Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

35

Все к одному: и береза, и наследство, и месячные, и грядущая победа, выключив смартфон, она перешла к списку интересующих ее и интересующихся ею мужчин.

Петя. Он точно не интересовался Ангелиной Иосифовной, потому что не знал о ее существовании.

Андраник Тигранович хотел увезти ее в Майами, но сам улетел туда, откуда, если верить Сальвадору Дали, «письма идут слишком долго». Не туда ли, мелькнуло (мысле)преступное предположение, ушло и письмо русского народа, о котором говорил Петя?

Дмитрий Степанович Гусев. Она точно им интересовалась. В его ответном (не служебном) интересе уверенности не было. Когда он смотрел на нее, она теряла ощущения верха и низа, была готова на все, но каким-то образом чувствовала, что Дмитрий Степанович вне этого «всего», точнее, поверх низа.

Мужик ли он?

Иногда ей казалось, что он тоже слышит гул в ее теле, знает, что (она надеялась, что между ними, но до конца уверена не была) будет дальше, и это несколько его озадачивает.

Чтобы отвлечься, он задает ей милые отвлекающие вопросы, к примеру, были ли у нее в детстве игрушки. Неужели ухаживает, млела Ангелина Иосифовна.

Она чувствовала, что Дмитрий Степанович видит ее насквозь, но что-то мешает ему заставить ее признаться, что она знакома с содержанием папки «Прослушка» из сейфа Андраника Тиграновича.

Конечно, знакома.

А как иначе, если речь в день золотого пистолета шла о жизни человека, который хорошо к ней относился, доплачивал в конверте, обещал повышение по службе? У каждого своя «Прослушка», думала, вспоминая, какие у нее были в детстве игрушки, Ангелина Иосифовна. Ты мою (игрушку или «Прослушку»?) знаешь, смотрела на Дмитрия Степановича, я твою нет. Почему я должна быть с тобой откровенной? Женщина – всегда тайна!

Да, она знала про биологическую лабораторию в недоступном горном ущелье, знала, что в нее попала неизвестно кем пущенная ракета. Вирусы вырвались на свободу. Или не вырвались, ясности не было, в «Прослушке» по этому вопросу – сплошной мат и нечленораздельные междометия. Уникальность вируса, с которым работали в лаборатории, заключалась в двойственности его природы. Он мог убивать все живое, как идеальное биологическое оружие, но мог и существенно укреплять иммунитет, в зависимости от того, какие его свойства удастся активировать. Двойного действия вирус, как явствовало из «Прослушки», распространился в непролазных горных лесах, где обитал краснокнижный карабахский кот (на его ДНК первоначально подсадили вирус), которому, как оказалось, не все масленица. Оперативно прибывшие на место ловцы в скафандрах не смогли изловить ни одного, чтобы проверить. Или все коты разом сдохли, и их расклевали стервятники, или они снялись с места, откочевали туда, где не происходят катаклизмы в виде прилетов ракет и где, вероятно, им приятнее существовать. К «Прослушке» прилагались информационные сообщения армянских и иранских новостных агентств о появлении диких котов на берегах озера Севан и окраинах Тегерана. Так, кстати, поступают не только животные, но и люди, о чем писал историк и этнограф Лев Гумилев. Как иначе объяснить великие переселения народов на заре христианской эры или нашествие негров, арабов и афганцев на Европу в новейшее время?

