Текст книги "Пробуждение"

Глава 13

Клавдия Коровина растерянно оглядывалась по сторонам. Это ж надо такое придумать! Какие-то купола стеклянные, люди туда-сюда мелькают, эскалаторы вверх-вниз снуют. Оказывается, что если наверх поднимаешься, то аккурат к поездам попадаешь. Чудно! Клавдия поначалу думала, что надо вниз ехать. Спустилась, а там только электрички останавливаются. И указателей не видно. Пришлось подойти к милиционеру да спросить. Он все объяснил. Хороший парнишка попался, молоденький, белобрысый, окает немного, словом, свой. Видать, в Питер подался искать лучшей жизни.

А за окном что творится! Разрыли все чуть ли не до неба. То ли дело раньше, когда на Московский вокзал приезжали и с него же уезжали. Все привычно, знакомо. Если время до поезда есть, можно на Невский проспект выйти, пройтись, горожанкой себя почувствовать да еще конфет и шоколадок накупить. Уж больно она сладости любила, а где ж их в поселковом магазине сыщешь? Нет, есть там у Варюхи карамельки слипшиеся времен царя Гороха, к чаю сойдет, но хороших-то конфет страсть как хочется!

И метро на Московском вокзале под боком. Тут, правда, тоже рядом, но до этой «Ладожской» из центра еще суметь добраться надо. Пересадки всякие, черт ногу сломит. Клавдия еще по пути к Максимке, когда пересадку делала, хотела на Невский съездить, в метро спустилась, запуталась, пока разобралась – времени уже не осталось. Отложила на обратную дорогу. А сейчас уже и не хочется. Устала она очень, да и в гостях надоело. Добро бы у сына угол свой был, а то всего лишь койка в общежитии. Хорошо хоть, что комендантша сжалилась, поселила Клавдию в каморке в полуподвальном этаже и за проживание не взяла.

Деньги, конечно, Максимка приличные теперь получает, матери помогает. Клавдия пощупала застегнутый для верности двумя английскими булавками пакетик с купюрами. Теперь надолго ей хватит, еще и родителям с Ниной поможет. Работы ведь никакой, как леспромхоз развалился. Вот только плохо, что у Максима характер девчоночий. Соседи по комнате чуть ли не каждый день винцом да водочкой угощают, а он и отказать не может. Не дай Бог, сопьется, как отец его шалопутный. Вот Антоша – тот, конечно, поосновательней, с характером. Надо бы к нему тоже съездить, но до Калининграда, говорят, не доберешься. На поезд вроде паспорт заграничный теперь нужен, а у Клавдии его отродясь не было, самолетом не налетаешься, никаких денег не хватит.

«Сколько еще до поезда осталось? – Клавдия посмотрела на часы. – Ой, долго, почти два часа. И где здесь зал ожидания? Присесть бы. Хоть ставь сумку на пол да плюхайся на нее».

Клавдия опустила ношу, сверху два пакета еще примостила и, не успев выпрямиться, была чуть не сбита каким-то парнем. Хорошо, что посторониться успела. Тот шел напролом, не разбирая дороги. И глаза у него странные были, будто остекленевшие. Парню лет немного, тридцатник от силы, а чем-то старческим от него дохнуло. Видать, немало в жизни хлебнул.

– Ты чего, слепой? Дороги не разбираешь! – не удержавшись, крикнула в спину парню Клавдия.

Тот, к ее удивлению, остановился, повернулся, плюнул себе под ноги и со злостью в голосе отреагировал:

– А ты кто такая, чтоб мне тут указывать?

Тут уж Клавдия почувствовала себя задетой: она не девочка уже, чтоб так с ней обращались.

– Чего ты мне тыкаешь? Я постарше как-никак буду.

– А сколько тебе лет? – с ехидцей в голосе спросил незнакомец.

– Чего? – растягивая слова, процедила Клавдия. – Тебя в школе не учили, что нехорошо баб… женщин про годы спрашивать?

– Ну и ладно, – махнул рукой парень и внимательно всмотрелся в лицо Клавдии. – Только зуб даю, что тебе не больше сорока пяти.

– Сорок три в марте исполнилось, – не выдержала Клавдия.

