Текст книги "Пробуждение"

– Уж больно властная эта Белинда! Хоть сама русский преподает, а в семье только по-норвежски да по-английски. А Ромка робкий стал, слова не возразит, все Белинде в рот смотрит. Всегда хотела, чтобы он на тебя походил. Ан нет, не получилось. Нешто не так воспитывали? Вроде правильно делали. А результат?

– Не переживай, Анечка! Молодежь сейчас вся другая, я их никого понять не могу, словно марсиане, а не люди. Вот у меня в смене есть парнишка, лет двадцать с хвостиком. Порой такое скажет, что хоть стой, хоть падай.

– Ой, да ладно тебе! – улыбнулась Анна Мефодьевна. – Вспомни свою молодость. Разве тебе родители не говорили, что они по-другому жили, а сейчас молодежь другая пошла? Эх, столько всего достичь хотелось. Разве думала, что всю жизнь в больницах проработаю? Хорошо хоть, сейчас не в хирургии.

– Добрая ты очень, – вздохнул муж. – Алексей твой много сил отнял. Кормежки через трубочку, протирания, подтирания. Как подумаешь, не по себе становится.

– Слава, давай не будем об этом. То раньше было. А как старшей медсестрой стала, то своими руками гораздо меньше делать пришлось. Это вот санитары да простые медсестры – те да, работенка порой не самая приятная. Но кому-то же это надо делать! Разве Леша Карпунцов виноват, что пальцем пошевелить не мог. Его пожалеть нужно. Вот ты на его месте себя представить можешь? Шестнадцать лет с гаком как будто и не жил. Не думал об этом? Засыпаешь ты, потом просыпаешься, а меня уже на свете нету, Ромка почти пенсионер, хотя не знаю, когда у них, в Норвегии этой, пенсию дают, и Аготка замужем, детей вокруг куча.

– Аня, типун себе на язык, – замахал руками Вячеслав Степанович, – ну что ты такое городишь! Помирать она собралась! А обо мне подумала? Как я без тебя жить-то буду? И насчет Аготки ты переусердствовала. Не бывает у них, в Европах, кучи детей. Там люди по-другому устроены. Да и у нас сейчас примерно так же. Мы вот с тобой одним Романом ограничились, а ведь еще могли сына или дочку завести. Не так разве?

– Слушай, ты что, забывать стал на старости лет? – возмутилась Анна Мефодьевна. – Мы же вместе решали. У тебя служба: сегодня здесь, завтра в другом месте. И встретились мы позже, чем нужно. Хорошо хоть, что Ромку родили. Думаешь, легко, когда первые роды, а бабе за тридцатник стукнуло? Это сейчас проще стало, а тогда… в общем, не буду, ты не женщина – до конца не поймешь.

– Ладно, Анютка, прости меня. – Анна Мефодьевна ощутила прикосновение к своему плечу горячей ладони мужа. – Ты давай, ешь. Стынет же.

На подоконнике задребезжал телефон. Анна Мефодьевна поежилась, предполагая, что звонят непременно из центра, а значит, что-то случилось, надо будет ехать, и пойдет коту под хвост только начавшееся воскресенье, как почти всегда и бывает.

– Не бери трубку, – попросил муж. – Умоляю! Неужели хоть раз в жизни без тебя обойтись не смогут? Сколько можно!

– Тебя, помнится, тоже постоянно дежурный по части, или как он у вас назывался, на службу вызывал: что ночь, что воскресенье – все едино. И я, заметь, не роптала.

– Анечка, но ты же не в армии, – вздохнул Вячеслав Степанович, но Анна Мефодьевна уже сняла трубку.

Звонила дежурная медсестра. Леша Карпунцов, не обнаружив рядом Анны Мефодьевны, разнервничался, начал требовать, чтобы она непременно пришла, даже с матерью повздорил, но потом вроде помирился.

– Как он сейчас? – спросила Аннушка, не решаясь принять какое-либо решение и оттого нервно покусывая губы.

– Анна! – прозвучал почти над ухом громкий голос мужа. – Ты же обещала. Сегодня отдых и только. На работу ни ногой!

Анна Мефодьевна взглянула в его раскрасневшееся лицо и перестала колебаться:

– Не могу я сегодня. Дел по дому много. Вы уж как-нибудь без меня. Но если что срочное, то звони, не стесняйся.

