Текст книги "Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008"

КРОХИ

Малый и независимый, но уважаемый левый издатель Джан-Джакомо, Фельтринелли в 1980-х создал вторую по охвату сеть книжных магазинов Италии. В отличие от сети № 1 «Мондадори», одного из бастионов медиа-империи Берлускони, издательский дом «Фельтринелли» задавал лево-реформистский тон в книжном мире 1980–90-х. Весной 2006 года продавцы сети провели забастовку, протестуя против низких зарплат и сверхэксплуатации. В последние годы предметом критики стала также растущая коммерциализация ассортимента «Фельтринелли». Итальянские события разворачивались почти одновременно с кризисом в редакции «Либерасьон», влиятельной французской газеты, созданной в 1973 году группой маоистов под патронажем Ж. – П. Сартра. Кризис был вызван дрейфом прежнего корабля свободы в сторону экономической и политической конъюнктуры. Важную роль в борьбе за штурвал сыграл финансист Эдуард Ротшильд, приведенный в дирекцию газеты бывшим маоистом Сержем Жюли, и в свою очередь, вынужденно ее покинувшим. Судьба любого института – удушить идею, заложенную в его основании. Но дух истории неуловим. Возможно, сменив палестинский платок на капитанскую фуражку, из недр альтерглобалистского движения уже выдвинулись новые фельтринелли и жюли.

Летом 2007 года заработала первая Espresso Book Machine (EBM) – автомат, который за 10 минут и 10 евро превращает pdf-файл в книгу полиграфического качества под мягкой цветной обложкой. Это изобретение примиряет два конкурирующих принципа: низкую стоимость электронных текстов и обладание книгой-объектом. Ну и что тут нового? Уже пять лет существуют сайты, где можно заказать от одной до нескольких тысяч печатных копий собственной или чужой книги. Однако большого успеха эти сайты не достигли. Дело в том, что издательства выполняют не просто техническую функцию печати, но ключевую социальную функцию отбора и «освящения» текстов. Создатели ЕВМ учли это и активно предлагают автомат не конечным потребителям, а библиотекам, малым и научным издательствам, книжным магазинам, откуда читатель может унести новинку, раритет или некоммерческую публикацию. Расчет оказался верным: в июне 2008 года в своем лондонском магазине ведущее академическое издательство «Blackwell» уже установило такой автомат. Другие полтора десятка автоматов работают в университетских библиотеках и книжных лавках Великобритании, Канады, США, Египта. К концу 2009 года создатели рассчитывают разместить по всему миру 500 машин, способных мгновенно издать книгу из миллионной базы текстов. В перспективе – снижение цены экземпляра и уменьшение габаритов автомата до размеров офисного ксерокса. Продвижением ЕВМ занимаются легендарные Джейсон Эпстейн и Дэйн Неллер, покинувшие когда-то престижное интеллектуальное издательство «Random House» (о том, почему и как это произошло, рассказывает в своей книге «Легко ли быть издателем» их коллега Андре Шиффрин). На счету Эпстейна такие социальные изобретения, как переиздание классики в доступном карманном формате (с 1950-х), создание «New York Review of Books» (1963), открытие сервиса печати по запросу (2003). Если судьба нового изобретения окажется успешной, уже через несколько лет книжные автоматы могут стать привычной деталью городского пейзажа.

ЛСД, вымостивший путь в бессмертие не одному художнику и рок-музыканту, привел туда и своего изобретателя: Альберт Хофманн, получивший в 1938 году диэтиламид d-лизергиновой кислоты из спорыньи грибкового паразита злаковых растений, умер 29 апреля 2008 года в возрасте юг лет. Бессмертие начинается, как известно, после смерти.

Библио: Автобиографическая книга об экспериментировании ЛСД на себе: ЛСД – Мой трудный ребенок [LCD – My Problem Child, McGraw-Hill Book Company 1980]. В соавторстве написал книгу о психофармасоматической подоплеке древнегреческих Элевсийских мистерий [The Road to Eleusis: Unveiling the Secret of the Mysteries, Hermes Press, 1998]. Влияние психоделических состояний на религиозную и философскую практику не осталось, по его мнению, уделом античности: [Entheogens and the Future of Religion, San Francisco: Council on Spiritual Practices 1999]. О своих отношениях с Тимоти Лири он рассказывает в Outside Looking In, Rochester, VT: Park Street Press 1999.

