Текст книги "Одиночество вещей. Слепой трамвай. Том 1."

31

Чем дальше, тем интересней Ангелине Иосифовне было работать в родной аптеке. Ей стало казаться, что ВСВР устал смотреть из ледяных космических высей на земные безобразия. А может, взгляд замылился, поплыл от бесконечного перелистывания книги судеб. Поэтому ВСВР вонзил взгляд, как сверло, в одну крохотную (в масштабах Земли) точку – аптеку между Садовым кольцом и Мясницкой улицей – и сверлил, сверлил, высверливая истину, как алмаз из сопротивляющейся породы. От сверла бежала в разные стороны паутина трещин, в центре которой сидела пауком Ангелина Иосифовна. Или – билась мухой, а паук поспешал к ней по липкой лонже, выставив жвало. Ничего удивительного, муха и паук в формуле поиска истины часто менялись позициями.

Ангелина Иосифовна (она была не только начитанной, но и насмотренной дамой) вспоминала картину жившего триста пятьдесят лет назад во Фландрии художника Теодора ван Тюльдена «Время спасает Истину». Рубенсовского вида девушку-Истину Отец-Время вытаскивал из пещеры. Попадая в прежние (сейчас их вспоминали как райские) годы в Питер, Ангелина Иосифовна всякий раз шла в Эрмитаж и подолгу стояла возле этой картины. Смысл аллегории, как ей казалось, заключался в том, что с момента рождения и до освобождения Истина пребывала в пещере Лжи, где подвергалась мучениям и, вероятно, сексуальному насилию. Преследующие Истину слуги Лжи (в трактовке некоторых искусствоведов Зависть и Глупость), по виду то ли сатиры, то ли фавны, пытались сорвать с нее едва прикрывающую мощные бедра повязку. Да, Отец-Время вызволял Дочь-Истину, но это уже не могло ничего изменить. А если (теоретически) могло, сатиры успевали сорвать с нее повязку, чтобы она предстала в момент освобождения в непристойном виде. Но это полбеды. Телесно привлекательная Истина в силу законов природы была остаточно востребована, по крайней мере, мужской частью общества. У нее был шанс дожить свой век в тихом неприметном супружестве, как советовал поэт Тютчев в гениальном стихотворении «Silentium»: «Молчи, скрывайся и таи и чувства и мечты свои…» Хуже, если Истина успевала состариться в пещере. Кого могло заинтересовать дряблое старушечье тело, седые нечесаные космы? Такой Истине один путь – в дом престарелых или психоневрологический интернат, откуда выдачи нет. У Ангелины Иосифовны сжалось сердце, она вспомнила мать. А еще ей подумалось, что третьим стражем у пещеры Лжи могла быть Трусость. Она не решалась причислить ее к ситуационным богам. По своему участию в делах мира Трусость могла соперничать с ВСВР. В Священном Писании она не входила в перечень смертных грехов, что, по мнению Ангелины Иосифовны, было фундаментальной ошибкой, зияющей трещиной в сосуде веры. Милость Христа к падшим (в трусость) представлялась ей неуместной. Мир гибнет в слабости, думала она.

Ангелина Иосифовна из-за пластиковой перегородки внимательно вглядывалась в наведывавшихся в аптеку пожилых (позднего призывного возраста) мужчин. Отец-Время на картине фламандца был с крыльями, смотрелся как пожилой ангел. Но ангелы не стареют. Поэтому Ангелина Иосифовна предположила, что в обличье Отца-Времени, возможно, ходит сама Смерть – последняя и высшая стадия (куда без Ленина?) Истины. Ее было невозможно загнать в пещеру Лжи религиозными догматами о бессмертии души. Серьезные люди при деньгах и власти тратили миллиарды не на научные доказательства бессмертия души и, следовательно, ответственности за свои земные дела (это могло бы подтянуть и дисциплинировать человечество), а на поиски бессмертия низкого, телесного. Им хотелось вернуть силу и свежесть изношенным членам, если не в биологическом, то хотя бы в цифровом формате. Смерть забавлялась с ними, как когда-то с королями во дворцах (заказчиками невозможного) и бородатыми в подвалах с летучими мышами и колбами алхимиками (исполнителями невозможного). Религиозный догмат о бессмертии души (неужели опять в образе рубенсовской девушки?) был (навеки?) загнан в пещеру Лжи, а покрытый плесенью сосуд с эликсиром бессмертия победительно вынесен на свет божий тремя пещерными стражами: Завистью, Глупостью и Трусостью. Плесень радиоактивно фосфоресцировала, и сосуд казался факелом, освещающим дорогу в будущее.