Она положила трубку на рычаг и подняла глаза на стоявшего рядом мужа:

– Все как ты хотел.

– Аня, ну тебе же отдохнуть надо. Сама посуди. И вообще перестань о работе думать. Садись, поешь нормально. Давай я чайник подогрею.

– Подогрей, – благодарно посмотрела на мужа Аннушка. – Ты, Слава, не серчай на меня. Приросла я к этой работе. Давай лучше решать, что делать-то сегодня будем. А то ждешь-ждешь выходного, думаешь, только бы пришел, а когда он приходит, то начинаешь гадать, чем бы его занять.

– Это ты, девушка дорогая, отдыхать разучилась, – поучительно поднял вверх указательный палец Вячеслав Степанович. – Немудрено при твоей загрузке. Подвинь чашку, я тебе кипяточку добавлю. Может, на огород сегодня съездим? Ты в этом году морковку еще не сеяла, а на дворе середина мая. И вообще мы там давно не были. Едем?

– Едем, – вздохнула Анна Мефодьевна, стараясь упрятать подальше воспоминания о вчерашней истерике Кар-пунцова. – Морковь, кстати, можно уже высаживать. Весна какая-то в этом году поздняя да холодная. Ничего, если солнышко прогревать будет, то она быстро взойдет. Вот только я же семян не купила.

– Нашла о чем сожалеть. В магазин сейчас схожу и куплю. Или вообще по пути можем туда заехать.

– На машине поедем? – с сомнением спросила Аннушка. – Там небось грязь вокруг, в низинке вообще по колено. Не завязнем?

– Это когда такое было, что наш «бронетранспортер» завяз? Как говорится, танки грязи не боятся.

Анна Мефодьевна улыбнулась, ее даже потянуло рассмеяться. Уж больно забавным выглядело сравнение их старенькой «Нивы» с бронетранспортером. Хотя машинка что надо, выручала не раз, проходимость подходящая для светлоярских дорог, где отъедешь с пяток километров от областного центра и можешь попасть в «затерянный мир».

– На весь день поедем? – Аннушка с радостью осознала, что предложение мужа ее приободрило.

– На весь! – взмахнул рукой Вячеслав Степанович. – Давай мы сегодня там пир устроим! Шашлыки пожарим.

– Шашлыки? – переспросила Анна Мефодьевна, которой ужасно понравилось это нежданное предложение. – Так у нас же мяса нет. И с деньгами сейчас не очень, до получки дотянуть нужно.

– Брось, Аня, – уверенно отверг ее сомнения муж. – Что ты заладила: получка, получка. В конце концов, один раз живем. Можем мы себе праздник позволить? Тем более что я на оба майских дежурил. Мясо сейчас пойду быстренько в гастрономе возьму, мангал у нас в клетушке хранится, надеюсь, за зиму никто не стащил, да и кому в голову придет у нас там рыться. Вот только выпить под шашлычок не мешало бы, а как с машиной быть? Помнишь, на повороте к нам вечно гаишники торчат, кого не лень останавливают. Может, без машины? Тоже не годится, сейчас непонятно как автобус пореченский ходит, пока лето не настало. Ладно, придется мне без спиртного. А ты можешь красненького выпить, захватим с собой бутылочку.

– Да что я, алкоголичка, чтоб в одиночку пить, – с улыбкой возразила Аннушка.

До дачного участка, который Вячеслав Степанович, а вслед за ним и Аннушка по старой привычке упорно именовали огородом, хотя там росли и яблони, и крыжовник со смородиной, и даже одна груша, добрались без приключений. Даже наиболее низкое место «Нива» преодолела плавно и с первой попытки. Правда, фонтан грязи накрыл машину с макушкой, не без этого.

– Только помыл! – в сердцах воскликнул Вячеслав Степанович.

«А ведь он к машине словно к живому существу относится, – подумала Анна Мефодьевна и украдкой посмотрела на насупившееся лицо мужа. – Сентиментальным становится. Видать, старость подступает. Наверное, и я такая теперь. Эх, золотые денечки, куда-куда вы закатились! А на пенсию пойду – совсем тоскливо будет. Сейчас я хоть на людях, в клинике дел полно, тот же Лешка Карпунцов внимания каждую минуту требует, всем я нужна. А на пенсии разве кто вспомнит? Ну нет, Иван Петрович наверняка на день рождения звонить будет, поздравлять, на 8 Марта еще, на Новый год. А так возьмут кого-то на мое место и все: жизнь побежит вперед, словно и не было в клинике никакой Аннушки».

