вдруг зазеленел, взорвался яркими цветами. Теперь она плакала, а Дмитрий Степанович протягивал ей салфетку.

Сторожившие личное (куда, как пелось в народной песне, «нет входа никому») душевное пространство Ангелины Иосифовны замки и щеколды осыпались. Сидеть бы и сидеть в кабинете, говорить и говорить с Дмитрием Степановичем. Или молчать. Все равно. Ангелина Иосифовна не сомневалась, что все плохое и стыдное, что она знала о себе, было ему известно, передано по невидимому телеграфу. Он видит ее всю, какой ее не видел никто и никогда. Только она сама себя в ванне. Объяснений этому она не искала.

29

Вызвав Ангелину Иосифовну в начале зимы для «уточнения анкетных данных», Дмитрий Степанович сообщил ей, что смерть начальника официально признана самоубийством. Наркотиков и запрещенных химических препаратов в организме не обнаружено. Только алкоголь, причем не так чтобы слишком, не до белой горячки. Ангелина Иосифовна внутри замедленного с цветами и слезами сна, часто накатывавшего на нее во время разговоров с Дмитрием Степановичем, вспомнила золотой пистолет, распахнутый сейф, папку с надписью «Прослушка», а еще бабочку-траурницу, шевелившую много лет назад крыльями и усиками на серебристых досках сортира возле совхозного поля, где студентки медучилища убирали турнепс. С бизнесменами такое часто случается, вздохнул Дмитрий Степанович, грустно глядя на нее серо-голубыми глазами, особенно в наше непростое время.

Ангелина Иосифовна вдруг осознала, что совершенно не боится Дмитрия Степановича. Проклятый телесный низ диктовал свою волю. Слово «отдаться» отсутствовало в ее понятийном ряду, но сейчас она была готова изменить Пете со следователем. Мир трескался от эротики, как перезревший арбуз. Попроси Дмитрий Степанович признаться, что это она застрелила Андраника Тиграновича, она бы не стала возражать, а, напротив, деятельно включилась в разработку этой версии. Так действовали сталинские следователи, объясняя невиновным честным коммунистам, что надо, надо! признаться в несовершенных преступлениях, чтобы родная партия смогла разоблачить и покарать настоящих врагов.

Это не эротика, подумала Ангелина Иосифовна, это любовь. Она в ужасе поняла, что любит всех мужчин на свете – не только атлетов с медальным профилем, но и косых, кривых, безруких, одноногих. Лишь бы… Нет, так низко она еще не пала. Образ Дмитрия Степановича, как новое тату на старое, накладывался на образ Пети, и она терялась, млела, опутанная уже иными – не лаокооновыми, а любовными – змеями, искренне сожалела, что не может ответить на все вопросы Дмитрия Степановича. К примеру, был ли испуган Андраник Тигранович во время телефонного разговора с министром здравоохранения Нагорного Карабаха; не говорил ли он, почему выбрал для встречи с министром пьесу Островского «Не все коту масленица» в Малом театре; обсуждал ли с кем-нибудь или упоминал в разговоре сам факт этой встречи? Она чувствовала, что ее «не знаю» огорчает Дмитрия Степановича, но в то же время понимала, что он ей верит и почему-то жалеет ее. Ангелина Иосифовна читала у Достоевского про любовь-ненависть. Про любовь-жалость великий писатель тоже писал, но без пафоса, вероятно, полагая ее естественным и не нуждающимся в пояснениях явлением. Ангелина Иосифовна соглашалась, что любовь, как психоэмоциональное состояние, собственно, и состоит на девяносто процентов из разных (и не всегда объяснимых) проявлений жалости, а на десять – как стихи, по мнению Анны Ахматовой, из житейского сора. Она пыталась вспомнить сюжет пьесы Островского «Не все коту масленица». Наверное, опять про деньги, жадность, обман и – неизбежную расплату. Великий русский драматург верил в справедливость. Жизнь в финале его пьес, как расшатанная телега, всегда выворачивала на наказание виновных и торжество обиженных. А вот у Шекспира нет, подумала Ангелина Иосифовна, он телеге не доверял. У Шекспира справедливость железной рукой устанавливали Высшие Силы, они же (спохватилась) – Высший Разум. Она жалела, что в свое время отнеслась к книге «Мироустройство» без должного внимания. Рассуждая о вечном, Ангелина Иосифовна теперь использовала обобщенную аббревиатуру ВСВР.