– Ну вот, – буркнул в ответ парень, – а мне скоро сорок два будет. Так что погодки, считай.

– Чего? Тебе сорок два? – поперхнулась Клавдия. – Не ври! Тридцать от силы. Юморист выискался! Мне сейчас не до шуток. И так устала, а тут и присесть негде.

– Идем, я знаю, где зал ожидания.

– Так он платный небось, – засомневалась Клавдия.

– Нет, бесплатный.

– А ты что, работаешь тут? – Клавдия с недоверием пробежала глазами по фигуре парня.

– Нет. Просто знаю. Я там был уже, сидел. А вообще мне некуда идти, – сообщил парень и отвернул лицо в сторону.

– Бомж, что ли? Не похож ты на бомжа, чистенький слишком, – покачала головой Клавдия. – Иль жена из дома выгнала? Ничего, по молодости всякое бывает.

– Я тебе сказал уже, что мы погодки! – Парень неожиданно, на пустом месте, перешел на крик, весь задергался, дрожащими пальцами расстегнул потертый пиджак, похожий на те, что носили в восьмидесятые, вытащил оттуда паспорт и протянул его Клавдии. – Вот, смотри!

– Чего ты мне в лицо паспорт суешь? Зачем он мне нужен? – отчитала Клавдия незнакомца, но паспорт все-таки взяла: парень своей непосредственностью и еще чем-то, не до конца осознанным и понятым, начинал ей нравиться.

Паспорт был свеженький, не истершийся. В нем черным по белому утверждалось, что Карпунцов Алексей Васильевич родился 30 октября 1961 года в городе Меженске Светлоярской области. Клавдия с недоверием стала рассматривать фотографию. С карточки смотрел точь-в-точь тот же самый парень, что стоял сейчас перед ней, ну разве что чуть помоложе.

– Так это ты, что ли, Карпунцов Алексей? – Лоб у Клавдии покрылся испариной. – Сроду не видела, чтобы в сорок с гаком мужик так выглядел. Небось в перинах нежился, на всем готовеньком, кофе-чай в постель тебе носили. Да вот только на барчука ты не похож, по рукам вижу. Не возьму я в толк никак.

– Угадала. – Злорадная ухмылка пробежала по лицу Алексея и сменилась печалью в глазах, от которой на Клавдию повеяло холодной глубиной, будто из ямы могильной. – Шестнадцать лет с лишком на перинах провалялся. На мягких и пушистых, тебе такие и не снились!

Клавдия смотрела на Карпунцова и не понимала, где кончается правда в его словах. Чувствовалось, что носит он в себе какую-то тайну, причем нехорошую, даже зловещую. Клавдии, еще ничего не знающей о жизни Карпунцова, уже хотелось пожалеть его, приласкать.

– Не веришь мне? – продолжал Алексей. – Ну и не верь! Не больно-то и надо. Вали отсюда, куда шла!

– Ты чего себе позволяешь? – Последняя фраза Кар-пунцова возмутила Клавдию и одновременно отозвалась в ее душе болью. – Жене своей указывай, что делать. А мне нечего тут… подумаешь, нашелся пуп земли.

– Ты это… извиняй меня, – стушевался Алексей. – Не сдержался. Характер у меня поганый, вот что. Пойдем, я покажу, где сесть можно. А как хоть тебя зовут?

– Клавдия я… Андреевна. А фамилия Коровина, – церемонно представилась Клавдия.

– Это чего, мужик твой такой фамилией тебя наградил? – загоготал Карпунцов.

– Чего ты ржешь, словно мерин! – возмутилась Корови-на. – Сейчас опять извиняться полезешь?

– Ты прости меня, Клава, – обмяк плечами и сделался как-то ниже ростом Карпунцов. – Тошно мне. Очень тошно.

– Фамилия как фамилия. Обычная, русская. – Клавдия ощущала, что не может долго сердиться на Алексея. Давно такого с ней не случалось. Это было неожиданно и приятно. – Если хочешь знать, у меня девичья фамилия совсем смешная была. – Клавдию неудержимо тянуло на откровенность с этим человеком, таким странно молодым, еще совершенно незнакомым, но почему-то уже казавшимся близким. – Ты только не гогочи. Карапузикова я была.

