Текст книги "Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008"

ПОКУПКИ
Книжные покупки Михаила Рогожникова

В оформлении использованы работы Ольги Чернышевой. Серия «Жители», 2007. (Акварель, бумага.)

Фрэнсис Фукуяма. Сильное государство: управление и мировой порядок в XXI веке. М.: ACT, Хранитель, 2007. 220 с.

Книжка начинается «фразой»: «Построение сильного государства заключается в создании новых правительственных учреждений и укреплении существующих». Не все начинают «фразой», в духе «Анны Карениной» или «Политического порядка в меняющихся обществах» С. Хантингтона (слова о том, что страны отличаются друг от друга не формой правления, а степенью управляемости, знают наизусть многие специалисты в общественных науках). Наверное, это должно означать, что автору есть что сказать.

В данном случае фраза действительно говорит о многом. Похоже, так и не удалось создать теорию, в соответствии с которой построение сильного государства заключалось бы в «создании демократических институтов» и «укреплении демократии».

Сегодня обширная литература о демократии и сама эта попсоватая тема заслонили вопросы государственного строительства и эффективности государства, больше того, их исказили. Самый актуальный для политической России вопрос строительства сильного республиканского государства, способного ставить перед собой цели и достигать их наиболее оптимальным путем, так и не вышел на первый план. Он оказался в тени вопросов о степени демократичности политической системы, затем – о практическом утверждении слабой и неэффективной бюрократической тирании.

У Фукуямы можно найти частичное объяснение этому – в истории развития послевоенной политической мысли. Но особенно ценным теоретическим выводом является указание на то, что «Большинство случаев успешного построения сильного государства… имели место, когда общество порождало сильную внутреннюю потребность в организациях». Честное указание на «внутреннюю потребность» как объяснение начал сильной государственности убедительно подтверждает мысль, высказанную в несколько иной форме В. Фадеевым, что политическая наука находится сейчас где-то «на стадии теплорода». Возможно, когда-то мы научимся лучше понимать природу общественных процессов. Пока же, как кто-то заметил, социология, созданная в 19 веке для предсказания революций, не смогла предсказать ни одной революции.

«Только государства и одни государства способны объединить и целесообразно разместить силы обеспечения порядка» – пишет Фукуяма. «Эти силы необходимы, чтобы обеспечить правление закона внутри страны и сохранить международный порядок. Те, кто выступает за „сумерки государственности» – являются ли они поборниками свободного рынка или преданы идее многосторонних договоров – должны объяснить, что именно заменит силу суверенных национальных государств в современном мире. На самом деле эту пропасть заполнило разношерстное собрание международных организаций, преступных синдикатов, террористических групп и так далее, которые могут обладать в определенной степени и властью, и легитимностью, но редко тем и другим сразу. За неимением ясного ответа нам остается только вернуться к суверенному национальному государству и снова попытаться понять, как сделать его сильным и успешным». Ответа пока нет, но постановка вопроса дорогого стоит.

Надо заметить, что для Ф. Фукуямы, как для ученого, работающего в мировой империи и живущего ее интересами, постоянной заботой в этой и более ранних работах является строительство государств в чужих странах: «Страны должны быть способны создавать государственные институты не только внутри собственных границ, но и в других, менее организованных и более опасных странах». Теории «демократического транзита» оказалось недостаточно. Но это бы ладно. Для стран, которые могут быть сочтены «менее организованными и более опасными», эти слова должны стать предупреждением. А что тут можно сказать о нас? Мы – сами признаем – наименее организованы, и – так считают они – наиболее опасны.

Борьба с ветряными мельницами? Социально-антропологический подход к исследованию коррупции / Сост. и отв. ред. И. Б. Олимпиева, О. В. Панченков, СПб.: Алетейя, 2007. 236 с.

Книга была куплена среди немногих прочих в попытке найти хоть что-то, содержащее больше, чем набор банальностей, хотя бы намек на методику изучения коррупции как социального явления. С точки зрения этих скромных ожиданий она не подвела.