Александрийские столпы современного энциклопедизма, иначе говоря, викиманы (пользователи-авторы энциклопедий типа Wiki) всех стран съехались на очередной съезд в середине июля в Александрию (Египетскую). Если среди участников были россияне или русскоязычные, будем рады опубликовать их свидетельства.

Представители американской библиотечной сети, собравшиеся в библиотеке Конгресса, выбрали «библиотеку года». Ею стала Библиотека Карнеги в Питсбурге – за обеспечение исключительными услугами слепых читателей и других инвалидов (www.carnegielibrary.org/locations/lbph, Library For the Blind and Physically Handicapped)

Запишите адресок: Library Hotel, 299 Madison Avenue, New York, www.libraryhotel.com.

В эту гостиницу можно приезжать и не загружаясь чтивом: в распоряжении клиентов 6000 книг, расположенных на десяти этажах в строгом согласии с десятичной классификацией Дьюи. Шестьдесят комнат названы соответственно их книжному наполнению: «Динозавры», «Ремесла», «Поэзия» и т. д. Надо ли уточнять, что курение в гостинице запрещено?

КУЛЬТУРА
Чем обязана исламу европейская культура?
Алексей Апполонов

Sylvain Gouguenheim, Aristote au Mont Saint-Michel: Les racines grecques de l’Europe Chretienne, Paris: Editions du Seuil, 2008, 277 р.[22]22
  Сильвен Гугенейм. Аристотель в аббатстве Сен-Мишель Греческие корни христианской Европы.


[Закрыть]

Весьма вероятно, что в ближайшее время в Европе (по крайней мере, во Франции) произойдет всплеск интереса к медиевистике. Причиной этого явления может стать книга профессора лионской École Normale Supérieure Сильвена Гугенейма «Аристотель в аббатстве Сен-Мишель: Греческие корни Европы». Целью книги является доказательство того, что возрождение наук и искусств, имевшее место в Западной Европе в ХИ-ХШ вв., ничем не обязано исламскому миру, а то, что традиционно называется «греко-арабским влиянием» есть исключительно «греко-», но никак не «арабское». Напомню, что традиционная точка зрения, поддерживаемая в настоящее время патриархом французской философской медиевистики Аленом де Либера и другими европейскими исследователями, заключается в том, что греческая философия, астрономия, математика, медицина и т. д. стали известны в Западной Европе благодаря ее контактам с исламским миром – либо опосредовано (в результате расширения книготорговли, посещения европейскими учеными исламских образовательных центров и т. п.), либо непосредственно (через арабские переводы греческих текстов).

Гугенейм берется опровергнуть эту концепцию. Аргументация его довольно проста. Во-первых, полагает он, знаменитый центр исламской учености, Бейт аль-Хикма («Дом Мудрости») в Багдаде, где, согласно традиционной точке зрения, переводились на арабский греческие, а также персидские и индийские научные и философские труды, на самом деле практически ничем кроме коранических исследований не занимался. Аристотель (его творчество Гугенейм рассматривает как квинтэссенцию греческой философии и науки), поскольку его учение трудно совместимо с Кораном, был не то чтобы под запретом, но как бы не рекомендовался к изучению. Лишь немногие мыслители из исламских стран (Гугенейм называет аль-Фараби, Авиценну, Абу Машара и, конечно, Аверроэса) стремились к обретению подлинной мудрости греков, за что нередко подвергались гонениям, а прочие брали из греко-римского наследия только то, что подтверждало основные постулаты ислама.

Как же тогда Аристотель стал известен Западной Европе? Гугенейм утверждает, что задолго до того, как греческого философа стали переводить с арабского в Испании, труд по его переводу – причем с греческих оригиналов – взяли на себя монахи аббатства Сен-Мишель. Именно это аббатство и переводческая работа, в нем осуществлявшаяся, являются «потерянным звеном» в цепи передачи знания от античности европейскому Средневековью, а то немногое из Аристотеля и других греков, что изначально переводилось с арабского, «стало известно европейцам лишь потому, что они охотились за этими текстами, а не потому, что эти тексты им преподнесли».