И Алексей не засмеялся. Только улыбнулся краешками губ, а глаза при этом оставались печальные-печальные. Клавдия посмотрела на свои руки. Оказалось, что она до сих пор держит паспорт Алексея, открытый на страничке с фотографией.

– Ты это… возьми вот. – Она протянула документ назад Карпунцову, пожалев вдруг, что не посмотрела страничку о семейном положении.

«Странно, чего это я? – пыталась понять себя Клавдия. – Женат он иль не женат – мне-то какое дело? А чего у меня лоб липкий стал? И щеки тоже».

Алексей протянул руку к вещам Коровиной:

– Давай подсоблю.

– А не стибришь? – лукаво улыбнулась Клавдия.

– Идем, говорю. – Не дожидаясь разрешения, Карпунцов подхватил тяжелую сумку.

Клавдия заметила, как покраснело его лицо и напряглись жилы на шее. «Хлипкий какой-то, – подумала Коровина. – Странно, мозоли на руках, по всему рабочий парень, не интеллигентик тщедушный, а сумку еле поднял. Чудно! Чего он, на диване постоянно валяется? А может, он сидел? Да нет, вряд ли».

– Давай помогу. – Клавдия хотела подхватить одну лямку от сумки, но никак не могла угнаться за Алексеем, который неожиданно прытко пошел вперед, неся в одной руке сумку, а в другой еще и оба пакета.

Догнать Карпунцова ей удалось только в зале ожидания. Алексей поставил сумку с пакетами на пол и плюхнулся на сиденье. По его лицу будто мартовские ручьи заструились ленточки пота.

– А где твои вещи? – осторожно спросила Коровина.

– Нет у меня вещей. Все свое ношу с собой! – с вызовом похлопал себя по карманам пиджака Карпунцов. – Пойду я покурю.

– Да погоди ты! Успеешь еще своей отравой надышаться. – Клавдии подумалось, что если Алексей сейчас уйдет, то они никогда больше не увидятся. – Давай посидим. Какой-то ты странный, я никак в толк взять не могу. Выглядишь хорошо, будто огурчик с грядки, а сумку тебе нести тяжело было, я сама видела. Ничегошеньки не пойму. Про перины какие-то говорил. Что с тобой было? И сейчас на вокзале слоняешься, а вещей при себе нет. Или ты питерский?

– Ну, затрещала как сорока! И откуда в вас, бабах, столько слов внутри помещается? Меженский я, со Светлоярской области. А ты опять заладила: питерский да питерский. В гробу я этот Питер видал! Поняла? А вещи мне не нужны, потому как я сразу назад домой хотел ехать. Только вот расхотел. – Губы Алексея задрожали. – Тошно мне там! И здесь тошно. И везде. Я подохнуть хочу! Ясно тебе?

– Типун тебе на язык! – прикрикнула на Карпунцова Клавдия. – Грех это великий! Даже думать так и то грех. А жена у тебя есть, дети?

– Были, – рубанул рукой воздух Карпунцов. – У меня все было как у людей, не хуже… до летаргии.

– До чего? – переспросила Коровина. Слово «летаргия» показалось ей знакомым, то ли слышала где, то ли в газете читала, а вот смысла не помнила.

С этого момента время для Клавдии остановилось. Она сидела, положив руки на колени, и боялась проронить хоть слово из сбивчивого, с повторами, пропитанного горем и несправедливостью рассказа Алексея. А тот говорил и говорил, не обращая внимания, слушает его Клавдия или нет, будто исповедовался даже не перед ней, а перед самим собой, а может, перед кем-то еще, присутствующим только в его воображении. Карпунцов рассказывал то об ангине, то о матери с Чапаем, то что быстро постареет, затем вспоминал брата, армию, сестру, работу на стройке, врача Ивана Петровича и медсестру Аннушку, но все это кусочками, урывками, крапинками, наносимыми на главную тему, у которой было собственное имя – Маша.

Лишь двукратно повторенное из динамиков объявление о начале посадки заставило Клавдию встрепенуться и вернуться в реальный мир, где есть поезда, Ладожский вокзал, снующие вокруг пассажиры. Алексей прервался на полуслове и спросил:

– Твой поезд?