Самым ярким и одновременно полезным для работы автором сборника оказался Джеймс Скотт, известный многим по антиэтатистской книге «Благими намерениями государства». Скотт анализирует коррупцию как исторический, правовой, социальный и политический феномены. Он напоминает, что «еще в середине XIX века для большей части Европы было характерно восприятие государственной должности, как частной собственности».

Уменьшение коррупции является следствием расширения прерогатив законодательной власти – такова, пожалуй, стержневая мысль очерка Скотта. Он говорит о том, что индивиды и группы адресуют свои «требования политической системе» либо до утверждения закона, либо на стадии его исполнения, и именно этот последний случай и носит название «коррупция». Резюме: «Если рассматривать коррупцию как процесс политического влияния, то от нее можно ожидать наибольшего расцвета в период, когда формальная политическая система по каким-либо причинам не способна справиться с объемом или характером требований, к ней предъявляемых».

В этом очерке можно вычитать и характерный для социально-антропологического подхода прагматизм, согласно которому преступным является то, что считается таковым в данном обществе. Финансирование политика – современная цивилизованная норма, чиновника – коррупция. Сегодня это так, как будет завтра?

Еще в сборнике можно найти немало любопытных антропологических наблюдений: «Лукас посчитал невозможным свой перевод в Дакку, потому что у него там было мало знакомых»; «В России существует очень похожая практика, именуемая блатом»; «Моя мать работала директором маслозавода. Она могла доставать хорошее мясо значительно дешевле, чем в магазине, а также другие дефицитные продукты». Также в нем нашлось место и для довольно-таки неформального рассказа о Transparency International, работа которой охарактеризована как «вполне уютное партнерство с мировым капитализмом».

Владимир Матюшкин. Повседневная жизнь Арзамаса-16. М.: Молодая гвардия, 2007. 464 c. Серия «Живая история: повседневная жизнь человечества».

Книга куплена в Сарове, что само по себе символично. Она построена из двух частей: «до… «и «после… «. Часть святая и часть атомная, в конце снова превращающаяся в святую. В буквальном смысле. Поскольку мощи чудотворца Серафима Саровского, через десятки лет после разорения (в 1927 году) монастыря вернулись, как он и предсказывал, в Саровскую пустынь, вокруг которой за это время возник город.

Первая часть книги представляет собой случай светского описания истории православного монастыря, написанного без краеведческой отстраненности, и еще более редкий жанр нежитийного жизнеописания святого. Из нее можно узнать, что в конце XVIII в. Саровский монастырь считался «Академией монашества»: «В десятки российских монастырей направлялись настоятели, прошедшие школу саровской братии, и это были образованнейшие и неординарные люди».

Во второй части мы читаем историю ядерного центра и историю места жизни людей (настолько секретного, что до 1954 года он даже не имел статуса территориально-административной единицы), который после 1946 года носил обозначения и «Москва центр 300», и «Приволжская контора Главгорстроя СССР», и «Кремлев», стал известен как Арзамас – 16 и в конце-концов, в 1995 году, был назван Саровым.

В ядерном центре к возрожденной Саровской пустыни относятся весьма тепло. Загадка Сарова – в соединении двух его великих судеб. Серафим Саровский, один из наиболее почитаемых русских святых, сказал, что основанный им в Дивеево монастырь станет последним земным уделом Богородицы. Сто пятнадцать лет спустя окрестности Саровской пустыни стали местом создания бомбы, которую работающие здесь люди и автор этих заметок считают оружием, спасшим СССР и союзные страны.

Притягательная сила дореволюционной истории, русской святости и технологических прорывов невиданного масштаба, произошедших в СССР, заключены под одной обложкой, что производит неожиданно сильное впечатление. Это удачная попытка, пока на уровне повседневной, а не метаистории, создания того самого эффекта связности, связи времен до– и послереволюционной России, который составляет одну из наиболее актуальных задач российского исторического сознания.