– О чем девушка задумалась? – Анна Мефодьевна ощутила на своем лице внимательный и заботливый взгляд мужа. – Вылезай, приехали. Нужно будет калитку починить. Видишь, направо ее за зиму повело? Надо было инструмент захватить, не додумался. Теперь уж в следующий раз.

– Девушка задумалась о девичьем! – попробовала отшутиться Аннушка. – Семян я что-то много в магазине прихватила. На целую большую грядку хватит. Зачем нам столько моркови? Вот если бы Ромка внучку летом привез, тогда другое дело. Но разве дождешься.

– Это все Белинда, – проворчал Вячеслав Степанович.

– Даже не она, – вздохнула Аннушка, – а мать с отцом ее. Родственнички наши. Не по-людски получается.

– Может, с соседями семенами поделиться? – предложил муж и тут же сам себе возразил: – Не видно никого. Как шаром покати! А странно: денек-то совсем даже ничего.

– Да потому что сейчас сюда только на джипе проедешь да на «Ниве» нашей, – резонно возразила Анна Мефодьевна. – А у народа сейчас все больше иномарки холеные. Вот в центре нашем посмотришь на стоянку, там только их и видно. Вот подсохнет окончательно, и сюда все нагрянут.

Вячеслав Степанович с видимым удовольствием развернул плечи, поднял руки и глубоким вдохом набрал в легкие побольше воздуха:

– Помнишь, как в фильме про Ивана Васильевича говорилось? Лепота! Здорово, что мы с тобой сюда выбрались. Еще и шашлычком полакомимся!

Аннушка посеменила вслед за мужем, радуясь начинавшему пригревать солнышку, по которому они так соскучились за длинную зиму. И тишина вокруг показалась звенящей, только ветер еле слышно шумел в вышине, да изредка долетало щебетание птиц. Каких именно – Аннушка не различала, но разве это было важно, когда вокруг так спокойно и радостно на сердце.

Вячеслав Степанович отправился к крохотному домику, скорее даже сарайчику с окнами, который они с самого начала, когда Анне Мефодьевне в областной больнице выделили этот участок земли, назвали клетушкой. Давно это было, уж в психиатрическом центре она столько лет работает, что кажется, будто вся жизнь там прошла.

– Клетушку надо бы покрасить, – разглядывая данное строение, наметила планы Аннушка.

Вячеслав Степанович уже гремел какими-то железяками внутри. Через пару минут его довольное лицо с заметными следами паутины высунулось наружу, а в руках победоносно был воздет к небу старенький мангал с торчащими изнутри четырьмя шампурами.

Анна Мефодьевна улыбнулась мужу и с удовлетворением подумала: «Надо же! Уже волосы с сединой, а радуется словно мальчишка. А ведь и мне сумел настроение поднять. Самой хочется плечи расправить и в пляс пойти. Да что там в пляс, в классики хочется поиграть. Вот до чего я дошла! Когда я в последний раз в классики поиграть хотела? Лет сорок назад? Больше даже. Я б сейчас даже Зинку перещеголяла, а уж на что она умела все классы-квадраты пройти без заминки. Эх, где же ты теперь, Зинка, подружка моя детская? А остальные девчата? Может, кого уж и на свете нет? Разлетелись по белу свету кто куда. Вот теперь, если Саша напишет в газете, то, может, кто и обо мне узнает. Хотя о чем я? Газета же наша, светлоярская. В других местах свои газеты есть. Вот если бы в какой-нибудь центральной газете, тогда другое дело, тогда на всю Россию. А Зинка, мне говорили, когда во второй раз замуж выскочила, вроде в Молдавию со своим подалась. Ежели так, то у них там свои газеты, обо мне точно прочитать не сможет».

– Аня, о чем ты опять задумалась? – долетел голос мужа, успевшего опустить на лавочку возле двери в клетушку мангал с шампурами. – Улыбаешься, а смотришь куда-то сквозь меня.