Из расшифрованных разговоров Андраника Тиграновича с неустановленными (она быстро освоила шпионскую терминологию) лицами Ангелина Иосифовна узнала, что одного кота (носителя вируса) все же удалось «задержать» на территории Армении и доставить в Москву. По результатам всесторонних лабораторных исследований в организме кота были обнаружены очевидные признаки омоложения внутренних органов. Это свидетельствовало о том, что вирус мутировал в «правильную» – оздоровительную, укрепляющую иммунитет – сторону. Проверить это на практике было решено в бассейне фитнеса «Золотая гагара», для приобретения контрольного пакета акций которого Андранику Тиграновичу (по составленной им смете) был предоставлен льготный кредит, как вскоре выяснилось, значительно превышавший реально истраченную им (копии финансовых документов прилагались) на приобретение акций сумму. Завершающая часть «Прослушки» состояла из переходящих в угрозы требований неустановленных лиц перечислить деньги на известные Андранику Тиграновичу счета и его объяснений, почему это сделать невозможно. Он ссылался на обстоятельства непреодолимой силы, а также на появление других неустановленных лиц, установивших над ним жесткий контроль. Начальник предлагал одним неустановленным лицам решать вопросы с другими, на что получил ответ: «Мы не о политике, мы о деньгах!» Не в свои сани не садись, помнится, подумала, убирая папку в сейф, Ангелина Иосифовна. Начальник и ее хотел усадить в роковые сани, умчать в Майами. Но на всякого мудреца всегда довольно (убийственной!) жизненной простоты.

В жизни Ангелины Иосифовны «Прослушка», а также не подкрепленные фактами умозаключения ничего изменить не могли. Между ней и Дмитрием Степановичем как будто шел немой, поверх словесного, диалог. Она не знала, как его охарактеризовать – чувственный, ментальный, телепатический? Помимо низового гула, Ангелина Иосифовна ощущала волнение в груди, как будто там билась растревоженная птица. Птица точно знала, что хорошо, что плохо, где правда и где ложь, как если бы, подобно голубой сойке, сидевшей на плече Заратустры, сидела на плече ВСВР. Обмануть, запутать ее было невозможно, как невозможно обмануть, завесив тряпкой, часы или барометр. Не сказать чтобы Ангелина Иосифовна пестовала птицу. Она жила, как будто ее не существовало, но знала, что она существует.

…Дмитрий Степанович повторил вопрос про игрушки.

«Куклы, заяц, барабан… Продолжать?» – спросила Ангелина Иосифовна.

«Какая была самая любимая?»

«“Ванька-встанька”! – с вызовом ответила она. – Я нашла его сто лет назад под скамейкой в парке, когда гуляла с матерью».

«И?» – поднялся из-за стола Дмитрий Степанович.

«Что “и”?»– не поняла Ангелина Иосифовна.

«Где он?»

«Кто?»

«“Ванька-встанька”».

«Это не Фрейд, – вздохнула она. – Это уже мимесис, шрам на ноге Одиссея. Вы спятили, Дмитрий Степанович».

Она не была уверена, что следователь знает, что такое мимесис и какое отношение он имеет к Одиссею. Собственно, и сама Ангелина Иосифовна смутно помнила из давней библиотечной (судя по девственному формуляру, она была единственной читательницей) книги, что это как-то связано с памятью, точнее, ее способностью творить реальность, переворачивать настоящее с головы на ноги в прямом и переносном смысле. Старая рабыня, увидев знакомый шрам на лодыжке молчаливого гостя, догадалась, что это царь Одиссей, которому она когда-то мыла ноги. Ну, а инструментально разборку с женихами Пенелопы завершил провисевший на стене десять лет лук. Никто, кроме Одиссея, не смог его натянуть. Материализованный в параллельную реальность мимесис, стало быть, позаботился о том, чтобы за десять лет изнурительных странствий Одиссей не растерял физической силы, а тетива лука сохранила первозданную упругость. Так и Россия, подумала Ангелина Иосифовна, подобно Одиссею, не расклеилась в тридцатилетнем плавании по либеральным морям, заткнула глотки сладкоголосым буржуазным сиренам, привязав себя к мачте вековых народных традиций. А скоро натянет имперский ядерный лук и наведет порядок в Итаке, покажет кузькину мать западным женихам, сующим свое рыло в наш самодержавно-православный (в сталинское время – социалистический) огород.

«Я задал вопрос!» – напомнил следователь.

«Идите вы!» – разозлилась Ангелина Иосифовна. Ее уже мало волновало, правильно или нет она толкует мимесис. Многозначный термин сам творил себя, подобно кантовской вещи в себе.

