Текст книги "Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008"

И. Белоус, Е. Хомич. Ричард Рорти. Мн.: Книжный Дом, 2008.

«Вслед за Ф. Ницше и Хайдеггером, Рорти толкует метафизику (философию и науку „модерна») расширительно, отождествляя ее с культурой целой исторической эпохи – христианской, „онтотеологической” эпохи. Библия, „Метафизика”, „Критика чистого разума”, „Наука логики” в одинаковой степени являются „продуктами” этой эпохи („великой эпохи” книги). Дискурс метафизической парадигмы, – или, скажем, нарратив, коль скоро речь идет об эпохе книги, – развертывается, согласно Рорти, вокруг таких традиционных для философии „трансцендентально означаемых” мифологем, как Абсолютная Истина, Бог, Бытие, Природа и т. д. В эпоху Просвещения представление о сверхъестественном Боге заменяется представлением о квазибожественном „разуме”, место священнослужителя занимает ученый, но эта трансформация, по мнению американского исследователя, не затрагивает сущностных основ западноевропейской культуры…» (с. 20–21).

И. Джохадзе. Неопрагматизм Ричарда Рорти. М.: УРСС, 2001.

«Новая „лингвистическая” (или „семантическая”, по определению У. Куайна) стратегия состояла в переводе философского разговора об объектах в разговор о словах (в терминологии Рорти, „знания о (чем-либо)” – knowledge of – в „знание, что” – knowledge that – и „знание как” – knowledge how). «Linguistic Turn» в аналитике – это поворот от наивно-реалистического представления о том, что философия может исследовать мир в его субстанциалистском и эссенциалистском смысле, к исследованию того, как мы говорим о мире и как рассуждаем о самом рассуждении. С этим связано выдвижение на передний план философской проблемы значения – центральной проблемы теории языка. После „поворота” лингвистическая тематика долгие годы оставалась доминирующей в аналитической философии» (с. 13).

И. Белоус, Е. Хомич. Ричард Рорти. Мн.: Книжный Дом, 2008.

«Новая „лингвистическая” (или „семантическая”, по определению У. Куайна) стратегия состояла в переводе философского разговора об объектах в разговор о словах: в терминологии Рорти, „знания о (чем-либо)” – в „знание что” и „знание как”. „Лингвистический поворот” в аналитической традиции – это поворот от наивно-реалистического представления о том, что философия может исследовать мир в его субстанциалистском и эссенциалистском смысле, к исследованию того, как мы говорим о мире и как рассуждаем о самом рассуждении. С этим связано выдвижение на передний план философской проблемы значения – центральной проблемы теории языка. После „поворота» лингвистическая тематика долгие годы оставалась доминирующей в аналитической философии» (с.34–35).

И. Джохадзе. Неопрагматизм Ричарда Рорти. М.: УРСС, 2001.

«Существенным дополнением этноцентризма выступает утверждение об отсутствии теоретически-нейтрального языка описания – языка, который мог бы служить основой для взаимного перевода и „соизмерения» теорий (конечных словарей). „Языковые игры”, правила которых очерчивают границы „гарантированной утверждае-мости” суждений, абсолютно несоизмеримы и самодостаточны. Прагматистский подход к исследованию социума и познания, как полагает Рорти, удерживает философов от метафизического гипостазирования языка (к примеру, универсального мета-словаря объединенной науки в неопозитивизме), схожего с тем гипостазированием сознания, духа или интуиции, что было свойственно идеалистической философии. Язык – всего лишь инструмент организации опыта, орудие взаимодействия со средой; использование этого инструмента неотделимо от человеческой практики. Язык не является неким „посредником репрезентации”, интер-медиумом между объектом и субъектом, миром и самостью. Он не может быть более или менее „адекватным” реальности (в репрезентационистском смысле соответствия внешним объектам), а только „более удобным” или „менее удобным” для достижения определенных практических целей, только „понятным” или „непонятным”, „своим” или „чужим”. Лингвистический прагматизм, рассматривающий язык как орудие, а не медиум репрезентации, отказывается от референциальной теории значения, являющейся столь же неотъемлемой частью картезианской гносеологии, как и корреспондентная доктрина истины, – отказывается в пользу теории значения как употребления» (с. 58–59).