МИХАИЛ РОГОЖНИКОВ – РАБОТАЛ В ПЕЧАТНЫХ СМИ С 1982 ГОДА, С 1992 ГОДА ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР АНАЛИТИЧЕСКОГО ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА «КОММЕРСАНТЪ», С 1995 ПО 1996 – ЖУРНАЛА «ЭКСПЕРТ», ЗАТЕМ НА РАЗНЫХ ДОЛЖНОСТЯХ В ГАЗЕТАХ И ЖУРНАЛАХ, С 2004 ГОДА ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА ИНСТИТУТА ОБЩЕСТВЕННОГО ПРОЕКТИРОВАНИЯ (ИНОП).

ПОЛИТИКА
Нале-е-ево!
Алексей Апполонов

Jean Bricmont. Imperialisme humanitaire. Droits de Vhomme, droit d'ingerence, droit du plus fort? (Preface de Francois Houtart), Bruxelles: Aden, 2005 (Engl, transl.: Humanitarian Imperialism: Using Human Rights to Sell War, New York, NY: Monthly Review Press, 2006).[49]49
  Жан Брикмон, Гуманитарный империализм: права человека, право на вмешательство, право сильного?


[Закрыть]

ПРОФЕССОР физики из Католического Университета Лувена Жан Брикмон известен отечественному читателю в основном по его совместной с Аланом Сокалом работе «Интеллектуальные уловки. Критика философии постмодерна». Куда меньше знают о его деятельности как левого активиста (в частности, о сотрудничестве с Ноамом Хомским), а также о его работах на политические темы. При этом книга Брикмона «Гуманитарный империализм: права человека, право на вмешательство, право сильного?» (готовится ее русский перевод, в сокращенном виде публикующийся на left.ru), любопытна уже хотя бы потому, что в ней представлена попытка (весьма редкая для современной Европы) демифологизировать понятие «права человека», а также дать новую оценку роли современного западного левого движения в мировом политическом процессе.

В своей книге Брикмон решает две основные задачи. Первая из них – показать империалистическую сущность так называемых гуманитарных интервенций, т. е. объяснить, что эти интервенции, совершающиеся во имя «прав человека», суть не что иное, как продолжение старой империалистической политики Запада, прикрываемой ныне благообразным идеологическим фасадом. Брикмон указывает, в частности, что большинство жителей Запада пребывает в состоянии глубочайшего заблуждения относительно природы их общества и политики правительств, полагая, что западное общество – наиболее совершенное из всех возможных, а политика западных правительств – образец благородства и великодушия (особенно это касается отношения между странами «золотого миллиарда» и всем остальным миром). Развязываемые Западом агрессивные войны (от Югославии до Ирака), подаются европейскими и американскими средствами массовой информации не как войны, но как «гуманитарные интервенции» (даже как «гуманитарная помощь»), и объясняются необходимостью распространения демократии, прав человека, свобод и даже религиозной толерантности. Однако же, реальной причиной этих войн, как и колониальных войн XIX-начала XX века, является контроль над ресурсами, рынками сбыта и источниками дешевой рабочей силы.

Обоснованность данной концепции вполне очевидна для большинства жителей третьего (и второго, если таковой существует) мира, но при этом совершенно неочевидна для европейцев и американцев, в том числе и тех, кто относит себя к левым; более того, весьма многие представители левого движения не замечают империалистического характера «гуманитарных интервенций» и не выступают против них открыто, а нередко даже поддерживают политику своих правительств. Поскольку книга Брикмона обращена именно к западной левой интеллигенции, автор приводит большое число фактов и умозаключений, которые, по его мнению, могут доказать истинность указанной теории и вывести западное левое движение из того заблуждения, в котором оно пребывает. Однако для нас куда более любопытен второй аспект книги: исследование вопроса о том, почему поддержка западными левыми «гуманитарных интервенций» вообще оказалась возможной. Если где-то до конца 60-х – начала 70-х годов XX в. левые движения в Европе и Северной Америке единодушно выступали против колониализма и империализма, то теперь они, как правило, оправдывают агрессию против суверенных государств третьего мира или же, по словам самого Брикмона, «охлаждают свой протест до такого градуса, что он становится чисто символическим». Объяснение этой не вполне нормальной ситуации автор начинает с исторического экскурса.