«Мы!» – вышел из-за стола Дмитрий Степанович.

«Мы?» – растерялась она, опасаясь и одновременно желая, чтобы он прямо сейчас ее развернул, припечатал грудями к столу, а она… Воистину, мимесис работал в любую, как пел поэт Булат Окуджава, сторону женской души.

«Куда вы дели “ваньку-встаньку”?»

Что он имеет в виду под «встанькой», покраснела Ангелина Иосифовна.

«Я отнесла его на чердак старого дома в Тихвинском переулке, спрятала под досками возле теплой трубы. Мне показалось, что там крысы, я сделала ему домик из кирпичей. Это было, вам ведь нужна точность, пятьдесят лет назад».

Она резко успокоилась, как всегда, когда не понимала, как отвечать, кто виноват и что делать. Потому до сих пор и жива, часто думала Ангелина Иосифовна.

«Отлично, – открыл шкаф, снял с вешалки белоснежный плащ Дмитрий Степанович, – сейчас мы это проверим».

36

– Она опять приходила, – объявила едва переступившей порог аптеки Ангелине Иосифовне противная Анжела.

Ночью выпал первый снег. К началу рабочего дня он превратился на улицах в грязь. Ангелина Иосифовна с неудовольствием осмотрела следы на аптечном полу. Разгоню всех к чертовой матери, не могут протереть пол! Но тут же устыдилась. Перед глазами возникло иконное лицо Дмитрия Степановича Гусева. Она начала уставать от немого и незримого контакта со следователем. Во время допросов, уточнения ее показаний контакт был вполне терпим. Она словно мысленно исповедовалась перед загадочным существом, принимавшим на себя ее грехи и (она это чувствовала) получившим команду (от ВСВР, кого же еще?) ее защитить, спасти и сохранить. Контакт переставал быть пушистым и мягким, когда она покидала районное отделение следственного комитета. Ангелина Иосифовна ощущала себя шкодливым зверьком на передержке в воспитательном загоне. Даже когда мысленно произносила (а такое случалось) универсальное русское слово «б…!», почему-то сразу вспоминала Дмитрия Степановича: нельзя! Ситуационным богам тоже не было хода в воспитательный загон. Вам, б…, там не место! – радовалась Ангелина Иосифовна. Я себя под Лениным чищу! – любил цитировать Маяковского Красный директор аптеки. А я себя под Дмитрием Степановичем Гусевым, думала она, задумчиво поглядывая на коробки с гигиеническими прокладками, а то, бери выше, переводила взгляд на презервативы и «Секрет императора», под ВСВР!

– Кто приходил?

– Ваша подружка. Набрала… – Анжела старательно перечислила сберегаемые аптечным коллективом препараты для повышения давления у гипотоников и стимуляции сердечной деятельности. – Еще индийское мочегонное взяла и три пачки «Ювены» по ноль-пять, она сейчас вместо «Виагры». «Файзер» то нас послал. Обслужили как королеву. Что, правда, карты накрылись, переходим на наличку? По радио слышала, полетели какие-то сервера в Сбере, к банкоматам не пробиться.

– Почему не вытерли? – Ангелину Иосифовну заинтересовали узорные отпечатки подошв на затоптанном полу.

– Вас спрашивал, сказал, что позже заглянет, – вернулась за загородку Анжела. – Побоялись, вдруг вы, – хихикнула, – милого узнаете по походке, пардон, по следам?

– Старик с палкой? – испугалась Ангелина Иосифовна.

– Нет, солидный дядя, вашего, – победоносно посмотрела на Ангелину Иосифовну Анжела, – возраста. На «Ауди», в итальянских ботинках. Пятьсот евро, – Анжела разбиралась в обуви, потому что до аптеки работала в Кишиневе на фабрике Salvatore Ferragamo.

– Она мне не подружка. Если опять придет, дефицит не отпускать. Меня зовите, я разберусь. Работайте! – прикрикнула на распустивший уши персонал Ангелина Иосифовна.