И. Белоус, Е. Хомич. Ричард Рорти. Мн.: Книжный Дом, 2008.

«Существенным дополнением этноцентризма Рорти выступило его утверждение об отсутствии в распоряжении философов теоретически-нейтрального языка описания – языка, который мог бы служить основой для взаимного перевода и „соизмерения” теорий (конечных словарей). „Языковые игры”, правила которых очерчивают границы „гарантированной утверждаемости” суждений, абсолютно несоизмеримы и самодостаточны. Подход прагматизма к исследованию социума и познания, как полагает Рорти, удерживает философов от метафизического гипостазирования языка (к примеру, универсального мета-словаря объединенной науки в неопозитивизме), схожего с тем гипостазированием сознания, духа или интуиции, что было свойственно идеалистической философии. Язык – всего лишь инструмент организации опыта, орудие взаимодействия со средой; использование этого инструмента неотделимо от человеческой практики. Язык не является неким „посредником репрезентации”, интер-медиумом между объектом и субъектом, миром и самостью. Он не может быть более или менее „адекватным” реальности (в репрезентационистском смысле соответствия внешним объектам), а только „более удобным” или „менее удобным” для достижения определенных практических целей, только „понятным” или „непонятным”, „своим” или „чужим”.

Лингвистический прагматизм в духе Рорти, рассматривающий язык как орудие, а не медиум репрезентации, отказывается от референциальной теории значения, являющейся столь же неотъемлемой частью картезианской гносеологии, как и корреспондентная доктрина истины, – отказывается в пользу теории значения как употребления» (с. 181–182).

Как вы можете убедиться, тексты в правом и левом столбцах практически идентичны. «Авторы» лишь убрали кое-где встречающийся в НРР курсив, «вырезали» все иноязычные термины, в некоторых местах изменили разбивку на абзацы и дополнили текст оборотами-ссылками; «по мнению Рорти», «как считает американский мыслитель», «философ убежден» и тому подобными фразами, никакой смысловой нагрузки не несущими.

Таким образом, мое утверждение, что книга Белоус и Хомич на три четверти (а не на j%) является плагиатом, – абсолютная правда. А ваше ироничное замечание, что «единственным из совпадающих фрагментов в текстах Белоус (2008 г.) и Джохадзе (2001 г.)» можно признать «развернутую авторскую реплику-квалификацию Джохадзе о „коммунологической тенденции в философии”», свидетельствует о вашей вопиющей бестактности и нахальной самоуверенности, которая отличает людей, привыкших жульничать и не нести за это ответственности. Вы пишете, что этот фрагмент «дословно совпадает с формулой из издания: Всемирная энциклопедия. Философия XX век. – М.: ACT, Мн.; Харвест, Современный литератор, 2002 (подписана к печати с готовых диапозитивов – 26.10.2001). – C. 655». Согласен, что совпадает. И что же? Данное издание, носящее претенциозное название «Всемирная энциклопедия», было подписано к печати и вышло в свет после НРР. Это во-первых. А во-вторых, «реплика-квалификация», о которой вы говорите, на самом деле заимствована из 25-летней давности текста Ю. Мелъвиля (см.: «Вопросы философии», 1983. № 10) и других работ этого исследователя, на что я и указываю в своей книге на с. 56 (поскольку, в отличие от ваших «авторов», не страдаю интеллектуальной клептоманией и привык руководствоваться профессионально-этическими номами, принятыми в научном сообществе).

