Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

33

Обезвоженный мир показался ей сухим, слетевшим с дерева листом, застывшим в холодном воздухе в миллиметре от земли. Что будет с ним дальше, какой сапог его раскрошит, превратит в пыль, думать не хотелось. Она сама не знала, зачем идет по Мясницкой улице за Дочерью адмирала. Потом вспомнила, как в начале осени шла за Петей, слушала, настроив уши-локаторы, о чем он говорит под коньячок с Зонтичным рокером в студенческой кофейне «Кафка». Еще там была синеволосая девушка в тяжелых черных, как судьба, шнурованных ботинках. Кажется, она ее предупредила. Жива, если послушалась и надела шлем, вздохнула Ангелина Иосифовна, а вот парнишка – без вариантов. Наркоман-мотоциклист – это приговор. Она подумала, что все, что связано с Петей, странным образом соприкасается с чем не надо, точнее, с отложенным жертвоприношением. Синеволосая девушка (опосредованно) – за информацию о Дочери адмирала. Люди и продавец в торговом центре – за бонусный транзистор, точнее, эфирные Петины лекции о судьбе России. Итоговый смысл русской цивилизации, объявил Петя в последней передаче, не в примате духовных ценностей над материальными, а – смерти над жизнью. Смерть обнуляет любые ошибки, любой позор, любое поражение! Победа – все, человеческая жизнь – ничто. Русская идея – смерть, если победа невозможна!

И снова ей вспомнилась книга «Мироустройство», продиктованная, если верить Андранику Тиграновичу, самим ВСВР. Неужели ВСВР тоже решил принести Россию в жертву, и то, что происходит сейчас – растянувшийся во времени и пространстве подготовительный процесс?

Во имя чего?

Кто должен принять жертву?

Что будет дальше?

Ангелина Иосифовна пожалела, что легкомысленно пролистывала целые разделы «Мироустройства». Она не знала, как донести свои мысли до ВСВР. Молиться? Но где? Иисуса Христа ВСВР уважал, но не идеализировал. До медиума она точно не доберется. Ей хотелось задать ВСВР единственный вопрос: только Россия или весь мир чохом? Можно было еще уточнить: почему именно Россия?

Она знала ответ, но ей хотелось ошибиться.

Чего Ангелина Иосифовна не знала, так это как преодолеть навязчивое к ней внимание ситуационных богов. Они именовались в «Мироустройстве» «неопределенными сущностями», зависшими между добром и злом. Эти неприкаянные сущности играли в людей, как в карты или в домино, а может, нарды, расплачиваясь головами за выигрыши и проигрыши. Она не подписывалась играть с ними, но ситуационные боги не спрашивали. Ей хотелось верить, что синеволосая девушка надела шлем, а продавец отменил ружейный поход в торговый центр. И вообще, ситуационные боги – звучало слишком возвышенно. Бесы, перекрестилась Ангелина Иосифовна, правы Гоголь, Достоевский и этот… Сологуб – бесы!

Недавно, проходя по Мясницкой, она увидела, что «Кафка» закрыт. Подобные заведения в последнее время повсеместно закрывались.

Центр Москвы пустел.

Прогуливаясь привычным маршрутом до Большого Каменного моста и обратно, Ангелина Иосифовна сравнивала нынешнюю Москву с Лондоном из романа «1984» Оруэлла. Купленная на заре перестройки книжка сама собой (по чьему велению?) свалилась с полки ей на голову. Она немедленно перечитала угрюмую антиутопию. Лондон в романе был фронтовым городом, хотя война шла где-то далеко. По улицам «Взлетно-посадочной полосы № 1» (так он назывался) гуляли вихри зернистой пыли, в барах наливали гвоздичный джин «Победа», из столовых сочился «тошнотворный запах дешевый еды».

По Мясницкой тоже гуляла зернистая пыль из антигололедной химической крошки. Джин «Победа» в барах пока не наливали, но водку с аналогичным названием Ангелина Иосифовна точно видела в супермаркете «Дикси». С запахом дешевой еды тоже проблем не было, хотя до тошнотворного он пока не доходил. Некогда респектабельные рестораны упрощали меню, торговали фастфудом навынос.