Ей не понравилось, что в аптеку по ее душу заглянет солидный дядя в ботинках за пятьсот евро. Мужики летели, как пчелы на мед. Хорошо, если на ее женский, хотя она сомневалась, а если поговорить о делах Андраника Тиграновича? Такой мед был ей не нужен! Она загрустила, вспомнив из «Прослушки», что неустановленные лица обещали сделать с начальником. Потом с легким беспокойством подумала про ключных-дел-мастера из подвального «Дома быта». Нет, он в пяти минутах, с чего ему на «Ауди»? Дмитрий Степанович – да, возможно, но не на «Ауди», а на «Мерседесе» с мигалкой. Анжела бы отличила, второй год живет в Москве без регистрации, перекрасилась в блондинку, чтобы документы не спрашивали. Только нос никуда не дела, удовлетворенно констатировала Ангелина Иосифовна не накопила еще на пластику. И пока она решала, звонить или нет Дмитрию Степановичу, ее почему-то не отпускали мысли о подвально-бытовом мастере. Потом они плавно перетекли к Дочери адмирала. Обслуживая ее, она установила, что сердце дамы работает, как хронометр, и запас жизневоды над головой отнюдь не на исходе. Зачем ей снижать давление и принимать мочегонное?

Устав бояться, что одно из неустановленных лиц в ботинках за пятьсот евро пристрелит ее прямо на рабочем месте, Ангелина Иосифовна пришла к выводу, что загадочный мимесис многолик, как бог Вишну, и текуч, как (опять подумала про мочегонное) вода под днищем корабля Одиссея. Пластмассовый «ванька-встанька» не утонул, он уподобился шраму на ноге времени. Не зря же время идет, бежит, спешит, несется вскачь. Значит, у него есть ноги, а на ногах могут быть шрамы.

37

…Когда Ангелина Иосифовна и Дмитрий Степанович подъехали к дому в Тихвинском переулке (она, честно говоря, не верила, что он сохранился), сзади аккуратно притормозил черный минивэн с антеннами и тонированными стеклами. К «ваньке» прибыла целая делегация, да не простая, а с аппаратурой и в серебристых скафандрах биохимической защиты.

Дом был определен под снос, хотя с некоторых подоконников смотрели поникшие запыленные фикусы и стопки книг. Под снос шли и несколько соседних домов, включая накренившееся деревянное строение, достигшее предела ветхости. Строительная техника уже расположилась на автостоянке. Еще день-два, и не успели бы, подумала Ангелина Иосифовна. Одна отчаянная герань цвела сквозь оконный туман. Когда сорок шесть лет назад Ангелина принесла сюда «ваньку», деревянный дом смотрелся молодцом. Во дворе на веревках колыхалось постиранное белье. Мужики в майках-алкоголичках (Ангелина Иосифовна не понимала, почему их так называют) курили на скамейках под деревьями. Рабочие бабы несли из открывшегося недавно универсама (в СССР они почему-то продавались зелеными) бананы и (почти как в недавнюю ковидную пандемию) нанизанные на веревки рулоны туалетной бумаги. В доме располагалось общежитие шарикоподшипникового завода. Местные почему-то называли его казармой. Сейчас территорию сноса обнесли гофрированным профилем и проволочными секциями.

«Ждите здесь», – распорядился Дмитрий Степанович, вызывая из будки оробевшего охранника.

На двери подъезда висел ржавый амбарный замок. Охранник принес коробку с ключами, сцепившимися клювами и головками в железного ежа.

«В лучшем случае микрофильм, самый распространенный тогда способ хранения информации, – сказал Дмитрий Степанович подошедшим космонавтам, – если, конечно, пленка не рассыпалась. Пробирки вряд ли, хотя кто знает? Мы сможем подняться на чердак?» – спросил у охранника.

Тот не без труда выдрал из ежа несколько ключей.

«Точно один из этих. Недавно открывал, – пробормотал охранник, поочередно тестируя ключи в замке, – котенка выпускал».