– Знаешь, Слава, а обо мне скоро в газете напишут! – выпалила Аннушка.

– Во как! Так ты у меня звездой становишься! Надо будет Ромке газету послать бандеролью. Ничего – не обеднеем, пусть знает, какая у него мама знаменитая, может, и Белинде покажет, а то и тестю с тещей. А почему о тебе решили написать? Хотя ты столько лет работаешь, днюешь-ночуешь там, о ком еще и писать. Давно пора. А что за газета?

– Тут, Слав, такое дело. – Аннушке очень не хотелось разочаровывать мужа, но по-другому не выходило. – Не обо мне статья. Я там только сбоку припеку. О Леше Карпунцове. Девушка-корреспондент у нас в клинике несколько дней ходит, всех опрашивает, со всеми разговаривает, а с ней еще парень-фотограф. Тот снимков десять со мною сделал: то в фас, то в профиль, то с Лешей, то с матерью его, то с Иваном Петровичем, то с Витей Голубничим, это у нас врач такой есть, в его дежурство Леша как раз проснулся.

– Значит, до Москвы дело дошло, раз корреспондентка с фотографом приехали? – уточнил Вячеслав Степанович, осматривая мангал со всех сторон и кое-где постукивая по нему пальцами. – Чего за газета? «Коммерсант» какой-нибудь? В «Российской» вряд ли, думаю, напишут.

– Из Москвы из газет никто не приехал пока. Только по медицинской линии. Вон Никитин по поручению от министерства два дня пробыл. Но я думаю, что скоро и телевидение центральное приедет, и из газет всяких. Потому как стоит где-то написать, все узнают и к нам. Померанцев даже не решил пока, как быть, если все нагрянут. У нас же клиника, пациенты другие есть, режим должен соблюдаться. А тут проходной двор получится.

– Так что за газета? Где о тебе почитать можно будет? – Муж снова задал тот же вопрос.

Аннушка поняла, что назвать придется, хотя лучше бы не надо, по крайней мере, сейчас. Она тихонько вздохнула и как бы невзначай произнесла:

– В «Дне» статья будет.

– В «Дне»? – В глазах мужа появились насмешливые искорки. – Ну ты, Аня, даешь! Вместе со всем вашим центром. Серьезное заведение, государственное, а статья в «Дне». Там же сплошные убийства, ограбления и пожары, да еще и со смаком описанные.

– Они Ивана Петровича убедили, что статья хорошая будет, положительная. А газета читаемая, сразу все о Леше узнают. Кстати, редактор их главный при прежней власти в обкомовской газете работал.

– Это еще ни о чем не говорит. Вон у нас замполит уж на что идейный был, всюду цитатами из Маркса-Ленина сыпал, а поменялась власть, так он сейчас в мэрии агитацией-пропагандой занимается, там у них это теперь как-то заумно называется, и вовсю полощет прежнюю жизнь, клянет на чем свет стоит.

– У редактора Вахрушев фамилия. Он со мной тоже разговаривал, но накоротке. Вроде ничего мужик, а так кто знает: чужая душа – потемки. Может, ты про него что слышал?

– Нет, ничего, фамилия мне незнакомая. Вот если б я по политчасти служил, а так откуда? Да и не важно это, Аня. Просто репутация у газеты дурная, согласись. А теперь они о тебе напишут. Знакомых у нас в городе много, люди разное могут подумать, вот о чем я беспокоюсь, – поделился своими сомнениями Вячеслав Степанович.

– Да не про меня же статья. – Аннушка почувствовала привкус подступающей обиды и попыталась ее прогнать, ведь Слава во многом прав, да и желает самого лучшего: не у каждой женщины такой заботливый и вообще замечательный муж имеется. – Про Лешу Карпунцова, про Анну Никаноровну – это мама Лешина, про их семью. Я потому и согласилась, что о них статья. Без меня можно вообще обойтись, хотя Саша, корреспондентка, говорит, что нельзя никак. Там и про Ивана Петровича будет, про других наших тоже. Что, думаешь, отказаться мне надо было наотрез?

– Добрая ты душа, Анютка! За то и люблю. – Анна Мефодьевна ощутила нежное объятие сильных рук подошедшего мужа. – Не надо тебе отказываться. Статью, надеюсь, по-человечески напишут на сей раз. Давай я угли разжигать начну и… может, о чем другом поговорим? А то про что б ни начинали, все равно ты на своего Карпунцова переходишь. Давай ты шампурами займешься, помыть их нужно, и можно потихоньку мясо нанизывать.