Ангелина Иосифовна часто вспоминала последнего советского директора аптеки, сказавшего ей в начале девяностых годов, что торжество капитализма в масштабах земного шара убьет науку и цивилизацию. Почему, помнится, удивилась она. Тогда в аптеку хлынула зарубежная медтехника, она была лучше отечественной. Ангелина приходила на работу, как в дегустационный зал, импортные таблетки были чудо как хороши. Потому что единственная цель этих ребят, объяснил директор, вечно жить при власти и деньгах, все другие вопросы они решили. Если какая наука и будет развиваться, то только исследования о продлении жизни. Естественно, для избранных, а не для всех, мрачно уточнил директор. А что для всех? – недовольно поинтересовалась Ангелина, уже приобщившаяся к импортному ширпотребу и прочим бытовым радостям. Им будет предложено освободить планету от своего присутствия, ответил директор. Каким же образом? – посмотрела на новые (сами несли по улице) кроссовки Ангелина. Странным образом они облагораживали ее разношенные джинсы, стираные носки и так себе свитерок. Пару раз ее даже удостаивали неприличными комплиментами расположившиеся с пивом на скамейках молодые люди. Освобождать планету от своего присутствия Ангелине не хотелось. Эпидемии, сказал директор, голод, война. Тут, собственно, и изобретать нечего не надо – все заготовлено, хранится где надо, запускается по щелчку. Можно все сразу, но тогда трудно контролировать. Сначала, конечно, продолжил, как будто забыв про Ангелину, выпотрошат, как тушу кита, высосут, сдерут кожу с СССР. Богатая страна, грабить хватит лет на двадцать, ну а потом… Кто же на нас нападет, удивилась Ангелина, если мы при ядерной бомбе? Это не важно, усмехнулся директор, читай Ленина. Ангелина из курса по истории КПСС (из всей группы в училище только она и кореянка Маша Ли сдали этот предмет на отлично) помнила, что Ленин желал царскому правительству поражения в мировой войне, потом выдвинул лозунги «Мир народам!», «Социалистическое Отечество в опасности!», поручил Фрунзе (в газете «Московские новости», правда, писали, что Троцкому) создать Красную Армию. Она рванулась в Европу, чтобы подвигнуть немецкий и прочий пролетариат на мировую социалистическую революцию, но Тухачевского крепко притормозили под Варшавой отложившиеся от России поляки, погнали обратно. В тех же «Московских новостях» разъяснили, что исключительно по вине Сталина, который был ни уха ни рыла в военных делах, но во все вмешивался, вредил, мешал Тухачевскому.

Но даже в этой популярной (за ней с утра выстраивались тысячные очереди) газете не писали, что Ленин предвидел, что Россию через сто с лишним лет не спасет ядерная бомба. Неужели так далеко смотрел? Ангелина недавно прослушала по радио лекцию известного (забыла фамилию) историка, утверждавшего, что Россию Ленин рассматривал всего лишь как «вязанку хвороста» для розжига мировой революции. Заглянул дальше некуда, в самую… – уткнулся взглядом в джинсы Ангелины директор.

Неужели молния разошлась, испугалась она, дернула вниз свитер. Он знал, что при капитализме России не жить, продолжил, слегка покраснев, директор, хотел очистить мир в социалистическом огне, чтобы Россия стала в нем главной. По-другому-то ей никак. Ладно, махнул рукой, работай, а я к этому… как его… супрефекту в райисполком. Ангелина тогда, помнится, только пожала плечами, подумала, что, наверное, директор читает другие газеты, за которыми по утрам не выстраиваются нетерпеливые тысячные очереди.