Несмотря на, казалось бы, весьма специфическую тематику, книга Гугенейма вызвала во Франции, Швейцарии и Бельгии большой интерес. Реакция некоторых СМИ была близка к восторженной. В частности, газета «Ле Фигаро» писала: «Наши поздравления! Мсье Гугенейм не побоялся напомнить нам, что [европейская наука] выплавлялась в средневековом христианском тигле, будучи плодом наследия Афин и Иерусалима, в то время как ислам мало что хотел предложить Западу из своих знаний». Еще более конкретно в поддержку «Аристотеля в аббатстве Сен-Мишель» высказалась «Ле Монд»: «В общем и целом, вопреки тому, что все настойчивее повторяется, начиная с 1960-х гг., европейская культура в своей истории и развитии как таковая мало чем обязана исламу – по крайней мере, она не обязана ему ничем существенным… Эта скрупулезная и хорошо аргументированная книга, восстанавливает подлинную историческую картину и, кроме того, является очень смелой».

То, что книга является смелой, подтвердила обрушившаяся на Гугенейма критика со стороны ученых-медиевистов, временами довольно резкая. Так, Габриэль Мартинес-Гро, сорбоннский специалист по средневековой исламской культуре, в статье «Подозрительное доказательство» высказался в том духе, что Гугенейм не столько занимается историческими исследованиями, сколько стремится восстановить правильную – с точки зрения Запада – иерархию цивилизаций, а также заподозрил лионского профессора в приверженности правой идеологии. Что же касается атакованного в «Аристотеле… „Алена де Либера, то он в своем ответе весьма саркастично сравнил утверждение о первенстве аббатства Сен-Мишель в передаче Западной Европе греческой философии с утверждением о первенствовании «Mère Poulard“ (известный ресторан в Мон Сен-Мишель) в изобретении омлета (общее ироническое настроение не помешало, однако, де Либера усмотреть в «Аристотеле… «руку Ватикана и Министерства по делам иммиграции).

Как это обычно и бывает в подобных случаях, в деле имеется две составляющих: научная и идеологическая. Начнем с научной.

Первые плотные контакты исламского и христианского мира были, мягко говоря, не слишком мирными (я имею в виду арабское завоевание VII–IX вв.). Однако после того, как под властью арабов оказались современные Сирия, Палестина, Северная Африка и Испания, завоеватели проявили большой интерес к культуре завоеванных. Надо полагать, что этот интерес был вызван причинами политико-экономического характера: без сотрудничества с населением завоеванных стран (в первую очередь это касается, правда, не столько христианских территорий, сколько Персии) арабам было бы крайне трудно управлять своей колоссальной империей. Уже в IX в. халиф Аль-Мамун основал упоминавшийся ранее «Дом мудрости», который стал центром по переводу на арабский язык греческих, сирийских, персидских и индийских текстов по философии, математике, медицине и т. д. В первую очередь именно благодаря этой затее халифа арабский язык стал для Востока языком философии и науки, заняв то же место, которое в западной Европе занимала латынь. В этом смысле «арабская культура» («арабская наука», «философия» и т. д.) этого периода есть культура не столько арабов, сколько культура всего Халифата, в которой соединились как собственно арабская, так и персидская, греческая и другие культуры.

Итак, что же, собственно, было известно в то время исламскому миру из греко-римского наследия? Во-первых, стараниями ученых из «Дома мудрости» на арабский были переведены все сочинения Аристотеля по логике, «Метафизика», «О душе», «Физика», «О возникновении и разрушении», «Большая этика», «Никомахова Этика», «Риторика», «Поэтика», «История животных» и т. д. (из всего корпуса сочинений Аристотеля не была переведена, похоже, только «Политика»), а также ряд комментариев к этим трактатам Темистия, Теофраста и Александра Афродисийского и «Введение в „Категории”» Порфирия. Кроме того, были переведены некоторые диалоги Платона («Законы», «Тимей», «Софист»). Наконец, нельзя не упомянуть ставшие впоследствии знаменитыми на Западе «Теологию Аристотеля» (парафраз «Эннеад» Плотина) и «Книгу о причинах» (извлечения из «Элементов теологии» Прокла). Если же говорить о собственно научных трудах, то арабы были знакомы с «Элементами» Евклида и греческими комментариями к ним, «Альмагестом» Птолемея, а также с трудами Архимеда, Аполлония, Гиппократа, Галена и других античных авторов.