Впрочем, Москва еще не окончательно превратилась в Лондон времен «ангсоца» (англосаксонского социализма). По улице мягко катились электробусы, деревья в скверах были опутаны светящимися гирляндами, на каждой улице зеленели кресты аптек (их было больше, чем продуктовых магазинов), на детских площадках играла младая жизнь, над зданием Высшей школы экономики горела реклама инвестиционной компании «Freedom finance». Пока еще граждане России не голодали и имели возможность свободно приобретать разные товары. Уинстон Смит в «1984» ходил, как и другие члены «внешней партии», в потертом партийном френче. В застывшей, как обезвоженный лист, в миллиметре (или секунде) от превращения в ядерную зернистую пыль времен «роскапа» (российского капитализма) Москве дисциплинирующего единообразия в одежде не наблюдалось. Люди определенно одевались лучше, чем в оруэлловском Лондоне. К примеру, Дочь адмирала, за которой в данный момент, как шпионка, кралась Ангелина Иосифовна, была в изысканном шерстяном, изящно, так что просматривалась талия, подпоясанном бежевом пальто. Она была причесана, ухожена, легка, как фея. Ее парфюм был подобран точно под стиль «независимая легкость», как его определяли в рекламе. Не знойным, навязчивым, привлекающим самцов был парфюм, а сигнализирующим о высоком месте и статусе прекрасной дамы. Она из «внутренней партии», подумала Ангелина Иосифовна, из тех, кому, когда всем плохо, хорошо. Адмирал не мог не оставить наследства. Вражеские пропагандисты утверждали, что российские военачальники – сплошь коррупционеры и воры. Верить в это не хотелось. Как и в то, что прекрасная дама в бежевом пальто занималась в подъезде сексом с Зонтичным рокером и, возможно, с Петей.

Но ведь было.

Мясницкая уткнулась в Лубянскую площадь. Дочь адмирала миновала спуск в метро, автобусные остановки, скромный краснокирпичный храм с золотистой фреской Богоматери, свернула на Маросейку.

Ангелина Иосифовна задумалась о круговороте жизневоды в природе. Возможно, там, где грохотали орудия, разлетались зернистой пылью бетонные блиндажи, месили землю, ворочали башнями танки, жажда жизневоды обретала новое качество. Люди стремились остаться в живых вопреки и против, и вода стягивалась туда – в огонь, кровь, боль и смерть – журавлиными клиньями из городов и весей, где жили близкие и родственники обезвоженных бойцов. Это был закон существования народа: воздушный перелив жизневоды, его еще называют Покровом Пресвятой Богородицы.

Она упустила из вида Дочь адмирала, скользнувшую в темный просвет между домами. Неужели идет в парк на крыше гаража, растерялась Ангелина Иосифовна. Петля событий территориально затягивалась, она надеялась, что не на ее шее. Догнать Дочь адмирала удалось только возле длинно вытянувшейся между домами детской площадки. Днем сюда заезжали мамы с колясками, а в сумерках подтягивались маргинальные личности. Летом они ночевали на скамейках среди деревьев и кустов. На деревянной горке была установлена пластиковая труба, похожая на гигантского червя. В нее задувал ветер, и труба то грозно, то жалобно выла. Дом Ангелины Иосифовны находился рядом – через четыре шлагбаума. За выгибом Хохловского переулка был аквакомплекс, где она плавала в бассейне, насыщая воду волшебными свойствами. В пешеходной доступности находился подвальный «Дом быта», где чинил очки и зонты, делал ключи ее поклонник, возможно, Мастер-бывший-медвежатник, а также спортклуб «Московское долголетие», где играли в баскетбол пенсионеры. В общем-то, и до ее родной аптеки, если выйти с Земляного вала на Садовое кольцо, было не так чтобы сильно далеко. Вся моя жизнь в этих переулках, вздохнула Ангелина Иосифовна, вспомнив почему-то свирепую рожу Блюмкина, а еще поэтические строчки: «Знаю, мама, стерто здесь немало дней твоих, надежд и каблуков».

Мама.

Почему мама?

Дочь адмирала, обойдя шлагбаум, вошла во двор, остановилась у подъезда углового (на Садовое кольцо и два переулка) дома.

Ну вот, притормозила Ангелина Иосифовна, конец шпионского романа, может, она пришла к подруге, сестре, брату, любовнику? Такие, как она, одним не ограничиваются. Да мало ли к кому…

Упасть на хвост Дочери адмирала она постеснялась. Присела на скамейку. Под козырьком висел фонарь, та могла вспомнить приветливую аптечницу, отпустившую ей дефицитные в военно-мирное время препараты. Можно было, конечно, накинуть курточный капюшон, но скрывающие лица граждане всегда подозрительны, а когда заходят следом в подъезд – вдвойне.