– Вообще-то жарить шашлыки – это мужское занятие! – легонько подначила мужа Аннушка.

За дальнейшими хлопотами по хозяйству Аннушка немного отошла от упрямо лезущих в голову мыслей о клинике, о Карпунцове, о том, что предстоит завтра на работе. Она тщательно и с удовольствием почистила и помыла шампуры. Питьевую воду на эти цели решили не тратить, потому как все равно надо было идти к колодцу, чтоб запастись на полив морковки: водопровод оказался сухим. Аннушка даже порывалась сама прогуляться с ведерком, но Слава не пустил: негоже при живом муже тяжести таскать.

А затем прямо в ноздри стал бить затмевающий все остальное аромат готовящегося мяса, нанизанные на шампуры кусочки которого с каждой минутой становились все аппетитнее и вызывали непреодолимое желание поскорее наброситься на них и насладиться пьянящим вкусом.

Под конец приготовлений Вячеслав Степанович вынес из клетушки хранившийся там раздвижной столик, поставил на него пластиковую тарелку с вызывающим слюнки яством и с ловкостью волшебника извлек откуда-то бутылочку красного вина.

Аннушка, хотя и повторила снова, что пить в одиночку – удел алкоголиков, не устояла, и скоро ее голова приятно закружилась после второго полстаканчика. Она посмотрела вокруг во все стороны, набрала в легкие побольше живительного загородного воздуха и радостно рассмеялась.

– Смотри, Аня: смех без причины – признак дурачины! – ласково подковырнул ее муж и добавил: – Очень я люблю смотреть, как ты смеешься.

Аннушка глядела на мужа и любовалась: сильный, заботливый, добрый. А глаза как сейчас задорно искрятся! «Повезло мне со Славой. Годков бы только сбавить, чтоб подольше с ним еще прожить. Это мне подарок за все слезы в молодости. Сказал бы кто тогда, что так получится, – ни в жизнь бы не поверила. Сейчас куда ни посмотри, сплошь и рядом ругаются, даже до рукоприкладства доходит. А потом разводятся. Да и что еще делать, раз как кошка с собакой. Или вообще никак. И пример рядом – Лешка». – Анна Мефодьевна поняла, что мысли о Карпунцове опять полезли в голову. Ей захотелось остановить этот начавший нестись поток, но было поздно. Волна воспоминаний накрыла Аннушку полностью, с макушкой.

Как живая встала в глазах вчерашняя картинка. Палата, освещенная послеполуденным солнцем, Нюра, присевшая к сыну на кровать, и Лешка, рухнувший на пол и в истерике перекатывающийся по полу, испуская дикий животный крик. От этого нечеловеческого вопля казалось, что вот-вот разверзнутся небеса. Аннушке хотелось собраться в крохотный комочек, завернуться во что-нибудь плотное, звуконепроницаемое и закатиться в самый дальний уголок под кровать, лишь бы никого и ничего на свете не видеть и не слышать.

Случившегося Аннушка ожидала, но не могла себе представить, как страшно все произойдет. Первую трагическую новость – о смерти отца – Карпунцов воспринял с болью, но по-мужски выдержанно, хотя было видно, насколько ему плохо. После этого Аннушка понадеялась, что и вторую новость – о жене и сыне – Лешка сможет пережить. Она даже несколько раз советовала Анне Никаноровне не оттягивать:

– Нюра, может, пора рассказать? Он же весь извелся от неизвестности. Все равно сказать придется. По мне, так лучше сразу, чем опять на завтра да на послезавтра откладывать.

Карпунцова согласно кивала головой, но потом все равно находила предлог отложить разговор о Маше.

– Аня, что с тобой? – Встревоженный голос мужа немножко отодвинул воспоминания. – Будто тучка набежала. Или винцо так подействовало? Вроде и выпила чуток.

– Да я вчерашнее вспомнила, – обреченно повела ладонью вниз Аннушка.

– Что вчерашнее? Ты мне еще дома хотела рассказать, а я отмахнулся, прости. С Карпунцовым твоим небось связано?

