Текст книги "Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008"

Лариса Наумова. Русский чай с зелеными чашками, 2000

Современный политический и социальный либерализм разоблачается Шёком как капитуляция перед завистливыми. Обществу следует преодолеть заблуждение, будто человеческая зависть является продуктом случайных и чисто временных обстоятельств, либо резкого неравенства, которое исчезнет, как только это неравенство будет устранено, то есть что от зависти можно излечиться навсегда. Ни социализм, ни какая-либо другая социально-экономическая программа не смогут решить проблему зависти. Планы по построению полностью «справедливого общества» обречены, поскольку они основаны на ложном допущении, в соответствии с которым должно существовать общество, где ни у кого не останется причин завидовать. Но человек всегда способен найти, чему позавидовать. Не существует объективных критериев того, что побуждает зависть. И в этом заключается ошибка политиков, выступающих за равенство.

Приговор социализму в результате оказывается неутешительным. Шёк вскрывает его антицивилизационные и антимодернистские черты. Социализм воскрешает представления самых примитивных народов, которые тормозят развитие общества и экономический рост. Исходный пункт социалистических, лево-прогрессистских экономических доктрин обычно совпадает с исходным пунктом особенно заторможенных завистью примитивных народов. Так называемое прогрессивное мировоззрение также на деле оказывается не более чем результатом регресса к детству экономического мышления человечества.

Лариса Наумова. Русский чай с красными чашками, 2002

Наиболее рациональным способом поведения является такой, как если бы зависти не было: «чем больше частные люди и хранители политической власти в данном обществе способны действовать, как если бы зависти не было, тем выше будут темпы экономического роста и тем больше будет всевозможных инноваций» (с. 27), Иными словами, общество, чтобы быть успешным, должно игнорировать завистников, при этом установка на игнорирование должна быть согласованной. Политикам следует перестать себя вести так, как если бы завистливый человек был главным критерием экономической и социальной политики.

Шёк выступает против точки зрения, что те, кто завидуют, всегда виновны. Зависть неискоренима, и не существует подходящей социальной программы, которая могла бы ее полностью устранить. Человек всегда будет завидовать. Но завидовать можно и даже нужно в той степени, в какой зависть поддерживает эффективный социальный контроль. Не следует лишь поощрять зависть, стремясь закрепить ее в виде различных практик и традиций.

Книга Шёка позволяет лучше понять психологическую и культурную обусловленность экономических процессов и причины неудач многих социально-экономических реформ в развивающихся странах. Чтобы быть успешными, преобразования должны учитывать фактор человеческой психологии и закрепленную в культуре интерпретацию тех или иных эмоций, которая зачастую принимает вид устойчивых поведенческих парадигм, оказывающих прямое влияние на способность человеческих сообществ к инновациям и накоплению богатства.

ГЕЛЬМУТ ШЁК (1922–1993) – АВСТРО-ГЕРМАНСКИЙ СОЦИОЛОГ, РОДИЛСЯ В АВСТРИЙСКОМ ГРАЦЕ. УЧИЛСЯ В УНИВЕРСИТЕТАХ МЮНХЕНА И ТЮБЕНГЕНА, ГДЕ ИЗУЧАЛ ПСИХОЛОГИЮ, МЕДИЦИНУ, ФИЛОСОФИЮ И СОЦИОЛОГИЮ. ДОКТОРСКУЮ ДИССЕРТАЦИЮ ПИСАЛ ПО КАРЛУ МАНХЕЙМУ ПОД РУКОВОДСТВОМ ФИЛОСОФА И ПСИХОЛОГА ЭДУАРДА ШПРЕНГЕРА. ДОЛГОЕ ВРЕМЯ ПРЕПОДАВАЛ СОЦИОЛОГИЮ В США, ЗАТЕМ ЗАНИМАЛ КАФЕДРУ СОЦИОЛОГИИ В МАЙНЦЕ. В ТЕЧЕНИЕ ДВАДЦАТИ ЛЕТ БЫЛ КОЛУМНИСТОМ НЕМЕЦКОГО ЕЖЕНЕДЕЛЬНИКА WELT AM SONNTAG.