Ангелина Иосифовна знала, что, если она навязчиво кого-то вспоминает, тот (если жив) обязательно появляется на горизонте. Она прикинула примерный возраст последнего «красного директора» аптеки. Даже при допустимом плюсе-минусе в несколько лет он никак не попадал под очередную мобилизацию (если только не дослужился до генерала), а потому волне мог появиться в аптеке, чтобы продолжить давнюю дискуссию. Ей это было бы даже интересно. Насчет будущего России (эпидемии, война) директор как в воду смотрел, разве что голод пока запаздывал.

Ангелина Иосифовна вздрагивала, когда в аптеку заглядывали сильно сутулые или горбатые мужчины. В каждом из них ей чудилась скрывшая крылья (или косу) под пиджаком Смерть. А иногда подобные размышления казались ей глупыми, она начинала импровизировать, забавляться с сущностями, от чего предостерегал в «Мироустройстве» ВСВР. Но с некоторых пор собственная жизнь не казалась ей ценностью. И не только ей. На трансформаторной будке под небритой семитской физиономией Блюмкина уже неделю держалась надпись: «Смерть – наша победа!». Философ Бахтин считал жизнь и смерть конструктами смеховой культуры. Странным образом ему вторили сегодняшние пропагандисты на телевизионных экранах. Они говорили, что будущего, как временнóй категории, вне победы для России не существует. Как не должно его существовать и в случае победы над Россией для противостоящего ей мира. А что если будущее и победа – конструкты высшей (смертельной) смеховой культуры, размышляла Ангелина Иосифовна. Вполне возможно, что Бахтин продолжил свои занятия в космическом ледяном покое под присмотром ВСВР. «Старуха с косой хочет секса со мной» – вдруг вспомнилась ей песня то ли ДДТ, то ли какой-то другой рок-группы. Смеховая культура, как многофункциональный центр, обслуживает любые запросы, отвечает, как Ленин в стихотворении Вознесенского, на все вопросы. Не зря же говорится, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Вот ВСВР, Бахтин, Ленин и смеются. Я, конечно, там, вольно процитировала Ангелина Иосифовна Анну Ахматову, где мой народ, к несчастью, есть, но я не подписываюсь на секс со старухой с косой! Да, конечно, будущее – всегда (рано или поздно) смерть любого конкретного человека, но оно не должно быть смертью для всех. Это противоречит законам природы, хотя… не противоречит законам смеха.

Если бы я омолодила лицо пластической операцией, вздыхала она, стоя за пластиковым прилавком, Отец-Время вытащил бы меня отсюда, а Пан, Пропал, Артериальный и прочие хватали меня за задницу, срывали повязку. Ее снова накрывала неуместная тревожно-сладостная, как взбитые под клубникой сливки, сексуальная фантазия. Потом наступало прояснение, и Ангелина Иосифовна признавала, что никакая она не Истина, а Время не ее отец, если, конечно, он не носит имя Иосиф. Но с таким же успехом ее отцами могли оказаться Иосиф Сталин, Иосиф Флавий, даже Иосиф Бродский.

Препаратов в аптеку поступало с каждым месяцем меньше, убийственный вирус не сдавался, мобилизованный народ рыбой бился внутри закрытых границ. И нам осталось, вспоминала она песню Петра Лещенко, только кочевать. Пойдем, мой друг, с тобой в шатры к цыганам, там не умеют долго горевать! Там бубна звон… Дальше забыла. Ангелина Иосифовна была не против кочевать вместе с… другом Петей, но он давно не появлялся на радио. Она забивала его фамилию в поисковики, но те выкатывали ссылки старых передач и обтекаемые сведения, что Петя (журналист, политолог, историк и обществовед) сейчас работает на власть. Работа на власть выполняла в сети функцию пули, уничтожающей любую репутацию. Лишь однажды махнула лисьим хвостом по монитору случайная фраза из какого-то паблика: «…обрел позднее счастье», но, возможно, она относилась не к Пете.

Ангелина Иосифовна пыталась переслушать некоторые Петины передачи, но после периодически набегающих волн мобилизации они показались ей наивными, как вставленные трепетными девушками в автоматные стволы ОМОНа гвоздики. Сегодня пропаганда работала с тезисом из революционной песни: «И как один умрем в борьбе за это!». При этом само «это», в борьбе за которое предстояло умереть «как один», оставалось величиной скользящей, зависимой от политической ситуации, то есть, по Бахтину, смехотворной. Да и в любимом народом песенном эпизоде с поглотившей княжну набежавшей волной наличествовал элемент смеховой культуры. Что ж вы, братцы, приуныли, эй, ты, Филька, черт, пляши! – посмеялся над смертью несчастной девушки былинный атаман Стенька Разин.