В своем письме вы приводите список работ Хомич и Белоус, включающий восемь текстов, и заявляете: «в целом воспроизведение данных материалов образует следующие страницы книги 2008 г. (из 192 с): сс. 3^_50; 51^_57; 69–179; 182–192». В сумме получается 155 страниц (кстати, не 93%, как вы утверждаете, а около 80% – и тут вы «ошиблись»). Но странное дело: общий листаж перечисленных вами публикаций, якобы воспроизведенных в книге «Ричард Рорти», составляет не 155, а всего 30 страниц (это легко установить посредством арифметического сложения). Откуда же взялись остальные 125 страниц (а точнее, 160, если иметь в виду полный объем книги)? Даже если удвоить или утроить полученную цифру (обычный книжный формат не всегда совпадает с форматом больших энциклопедических изданий, различается и размер шрифта), искомых 160 страниц никак не получается. Как же объяснить это удивительное несоответствие? У меня есть ответ на этот вопрос. А у вас?

Итак, беспристрастный анализ текста БХ показывает, что применительно к данному конкретному случаю (другие сочинения Хомич и Белоус меня не интересуют) следует говорить не о каких-то мелких «недочетах в оформлении цитирования переводов оригинальных текстов Р. Рорти» (фраза, точного смысла которой я понять не могу), а именно о плагиате, причем самом грубом, наглом и примитивном. Что касается вашего письма, то считаю его некорректным и оскорбительным: фактически, вы вступаетесь за своих авторов (хотя и заявляете, что не намерены продолжать сотрудничество с одним из них) и обвиняете меня во лжи, совершенно огульно и бездоказательно, – вместо того чтобы признать свою неправоту.

Хочется верить, что вышеприведенные доводы все же будут приняты вами в расчет, и вы пересмотрите свое отношение к случившемуся, – хотя бы для того, чтобы исключить возможность повторения подобных неприятных историй в будущем. Как научные работники и издатели философской литературы, вы сами должны быть в этом заинтересованы.

Игорь Джохадзе

В процессе подготовки этого материала Пушкин получил от И. Джохадзе нижеследующий постскриптум. (И в качестве собственного постскриптума: Пушкин готов напечатать ответ – ежели таковой состоится – героев этой пренеприятной истории. Равно как и прочие тревожные сигналы о плагиате и плагиаторах.)

P. S. С момента отправки последнего письма, адресованного минским издателям, прошло более трех месяцев. Монография Белоус и Хомич до сих пор продается в книжных магазинах Москвы, включая Дом книги на Новом Арбате и торговый дом «Москва» на Тверской. Судя по всему, книга пользуется спросом у «широкого круга читателей». Пообщавшись с товароведами двух названных магазинов, я выяснил, что литература, принятая к реализации, изымается из продажи только в двух случаях: по решению суда (при подтверждении факта нарушения авторских прав) либо по просьбе самого издательства. Очевидно, никаких просьб из Минска к московским книготорговцам не поступало. В начале июля я попытался связаться по почте с директором издательства «Книжный Дом» С. В. Кузьминым – с единственной целью узнать, собирается ли он предпринять какие-либо усилия, чтобы книга Белоус и Хомич исчезла, наконец, с прилавков магазинов. Однако мое письмо осталось без ответа. Зато я имел разговор с редактором серии «Мыслители XX столетия» А. А. Грицановым, который позвонил мне из Белоруссии, чтобы сообщить две новости: одну неприятную – о том, что давно планировавшаяся защита кандидатской диссертации Ирины Белоус, уличенной в плагиате, скандальным образом сорвалась,[129]129
  Пушкин навел справки, Ирина Белоус за последние два года ни на какую защиту не выходила, поэтому и «скандальным образом сорваться» ничего у нее не могло. Видимо господин Грицанов слукавил, выдал желаемое за действительное, и все это из человеколюбия, конечно, – лишь бы утешить и умиротворить своего беспокойного московского собеседника. – Прим. ред.