– Да не мой он, – еле слышно ответила Анна Мефодьевна, но потом набрала в легкие воздуха и продолжила уже громче: – У него мать есть, брат, сестра тоже имеется… Тут такое дело… Словами не знаю, как выразить, это видеть надо. Вот стоит в глазах, и избавиться не могу, не уходит, и все тут.

– Уйдет, обязательно уйдет! – горячо воскликнул муж. – Я же с тобой и никому тебя в обиду не дам. Ты давай расскажи, и станет легче, сама знаешь.

– Я тебе говорила, что у Алеши жена раньше была? – решилась начать Аннушка. – А он думал, что до сих пор есть.

– Что-то, Аня, ты путано рассказываешь: есть, нет, была, не была. Никак в толк не возьму. Она ушла, что ли? Пока твой Лешка спал?

Анна Мефодьевна обреченно покачала головой:

– Да. Давно еще, очень давно. Сынишку их маленького с собой, понятное дело, забрала. А Леша не знал до вчерашнего дня. Он про Машу, это его жену так зовут, все время спрашивал. Мы как могли отнекивались. А тут я еще. Словом, посоветовала матери Лешкиной не тянуть кота за хвост, а правду рассказать. Все равно чему быть, того не миновать. И вот вчера… захожу я в палату после обхода второго корпуса и вижу…

Аннушка замолчала, и по ее телу пробежала судорога.

– Что ты видишь? Говори, не молчи! Легче будет.

– Вижу, – давясь подступившими к горлу слезами, сбивчиво ответила Анна Мефодьевна, – вижу, как он, Лешка, по полу катается и ревет по-звериному. Так мне страшно стало, что и сказать не могу.

– Странно, – пожевал губами Вячеслав Степанович.

– Что тебе странно? – не поняла реакции мужа Аннушка. – То, что я испугалась сильно?

– Да нет, Аня. О другом я. По твоим словам, Алексей – не размазня какая-нибудь, а твердый человек, даже иногда грубоватый, а тут словно баба себя повел. По полу кататься и выть…

– Обычный он парень. Не то что грубоватый, просто может и с матерком высказаться. А тут… Я же тебе сказала, что сама не ожидала, вошла и как вкопанная стою, рукой-ногой пошевелить не могу, а голова, грудь – все трясется. Видно, шибко он любит Машку свою. Плюс сын: мало того, что вырос без него, был трехлетний, как Нюра рассказывала, а сейчас под двадцать годков, так Сережка, это сына так зовут, о Лешке вообще ничего не знает. От него Машка с новым мужем все скрыли, чтобы Сережка Машкиного мужа своим отцом считал.

– Вот стерва! – не удержался Вячеслав Степанович. – Алексей-то чем перед ней виноват? Он что, по своей воле в летаргию впал? А она, сразу как муж заснул, за другого выскочила?

– Нет, Слава. Ты тоже сейчас с ходу шашкой машешь, а ежели разобраться, то не так просто все, – возразила Анна Мефодьевна. – Не сразу она. Поначалу, говорят, дневала-ночевала в больнице. Лешка сначала в Москве лежал, но недолго, а потом в Питере, в Бехтеревке, так Машка там вроде комнату в общежитии снимала, чтоб каждый день к нему ходить. Но это я только с Нюриных слов знаю, а она очень скупо говорила. Нюра тоже на Машку обижена сверх головы. Оно и понятно: сына в итоге оставила, с внуком разлучила. Только вот что я скажу, Слава, раньше я Машку на сто процентов осуждала. А за эти дни передумала много. Понимаешь, у нее своя правда есть. Никто ж не знал, когда Леша проснется и проснется ли вообще. Я про ее нового мужа ничего не знаю, но он ведь не только на Машке женился, но и сына ее взял.

– Аня, чего-то я тебя не пойму. То ты за Карпунцова своего горой, то жену, которая его бросила, защищаешь. Ты вот что мне скажи: случись со мной такое, ты бы меня тоже? – задал Вячеслав Степанович неожиданный для Аннушки вопрос.

– Да что ты такое мелешь! Как только язык не отвалится! – обиделась на мужа Анна Мефодьевна. – Да я б с ума сошла, случись с тобой подобное. Во все бы клиники ездила, чтоб тебя лечили. Хотя как медик знаю, что нет здесь никакого лечения, не придумали еще. Может, через неделю проснешься, а может, как Лешка или еще дольше – такие случаи тоже бывали. Иван Петрович рассказывал, а раньше и Николай Васильевич упоминал.