Клавдия утвердительно мотнула головой и посмотрела на человека, о существовании которого еще полтора часа назад она даже не предполагала и который сейчас с каждой минутой становился ей понятней и ближе.

– А можно я с тобой? – неожиданно для Клавдии произнес Алексей те самые слова, которые она подспудно желала услышать, хоть и не признавалась себе в этом. – Ты только не подумай чего. У меня деньги есть. Хозяин дачи расплатился, да Витька перевод прислал. И Люда с Тёмой помогают.

– В гости собрался? Или в примаки ко мне? – съязвила Клавдия, хотя на самом деле ей сейчас хотелось погладить Карпунцова по его длинной шевелюре.

Алексей опустил глаза в пол. Клавдии было до слез его жалко.

– Ладно, у меня дом большой, а осталась одна, сыночки мои поразъехались. Найдется тебе место. Поживешь пока, а там видно будет. Только это… сразу предупреждаю, у нас там не Питер. Хоть и поселок называется, а считай, деревня. Никаких тебе ванн, и нужник хоть под крышей, но с ямой выгребной, заодно поможешь почистить. Да и крышу подлатать не мешает.

Коровина не понимала, почему говорит про какую-то крышу да выгребную яму, хотя хотелось сказать совсем о другом.

– Ладно, – вскочил на ноги Карпунцов, – говори, какая станция! И номер вагона твой.

– Третий у меня, плацкартный. А ехать надо до Верхнеозерья! – крикнула она в спину убегавшему к кассам Алексею.

* * *

Клавдия заглянула в комнатку, в которую поселила Карпунцова. Алексей лежал, откинув в сторону одеяло, и дымил сигаретой. Взгляд его был обращен в потолок, будто Карпунцов задался целью отследить траектории всех мух. Мух, кстати, практически не было, несмотря на приоткрытое окно. Вот комаров, тех имелось изрядно. Но тут уж ничего не попишешь: края северные, без комаров никак нельзя. Хорошо, что нет мошки, про которую любил рассказывать Игнат, вспоминая в промежутках между запоями о своей работе на нефтепромысле на тюменском севере. Пробыл он там всего ничего, месяца два от силы: утверждал, что уволился, поскольку хлебнул романтики сколько желал, а больше ему и не нужно. Но один из приятелей Игната, затесавшийся разок в гости, в порыве пьяной откровенности поведал Клавдии, что мужа ее поперли исключительно на почве особо страстной любви к горячительным напиткам. «Да ладно, черт с ним, с Игнатом. Нашла о ком вспоминать! – стала прогонять ненужные мысли Коровина. – И чего он мне вообще в башку втемяшился? Добро бы хоть алименты платил, а так мальчишек пришлось на своем горбу тащить. Как развелись, так ни разу нос не показывал. Где его черти по свету носят? А может, уже пристукнули по пьяному делу? Вполне может быть: как напьется – сразу кулаками махать лезет. Ладно, проехали, раньше думать надо было, за кого выскакивать. Молодая была, глупая».

– Хватит дымить как паровоз! Чего лежишь, в потолок пялишься? – Коровина подошла к кровати своего нового жильца. – Тебе же физкультуру надо делать ежедневно, сам говорил. И крышу ты так чинить и не начал.

Карпунцов посмотрел на Клавдию и молча отвернулся к стене.

«Может, зря я его приютила? – снова задалась Клавдия вопросом, приходившим к ней в последние дни постоянно. – Кто он мне вообще: муж, брат, сват? Обижен на весь белый свет, а пуще всего на Машку свою. А мне, значит, расхлебывать?» Но всякий раз сомнения в правильности сделанного исчезали как дым, стоило Клавдии вглядеться в лицо Алексея, в его стройную, пока еще немного истощенную фигуру, в его длинные волосы, напоминавшие безвозвратно улетевшие денечки молодости. «Неужто я втюрилась? Прямо как девчонка, – боялась поверить собственным чувствам Клавдия. – А он совсем внимания на меня не обращает. Другой бы уже давно прохода не давал. Бывали тут, в этом доме, такие. А как иначе? Не век же одной куковать. Без мужика бабе нельзя. Раз мужа нет, то хоть кого-то, пусть даже и ненадолго. Потом и забываешь их быстро: был да сплыл. А вот Леша – совсем другое дело. И чего его Машке не хватало? Ума не приложу. Да я бы на ее месте пылинки с него сдувала. Вот ведь как в жизни бывает».