По мнению Брикмона, левое движение в Европе с момента своего возникновения ставило перед собой три основные задачи: 1) достижение общественного контроля над производством (от профсоюзного движения до введения новых, отличных от частной, форм собственности на средства производства); 2) сохранение мира, подразумевающее также борьбу с колониализмом и империализмом; 3) достижение подлинной демократии, соблюдение прав личности, меньшинств, равенства между полами и т. д.

Приблизительно до середины 1960-х годов (эпоха «старых левых») борьба велась преимущественно ради достижения двух первых целей, в то время как третьему направлению уделялось весьма незначительное внимание. С приходом «новых левых» (поколения, к которому относит себя и сам Брикмон) ситуация изменилась: главным стал именно третий аспект борьбы, а первые два были незаслуженно забыты. При этом, полагает автор, в последнее десятилетие левые все чаще вспоминают о первом аспекте (вероятно – в связи с длительным экономическим кризисом и ухудшением материального положения самих носителей левых идей), но в том, что касается современных империалистических войн, левые (даже ортодоксальные троцкисты и маоисты) занимают, почти единодушно, позицию, близкую к позиции правительств стран, осуществляющих «гуманитарные интервенции» (наиболее ярким примером здесь может быть Хавьер Солана, в молодости – марксист и активист Испанской социалистической рабочей партии, а во время агрессии против Югославии – генсек НАТО, отдавший команду на бомбардировку).

Брикмон считает, что определенное «бессилие» европейских и североамериканских левых в данном вопросе вызвано тем, что они сами поймали себя в идеологическую ловушку. Поскольку борьба за «права человека», понимаемые к тому же именно и прежде всего как политические права и свободы, стала с определенного момента самой сущностью левого движения, то отсутствие или нарушение указанных прав может рассматриваться им исключительно негативно. Правительствам западных стран, преследующим свои, отнюдь не гуманитарные цели, для привлечения левых на свою сторону (или, по крайней мере, для дезориентации левого движения) оставалось лишь сменить риторику: оправдывать империалистические агрессии не борьбой, скажем, с коммунизмом, но борьбой за права человека или, например, национальных меньшинств. Ситуация для империалистических кругов США и Европы еще более упростилась с крахом советской системы, когда многие западные левые, во-первых, обнаружили, что социалистические режимы далеко не всегда соблюдали права человека в своих собственных странах, и, во-вторых, утвердились во мнении, что именно отсутствие этих прав стало причиной краха социалистического блока (и, соответственно, наличие прав человека на Западе обеспечило его победу в холодной войне, сделав более привлекательным «западный путь»),

Брикмон, надо отметить, берет на себя практически непосильный труд: объяснить своим западным коллегам по левому движению, что в понятие «права человека» входит не только право на свободное выражение своих политических, сексуальных, религиозных и т. п. пристрастий, но также и право на труд, жилье, здравоохранение и образование. В одном из своих интервью он даже высказался в том духе, что Фидель Кастро, может быть и диктатор, но рядовым кубинцам хорошая медицина, вероятно, нужнее политических свобод. Как кажется, эту его сентенцию вряд ли поймет европеец, тем более, левый, в представлении которого хорошая медицина и политические свободы не могут существовать порознь.

ПРАВИТЕЛЬСТВАМ ЗАПАДНЫХ СТРАН ОСТАВАЛОСЬ ЛИШЬ СМЕНИТЬ РИТОРИКУ: ОПРАВДЫВАТЬ ИМПЕРИАЛИСТИЧЕСКИЕ АГРЕССИИ НЕ БОРЬБОЙ, СКАЖЕМ, С КОММУНИЗМОМ, НО БОРЬБОЙ ЗА ПРАВА ЧЕЛОВЕКА ИЛИ, НАПРИМЕР, НАЦИОНАЛЬНЫХ МЕНЬШИНСТВ

Почему же в определенный момент все левое движение на Западе свелось к борьбе за «права человека»? Действительно, к середине 60-х годов, т. е. к моменту радикального поворота в левом движении, о котором пишет Брикмон, в большинстве стран Западной Европы было построено так называемое социальное государство, в рамках которого антагонизм между капиталистической элитой и всем остальным населением был, конечно, не устранен полностью, но значительно ослаблен. Причиной этого явления стал отказ крупного капитала от части своих прибылей в пользу трудящихся, обусловленный, с одной стороны, необходимостью противостоять советской пропаганде, а с другой – возможностью за счет технологического превосходства Запада усилить эксплуатацию стран третьего мира (при этом масштабные колониальные войны, раздражавшие европейскую левую общественность, отошли в прошлое, а собственно эксплуатируемые страны оставались номинально независимыми).