[Закрыть] и одну приятную – о том, что работа над книжной серией, посвященной выдающимся философам прошлого века, продолжается, осенью выйдут очередные шесть или восемь томов (о Сартре, Хайдеггере, Юнге, Маркузе, Дильтее, Беньямине), а через два года планируется второе, «улучшенное» издание «Ричарда Рорти». Заверив, что к моменту выхода в свет нового «Рорти» первый тираж полностью разойдется, так что никакой путаницы не возникнет, редактор сделал мне «заманчивое» предложение выступить в роли автора этой книги – и, разумеется, получил отказ. Этот разговор положил конец моему общению с минскими книгоиздателями, которое, судя по всему, уже не будет возобновлено.

Игорь Джохадзе

Константин Батынков. Проект «Вулканы», 2008

ПОКУПКИ
Книжные покупки Сергея Мазура

В оформлении использованы работы Ольги Чернышевой. Серия «Жители», 2007. (Акварель, бумага)

Ф. Ф. Фидлер. Из мира литераторов: Характеры и суждения / Вст. статья, сост., пер. с нем., примеч., указатели и подбор иллюстраций К. М. Азадовского. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 864 с. (Серия «Россия в мемуарах»),

Федор Федорович Фидлер вел дневник с конца 1880-x вплоть до 1917 года. Преподаватель немецкого языка (в частности, в знаменитой петербургской гимназии Гуревича), он рано вошел в круг литераторов и тщательно фиксировал в дневнике мельчайшие детали литературного быта. Детали настолько мелкие, что почти сто лет на его записи серьезного внимания не обращали. Понадобилась смена оптики, чтобы очередь дошла и до Фидлера. С точки зрения истории повседневности его дневники захватывающе интересны. С дотошностью этносоциолога, проводящего полевое исследование, Фидлер пересказывает разговоры, сплетни, слухи и вообще неизвестно что. Какие-то его байки так и просятся в реальный комментарий. Вот, например, одна из последних записей Фидлера – про рассеянность поэта Полонского, который однажды «нагнулся в прихожей за калошами и тщетно пытался натянуть их на руки как перчатки». Не Полонский ли был тем самым «человеком рассеянным» и не на Бассейной ли он жил? Я проверил. Действительно, квартира Полонского находилась на углу Бассейной и Зоологической. Вот из какого сора растут стихи. Или другая запись (открываю наугад): «Вчера вечер поэтов у Случевского. Стены его столовой украшают заключенные в рамку меню царских и великокняжеских обедов». Когда социология доберется наконец, вслед за Бурдье, до изучения поля русской литературы, таким наблюдениям цены не будет. А вот еще изумительная запись: «От учителя французского языка по имени Де-ла-Барт, двоюродного брата Величко, я узнал, что тот примерно семь лет женат, но уже два – три года не живет со своей женой». Пока ума не приложу, какой ход можно было бы дать этому донесению, а все равно интересно. Все-таки дневникам Фидлера, как драгоценным винам, настанет свой черед. И придется их публиковать заново, уже без купюр.

Русские писатели 1800–1917: Биограф. словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, 2007. Т. 5: П-С. 800 с.: ил.

Все-таки я придумал, где могли бы пригодиться ценнейшие сведения о Василии Львовиче Величко, доставленные ему Де-ла-Бартом. Ну конечно, в биографическом словаре «Русские писатели. 1800–1917». Вопреки всему этот словарь скорее жив, чем мертв. После многолетнего перерыва (предыдущий том, 4-й, вышел в 1999^_м), в декабре прошлого года вышел наконец пятый том. Почти невероятно: это великолепное издание, блестящее и по замыслу и по исполнению, все еще живет, благодаря исключительно самоотверженности редакторов, которые все эти годы продолжали трудиться над словарем практически даром. Завершится ли издание, появятся ли 6-й том, последний (С-Я), и 7-й, с указателями и дополнениями? 1-й том (1989 год) вышел тиражом юо тысяч, тираж 5-го – 5 тысяч. Купить его можно только в книжном магазине при издательстве «Большая Российская энциклопедия» (находится все там же, на Покровском бульваре). Стоит около 2000 рублей. В сущности дешево. Если 7-й том, с дополнениями, все-таки состоится, необходимо туда поместить драгоценные интимные сведения о Величко, сбереженные для вечности Фидлером. Кто посмеет сказать, что для истории литературы безразлично, жил литератор с женой или не жил. Хорошо бы увидеть в 7-м томе среди дополнений и статью о Де-ла-Барте, которым пренебрегли во 2-м томе «Русских писателей», а жаль: все-та ки он был известный литературовед. И, между прочим, двоюродный брат Величко.