– Кот, – пояснил Дмитрий Степанович, – так переводится с армянского название ущелья в Карабахе. Глухой угол: скалы, карликовый дуб, фисташка, терновник, ни пройти, ни проехать.

– Дикий кот? – Она любила животных и презирала охотников, подозревая в них душевную болезнь, повреждение психики. Мировое сообщество проявляло необъяснимую толерантность к убийцам животных. Переключая телевизионные каналы, она иногда напарывалась на охотничьи. У зверей и птиц, какими бы острожными и хитрыми они ни были, не было шансов против мужиков в камуфляже с карабинами на треногах, разрывными пулями, снайперскими прицелами, тепловизорами и прочими приспособлениями.

– Забытое богом место, – продолжил Дмитрий Степанович, – я там недавно побывал.

– Охотились? – с подозрением посмотрела на него Ангелина Иосифовна. По образу Дмитрия Степановича, как по кристальной воде некоего идеального (или идиллического) озера, пробежала рябь.

– Ни в коем случае, – ответил следователь, – осматривал ущелье сверху.

– С вертолета? – неужели стрелял горных козлов, ужаснулась Ангелина Иосифовна. Она читала, что большие начальники любят позабавиться такой стрельбой. Хотя им при этом не всегда везло. Похоже, ВСВР, как и она, любил животных и, как в пьесах Шекспира, применял к зарвавшимся охотникам справедливость прямого действия.

– Да нет, – (иностранные лингвисты не всегда понимали, как правильно истолковать такой естественный в русском языке ответ) сказал Дмитрий Степанович, – на дельтаплане.

– Андранику Тиграновичу тоже не повезло с масленицей, – заметила Ангелина Иосифовна, вспомнив папку с надписью «Прослушка». Но тут же рванула в голове рубильник. Какая папка, надо быть последовательной в показаниях!

– Как и тому парню, с кем он ходил в театр, – добавил Дмитрий Степанович.

– Тоже застрелился? – Ангелине Иосифовне вдруг стало холодно, хотя окно в кабинете следователя было закрыто, а тоненькая красная линия в настенном термометре в резном деревянном футляре, как в кудрявом пальто нараспашку, уверенно стояла на двадцати двух градусах.

– Да нет, – тоже посмотрел на градусник Дмитрий Степанович, – героически погиб во время штурма Шуши азербайджанским спецназом, – и после долгой паузы: – Вы ведь знаете про лабораторию, и чем она занималась, откуда у Тер-Гуланяна деньги для покупки аквакомплекса «Золотая гагара». Честно говоря, я… – он легко поднялся из-за стола, мгновенно, как по воздуху перелетел, оказался за стулом Ангелины Иосифовны, опустил ей руки на плечи. Руки следователя были как изо льда, причем не земного, а убийственного космического, где ВСВР решал судьбы людей и цивилизаций. Этот лед, в отличие от земного, таяния не знал. – Даже не знаю, что с вами делать, – убрал руки Дмитрий Степанович.

– Я могу идти? – спросила Ангелина Иосифовна.

– Идите, – пожал плечами Дмитрий Степанович.

30

Из районного отделения Следственного комитета в аптеку Ангелина Иосифовна возвращалась на автобусе с надписью «Электробус» на синем боку. Номера маршрутов часто менялись, но (этого не отнять) общественный транспорт в Москве работал отменно. Светящиеся, показывающие время до прибытия автобусов табло на остановках не врали. Воспользовавшись смартфоном, всегда можно было выстроить удобный и быстрый путь. Не как в советское время, когда пассажиры висели в дверях гроздьями, а автобусы ходили как хотели.

Впервые Ангелина оказалась в Москве сорок лет назад на зимних каникулах с девчонками из медучилища. Они жили в общежитии парфюмерной фабрики имени Розы Люксембург («Красная роза»), ходили на экскурсии в Третьяковскую галерею, Бородинскую панораму, павильоны ВДНХ. В Москве стояли сорокаградусные морозы, наждачный воздух драл горло, нос не высунуть из шарфа, машин на улицах почти не было. Девчонки грелись по вечерам портвейном «Агдам». Однажды, выглянув утром в окно, Ангелина увидела несущийся автобус в белой бороде, с зажатым в задней двери, как в рачьей клешне, человеком в пальто, но без шапки. Должно быть, ее смахнуло дверью или сдуло ветром. Выйти из дома без шапки в такой мороз нормальный человек не мог. Обращенное к ветру лицо пассажира было неестественно розового цвета. Да жив ли он, помнится, подумала, вжав колени в теплую батарею, Ангелина.