Впрочем, арабские (вернее, арабоязычные) мыслители не ограничивались только переводами. В кратчайшее время (в течение, по сути дела, одного столетия) ученые Халифата творчески адаптировали и развили индийскую математику, греческую астрономию, оптику и медицину. «Золотой век» арабской науки воплотился в трудах аль-Хорезми (лат. Algoritmi), ибн аль-Хайсама (лат. Alhazen), Сабита ибн Курры (лат. Thebit), Абу Машара (лат. Albumazar), Абу Али ибн Сины (лат. Avicenna) и многих других выдающихся ученых.

ГУГЕНЕЙМ НЕ СТОЛЬКО ЗАНИМАЕТСЯ ИСТОРИЧЕСКИМИ ИССЛЕДОВАНИЯМИ, СКОЛЬКО СТРЕМИТСЯ ВОССТАНОВИТЬ ПРАВИЛЬНУЮ – С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ЗАПАДА – ИЕРАРХИЮ ЦИВИЛИЗАЦИЙ

Уже только в силу этого утверждение Гугенейма о том, что багдадский «Дом мудрости» не дал ничего, кроме исследований Корана, является совершенно абсурдным. Однако он прав в том, что Аристотель не слишком интересовал арабов. До Аверроэса (XII в.) Стагирит изучался и комментировался довольно вяло; в этом сказалась, вероятно, практическая ориентация ученых Халифата. Грубо говоря, математика (имевшая колоссальное значение для строительства и военного дела), астрономия (важная для мореплавания и земледелия), не говоря уже о медицине, интересовали их куда больше, чем аристотелевская метафизика и (в большей степени спекулятивная, нежели эмпирическая) физика,

А что же Западная Европа? В период с IX по XII в. Западу из трудов античных мыслителей было неизвестно практически ничего, за исключением «Введения» Порфирия, отдельных работ Аристотеля по логике и фрагментов из «Тимея» Платона. Именно в Европе (а вовсе не в исламских странах, как то хотелось бы Гугенейму) образование и наука сводилась к грамматике, элементарной логике и толкованию священных текстов (было еще, правда, наследие св. Августина, из которого, впрочем, комментировалась и изучалась преимущественно теологическая составляющая). Ситуацию великолепно характеризует тот факт, что едва ли не высшим философским и научным достижением этого периода считается энциклопедическое сочинение Рабана Мавра «О вселенной», в котором на нескольких сотнях страниц излагается все необходимое человеку знание. Необразованность и примитивность латинян настолько поражала арабов, что они всерьез обсуждали вопрос о том, не вызвана ли тупость европейцев холодным климатом, который не позволяет их мозгу достичь нормальных размеров.

Тамара К. Е. О. Т., 2004

Ситуация в Европе резко изменилась только в XII в., причем странным образом это изменение совпало с началом Крестовых походов, отвоеванием у арабов Сицилии и крупными успехами Реконкисты в Испании (т. е. со «столкновением (в прямом и переносном смысле) цивилизаций» и «культурным (но часто отнюдь не мирным) обменом» между Западом и Востоком). Опять-таки любопытно, что переводческая активность на Западе началась, как и на арабском Востоке, с практических наук. Первые переводы греческих медицинских текстов имели место, по всей видимости, в Салерно, где с 1065 г. работал Константин Африканец (уроженец Карфагена, христианин, обучавшийся все в том же Багдаде). Он перевел на латынь с арабского «Полную книгу медицинского искусства» аль-Маджуси, несколько работ Ибн аль-Джаззара и Исаака бин Соломона, а также – уже с греческого – Гиппократа и Галена. Затем были сицилийские переводы: «Альмагест» Птолемея (переведен с греческого Генрихом Аристиппом) и его же «Оптика» (переведена адмиралом Евгением из Палермо с арабского), а также работы Евклида. Ближе к середине XII в. началась переводческая деятельность в Испании; при этом практически все, что там переводилось, переводилось с арабского языка. Сначала, как и в Италии, на латынь переводились трактаты по астрономии и медицине, а также по математике. Впоследствии в Толедо была организована специальная школа, где стараниями Доминика Гундисальви, Иоанна Испанского, ибн Дауда и, особенно, Герарда из Кремоны на латынь были переведены работы аль-Фараби, Авиценны, аль-Газали, аль-Баттани, Сабита ибн Курры, аль-Кинди, Аверроэса и других арабских мыслителей. Помимо этого Запад получил, наконец, весь Corpus Aristotelicum на латинском языке.