«Убежал?» – заинтересовалась судьбой котенка Ангелина Иосифовна. Она не то чтобы волновалась перед встречей с «ванькой-встанькой», но пребывала в странном забытьи, как если бы вдруг умерла и в данный момент летела по знаменитому туннелю навстречу белому свету. Не зря, не зря зацвела герань на подоконнике, думала она, а охранник (на вид пьющий и грубый) пожалел котенка. Бывает и котенку масленица.

«Три дня в будке откармливал, пока кошка не пришла, не хотел уходить».

«Обиделся на мамку?» – у Ангелины Иосифовны сжалось сердце.

«У кошек разве поймешь, – сказал охранник, – мать, не мать, у них коллективное материнство».

«Давайте-давайте, – поторопил Дмитрий Степанович биохимических людей, – ходите вокруг дома, делайте замеры. Спутник, – посмотрел на часы, – будет над домом через семь минут. Приборы включите, расставьте контейнеры, чтобы они сверху видели. Все должно быть натурально».

38

Ну да, коллективное материнство, вздохнула Ангелина Иосифовна, вспомнив подругу матери тетю Свету. Когда мать уезжала в загадочные (как она поняла позже – за лекарствами или к мужикам) командировки, тетя Света оставалась с Ангелиной, готовила еду, ходила с ней гулять, читала на ночь. Сколько ей тогда было, задумалась Ангелина Иосифовна, лет двадцать пять, не больше, совсем молодая. Дни без матери с тетей Светой были самыми спокойными и счастливыми в ее детстве. Тихая, безответная, почему-то безропотно покорная матери, тетя Света была красива неуловимой внезапной красотой. Она как будто стыдилась ее, укрывала в спущенном на лоб платке, юбке мешком, походных ботинках. У нее были светлые (как у Дмитрия Степановича, вздрогнула Ангелина Иосифовна), набирающие на свету синеву глаза и толстая русая коса. Ангелина не могла обхватить ее маленькой рукой. Иногда красота, точнее, ее очевидный, но непонятный образ, подобно порыву ветра, вырывался наружу. Люди реагировали на нее сдержанно. Мужчины переставали материться, опускали глаза, как бы стыдясь вечной и неизбывной (каждый, кто не врет себе, знает) вины мужиков перед бабами. Женщины – строго молчали, поджимали губы, отворачивались, не желая принимать к сведению эту красоту.

Тетя Света не пользовалась косметикой, часто расчесывала косу. Рассыпаясь, она падала ей на плечи, как дождь. Ангелина перебирала густые пряди, зарывалась в них лицом и никак не могла определить, чем они пахнут: то ли солнцем, то ли небом, то ли чистой водой. Ангелина забывала про таблетки, ей было хорошо с тетей Светой, засыпая, она мечтала, чтобы случилось чудо: Света стала ее мамой. А мама… осталась в командировке.

Потом тетя Света пропала, словно ее никогда не было. «Где она?» – приставала Ангелина к матери. Та пожимала плечами: «Не знаю, уехала», но однажды с обидой сказала: «Дура! Ушла в монастырь!»

Был случай, когда Ангелина, сама того не желая, оказалась на одну ночь тетей Светой.

Она уже окончила училище, работала в районной больнице, часто (чтобы не идти домой) оставаясь на ночные дежурства. В ту ночь она читала, отгоняя от лампы ночных бабочек, роман Ричарда Олдингтона «Все люди враги». Жалея несчастную Кэти, Ангелина вспомнила про Свету, решила обязательно выяснить у матери адрес монастыря. За окном в больничном сквере стрекотали цикады, капля долбила дальний рукомойник, луна неспешно плыла над деревьями, как большая желтая утка. А еще луна напоминала другую, наполненную мочой стеклянную утку. Их уносили из-под кроватей пациентов санитарки, а иногда и Ангелина, хоть это не входило в обязанности медсестры.