Удобно устроившись в синем электробусе, она прочитала на информационном экране, что маршруты и движение общественного транспорта в столице регулирует и контролирует искусственный интеллект. На экране он обозначался как ИИ. Всю дорогу до аптеки, рассеянно глядя в окно (электробус вворачивался в узкие переулки Замоскворечья, как уж), она размышляла, есть ли связь между ВСВР и ИИ. Ангелина Иосифовна пришла к выводу, что ИИ – оскорбительная и вызывающая пародия на ВСВР. В книге «Мироустройство» ВСВР с грустью признавался, что был вынужден (как перчатки) сменить на Земле шесть человеческих цивилизаций. Похоже, и седьмая пара пошла дырами на его натруженных руках.

Выйдя из электробуса, Ангелина Иосифовна пришла к неутешительному выводу, что человечество на финишном отрезке своего существования ненавидит ВСВР не меньше, чем Иисуса Христа. Только номер не пройдет, угрюмо подумала она, открывая дверь в аптеку. Она не сомневалась, что во взаимоотношениях с человечеством ВСВР, как терпеливый муж с блудливой и злой женой, исчерпал лимит прощений и ошибок, как часто говорили с экранов общественно значимые люди, правда, по другому поводу. ВСВР, по их мнению, была Россия, злой и блудливой женой – остальной за некоторыми (ситуационными) вычетами мир. Смертельный развод с ним еще не состоялся, но супруги уже жили порознь.

Размышления об ИИ, впрочем, быстро свернули с умозрительной, а потому широкой – во все стороны – дороги без знаков и обочин, на узкую практическую тропинку, контролируемую, как и передвижение общественного транспорта, многочисленными и зачастую скрытыми видеокамерами.

Могли ли они отследить три месяца назад ее путь из парка на крыше бывшего правительственного гаража до аптеки?

Она была уверена, что нет, потому что доехала туда не от дома на вызванном по телефону такси, а на «бомбиле» с тверскими номерами. Он приезжал в Москву в пятницу вечером, а возвращался в Тверь ранним утром в понедельник. Возил исключительно ночью, днем спал в машине. Зарабатывал, как признался бомбила разместившейся на заднем сидении в слепой зоне Ангелине Иосифовне, он за три московских ночи две своих зарплаты на тверском комбинате химволокна.

Она вышла в сквере с противоположной стороны аптечного дома, тенью скользнула в подвальную дверь черного хода, поднялась по вонючей лестнице к тайному, замаскированному металлическим щитом с надписью «Мусоропровод» выходу из кабинета Андраника Тиграновича. Ключ у нее был. Она, как только начальник стал проявлять к ней интерес и частично посвящать в свои дела, на всякий сфотографировала оставленный на письменном столе ключ, когда Андраник Тигранович переставлял на инновационном лазерном проигрывателе пластинки. Безответно влюбленный в Ангелину Иосифовну пожилой мастер-золотые-руки из «Металлоремонта» в соседнем доме (она целомудренно кокетничала с ним, а он бесплатно чинил ее зонты, очки, доводил до бритвенной остроты ножницы, вставлял новые кнопки в одежду) выточил ключ, заметив вскользь, что он хоть и стандартный, но от сейфового замка. Ангелина Иосифовна ответила, что она и есть сокровище, которое надо держать за сейфовым замком, чтобы не украли. Мастер охотно согласился, огорченно приняв от нее бутылку коньяка «Старейшина». Он мечтал лично проверить ее сейфовый замок.

В кабинете Андраника Тиграновича видеокамер точно не было. Специально обученный человек с аппаратурой проверял каждую неделю. Семь цифр кодового замка на сейфе тоже не являлись для Ангелины Иосифовны тайной за семью печатями.

…Когда Андраник Тигранович, опустив золотой пистолет, заплакал, забормотал, прижавшись к ней щекой, она, исколотая проволочной щетиной, морщась от перегара, разобрала только: «пластическая операция» и – «уедем».