Ситуационным богам было не до Ангелины Иосифовны. Пан, оглушенный залпами РСЗО, пропадал в лесных урочищах, гонял мастерящих плотины вокруг его вечнозеленого ложа бобров. А как было бобрам не мастерить плотины, если артиллерия сносила каскады построенных в советское время гидроэлектростанций, и вода широко лилась по степям, лесам, полям, городам и весям. «Днем бобра» назвал подрыв очередного водохранилища какой-то смехач в своем блоге. Артериальный и Пропал, должно быть, пановали на поле брани. Трусость меняла железные замки на цифровые, какие не сбить ломом доказательств в пещере, где томилась Истина. Отец не знал, где искать дочь. Любимый друг Петя (если речь в паблике шла о нем) наслаждался поздним счастьем, работая на власть. А где еще раздобудешь деньги на простое человеческое, а не кочевое с цыганами «под бубна звон» счастье? Ангелина Иосифовна вспоминала фразу из записной книжки скептичного Ильи Ильфа: «На конкурсе лжецов первое место занял человек, сказавший чистую правду».

32

А вскоре сверло ВСВР, как бормашина дантиста, досверлило до нерва, и немой вопль порвал в клочья аптечную тишину. Это произошло в день, когда в коллектив змеей вползла новость, что покойный Андраник Тигранович отписал в завещании аптеку Ангелине Иосифовне. Еще вчера аптека работала как часы, стрелки размеренно ходили по кругу. Но вдруг запрыгали, закрутились, завязались узлом. Ангелина Иосифовна вновь ощутила себя девочкой Алисой, пытавшейся определить время по сюрреалистическим кроличьим часам в подземной Стране чудес. Прежде она не сильно интересовалась личной жизнью аптечных сослуживиц, никому в душу не лезла, но в дни осмысления коллективом ошеломляющей новости столько узнала от одних про других и наоборот, что аптеку было впору немедленно закрыть на дезинфекцию, а коллектив уволить без выходного пособия. Не досмотрел в свое время тайный покупатель. Не меньше, но хорошего, позитивного она узнала и о себе. Долгие годы ее, оказывается, тайно, сдерживая себя, любили, ценили и уважали. Ангелина Иосифовна гнала прочь притворщиц, вспоминая хитро отправленные (за руку не схватить) анонимки, которые ей давал читать Андраник Тигранович. В них Ангелина Иосифовна представала воровкой, наркоманкой, называвшей в частных разговорах Андраника Тиграновича «бандитом и мерзким армяшкой». В одном сообщении и вовсе приводились ее слова о якобы невыдающемся «как у зайца» мужском достоинстве начальника и «как у бабуина» волосяном покрове на спине. «Я знаю, кто прислал», – усмехнулся Андраник Тигранович. Кто видел «как у зайца» и «как у бабуина», подумала Ангелина Иосифовна. Она даже зауважала начальника: не каждый мужик готов делиться подобной, пусть даже в его представлении не соответствующей действительности, информацией.

Еще вчера она была в аптеке слегка привилегированной, но своей пролетарской сестрой. Ей, как и остальным труженицам, нечего было терять, кроме цепей. Но вдруг ее цепи стали легкими, как счастье. Из грязи в князи. Ангелина Иосифовна продолжала спокойно и требовательно исполнять служебные обязанности, но сестрам казалось, что она ястребицей летает по аптеке, проверяет, не провисли ли цепи (или как там сковывал пролетарок «его препохабие капитал»?) на их ногах.

Благая весть о неожиданном наследстве погрузила Ангелину Иосифовну в приятные мечты и хлопоты. Услышав от Дмитрия Степановича Гусева, что она упомянута в завещании, она не придала этому значения. В лучшем случае, подумала, он завещал мне золотой пистолет. Андраник Тигранович был человеком с юмором. Возможно, ей удастся через полгода получить этот пистолет после оформления разрешения на хранение огнестрельного оружия. Но точно ли он золотой? Она сомневалась.