Клавдии вспомнился самый первый день, когда они с Алексеем ранним солнечным утром выгрузились из поезда в Верхнеозерье. Раньше, когда леспромхоз работал, из Верхнеозерья четыре раза в сутки ходил по узкоколейке маленький состав из двух вагончиков с облупившейся зеленой краской, из-под которой выглядывали бурые и грязно-желтые пятна. Игнат однажды сказал, что поезд в камуфляж одет. Клавдия до сих пор помнила время прибытия-убытия по каждому остановочному пункту, свой рабочий стол в диспетчерской, на котором лежал путевой график, веселый смех бригад лесорубов, раздающийся из распахнутых летом вагонных окон.

Сейчас совсем иные времена. Надо успеть на утренний автобус, иначе придется куковать до вечера, ежели попутка не сыщется. Хорошо хоть, автостанция рядом с платформой. Правда, разве можно назвать автостанцией заколоченное одноэтажное здание с полностью выбитыми окнами? Ладно, не важно, благо пазик пока возит людей в их поселок, и то хлеб.

– За двоих до Коммунизма. – Перед глазами Клавдии возникло озадаченное Лешино лицо, когда она протянула деньги водителю.

– Чего, чего? – шепотом переспросил Карпунцов, когда они пробрались с сумками в самый зад громыхающего и дребезжащего автобуса. – Вроде ж с коммунизмом покончили, пока я спал?

– Да это поселок наш называется Путь к коммунизму. Разве я еще не говорила? – залюбовалась Клавдия посветлевшим от улыбки лицом Карпунцова. – У нас от этого названия Петька Покудин, одноклассник мой, пострадал однажды. Выпил и начал в клубе, у нас тогда и клуб в леспромхозе был, вслух спрашивать, почему в нашем поселке горячей воды нет и отродясь не было. Мол, какой Путь к коммунизму без горячей воды? А в тот вечер в клубе инструктор комсомольский из райкома оказался. Короче, на следующий день участковый наш отвез Петьку в район, сюда в Верхнеозерье. Вернулся Петька притихший и присмиревший, хотя парень он бедовый вообще-то. Говорили, что в районном КГБ с ним беседу воспитательную провели. Но последствий никаких потом не было.

В автобус в последний момент затесалась Макариха, вскочившая с большим узлом и расположившаяся впереди, прямо за спиной водителя. Обычно там бывал приколот к сиденью листок бумаги со словами «Не занимать», любой из шоферов оставлял таким образом пару мест для своих знакомых и прочих непредвиденных случаев, но кто же сможет совладать с Макарихой? Баба она склочная, к тому же массивная – как плюхнется, хрен-два сдвинешь. Вообще-то Макариху звали Антониной, но мало кто называл ее по имени. Дело в том, что чертами лица, походкой, фигурой она с каждым годом все больше напоминала свою мать – бабку Макариху, о которой по всему леспромхозу, да и вообще по окрестным деревням ходили упорные слухи, что она ведьма. Клавдия с тех пор, как переехала в Путь к коммунизму из родной деревни Мохово, затерявшейся в еловых лесах километрах в трехстах на северо-восток, всегда чувствовала на себе недобрый взгляд старшей Макарихи. С самой первой встречи на улице, когда шла под руку с Игнатом. Коровина не была женщиной суеверной, но взгляд Макарихи своей тяжестью бил наотмашь. Да и старухи разное поговаривали, а недаром считается, что дыма без огня не бывает. И Коровиной время от времени приходили в голову мысли, что это из-за Макарихи Игнат сильно запил, а потом и смотался в неизвестном направлении, оставив ее, Клавдию, с двумя мальчишками. «Хорошо хоть, сейчас она мне Алексея сглазить не сможет», – с удовлетворением подумала Коровина, увидев в автобусе дочь колдуньи. Макариха умерла несколько лет назад аккурат в ночь на первое мая. А на следующий день по всем Верхним озерам – Большому, Среднему и даже Малому – такая буря поднялась, что древние старики и старухи подобного припомнить не смогли. Четыре заезжих рыбака из Питера посреди Большого Верхнего озера перевернулись, их лодкой сверху накрыло, в результате только один выжил, самый молодой и крепкий, да и тот еле до островка доплыть смог.