Хуан Рамон Хименес. Испанцы трех миров. Избранная проза. Стихотворения. Перевод с испанского Анатолия Гелескула. СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2008. 611 с.

Опять опубликован Хименес в изумительных переводах Гелескула. Стихотворений немного, отобраны только лучшие. Я читал их четверть века назад, в худлитовском томике Хименеса, и теперь перечитал с прежним наслаждением. «… И я уйду. А птица будет петь, как пела,/и будет сад, и дерево в саду,/и мой колодец белый». Бунинское «Настанет день, исчезну я…» – стихотворение с тем же сюжетом и почти теми же образами, вряд ли лучше этого стихотворения Хименеса в переводе Гелескула. Из прежних переводов прозы в книге есть «Платеро и я» – «андалузская элегия», самое пронзительное, что мне приходилось читать о детстве и смерти. В томе есть и новые переводы: дневниковые записи, афоризмы и максимы, статьи. У Хименеса редкое сочетание нежности и интеллектуальной честности. Он никогда не льстил своему отечеству: «В Испании, стране подлинно земной и поддельно религиозной, стране католической, а не христианской, и клерикальной, а не духовной… „; „испанская классика, особенно с XVI по XIX век, вызывает у меня изжогу“; „Как тягостна в целом испанская литература с ее консептистской идеологией, лишенной сути, и пещерным гулом красноречия… «. И он же пишет: «Не слышать испанской речи, народного говора – голоса моей крови, смысла моей жизни! Чего стоит моя жизнь без этой музыки вокруг и во мне?“ Как это в нем соединялось? Очень просто. Ведь именно Хименес написал: «Не будь же слеп. Не поцелуй руки, целуя хлеб“.

Марина Костюхина. Игрушка в детской литературе. СПб.: Алетейя, 2008. 208 с.

Работа не столько толковая, сколько богатая по материалу. Без претенциозности, без умничанья. А где умничанье ненароком появляется, там автор попадает впросак. Комментирует, например, картину Добужинского «Кукла»: кукла – «часть открывающегося за окном пейзажа и одновременно таинственная „вещь в себе”». Вот уж без чего можно было запросто обойтись, так это без нелепой в своей «таинственности» вещи в себе. Оставили бы Канта в покое. Впрочем, вчитываться в книгу необязательно: ее приятно перелистывать, рассматривая картинки и упорядочивая собственные детские впечатления. Арлекин – любимая игрушка серебряного века, 1920-е годы перекидываются мячами, 1930–1940-е годы заняты войной, и игрушки, соответственно, военные; в 1950-е пошло строительство; в 1960–1970-е годы полетели космические ракеты, а заодно вспомнили про плюшевых мишек. По игрушкам хорошо видны границы между культурными эпохами, а также исторические детерминанты поколений, выросших на соответствующих игрушках. Надо бы внимательнее присмотреться к Барби.

Журнал Играем с Барби. 2008. № 6.

Купил по настоятельной просьбе пятилетней дочери журнал про Барби. Читаем вместе. Видимо, чтобы у девочек и их родителей не оставалось никаких сомнений в ценности продукта, на обложке слоган: «Ежемесячный тираж 200000!». Что такое «тираж» дочка не поняла. А скорее всего, поняла, но как-то по-своему. По ее мнению, оказывается, журнал называется «Барби и Том». Я: «Где ты видишь Тома? И откуда он мог взяться? Раньше ведь был Кен». (Про Кена я уже знаю от старшей дочери.) – «Вот, так написано». Дочь показывает: «ТМ». Справа, внизу под словом «Barbie», действительно, две мелкие буквы: «ТМ». Про «трейд-марк» я ничего объяснять ей не стал. А то кто знает, какое чудовище может родиться в воображении пятилетнего ребенка из скрещения Тома и торговой марки.