Юрист холдинга, как и положено юристу, работающему с мелкой наследственной шушерой (покойникам чего только не приходит в голову), пытался взять Ангелину Иосифовну нахрапом, звонил по несколько раз в день, пугал грозным советом директоров и неведомыми обстоятельствами непреодолимой силы. Она отправилась на встречу с ним в напоминающую кривой кувшин стеклянную башню в «Москва-Сити», предварительно изучив извилистые правила наследования по завещанию.

Понятно, что речь шла не об аптеке как объекте недвижимости, а о доле в капитале холдинга. Юрист, ссылаясь на войну, мобилизацию и инфляцию, с ходу предложил Ангелине Иосифовне не ждать (по закону) полгода, взять подозрительно быстро исчисленную им долю налом и забыть. Обещал все уладить с советом директоров: «Войдете нищей, – рисовал на бумажке цифры с нулями, – уйдете богатой». Она благоразумно отказалась, настояв на регистрации своего крохотного процента в уставном капитале холдинга с выплатой дохода по итогам года. Юриста разозлило ее желание занять должность директора аптеки и получать фиксированную зарплату плюс ежемесячную премию. Он предложил выплачивать эту сумму в виде бонуса, вычитаемого в конце года из дивидендов, если, конечно, они будут. Ангелина Иосифовна обещала подумать. «Не затягивайте, – сказал на прощание юрист, – холдинг ожидает масштабная реорганизация, возможно, национализация. Тогда вам никто ничего не даст, а еще и посадят, как капиталистическую, наживающуюся на горе народа сволочь. Никто не знает, что будет». По выражению его лица Ангелина Иосифовна поняла, что юрист говорит искренне. Но это ее не испугало. Россия давно существовала в режиме: никто не знает, что будет. Призрак коммунизма, хоть и бродил по стране, но пока чисто умозрительно – в словах, а не в делах. Как, впрочем, и призрак ядерной войны.

Нельзя сказать, что ей не понравилось быть начальницей. Человек слаб, сказал как-то Дмитрий Степанович Гусев, его всегда можно прихватить за мягкое. Он имел в виду Андраника Тиграновича, давая ей возможность поделиться знанием о его «мягком». Ангелина Иосифовна тут же вспомнила анонимку, но там речь шла о размере, а не о мягкости. Следователь не хуже ее знал, что мягким в данном случае являются деньги. Но он не мог точно знать, знает ли Ангелина Иосифовна про другое мягкое из папки «Прослушка». «Не сидела на мягком», – ответила она. Дмитрий Степанович не поверил. Мягкое, на котором она якобы не сидела, выходило за пределы жизни и смерти Андраника Тиграновича. Ангелину Иосифовну могли в любой момент прихлопнуть, как впорхнувшую куда нельзя бабочку-траурницу.

Дмитрий Степанович тоже вышел за рамки служебных полномочий, посоветовав ей после получения наследства оформить досрочную пенсию да и уехать куда-нибудь подальше от Москвы.

Из России не советую, уточнил он, могут возникнуть вопросы.

Некоторое время Ангелина Иосифовна пыталась определить уязвимость в сложившейся ситуации своего персонального (не связанного с «Прослушкой») мягкого. Она знала, что оно давно (в детстве) превратилось в жесткое. Или – обрело особую неуловимую форму мягкости. Ее «мягким» было жить, как если бы она не знала того, что знает. Ты вирус, однажды заметила ей во хмелю мать, меня ты, конечно, погубишь, но рано или поздно тебя вычислят и… – замолчала. Тоже погубят, усмехнулась Ангелина. Какая разница, недовольно посмотрела на пустую бутылку мать, величественно, как пьяная королева, махнула рукой, я тебя прощаю. Вино называлось «Южная ночь». Ангелине вдруг до сладких судорог захотелось раствориться в этикетке, где звезды, пальмы, уходящий в море пирс, увенчанный башней маяка. Конус света, расширяясь, вбирал в себя море и небо. Жизнь там, а не здесь! Еще мать уважала вино «Черные глаза», но его этикетку скупо украшала всего лишь одинокая кисть винограда. Винным художникам не хватило креатива для создания изобразительной сущности, подобно башне маяка, посылающей в пьющую душу смысловой сигнал: «Свет побеждает тьму!». «Южная ночь» размягчала мать, это было доброе вино. «Черные глаза» – было вином недобрым. Я тебя никогда не прощу, шипела мать, сжимая зеленое бутылочное горло. Неужели хочет огреть меня по голове, недоумевала Ангелина, отсаживалась подальше.