Н. А. Шифрин. Новороссийск, цементный завод. Публикуется впервые

Западное общество стало, таким образом, по преимуществу империалистическим (можно сказать даже – обществом-паразитом), что не замедлило сказаться на общественном сознании. По мнению Брикмона, выгоды от империализма не только развратили западный рабочий класс и левое движение в чисто экономическом плане (т. е. в смысле роста материального благосостояния за счет прямой и косвенной эксплуатации стран третьего мира), но и породили в западном человеке чувство превосходства, мало чем отличающееся от того чувства превосходства, которые испытывали первые европейские колонизаторы по отношению к покоренным народам. В этой ситуации, когда положение пролетариата на Западе заметно улучшилась, а подавляющее большинство европейских колоний стало независимым (тот факт, что эта независимость мало чего стоила, стараются как бы не замечать, списывая все проблемы новых государств на «недоразвитость» туземцев), западное левое движение просто не могло не переориентироваться с задач, считавшихся приоритетными ранее (общественный контроль за производством и антивоенная деятельность), на другие, как бы более соответствующие духу времени. Западные элиты, в свою очередь, всячески поощряли эту переориентацию как материально (подкупая лидеров левого движения правительственными должностями, университетскими кафедрами и т. д.), так и идеологически (пропагандируя представление о западном обществе как наилучшем из возможных и при том единственном, где права человека соблюдаются в полной мере). Кроме того, падение советской системы обусловило отход европейских левых от марксистской философии и методологии, которые в глазах многих предстали как устаревшие и нежизнеспособные (полностью или в отдельных своих аспектах, прежде всего, касающихся классовой борьбы, обнищания пролетариата и т. д.). Левое движение, таким образом, утратило единство, большинство своих целей и марксистскую методологию, а отдельные его представители, войдя в правящую элиту, стали открыто выражать ее интересы.

Следует ли из сказанного, что левое движение окончательно перестало быть левым в строгом смысле слова и теперь мало чем отличается от правого? Хотя, судя по всему, дело обстоит именно так, Брикмон предсказывает резкое изменение ситуации уже в ближайшем будущем. С его точки зрения главным событием XX века было не противостояние демократии и фашизма и не возникновение и крах социалистической системы, а деколонизация (надо сказать, что Брикмон склонен рассматривать даже социалистический эксперимент в России и Китае именно как этапы деколонизации и вариант «ускоренного развития»). В XXI веке, несмотря на все «гуманитарные интервенции», процесс деколонизации завершится. «Глобализация» означает, что Запад начинает зависеть от третьего мира. С одной стороны, Запад пытается (пока что более или менее успешно) контролировать третий мир посредством инвестиций и «обратного трансфера» денежных средств через «выплату долгов» и «бегство капитала», но, с другой стороны, он все больше оказывается зависим от импортируемого сырья и дешевой рабочей силы (особенно в связи с построением на Западе «общества услуг» и сопутствующей этому процессу деиндустриализацией). Кроме того, «глобализация» приводит к тому, что уменьшается связь между элитами западных государств и их народами, а это медленно, но все более зримо ведет к расторжению «общественного договора» между трудом и капиталом. Поэтому, полагает Брикмон, утрата Западом гегемонии уже неизбежна, равно как неизбежен и крах «социально ориентированного» европейского государства. Именно эти обстоятельства вскоре приведут к тому, что левое движение вновь «полевеет»: так или иначе левые должны будут вернуться к своим собственным идеям, чтобы разъяснить остальной части западного общества, что ему придется адаптироваться к утрате гегемонии и, соответственно, вновь начать борьбу со своими собственными элитами за экономические и политические права.