Переводческая активность продолжалась и в дальнейшем, вплоть до конца XIII в. Правились старые переводы, греческие тексты (преимущественно того же Аристотеля) переводили заново уже с греческого и т. д. Какова же роль во всем этом аббатства Сен-Мишель, в котором Гугенейм обнаруживает «греческие корни Европы»? В начале XII в. там переводили Аристотеля с греческого (действительно, случай редкий) и, похоже, перевели отдельные трактаты по логике (в частности, «Вторую аналитику») и «Физику». Даже если допустить, что вся европейская цивилизация сводится к Аристотелю, то утверждение о том, что именно в Сен-Мишель она вновь обрела свои корни, выглядит более чем сомнительным. В этой связи ироническое замечание де Либера по поводу изобретения омлета кажется весьма метким. Кроме того, можно задать и такой вопрос: откуда на севере Франции появились греческие рукописи? Отчасти об их происхождении свидетельствует тот факт, что в имеющиеся в монастырской библиотеке списки с греко-латинскими текстами Аристотеля включены работы Аделярда Батского. Аделярд (ум. ок. 1152) был англичанином, получившим первоначальное образование во Франции, в Туре и Лаоне; он, однако, не удовлетворился его уровнем и отправился в поисках знания сначала на Сицилию, а затем на Восток, в Антиохию и Малую Азию. Он великолепно овладел арабским, занимался переводами (перевел на латынь «Элементы» Евклида и несколько арабских трактатов по астрономии), а также распространял в Европе, как он сам выражался, «studia nova Arabicorum» («новую науку арабов»). Предположение о том, что именно благодаря ему в Сен-Мишель попали греческие оригиналы Аристотеля не выглядит нелепым, хотя доказать это и невозможно. И пусть даже за появление Аристотеля в Сен-Мишель несет ответственность не Аделярд, очевидно, что дело явно не обошлось без какого-то странствующего ученого, посещавшего Восток.

В концепции Гугенейма имеется и еще один вопиющий недостаток. Даже если бы весь Аристотель был переведен именно с греческого и именно в Сен-Мишель, это нисколько бы не отменило колоссальной зависимости средневекового латинского Запада от арабского Востока в отношении естественных наук. Так, европейская медицина вплоть до Нового Времени базировалась на изысканиях Авиценны (а не Галена и Гиппократа); достижения средневековой математики напрямую связаны с адаптацией Фибоначчи идей аль-Хорезми (именно от его латинизированного имени происходит термин «алгоритм»); европейская астрономия XIII в. работала опять же не столько с текстами греков, сколько с текстами арабов (тому подтверждением являются хотя бы закрепившиеся в европейской астрономии арабские термины «зенит» и «надир»); средневековая оптика (пожалуй, до Дитриха Фрайбергского) есть не что иное, как просто переложение трудов ибн аль-Хайсама (Альгазена); с алхимией все ясно из самого ее названия (даже искусство перегонки вина европейцы позаимствовали у арабских алхимиков: ярче всего об этом свидетельствует термин «алкоголь»).