Это было удивительно, но забытые «Черные глаза» как будто решили поспорить с ней, напомнили о себе спустя многие годы, когда она читала поэтизированную версию Корана: «Сады и фонтаны будут уделом людей, боящихся Аллаха. Они войдут туда с миром и спокойствием. Не будет в их сердцах зависти. Они будут покоиться на ложах и будут чувствовать друг к другу братское благоволение… И будут у них, верных служителей Господа, лучшие яства, плоды изумительного качества, и предложат им чаши, полные прозрачной, редкого вкуса воды, которая не затемняет разума и не пьянит. И будут рядом с ними девы скромного вида, с большими черными глазами, с кожей цвета страусового яйца… И скажут верующим: войдите в сады наслаждений, вы и жены ваши, откройте ваши сердца радости. И дадут вам пить из золотых чаш, и найдет ваше сердце все, чего может желать, а глаз ваш все, что может чаровать его, и будет вечным это наслаждение.

Праведники увидят сады с фонтанами, и будут они одеты в шелковые одежды, и будут благожелать друг другу. И будут с ними жены с большими черными глазами!»

Сейчас Ангелине Иосифовне впервые в жизни светила райская (хотя кто пустит ее, атеистку с отчеством Иосифовна, в мусульманский рай?) жизнь. Так стоило ли рисковать, разменивать ее на обратную силу знания, как говорил красный директор аптеки. Он уподоблял эту силу слепому трамваю. Ангелина Иосифовна не спорила, но прицепляла к трамваю вагон под названием память. Она знала, что директор обязательно появится в аптеке, но что это (обратное или вперед смотрящее?) знание меняло в ее жизни? Слепой трамвай двигался по своему расписанию. Хотел – вперед. Хотел – назад. Она, собственно, потому до сих пор и жила, что знание о том, что существовало не существуя, умирало в ней или беспробудно спало, как принцесса в хрустальном гробу. Нечего и некому было вычислять, как и прощать или не прощать. Ангелина Иосифовна пришла к выводу, что хрустальный гроб тоже находится в пещере Лжи, а Время и Истина – всего лишь артисты, из века в век играющие на публику одну и ту же сцену. Взять хотя бы Октябрьский переворот. Что это было? Мысленно она уже готовилась к встрече с красным директором. Отец-Время выволок из пещеры целый выводок истин про великую русскую революцию, но какая из них истинная? Теперь Ангелина Иосифовна понимала, что охраняет в пещере на картине Теодора ван Тюльдена Трусость. Отсутствие истины!

Она решила воспользоваться советом Дмитрия Степановича Гусева, но без резких движений. Они всем хороши, за исключением ответных резких движений со стороны слепого, но не могущего сойти с рельсов трамвая. Для начала успокоила коллектив аптеки, объявив, что будет работать до конца года, а потом уйдет на пенсию, предложив руководству вместо себя кого-нибудь из персонала, кто хорошо себя проявит.

«Тогда, возможно, не пришлют нового человека, который всех разгонит», – посмотрела на притихших аптечниц. Потом перевела взгляд на терпеливых, пришибленных хворями, ожидающих, когда им уделят внимание, посетителей. Потом – в окно на улицу, по которой двигались в обе стороны прохожие. Сначала она не поняла, что, собственно, изменилось в мире. Неужели богатые, тревожно огладила на упругих (они тоже готовились к новой жизни) бедрах зеленую аптечную куртку, видят мир иначе?

Что-то нарушилось в ее глазомере.