Ангелина Иосифовна встревоженно ответила, что бумаги со стола надо спрятать в сейф. Да-да, уедем, но… не сию же минуту. Про пластическую операцию она ничего не сказала. Идея вернуть черепашьему лицу свежесть, привести его в соответствие с телом ей понравилась. Но быстро спохватилась: Андраник Тигранович имел в виду себя, а нее.

«Дерьмо! – золотой пистолет, как бабочка в цветок, влетел в мгновенно осыпавшийся матовыми лепестками настенный светильник. – Два раза осечка!» Руки начальника не просто тряслись, а колотились о стол. Из спины Андраника Тиграновича как будто вытащили позвоночник, он, как черный снег с покатой крыши, сползал на пол.

Ангелина Иосифовна вытащила его из кресла, поволокла к дивану, задев спиной распахнутую дверцу сейфа. Она захлопнулась, приветливо мигнув зелеными огоньками на пульте.

«Они могут приехать прямо сейчас, – уложила начальника на диван, – надо здесь прибраться…» – она не знала, кто эти неведомые «они», но точно знала, что встреча с ними ничего хорошего не обещает.

«Спрячь! – мотнул головой Андраник Тигранович в сторону папки. – А это… – посмотрел на скомканные бумажки, – сожги, пепельница на окне».

«Сейф закрыт, я выйду, а вы пока разберитесь, что куда», – порывисто шагнула к двери Ангелина Иосифовна. Ей вдруг показалась, что она на сцене, а пьеса называется «Заговор императрицы». Какой заговор, какая императрица, изумилась она, вспомнив, что сочинил пьесу вернувшийся в СССР из эмиграции Алексей Толстой и что эта пьеса – стопроцентный вымысел. Об этом писал в книге «Три столицы» незаконно, но подконтрольно ГПУ пробравшийся в советскую Россию и посетивший в Киеве театр, где давали пьесу, монархист Василий Шульгин. Особенно оскорбила до глубокой старости стройного и подтянутого Шульгина неподобающая внешность и местечковая дикция исполнявшего его, Шульгина, роль артиста.

«Подожди, – Андраник Тигранович попробовал свесить ноги, но голова, как гиря, потянула его назад, он сильно ударился о деревянный подлокотник. – Давай ты, – продиктовал цифры. – Нажми два раза шестерку после щелчка».

«Вам нельзя здесь оставаться!» – Ангелина Иосифовна собрала в мешок осколки и бутылки (вторая обнаружилась под проигрывателем), убрала в сейф папку «Прослушка» и золотой пистолет, протерла салфетками стол, сожгла в пепельнице несостоявшиеся посмертные послания, вымыла пепельницу.

«Зови водителя, – как оглушенный осетр, шевельнулся на диване Андраник Тигранович, – поедешь со мной, принеси но-шпу и что-нибудь от головы. Вызови домой моего врача, потом Аршак тебя довезет куда скажешь».

Она не сомневалась, что он поменяет код в сейфе, как только сможет. Но сомневалась, что успеет сделать это сегодня. Для этого надо было сменить общий код аптечной сигнализации. Андраник Тигранович мыслил системно: при покушении на сейф автоматически врубался оглушающий, как при атомной бомбардировке, ревун, тревожный сигнал летел в отделение полиции и курсирующие по району машины ППС.

…Закрыв замаскированную привинченным жестяным листом с надписью «Мусоропровод» дверь, Ангелина Иосифовна спустилась по черной лестнице во двор, обогнула дом, забежала в аптеку за десять минут до того, как вечерняя смена все закроет и поставит на сигнализацию. Шумно обругала уборщицу за валявшуюся на полу маску, набросилась на остальных: «Я устала все проверять! Почему не выключили удлинитель? Пожар хотите устроить?» Раньше появляться не следовало. Аршак проговорился, что шеф велел ему сидеть возле кабинета до закрытия, никого не впуская. Он бы доложил шефу, что она крутилась в аптеке. А так доложит, что пришла перед закрытием проверить. Ангелина Иосифовна устало вышла вместе со всеми, передав Аршаку для шефа успокоительную настойку. Она все рассчитала правильно. Охранные специалисты прибыли менять коды ранним утром, когда аптека не работала.