Максим Кронтауз. Русский язык на грани нервного срыва. М.: Знак: Языки славянских культур, 2008. 232 с.

Если русский язык и на грани нервного срыва, то автор, напротив, отличается завидной психической уравновешенностью. Редкий случай для тех, кто касается вопросов культуры языка. У директора института лингвистики РГГУ Максима Кронгауза не встретишь ни ламентаций, ни литаний по поводу «порчи» языка. Но нет у него и отстраненного, объективистски-регистрирующего подхода, свойственного профессиональным лингвистам. Без снобизма, при этом не избегая эстетических оценок, Кронгауз с юмором излагает свои наблюдения над изменениями, которые происходят с русским языком. В книге имеется также указатель слов и выражений, разбираемых автором, что очень ценно: в словари этот материал попадет не скоро, да они и не заменят остроумных и точных лингвистических очерков Кронгауза. После замечательной книги Г. О. Винокура «Культура языка», которой уже 80 лет, лучшей работы на эту тему я не встречал. Всем, кто не свободен от невротических тревог по поводу того, можно ли употреблять то или слово (например, «пока»), можно смело справляться с этой книгой. Прямых рекомендаций здесь не найти, зато есть шанс избавиться от навязчивости.

В. В. Розанов. Собрание сочинений. В чаду войны (Статьи и очерки 1916–1918 гг.). М.: Республика; СПб.: РОСТОК, 2008. 621 с.

Вот уже лет 15 я раз или два в год покупаю очередной том собрания сочинений Розанова. Хотя у Роза нова тома не нумерованные (номер тома можно узнать только на концевой полосе, где дается список вышедших и готовящихся к выпуску томов), пропуски все равно отравляют существование. Хорошо хоть издатели определились наконец с объемом издания. Томов будет 30. В 30-м обещают сводный указатель всего собрания сочинений. «В чаду войны» – 24-й том. Так что еще года три, и можно будет перевести дух. Но есть и другая причина, которая заставляет меня скупать всего выходящего у нас Розанова. Должно быть, это любовь. Что же еще? Вот пишет Розанов о Максиме Ковалевском (статья-некролог): «Он был русский, а посему и жил как русский, и умер как русский. О русских же сказано давно, что жить не умеют и, живя, „за собою не гоняются». А вот придет последний час, и русский умирает величаво и истово». Какая чепуха, а сколько здесь поэзии! На Розанова можно откликнуться только любовью, ведь и «мучительный русско-еврейский вопрос» был для него – единственного! – вопрос о любви. Не было у него унылого, исконно-посконного «кто виноват?». И справедливости пустой в межнациональных разборках он не искал. Только любовь, только милость. «И вы, евреи… когда вот вы полюбите всё вокруг себя, всё русское, как вот полюбил же добрый Шейн, всю жизнь записывавший по деревням русские песни и их музыку, тогда мы полюбим вас и без всякого крещения». И как после этого не полюбить – и «обонятельно», и «осязательно» – всего Розанова, каждую его строчку, каждое его словечко? Полюбить одного Розанова, конечно, гораздо проще, чем «всё русское». Но не всем же быть как «добрый Шейн».

Джордж Оруэлл. Лев и единорог. Эссе, статьи, рецензии. М.: Московская школа политических исследований, 2003. 480 с.