Раньше она смотрела на людей и (если хотела) определяла, кто еще поживет, а кто – вперед ногами – по уровню жизневоды над головой. Сейчас жизневода вдруг изменила свою несуществующую сущность, стекла с человечьих голов, заволокла горизонт, но тут же и очистила его, оставшись трепетать узенькой бледной ленточкой в пределах видимости из аптечных окон. Ангелина Иосифовна во все глаза смотрела на обезвоженные, точнее, обезжизненные головы прохожих, истаивающую в воздухе ленточку, пока она не растворилась в тусклом свечении, как если бы неведомая сила вытерла небо и человечье поголовье насухо, как кухонная тряпка нечистый стол. Доигрались! – зажмурилась она. Этого не может быть, народ бессмертен!

«Да не расстраивайтесь, – услышала голос сотрудницы, – мы справимся!»

«С чем?» – уставилась на нее Ангелина Иосифовна.

«Не подведем, но хорошо бы премию, так сказать, по случаю вашего наследства».

«Да когда я еще его получу? – рассвирепела Ангелина Иосифовна. – Из Армении две ранних жены и пять братьев приехали! План по продаже сначала сделайте! Все, разошлись, работайте!»

Она решила уйти домой пораньше. Долго смотрелась в подсобке в зеркало, размышляя о туши для ресниц и губной помаде. Пора, пора на исходе шестого десятка. Аптечные дамы жаловались, что из-за санкций брендовую тушь и помаду в Москве не купить. Если только из случайных остатков на «Озоне». Потом мысль ее древнерусской литературной белкой (мысью) из «Слова о полку Игореве», а может, «Слова об аптеке Ангелиновой» метнулась по древу в сторону шубы. Теперь она могла себе позволить. Если, конечно, шубы не под санкциями. Ангелина Иосифовна недавно приметила в витрине фешенебельного магазина бобровую, в какой не стыдно показаться в совете директоров. Перед глазами возник покровитель расплодившегося из-за разливов водохранилищ бобрового племени Пан. Она смотрела на него без прежней тревоги, скорее снисходительно, как на милого со странностями, верящего в целительную силу коктейля из перекиси водорода с солью старичка. Она или перестала бояться ситуационных богов, или опережающе – не назвавшись груздем (не получив еще наследства) – полезла в золоченый кузов. Задержавшись в зале, прошлась критическим взглядом по стенам: плакаты устарели, пластиковые панели пожелтели, препараты на стендах расставлены неправильно. Какая премия, драть как сидоровых коз! Посторонилась, пропуская в аптеку посетительницу.

– Чем я могу вам помочь? – держа в поле зрения Ангелину Иосифовну, приветливо обратилась к посетительнице из-за кассы бойкая молодая сотрудница. Она была из Молдавии, и звали ее Анжела. Имя приводило Ангелину Иосифовну в ярость, ей казалась, что Анжела, начиная с имени, обобщенная (во всех смыслах) пародия на нее. Несколько раз она порывалась ее выгнать за опоздания и плохое поведение, но Андраник Тигранович не давал. После ознакомления с анонимкой она поняла почему.

– Я вам помогу! – Ангелина Иосифовна быстро вернулась за перегородку, сбросила на ходу куртку, отпихнула бедром Анжелу. Дрянь, неужели тоже рассчитывала на наследство? Она сразу узнала дочь адмирала. О ней говорили в «Кафке» Петя и Зонтичный рокер. Потом она встретила ее и Петю в переходе на станции метро «Библиотека имени Ленина». Сиреневый шарф на шее Пети трепетал и воздушно светился, а дочь адмирала (в ожидании пива, хот-дога и секса в подъезде, ревниво предположила тогда Ангелина Иосифовна) счастливо смеялась.

– Живете как после победы, – заметила Дочь адмирала, принимая из рук Ангелины Иосифовны фирменный пакетик, – в других аптеках шаром покати, йода нет, прокладки две пачки в руки, а у вас как до войны – и транквилизаторы, и от давления, и разжижающие кровь.

Бельгийское средство от давления на аптечном совете они решили придержать. У всех родители, знакомые. Давление – оно не спрашивает. Транквилизаторы и разжижающие кровь тоже кому попало не отпускали.

Анжела жгла Ангелину Иосифовну гневным взглядом, когда та щедро наделяла спасительными препаратами посетительницу с улицы. Конечно же, Анжела (противное имя!) расскажет об этом, и все решат, что у начальницы из-за наследства помутился разум. Ладно, плевать, Артериальный бог простит, показала кулак Анжеле Ангелина Иосифовна.