Разглядеть со скамейки, какие кнопки нажимает на пульте Дочь адмирала, было невозможно. Но та не стала возиться с кнопками, достала из сумочки смартфон.

– Петя! – гулко разнесся по пустому двору ее голос. – Какая квартира? Ага, тридцать два. А код? Запомнила, сейчас наберу. Шестой этаж, да? Хорошо, поедешь завтра в контору, оставишь ключи, я сделаю. Тут рядом металлоремонт, вчера заходила. Симпатичный такой дяденька прямо при мне починил замок на сумке. Взял скромно, сказал, что я – царевна Лебедь, и, ты не поверишь, прочитал стихотворение Цветаевой – длинное и наизусть! Ладно, не ревнуй! – вошла в подъезд.

Сволочь! – подумала про Мастера-знатока-поэзии Ангелина Иосифовна.

34

Мысль о том, что ВСВР приносит Россию в жертву, не отпускала Ангелину Иосифовну. Она жалела, что Петя стал редким гостем на радио. Ей хотелось услышать его версию происходящего. Менялись пропагандистские тезисы – менялись говоруны. Кто-то где-то подбирал их, рассредоточивал по точкам, чтобы каждый с максимальной эффективностью отработал ту или иную установку. Политические телевизионные и радийные ток-шоу, подобно томографам, сканировали, психотерапевтически облучали китовую тушу народного коллективного бессознательного. Но ветвились внутри туши ползучие, как плющ, основанные на инстинкте выживания нервические сомнения. Туша начинала осознавать, что ее разделывают на берегу, тогда как из государственного эфира неслось, что кит победительно плывет по океану и весь подводный мир смотрит на него с восхищением. Дело за малым – одолеть инфернальную, начальствующую в океане нечисть, но это, объясняли эфирные тела и говорящие головы, потребует колоссального напряжения китовых сил. А если нечисть будет сильно упираться, пусть пеняет на себя, кит выпустит (испустит?) могучий ядерный фонтан до неба, и все сдохнут в мучениях, а кит – прямой дорогой в рай! В любом случае туше думать нечего, все решено!

Но туша думала, и это не нравилось руководителям пропагандистов. Помимо направленных точечных воздействий, тушу глушили взаимоисключающими толкованиями то ли имевших место, то ли нет событий и фактов, необъяснимой статистикой, нелепыми предсказаниями. Картина будущего уподобилась пустынному миражу. Эфирные тела обрюзгли, говорящие головы затуманились. Одно тело свирепо лаяло, пародируя немецкий язык. Другое – сатанински хохотало, разоблачая исчисленную на много ходов вперед стратегию врагов. Голова с длинной, как у Энгельса, бородой запустила в эфир программу кардинального преобразования России в идеальное народное всесословное государство, где агнец и лев рыкающий равно покорны воле божественного (по отправляемым надзаконным функциям) правителя. Ангелине Иосифовне хотелось вослед Робеспьеру наречь надзаконного правителя Верховным Существом. Она поняла, что лезет в давно и настежь распахнутые ворота, астрономически умножает сущности без необходимости. Все давно придумано и опробовано. Ладно, решила она, хорошо, что хоть не расстреливают по темницам. Некоторое время программа беспилотником кружилась в дискуссионных патриотических облаках, а потом исчезла из поля зрения.

Ангелина Иосифовна хоть и считала себя патриоткой, все чаще вспоминала строчки Мандельштама про «тонкошеих вождей»: «Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет…» От Мандельштама плавно переходила к Пушкину: «Сколько их, куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, ведьму замуж выдают?» Она понимала, что это неправильные мысли. Они, как сбившиеся с дороги кони в стихотворении Пушкина, волокли ее сани под слепой трамвай, откуда было не выбраться, а если выбраться, то неизвестно куда, точнее – под режущие колеса.