Книга, оказывается, вышла давно, но я ее пропустил, хотя всего выходящего у нас Оруэлла аккуратно просматриваю. Ее тираж (1500 экз.), оказывается, до сих пор не распродан. Благородные переводы, в основном Виктора Голышева. Благородный, умный и трезвый Оруэлл. Вот, например, финал его статьи о Ганди: «Можно ощущать, как я ощущаю, некую эстетическую неприязнь к Ганди, можно не соглашаться с теми, кто пытается записать его в святые (сам он, между прочим, никогда на это не претендовал), можно отвергать и сам идеал святости и потому считать исходные пункты его учения антигуманными и реакционными; но если рассматривать его просто как политика и сравнивать с другими ведущими политическими фигурами нашего времени, какой чистый запах оставил он после себя!» Какой чистый запах остается от Оруэлла! Сколько в его суждениях благоразумия, воздержанности, справедливости… Чтобы писать как Оруэлл, мало иметь голову, надо что-то смыслить в добродетели. В эссе «Вспоминая войну в Испании» он рассказывает следующий эпизод: к их отряду прибился оборванный паренек. Когда у Оруэлла однажды пропала пачка дешевых сигар, заподозрили мальчишку. Его обыскали, ничего не нашли. «Он их действительно не крал. Самое печальное было то, что и потом, когда подозрения отпали, он стоял все с тем же выражением стыда на лице. Вечером я пригласил его в кино, угостил коньяком и шоколадом. Впрочем, сама попытка загладить деньгами мой проступок перед ним – разве это не ужасно? Ведь, пускай на минуту, я решил, что он вор, а такое не искупается». Такую щепетильность и деликатность автор «1984» проявляет на войне, ужасы которой сам же описывает. Но без этих свойств, казалось бы, на войне несколько избыточных, хватило бы Оруэллу прозорливости написать «1984»?

Гюнтер Грасс. Луковица памяти. М.: Иностранка, 2008. 592 с. (Серия «The Best of Иностранка»),

Решительно невозможно понять, почему из-за этой книги, точнее, откровений, которые в ней содержатся, поднялось столько шуму. Военные преступления Грасса были вполне невинного свойства, как служащий войск СС он ничем не отличился. Грасс педантично перечисляет все пятна, которые лежат на его совести, и с готовностью («„Будь готов” – „Всегда готов!”») берет ответственность на себя, не делая себе никаких скидок (на возраст и т. п.): «Даже не скажешь: „Нас совратили!” Нет, это мы позволили себя совратить». Кается он и дубовато, и скучновато. А впрочем, Грасс, «совесть Германии», никогда другим и не был. Он старается быть предельно откровенным и добросовестно выкладывает все как было. Про нацизм и военные преступления ему сказать явно нечего – все уже давно сказано им самим в «Жестяном барабане», etc. Тем не менее «Луковица памяти» представляет интерес как исторический документ. Так, Грасс описывает, или хотя бы называет, повседневные сексуальные практики своей молодости: «первичную сцену», растянувшуюся у него на много лет, – он наблюдал регулярные родительские сношения («в темноте у меня сверхотчетливо появлялись перед глазами всяческие варианты супружеского совокупления»), мастурбацию («голод, который на краткое время утоляла правая рука») и даже, страшно сказать, ситуативную гомосексуальность в лагере для военнопленных («иногда, нет, нередко, нас тянуло друг к другу, и мы давали волю рукам»). Человеку его поколения признаться во всем этом было вряд ли проще, чем в своем «нацистском» прошлом. А впрочем, именно это поколение – Гюнтер Грасс сверстник Мишеля Фуко – немало потрудилось над демистификацией сексуальности.

Дидье Эрибон. Мишель Фуко. М.: Молодая гвардия, 2008. 378 с. («Жизнь замечательных людей»).