За дочкой Макарихи Антониной вроде ничего особого не замечалось. Только все равно бабы и девки в поселке с опаской к ней относились. Жила Антонина в материном доме на той же улице, что и Клавдия, только подальше, уже почти на опушке ельника. Замуж она никогда в жизни не выходила и детей не заимела, хотя полсотни годков недавно разменяла. Даже мужиков в ее доме никто не замечал – одна как перст. Хуже то, что от автобусной остановки им с Макарихой-младшей надо было почти всю улицу пройти в одном направлении, а уж больно не хотелось Клавдии, чтобы Антонина на нее с Лешей глаз положила. А то мать сначала Игната сглазила, а теперь дочурка за Алексея примется? Это уже рок какой-то получается.

Антонина еще в автобусе принялась озираться назад, но Клавдия лишь сухо с ней поздоровалась, и на этом все закончилось. На остановке Макариха довольно прытко, несмотря на свои внушительные габариты, вылезла из автобуса и принялась громоздить узел за плечи. Обойти ее не было никакой возможности, поэтому Клавдия взяла свои пакеты в одну руку, другой ухватилась за Карпунцова, подхватившего сумку, и ускорила шаг.

– Здравствуйте! Вы кто ж такой будете? – расплылась в слащавой улыбке Антонина, бесцеремонно рассматривая Карпунцова. – Погостить приехали али как? А может, Клав-ку нашу сватать будете?

– Здравствуйте, – односложно ответил ей Карпунцов и посмотрел на Клавдию. – Куда идти-то?

Коровиной понравилось, что Алексей проигнорировал Макариху, а еще пуще, что не стал возражать или мямлить, когда та насчет сватовства заикнулась. Да и рыпаться не начал, что Коровина его под руку взяла.

– Пойдем, я тебе кое-что интересное покажу. – Клавдия увлекла Карпунцова в сторону узкоколейки, мелькавшей среди начинавшей желтеть высокой травы.

Коровина пошла быстрым шагом, стремясь побыстрее избавиться от соседства Макарихи. Алексей с тяжелой сумкой в руке двинулся без возражений, лишь крупные капли пота на лице говорили о том, что идти в таком темпе ему не очень легко. Метров через сто пятьдесят показались рельсы. Около одного из них Коровина присела и показала пальцами на трудно различимые от ржавчины цифры «1935».

– Видишь? При Сталине еще рельс сделали! У нас тут попадаются такие. А вообще много у нас людей полегло, – вздохнула Клавдия. – Это же все заключенные строили. И лес они валили. У нас тут сплошные лагеря были.

Алексей при этих словах повернул к ней голову и сочувственно посмотрел. Клавдия ощутила, что Алексей подумал не о себе и своей обиде на весь белый свет, а о ней. И не просто подумал, а спросил, не было ли в ее семье репрессированных, поинтересовался. И даже именем назвал уменьшительным Клава. Коровина потянулась навстречу и тут же взахлеб, проглатывая окончания слов, начала рассказывать про своего деда, не по своей воле оказавшегося в здешних краях, о том, как он встретил бабушку, жившую в глухой деревеньке с ласкающим душу названием Мохово, где они потом и осели, а через много лет появилась на свет сама Клавдия, а поначалу старшая сестра Нина. Ей хотелось рассказывать дальше и дальше, о том, как вся жизнь, сначала девичья, а потом бабья, прошла на берегах одной-единственной речки Мшанки, которая в Мохово бежит среди хвойных лесов узким прозрачным ручейком, а здесь, в леспромхозе, перед впадением в Большое Верхнее озеро, представляет собой уже вполне приличную речку. Но взгляд Карпунцова, в котором еще несколько минут назад светились теплота и сочувствие, снова потух и сделался безразличным. Вот таким же, как и сейчас, когда он считал мух на потолке, а потом принялся изучать выцветший орнамент желтых обоев.