Последний раз она слушала Петю на мало кому известном, прерывисто вещавшем на средних волнах «Радио-контркультура». Речь шла о фильме Эйзенштейна «Иван Грозный». Ключевым эпизодом фильма Петя считал диалог царя с Малютой Скуратовым. Доверенный опричник горячо поддержал намерение царя расчистить государственную поляну, заменить продажных бояр новыми крепкими кадрами, выкорчевать гниль, окружить себя опричными дубами, сквозь которые не проберется никакой вражина. Да ты спятил, холоп, рассвирепел Иоанн Васильевич, я корчую поляну под хилый, но послушный моей воле осинничек! Дубы – для страха и войны. Потом – на дрова, а править буду я, окруженный дрожащим осинничком! С одной стороны, делал вывод Петя, царь посредством опричнины усилил самодержавную вертикаль, уберег государство от развала и анархии. С другой – отсроченно вверг его в Смуту, не оставив после себя на хозяйстве сильной личности. Унаследовавший трон Федор Иоаннович был плоть от плоти осинничка. Сменившему его умному и волевому Борису Годунову не удалось удержать Россию. Слишком долго он топтался внутри осинничка. Как пели разбойники Степана Разина: сам наутро бабой стал. Точно так же другие тонкошеие вожди спустя века погубили эволюционное (в масштабах Российской империи) дело Петра Столыпина и революционное (во всемирном масштабе) Ленина-Сталина. А в конце восьмидесятых старческий советский осинничек слетел с Мавзолея, как мусор, хотя по периметру стоял частокол из ядерных ракет.

Ангелина Иосифовна, помнится, схватилась за смартфон, но передача не предполагала общения с аудиторией. Ей хотелось сказать, что да, сброд тонкошеих вождей вокруг правителя – беда, болото, где тот (при жизни или после смерти) обязательно увязнет. Власть мстит, когда ее передают, как зажигалку, чтобы прикурить. Государство превращается в выгребную яму. Традиционное русское самодержавие оборачивается безумием. Хорошо, если тихим, молитвенным, как у Федора Иоанновича, хуже – когда огнедышащим драконьим выхлопом. Ничто не горит так злобно и яростно, как вознесенная во власть пустота. Она, собственно, для того и возносится туда отцом лжи (вспомнился евангельский термин), чтобы тормозить под видом решительного действия исторический процесс, переиначивать его сущность. Да, Гитлер был ужасен, но при чем здесь миллионы арабов и негров, заселивших через тридцать лет христианскую Европу?

Ангелина Иосифовна, как опытная радиослушательница, отслеживала рамки допустимого дискурса, а потому собиралась уточнить, что ее размышления никоим образом не связаны с текущей политической ситуацией, носят сугубо умозрительный (в рамках философии истории) характер. Она оперативно отыскала в Википедии цитату из воспоминаний Наполеона Бонапарта, где тот предсказал, что Россия рано или поздно потеряет Польшу и Финляндию и никогда не получит Константинополя. Все завоевания русских царей, писал Наполеон, «не стоят медного гроша», а сама Россия «рано или поздно пойдет к черту по вине какого-нибудь сумасшедшего деспота». Ангелина Иосифовна (если бы дозвонилась) возразила бы, что Наполеон на острове Святой Елены видел будущее, но не России, которую умом не понять и аршином общим не измерить, а Европы: «Многомиллионная масса невежественных русских народов может представлять собой грозную опасность для всего мира, поэтому Европа будет либо республиканской, либо казацкой». Странным образом Европа (психологически) уже стала казацкой, так переиначили ее жизнь Россия и Украина – исторические места силы и смешения загадочного, нелюбимого Наполеоном субэтноса, представители которого чуть не взяли императора в плен в битве при переправе через реку Березину. Не случайно этот субэтнос стремился свести под корень во время Гражданской войны Лев Троцкий.

Да и сейчас.

Не дозвонившись, Ангелина Иосифовна вернулась на «Радио контркультура», но к тому времени ведущий успел перевести разговор на Сталина, запретившего вторую серию фильма Эйзенштейна, привязался к Пете с лакмусовым вопросом, надо ли переименовывать Волгоград в Сталинград. Ангелина Иосифовна сразу поняла, что ведущий – помесь либерала с идиотом, вынужденно изображающий из себя нейтрального (когда страна воюет, ругать власть себе дороже) обывателя, премудрого, по Салтыкову-Щедрину, пескаря. «Переименовывать надо, – ответил Петя, – но не в Сталинград». – «А как?» – растерялся ведущий. «В Царицын», – сказал Петя. «А как же великая битва?» – «Битва битвой, но историческое название первично, оно в эгрегоре народа. Сталин и река Царица – явления разного порядка. Реку создал Бог, она до сих пор течет, а где страна, которую создал Сталин?» – «Значит, Сталин для вас, известного, знающего слово эгрегор патриота, не авторитет?» – обрадовался ведущий. «Россия – письмо русского народа в будущее, – ответил Петя. – Сталин – одна из наклеенных на конверт марок. Никто не знает, примут ли ее на почте». – «Письмо… кому?» – «Господу Богу». – «Думаете, дойдет?» – «Только если народ отыщет правильные слова. Тогда Бог прочитает».