В серии ЖЗЛ книги выходят очень неравноценные. Есть выпуски, слепленные наспех и не прошедшие серьезной редактуры. Но некоторые сделаны очень тщательно. Книга Эрибона, безусловно, относится к числу последних. У книги и переводчик солидный и неслучайный (Е. Э. Бабаева), имеется и высококвалифицированный научный редактор (С. Л. Фокин), что вообще для массовой литературы большая редкость. Не говоря уже о том, что книга Эрибона, вышедшая во Франции еще в 1989 году, кажется, до сих пор считается лучшей биографией Фуко и в свое время получила самые благожелательные отзывы тех, кто лучше многих других разбирался в герое, – Пьера Бурдье и Поля Вейна. Книга Эрибона вышла всего через пять лет после смерти Фуко, многие живые свидетельства и документы автор не мог опубликовать, но по крайней мере указал на их наличие. Особенно подробно Эрибон останавливается на Группе информации о тюрьмах – общественном движении, созданном по инициативе Фуко, и других формах политической активности философа (Иран, Польша, бесконечные письма протеста, которые он подписывал вместе с Делезом, Сартром, Ивом Монтаном, Симоной Синьоре и Симоной де Бовуар). Гражданская пассионарность французских интеллектуалов, конечно, поразительна. Но не менее удивительно, насколько гибкими и проницаемыми оказываются границы власти во Франции. Фуко легко мог занять большой административный пост в сфере высшего образования. Впрочем, это вообще характерно для Франции: не раз упоминающийся в книге Бернар Кушнер, один из создателей организации «Врачи без границ» (в книге она почему-то названа «Врачи мира»), часто действовавший совместно с Фуко и испытавший его сильное влияние, теперь министр иностранных дел Франции. Эрибон если и не исчерпывающе раскрывает ряд скрытых от читателей и почитателей Фуко аспектов его биографии, то по крайней мере приоткрывает над многими из них завесу. То, о чем приходилось только догадываться, получает в книге подтверждение: интерес Фуко не только к истории сексуальности и сексуальных девиаций, что было и так всегда понятно, но и к истории психиатрии, «истории безумия» опирался на его собственный опыт. Эрибон приводит свидетельства очевидцев студенческой молодости Фуко – когда имели место и попытки суицида, и бешеная агрессивность, и ярко выраженная мания величия (к психиатру его первый раз отвел отец, Фуко тогда был студентом второго курса). В книге не слишком много анекдотов, это вовсе не портрет Фуко «в домашних туфлях и халате», но все-таки кое-что забавное и здесь можно найти. Будучи главой отделения философии в университета Клермона, Фуко «не преминул воспользоваться своим положением, чтобы взять на работу своего возлюбленного. Ему было наплевать на то, что он шокировал университетскую общественность. Когда один из членов совета факультета спросил его, по каким критериям был выбран этот кандидат, но отвергнута дама, старше по возрасту и более именитая, Фуко ответил: 'Просто мы здесь не любим старых дев'«. Блестящий пример того, как Фуко экзистенциально удостоверял свои философские практики, – через использование удовольствий и заботу о себе. Так и надо жить поэту.

Энтони Капелла. Пища любви. М.: Издательство Ольги Морозовой, 2005. 400 с. (Серия «Роман обольщения»).

В принципе я беллетристику на дух не выношу, однако для «романов обольщения» (впрочем, только если их издает Ольга Морозова), делаю исключение. Уж очень хороший у «Пищи любви» дух. Редкий случай, когда от художественной прозы получаешь чисто физиологическое удовольствие. Интрига и характеры у Энтони Капеллы (кто скрывается за этим псевдонимом, пока неизвестно) очень немудреные, но достоинство книги в другом: любовная линия удивительно искусно соединена с гастрономической. Безнадежно влюбленный повар пытается завоевать избранницу своим искусством. Либидинозный катексис гастрономических удовольствий оказывается столь мощным, что всерьез начинаешь задумываться: и зачем вся эта морока с любовью и сексом? Не проще ли (про безопасность я уж не говорю), то же самое получить от еды? Рецепты блюд, которыми Энтони Капелла делится с читателем, простенькие и всем, мне по крайней мере, давно известные, но только прочтя «Пищу любви» я их распробовал. Вот, например, «Персики в красном вине». «Обдай персики кипятком, чтобы счистить с них шкурку, разрежь на половинки, посыпь сахаром и полей красным вином. Выдержи час в холодильнике, и можно подавать». Проверил на себе. Действительно, обольщает.