Это жизнь, думала она, с трудом возвращаясь из переполненного высокими страстями книжного мира в убогий больничный, луна не должна обижаться на такое сравнение. Она жила ожиданием встречи разлученных войной солдата и девушки – Тони и Кэти, наслаждалась тишиной, как вдруг идиллию сломал телефонный звонок. Соседка сообщила, что мать пьяная лежит на газоне, милиция сказала, надо забрать, отвезут в вытрезвитель, у них объезд участка, через пятнадцать минут обратно. Одна не дотащу, сказала соседка, куда мне после операции.

Ангелина посадила дежурить вместо себя бритую наголо, с торчащими, как сучья, ключицами девчонку (ее лечили от истощения и бессонницы) из отделения неврологии. Я быстро, пообещала ей, если что, буди дежурного врача. Если он проснется, зевнула девчонка. Тогда водой или по щекам, посоветовала Ангелина. Врач, в отличие от девчонки, приняв установленную начальством норму (сто граммов спирта в ночное дежурство), спал отменно.

Вдвоем с охающей соседкой они доволокли мать до кровати. Она порывалась встать, вспоминала про недопитый в кафе «Синяя птица» коньяк, звала застрявшего в туалете Женю. Узнав соседку, велела принести «грамульку». Я знаю, Никитична, держишь для маляров! Ангелина вкатила ей успокаивающее. Мать затихла. Посижу пять минут и пойду, решила Ангелина.

«Света, – вдруг тихо и как-то приниженно произнесла мать, глядя на нее широко открытыми глазами, – прости меня».

«За что?» – досадуя, что успокоительное действует медленно, вздохнула Ангелина.

«Я не помню, – всхлипнула мать, – себя девственницей».

Ну да, подумала Ангелина, о чем же еще говорить со Светой. Почему-то она была уверена, что та не помнит себя «не девственницей».

«Прости, это я, я! – вдруг поцеловала ей руку мать. – Я с ним переспала, – добавила упавшим голосом, – кажется».

«Понятно», – ужаснувшись – неужели с Женей в туалете? – осторожно высвободила руку Ангелина. Напротив кровати стоял шкаф с зеркалом в человеческий рост. Ангелина в медицинском чепце и белом халате совсем не походила на Свету, но мать, похоже, в данный момент видела мир альтернативным зрением.

«С кем переспала?» – Ангелина подумала, что задавать такой вопрос женщине, не помнящей себя девственницей, глупо.

«Светуль, я тебя проводила на поезд, а он заходил, спрашивал, я не сказала, что ты уехала, сказала, чтобы пришел к нам в четвертую комнату после шести, ты точно будешь. Он пришел с розами, да, с белыми розами, мне аж завидно стало, ко мне с вином, ну, иногда с тортом – и в постель, а к тебе с такими розами. Я не знаю зачем! – мать снова схватила Ангелину за руку. – Видела, как ты на него смотрела. Был бы твой первый мужик, да? Я подумала, значит, и ты как я. Какая ты тогда нах… святая, ты б…, как все бабы! Света, он мне нах… не нужен! Он и не хотел, но ведь мужик, куда против природы? Я тоже передумала, но поздно, уже случилось. Только ничего вспомнить не могу, как не было, – растерянно посмотрела на Ангелину мать. – Так что ты, – противно хихикнула, – ничего не потеряла. Прости, я подумала, что у вас получится, проживете вместе сто лет и умрете в один день. Помню, как вы смотрели друг на друга, потом на экскурсии в храме, где фрески, он тебя за руку взял, а ты не убрала. Никому руку не давала, а ему дала и даже покраснела. Я не знаю, зачем все тебе испортила. Сказала ему: “Катись к своей святой, проверь, чем ее… от моей отличается!” Думала, даст по морде, нет, просто ушел. Даже дверью не хлопнул», – мать замолчала, видимо до сих пор пораженная поведением ушедшего человека. Потом громко икнула и захрапела.

Разбирая оставшееся после матери имущество, Ангелина обнаружила среди документов выгнутые корочки диплома, свидетельствующего, что мать с отличием окончила областные курсы повышения квалификации работников медицинских учреждений. Обратила внимание на дату. Мать училась на курсах за год до ее рождения. Господи, подумала Ангелина, как мимолетна наша жизнь.