Клавдии опять в голову полезли мысли, постоянно посещавшие ее последние дни: «Может, не надо было звать его с собой? Что, не прожила бы одна? Еще как прожила бы! Без мужика плохо, конечно. Но разве это мужик, который ничему в жизни не рад? Бродит по дому будто тень и не знает, куда деть себя». Но одновременно Клавдия чувствовала, что ее сердечко продолжает учащенно биться всякий раз, когда она видит Карпунцова. Значит, не все в жизни так уж однозначно серо. Может, и на ее улице будет праздник?

– Вставай, Леша, хватит бока мять, – мягко, но с небольшим нажимом в голосе произнесла Клавдия. – Делов сегодня много. Надо с регистрацией оформляться. Помнишь, вчера участковый приходил? А завтра в Верхнеозерье ехать, в поликлинику. Ты не забыл?

– Да здоров я, совсем здоров! – зло выкрикнул Алексей, отбрасывая в сторону одеяло. – Хватит со мной сюсюкаться, точно я дитя малое. Противно уже! Я работать пойду. Неужто ты не понимаешь, что нахлебником не хочу быть? На фига мне физкультура эта долбаная? Достало уже: повернитесь, потянитесь, присядьте, руки за голову, вот эспандер… тьфу, черт, не выговоришь… еще возьмите скакалку, а вон там гантельки лежат… двухкилограммовые, как для кисейной барышни. Меня в Светлоярске это достало, потом в Меженске со мной сюсюкались, а теперь ты еще… Я работать хочу, чтоб как раньше было. Здоров как бык!

Карпунцов резко вскочил на ноги, рывком поднял вверх табуретку одной рукой и тут же схватился за плечо. Табуретка грохнулась о пол, едва не задев опешившую Клавдию.

– Да не бык ты еще, а бычок! – с укором ответила Коро-вина. – Вишь, как физиономию перекосило. Ты же сам рассказывал, что врачи говорили насчет физкультуры. Бросать нельзя, а наша фельдшерица делать не умеет. Хорошо хоть, в верхнеозерской поликлинике она договорилась, и то хлеб. Придется в район ездить. Тем более завтра оказия будет, раз Пал Иваныч на газике по делам едет.

Алексей молчал, растирая ладонью плечо.

– И с работой решится как-нибудь, – продолжила Клавдия. – Тут у нас с прошлого года слухи ходят, что какой-то богач из Москвы землю купил возле Среднего озера и собирается там базу отдыха строить для рыбаков и охотников. Ежели так, то заживем, работа будет. Тебе тоже сыщется. На первых порах полегче, конечно, надо, а там и окрепнешь. Вот в воскресенье отец Никодим приедет службу проводить. Надо с ним поговорить будет. Он хочет церковь тут поставить, большую уже. Нынешняя это как временная, клетушка, считай. Тоже работа будет. Да и вообще надо тебе с отцом Никодимом поговорить, исповедаться.

– Не в чем мне исповедоваться! – махнул рукой Карпунцов. – Это пусть другие…

– Не говори так! Любой человек грешен, – убежденно возразила Клавдия. – Вот я, когда с отцом Никодимом поговорю, всякий раз на душе светло становится. Он хоть и молодой еще, а умеет каждому человеку внутрь заглянуть. Жаль, что в нашем поселке бывает только наездами. Но вот когда церковь большую построят, то и священник тут постоянный будет. Может, отец Никодим и будет, у него приход в Заовражье сейчас. Это деревня такая, километра четыре до нее. А у нас в поселке отродясь храма не было, его же в советские времена построили, когда леспромхоз образовался.

* * *

Карпунцов весь день отнекивался от поездки в район, но, когда на следующее утро Павел Иванович Чесноков, глава поселка Путь к коммунизму, которого все жители называли просто староста, подъехал на газике к калитке, Алексей неожиданно для Клавдии безропотно полез в машину и уселся на переднем сиденье. Коровина быстренько юркнула в зад.