Итак, похоже, с научным аспектом концепции Гугенейма все ясно. Перейдем к ее идеологическому аспекту, который куда более интересен. Действительно, книга лионского профессора писалась не столько как исторический научный труд, сколько как «ответ на вызов времени»: по словам Гугенейма, в свете того, что в 2002 г. Евросоюз рекомендовал позитивнее освещать в школьных учебниках роль ислама в историческом наследии Европы, «попытаться прояснить истинное положение дел просто необходимо». Понимая, однако, что одних только ссылок на переводы Аристотеля в Сен-Мишель явно не достаточно для обоснования альтернативной точки зрения, Гугенейм склоняется к старой идеологеме, согласно которой мусульманский мир был просто неспособен воспринять греко-римскую науку и философию, и, соответственно, не мог служить связующим звеном между античностью и европейским Средневековьем. В ход здесь идут несколько самоочевидных (по мнению автора) тезисов. Вопервых, считает Гугенейм, если в Халифате и были какие-то ученые и философы, то они являлись или сирийцами, или греками, или, на худой конец, персами, которые обратились (если обратились) в ислам исключительно из карьерных и экономических соображений (освобождение от налогов). Поэтому ислам и арабы (как его носители) никакого отношения к научным и философским достижениям Халифата не имеют. Во-вторых, даже этих ученых, если они позволяли себе какое-либо свободомыслие, нещадно преследовали исламские священнослужители. В-третьих, только христианская Европа, где – благодаря христианской религии – всегда высоко ценилась свобода личности, право выбора и т. д., могла оценить и дать новую жизнь наследию Древней Греции.

ДАЖЕ ИСКУССТВО ПЕРЕГОНКИ ВИНА ЕВРОПЕЙЦЫ ПОЗАИМСТВОВАЛИ У АРАБСКИХ АЛХИМИКОВ: ЯРЧЕ ВСЕГО ОБ ЭТОМ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ТЕРМИН «АЛКОГОЛЬ»

Надо сказать, что Гугенейм прав в том, что ислам как таковой не имел к «золотому веку» арабской культуры никакого (или почти никакого) непосредственного отношения. Философы и ученые Халифата были, как правило, людьми светскими (в этом, кстати, колоссальное отличие мусульманского Востока данного периода от католического Запада, где науками занимались исключительно клирики и монахи). Если у мусульманской религии и была некая положительная роль в становлении и расцвете культуры Аббасидского Халифата, то она заключалась в том, что ислам данного периода, если сравнивать его с тогдашним христианством, как западным, так и восточным, был исключительно терпим. Какие-либо серьезные гонения на философов и ученых имели место несколько позже, причем печальный пример Аверроэса – один из весьма немногих. Вообще же отношение между духовной властью Халифата и его учеными хорошо иллюстрирует легенда, согласно которой халиф аль-Мамун (а халиф при Аббасидах был как-никак духовным главой всей мусульманской общины) платил за переводы Аристотеля золотом (о чем ныне, увы, не могут и мечтать переводчики научных и философских текстов даже в самых-самых демократических, свободных и богатых странах).

Опять-таки не следует думать, что католическая Европа приняла Аристотеля с распростертыми объятиями. Еще в середине XII в. уже упоминавшийся Аделярд Батский, перелагая на латынь восточную и греческую мудрость, осторожно замечал на всякий случай, что сообщает не свои собственные идеи, но идеи арабов (causam Arabicorum, non meam ago). И вообще рецепция аристотелизма в Европе проходила под знаком постоянных запретов и осуждений. Впервые Аристотель попал под подозрение церковных властей в первом десятилетии XIII в., когда два преподавателя Парижского университета, Амальрик Венский и Давид Динантский были уличены в ереси; при этом корень зла усмотрели в libri naturales, т. е. в «естественнонаучных сочинениях» Аристотеля, вследствие чего их преподавание было запрещено (запрет Парижского Поместного Собора 1210 г., подтвержденный также в 1215 г.). В 1228 г. папа Григорий IX предписывал парижским теологам преподавать теологию без всяких примесей мирского знания (sine fermento mundanae scientiae), не извращая Слово Божие измышлениями философов (non adulterantes verbum Dei philosophorum figmentis). Тот же Григорий IX распорядился в 1231 г. создать комиссию с Гильомом Оверньским во главе, которая должна была «очистить» сочинения Аристотеля от сомнительных с точки зрения ортодоксии идей. Хотя определенные результаты и были достигнуты (прежде всего, благодаря Фоме Аквинскому, который творчески переработал Аристотеля, сделав его «безопасным» и вполне приемлемым для католицизма), аристотелизм (в его аверроистской версии) был снова осужден в 1270 и 1277 гг. (причем осуждению подверглись даже отдельные тезисы самого Аквината). Результатом этих двух осуждений стало то, что один парижский профессор (Сигер Брабантский) был убит «при невыясненных обстоятельствах», а несколько других были вынуждены покинуть Париж. А уже в середине XIV в. от аристотелизма в его классическом виде вообще мало что осталось: via moderna Уильяма Оккама и его последователей – это уже совсем другая история.