Петя, похоже, как охотничий сокол, сорвался с привязи, полетел в сторону православного социализма. Куда же еще, если его гоняют по второстепенным радиостанциям? Мысленно Ангелина Иосифовна подписывалась под каждым Петиным словом. Его образ, почти растворившийся в эфирных волнах, вновь обрел плоть. Рука сама собой поползла вниз. Он не увидит, успела подумать она, почему-то вспомнив красного аптечного директора.

«И дарует нам победу?» – уточнил ведущий.

«Если верховный главнокомандующий…»

«Разгонит злых бояр, поменяет либералов на патриотов, отберет заводы у олигархов и далее по списку, – перебил ведущий, – а правильные слова, конечно, сочините вы?»

Ангелина Иосифовна подумала, что не такой уж этот ведущий и идиот.

«Не я, – ответил Петя, – народ».

Качающейся на сладких ручных волнах Ангелине Иосифовне вспомнилась воющая и плачущая пластиковая труба на детской площадке.

«Политологи шутят, – закончил передачу ведущий. – Победа неотвратима. Люди старших поколений помнят советский лозунг: “Коммунизм неизбежен”. Сегодня неизбежна победа! – и – после паузы, как в фильме “Подвиг разведчика”: – Наша победа!»

Получалось, у каждого была своя победа: у Пети одна, у ведущего вторая, у нее третья. Ангелина Иосифовна затруднялась дать своей победе четкую формулировку, одеть ее в слова. Победа Ангелины Иосифовны, как свобода Председателя земного шара Велимира Хлебникова, ходила нагая. Ей хотелось отделить тех, кто был на поле боя, от тех, кто их туда послал. Но жизнь была устроена так, что победителями становились те, кто послали, а побежденными – кто победили, если, конечно, уцелели. Пообещай Верховный главнокомандующий, что отдаст победу выжившим побежденным, но для этого она, Ангелина Иосифовна, должна непременно погибнуть на поле боя, она бы немедленно отправилась на фронт. Если бы не взяли по возрасту и отсутствию нужного опыта, добралась бы тайными тропами, просочилась, как вода, стала дочерью, матерью или, вздохнула, бабушкой полка. Она бы всласть повоевала, а когда на горизонте замаячила победа, нашла бы способ умереть за Родину и справедливость.

Это было как два пальца (мужской вариант), женский – платье или подол, хотя бывает и два пальца, но редко. Она видела в сети ночные съемки линии фронта с вражеского спутника из космоса. По черному перепаханному снарядами полю перемещались низкие, волочащие за собой веревки тени, вспыхивали зеленые огоньки. Приглядевшись, она разобралась, что по неубранному полю бегают, шевеля хвостами, крысы, а прыгающие зеленые огоньки – их глаза. Спутники видели все до последнего колоска и могли, передав на ближайшую гаубицу координаты, убить любую крысу, не говоря о человеке. Куда я лезу, вздохнула Ангелина Иосифовна. Она честно призналась себе, что военные мысли ей навеял необъяснимый с точки зрения физиологии гул внутри тела. До его появления она всерьез размышляла о приобретении электрического самоката, чтобы ускоренно перемещаться в пространстве. Сейчас она считала это кощунством, оскорблением героев на передовой, хотя тем, возможно, не было ни малейшего дела, будет она носиться на самокате или ходить пешком.

Каким образом гул в отдельно взятом малом тазе мог быть связан с победой России? Когда она слушала по радио Петин голос, кралась по Маросейке (бывшей Богдана Хмельницкого – опять символика!) за Дочерью адмирала, тело шумело, как наполненная живительной влагой весенняя береза. Воистину, белая береза, помимо прочего, была сексуальным символом России. Не случайно Есенин обнимал ее, как жену чужую. Секс в России всегда был не на виду – на печи за занавеской, в баньке с пауками, глухой ночью на колючем сеновале, а в СССР… секса нет! – помнится, ошарашила американок на перестроечном ток-шоу одна почтенного возраста советская общественница. Стало быть, вы девственница? – привязалась к ней ехидная американка.

Жаль, что я поздновато, на исходе шестого десятка релоксировалась в березу, вздохнула Ангелина Иосифовна, снова вспомнив гудящую на ветру пластиковую трубу на детской площадке.

Неужели тоже о победе? Или о сексе?