Аннушка посмотрела на мужа, который смущенно опустил голову и вперил взгляд в лежащий перед ним шашлык, и продолжила:

– Я же не про себя тебе рассказываю, а про карпунцовскую жену бывшую. И ты не подумай, что я ее одобряю, да еще двумя руками. О другом говорю, что нельзя сплошной черной краской тут мазать. Своя правда у каждого. А ты уж как хочешь считай.

– Анечка, погорячился я, прости, – поднял глаза на жену Вячеслав Степанович. – В тебе я уверен, тут и спрашивать не надо было.

«Ты-то, Славочка мой дорогой, уверен, – начала копаться в себе в поисках ответа Анна Мефодьевна. – А я сама уверена? Будь я такая же молодая, как Машка, да с маленьким ребенком и без всякой уверенности, что муж проснется хоть когда-то, и попадись в жизни человек хороший, заботливый, добрый, любящий, как тогда? Устояла бы или как Машка? Ох, намучаюсь теперь с этим вопросом. Нет, нет, не надо так себя терзать: конечно, устояла бы, ни на шаг от Славы. Он же меня к жизни вернул после того урода поганого. Только… Вот что только?.. А то, что червячок сомнения все равно гложет. Хватит, надо гнать такие мысли из башки прочь. Не может у меня подобного в жизни быть, не может! Это мысли чертовы оттого, что в клинике работаю. Миллионы людей вообще никогда в жизни о летаргии не задумываются. А при чем здесь летаргия, разве в ней дело? Слава не об этом меня спросил. Тут вопрос в другом: с ним до конца, что бы ни случилось, или, как сейчас по телевизору говорят, «возможны варианты»? Опять я по кругу пошла. И зачем, Славка, вопрос ты мне этот проклятый задал? Теперь ночью не засну. Нет, нельзя так, надо гнать любые сомнения. Мой ты, Славка, самый любимый и единственный! Вот на том и порешим. Все, хватит уже, иначе черт-те до чего додуматься можно».

– Понимаешь, – Анна Мефодьевна решила поделиться своими сомнениями с мужем, – я же не знаю, как оно все происходило на самом деле. Когда Леша в наш центр поступил, Маша уже за нового мужа выскочила. Мы ни ее, ни Сережку и не видели никогда. Нюра, понятное дело, Машку поливает со всех сторон: и такая она, и сякая. Я и сама раньше однозначно на Нюриной стороне была. Она разговор про Машку каждый раз затевала, когда к нам приезжала. Раньше часто ездила, в последние годы уже редко, но это из-за сердца, сильно оно прихватывать стало, по больницам мыкается.

– Да знаю я про сердце, ты рассказывала, – прервал жену Вячеслав Степанович. – Ты лучше скажи, в чем я не прав, когда черной краской мажу, как ты говоришь. Не отвлекайся в сторону.

– Слав, ты же знаешь, что есть за мной такой грешок, – вздохнула Аннушка. – Как начну о чем-нибудь рассказывать, то и дело меня вбок уводит: и это надо, и то, и пятое, и десятое, и все вроде к делу относится. Ты, Слава, не серчай.

– Да не серчаю я, Аня, с чего ты взяла? Привык уж к тебе за столько лет, знаю все твои особенности.

– Всех не знаешь! – решила подковырнуть мужа Анна Мефодьевна.

Вячеслав Степанович, к ее удивлению, воспринял эти слова слишком серьезно. Он потупил взгляд, потом порозовел и начал учащенно дышать:

– И чего же это такого я о тебе не знаю?

– Слав, ты что, всерьез мои слова принял? – поспешила разрядить атмосферу Аннушка. – Я пошутила, только и всего. А кроме того, согласись, что любой человек и самого себя до конца не знает. Вот ты себя знаешь, чтоб во всех подробностях, до самой последней черточки? Или Ромка наш. Кажется, уж его-то мы с тобой вдоль и поперек изучили, аж с роддома еще. И кто мог подумать, что он укатит в Норвегию и сюда нос казать не будет? Ты это предвидел?