Поэтому когда Гугенейм говорит, что мусульманские священнослужители преследовали Аверроэса, он, конечно, прав; но точно так же их католические коллеги преследовали Давида из Динанта, Сигера Брабантского, Боэция Дакийского, Бернье из Нивеля и других аристотеликов. Да, конечно, аль-Газали не любил философов, как греческих, так и арабских, и его знаменитый трактат «Tahafut al-Falasifa» яркое тому свидетельство. Но разве нельзя считать аналогом этого трактата сочинение «О заблуждениях философов» Эгидия Римского или, скажем, антиаристотелевскую проповедь Бонавентуры «О дарах Духа Святого»? Действительно, Католическая Церковь поддерживала и финансировала науку, но до определенных пределов; когда же некто выходил за эти пределы, он обычно подвергался репрессиям, что вполне естественно, и было бы странно, если бы церковь поступала как-то иначе.

В общем и целом, конечно, нет смысла говорить о каком-то радикальном отличии уровня научных и всяких прочих «свобод» в Западной Европе от их уровня в Халифате Аббасидов. Однако идеология на то и идеология, что объясняет все что угодно так, как хотелось бы ее носителям. Гугенейм здесь не первый. Тема «арабские варвары и греческая наука» будоражит умы европейцев по меньшей мере с середины XIX в. Еще Эрнст Ренан в одной из своих лекций высказал мнение, что арабы – народ, не склонный к науке, а ислам – религия, чуждая научному поиску (то же самое он, впрочем, говорил о евреях и вообще всех не-европейцах). Пьер Дюгем в своей знаменитой «Системе мира» утверждал, что арабы почти что уничтожили классическую науку, и только благодаря католической церкви она была спасена. Уже после него возникла «лингвистическая» теория, сообразно которой арабы не могли заниматься наукой, поскольку их язык к этому не был приспособлен. Так что «Аристотель… «Гугенейма – это возвращение к хорошо забытому старому.

На всякий случай, однако, Гугенейм приберег в рукаве еще один козырь, который, не имея никакого отношения к науке, великолепно вписывается в идеологическую ситуацию в Европе. Как уже отмечалось, оппоненты лионского профессора, особенно не вдаваясь в научные тонкости, сразу обвинили его в исламофобии и скрытом расизме. Что ж, Гугенейм в свою очередь готов обрушить на своих противников обвинение в потворстве немецким нацистам и антисемитам. Неспроста он неоднократно указывает, что «ориенталистская» традиция, с которой он полемизирует, берет истоки в Третьем рейхе, являясь некоей искусственной конструкцией, созданной с определенными (читай: антисемитскими) целями. Гугенейм ссылается на многочисленные «филоарабские» работы немецкой исследовательницы культуры Зигрид Хунке, которые в свое время получили высокую оценку Гиммлера, и намекает на то, что любой, кто признает существование арабской науки и некоего долга Европы перед арабским Востоком, так или иначе следует людоедским нацистским установкам, подрывает основы «иудео-христианской цивилизации» и вообще скрытый антисемит.

Здесь, наверно, следует с сожалением отметить, что в современной Европе практически каждая дискуссия, хоть как-то связанная с общественными науками, рано или поздно вязнет в идеологической трясине и превращается в расклеивание ярлыков «филосемитов»/»антисемитов», «борцов за права геев»/»гомофобов» и т. д. Любопытно, что это происходит в эпоху, которая вроде бы объявила себя (в лице философии постмодерна) полностью свободной от «больших нарративов», т. е. тотальных (тоталитарных?) идеологий. Однако идеологическая баталия, развернувшаяся вокруг, казалось бы, сугубо специального вопроса о роли арабской науки IX–XI вв. в духовном наследии Европы, показывает, что некоторые из «больших нарративов» не только никуда не исчезли, но и укрепились настолько, что становятся ultima ratio в любой дискуссии, независимо от того, идет ли речь о медиевистике или, скажем, о перспективах животноводства в северных районах Финляндии.