Чесноков поначалу попытался порасспрашивать Кар-пунцова о житье-бытье, но Алексей упорно отмалчивался, в лучшем случае отвечал односложно, приправляя вымученные слова обильными междометиями. Не добившись результата, Пал Иваныч и сам замолчал. К тому же он был человеком немногословным, властным, привык, что каждое его высказывание воспринимается как подлежащее исполнению указание. И это не удивительно. Много лет Чесноков проработал директором леспромхоза, службе отдавал все свое время от рассвета до заката. Видно, по этой причине семьей он так и не обзавелся. А после несчастного случая, когда задавило деревом одного из рабочих, совсем молодого парня, только-только окончившего десятилетку, Чеснокова с должности сняли, уголовное дело завели, но в итоге суд дал ему условно. Пал Иваныч остался в леспромхозе простым лесорубом, потом бригадиром стал, но выше уже не поднимался. И лишь в нынешние времена, когда леспромхоза, почитай, не стало, а поселок начал на ладан дышать, выбрали его главой. Больше все равно некого было, люди поразъехались: кто в район, кто в области сумел пристроиться, а самые прыткие и до столиц добрались.

Чесноков одно время засматривался на Клавдию, но ничего у них не сложилось. Пал Иваныч особой активности не проявлял, а у Коровиной в его присутствии пульс тоже не скакал. Уж больно угрюмый вид у Чеснокова, брови густые, на переносице сросшиеся, слова лишнего не вымолвит, не улыбнется. Словом, прошли их два одиночества друг около друга, и костер, как в песне поется, разгораться не захотел. Сейчас стали поговаривать, что появилась у главы зазноба в районе: недаром, мол, зачастил Пал Иваныч в Верхнеозерье. Но Клавдию сей факт никак не волновал.

Когда приехали в район, Чесноков, надо отдать ему должное, сделал для Карпунцова по максимуму. Сам сходил с Алексеем в райздрав, там пообещали необходимые справки из Светлоярска запросить. Своего физкультурного врача в поликлинике не было, но начальница райздравская пообещала что-нибудь придумать. Оказалось, что она видела передачу про Алексея по телевизору и теперь сильно засмущалась, увидев его в своем кабинете. Еще бы: настоящая телезнаменитость у них в районе появилась! Аж непонятно, как себя с ним вести, а то мало ли что – человек в Питере, в Бехтеревке лежал, да и Светлоярский центр – место известное.

Потом Пал Иваныч устроил, что из районной администрации Алексей смог бесплатно позвонить сестре. Оказалось, что Людмила уже собралась в милицию на розыск подавать. Карпунцов еще Виктора набрал, но тот на работе был. Дома оказалась только Витина жена Нина. Та заохала-заахала, что Леша нашелся, – выяснилось, что Люда успела сообщить об исчезновении. Нина спросила про номер телефона, чтобы Виктору передать. А какой еще номер, если телефона у Клавдии отродясь не было? Пал Иваныч разрешил дать свой рабочий в конторе. На том и разговор закончили, тем более что секретарша в приемной, откуда звонили, бросала красноречивые взгляды, хотя вслух ничего не сказала.

Чесноков пошел по делам в финотдел и там застрял. Клава с Алексеем спустились во двор, присели на лавочке и разомлели под летним солнышком. Идти никуда не хотелось, даже руками-ногами шевелить было лень, но Корови-на, вспомнив, что они с утра не евши, достала из корзинки припасенные огурцы с помидорами да сваренную с вечера картошку. Конечно, неплохо было бы дождаться Чеснокова, но когда тот дела закончит, никому не ведомо. Пал Иваныч появился в разгар трапезы, от угощения не отказался, поблагодарил Клавдию и сказал, что ему еще в пару мест заехать надо. В итоге назад тронулись около пяти, считай, целый день в районе провели.

На обратном пути Алексей снова погрустнел, замкнулся, молча глядел в окошко на проплывающие мимо леса. Клавдии сзади хорошо был виден его профиль. «Вроде постарел за неделю», – почудилось ей. Коровина повнимательнее всмотрелась и решила, что показалось. Хотя от неизбежности никуда не уйдешь. Недаром говорят: чему быть, того не миновать.

Вечером, за ужином, Алексей одну за другой отправил внутрь себя две рюмки водки и, не закусывая, потянулся за третьей, но Клавдия выхватила бутылку из его рук и понесла к шкафчику:

– Сегодня что, праздник какой? Тебе сил надо набираться, а не водяру хлестать.

– Зачем набираться? – безразличным голосом отреагировал Карпунцов.