– Ладно, Аня, проехали. – Лицо мужа оставалось немного насупленным, но Аннушка чувствовала, что опасность разговора на повышенных тонах миновала. – Про Ромку мы с тобой столько раз говорили, что и добавить нечего. Сложная штука – жизнь, и человек – устройство ой какое непростое… Давай лучше про Карпунцова.

– Ну вот, ты сам пришел к выводу, что жизнь – штука сложная, – еле заметно улыбнулась Анна Мефодьевна. – Так вот, про Лешку, вернее, про Машку. Понимаешь, от Нюры никогда я не слышала, чтоб она говорила: мол, Сережке с новым отцом плохо, не любит приемыша, бьет или что еще. Ты сейчас возражать начнешь: Нюра же ничего про внука не знает. Так-то оно так, но вот я думаю, что Нюра наверняка справки наводила и не раз. Вот по всему это я просто кожей чувствую. В общем, к чему я клоню? А к тому, что Машка не только о себе думала: вроде замужем, а муж как бревно годами лежит, ничего не чувствует, не реагирует ни на что, даже бровью не поведет, и самое страшное – неизвестно, сколько такое продлится. Может, всю жизнь. Опять я в сторону отхожу. Так вот, Маша, думаю, про Сережку прежде всего беспокоилась. Ну ладно, когда отец без руки, без ноги, пусть слепой, глухой или еще этакий, но с ребенком хоть поговорить может. А Лешка как мумия. Лежит, и ничего нет, совсем ничего, сердце несколько ударов в минуту сделает и все. А тут человек в жизни появляется, ее, Машку, любит, сына готов своим сделать плюс Сережка маленький, можно нового отца за родного выдать. Непонятно я говорю, Слава? Ты молчишь чего-то. В общем, я к тому веду, что ради сына Машка могла пойти на такое. А для любой матери самое дорогое – это ее ребенок. Вот такая белая краска у меня получилась вдобавку к твоей черной. Что скажешь?

Вячеслав Степанович молчал, смотрел куда-то сквозь крыжовник в углу их огорода. Затем он со второй попытки подцепил вилкой кусочек мяса, заключенный в объятия прилипшего лукового колечка, и начал его задумчиво жевать. Покончив с этим занятием, Вячеслав Степанович чему-то усмехнулся и произнес:

– Ну я же не мать, потому и не знаю, что для нее самое дорогое.

Теперь Анна Мефодьевна не сообразила, что муж таким образом острит, и возмутилась:

– Слава! Не ожидала от тебя. Ты что, прикидываешься или меня позлить хочешь?

– Аня, извини, это я в ответ тебе, чтоб счет сравнять. Один – один теперь.

– Какой еще один – один?

– Ладно, Аня, не обращай внимания, проехали. – Муж поспешил все сгладить как можно скорее. – Неудачно получилось, ты уж не серчай на меня.

– Нашел чем шутить, – пробурчала Аннушка, но уже больше для проформы.

– А я вот что не пойму. Как карпунцовская жена смогла с ним развестись? Он же не мог согласия дать, пока под летаргией был.

– Слав, да я сама толком не поняла. Нюра говорила, что нынешний муж Машкин какого-то юриста нанимал для этого. Суд был, и Алешку признали этим… как его… слово специальное есть. В голове вертится, сейчас вспомню, обожди чуток… Во! Недееспособным признали из-за летаргии. А Нюры на суде не было, она только потом узнала, когда в больницу, где Лешка тогда лежал, решение из суда пришло.

– А как же без матери? – возмутился Вячеслав Степанович. – Разве такое возможно по закону?

– Да кто его знает, закон этот?! – махнула рукой Аннушка. – Сейчас ни в каком суде без юриста ничего не добьешься. В общем, опять же со слов Нюры: в решении написано было, что Карпунцов Алексей недееспособный по причине душевной болезни. Вроде так, она сбивчиво очень рассказывала, я половину вообще не поняла.

– То есть получается, что можно человека вот просто так развести с женой, пока он ни сном ни духом? Да еще и при живом ребенке, – недоумевал Вячеслав Степанович. – Это когда было? В девяностые иль в перестройку еще?

– Наверное, в перестройку, – с сомнением в голосе ответила Аннушка. – Я по тому сужу, что Сережка маленький еще был.