ИСТОРИЯ
О причинах Европы
Роман Ганжа

Ян Паточка. Еретические эссе о философии истории. Минск: И. П. Логвинов, 2008. 204 с.

Жак Ле Гофф. Рождение Европы. СПб.: Александрия, 2007. 398 с. (Серия «Становление Европы»).

Фернан Бродель. Грамматика цивилизаций. М.: Весь Мир, 2008. 552 с.

Что такое Европа? Этот вопрос следует понимать так: что дает нам право говорить о множестве явлений, по обыкновению помещаемых под рубрику «европейское», как о чем-то едином, выросшем из одного корня или построенном на одном основании? Различные ответы на этот вопрос образуют устойчивую топику – «дискурс европейской идентичности». Проблема заключается в том, чтобы усмотреть в этом «дискурсе» не просто калейдоскоп соперничающих суждений и концепций – необходимо понять, какая логика управляет сочетаниями «дискурсивных элементов», согласно какому правилу выстраивается спектр «мнений», какие варианты ответов заведомо исключены или принадлежат другим «дискурсам». Но как это сделать, если одни говорят об «общности истоков, судьбы и наследия», а другие – о необходимости «моральной интеграции» и утверждении универсальной ценности политической справедливости в качестве основания европейского единства? Можно сказать, что эти ответы дополняют друг друга, но дополняют до чего! Самые разные тексты «европейской» тематики могут быть легко сопоставлены и отнесены к одному и тому же «дискурсу», если рассматривать их в качестве вариаций воображаемой жанровой формы рассуждения о причинах Европы. Мы увидим тогда, что некоторые авторы – например, Ян Паточка – заняты поисками формальной причины или сущности Европы, первопринципа, из которого можно дедуцировать все «европейское». Внимание других – таких, как Жак Ле Гофф или Фернан Бродель – приковано к субстрату или материальной причине Европы – к тому, из чего Европа складывается, какие элементы и силы образуют ее природное и историческое «тело», а также к источнику или движущей причине – откуда пошла Европа, где ее начало, кто стоит у истоков европейского мира. Жанр рассуждения о причинах, будучи усмотрен в столь разнородных текстах, оказывается в некотором роде «аристотелевским». Если для искателей русской идеи характерны «платонические» рассуждения о России как о causa sui, о России как таковой, о мистической «небесной России» как идеальном прообразе России земной, то для исследователей европейской идентичности подобные историософские построения не являются чем-то типичным. Если «Россия» мистически разгадывается как нечто энергийное, живое и телесное, как плоть, проникнутая неотмирным сиянием, то «Европа» интеллектуально конструируется в качестве вещи, которая занимает определенное место в ряду других вещей этого мира и потому может быть рассмотрена в порядке своих причин, обусловливающих возникновение и уничтожение данной вещи, ее изменение и покой. – Мы не погрешим против истины, если присоединимся к хорошо известному тезису – именно аристотелизм определяет самопонимание Европы и тем самым является духовным основанием ее единства.

Ян Паточка

Свое эссе «Европа и европейское наследство вплоть до конца XIX века» Ян Паточка начинает с того, что, согласно Гегелю, «на пороге XIX века и в преддверии последнего коллапса римской империи германской нации Европа теряет статус государства – хотя некогда им и была» (с. 101). Государство Европа возникло и окрепло в войне против исламского – и, шире, «восточного» – мира. Это государство представляло собой духовное единство – sacrum imperium. Война Востока и Запада была войной за утверждение своей версии священной империи. Если в войне против византийской империи Европа утверждала автономию и независимость церкви по отношению к светской власти, то в войне против ислама – хотя Паточка и не говорит об этом прямо – утверждалась, вероятно, автономия и независимость светской власти по отношению к власти духовной. Таким образом, война, из которой возникла «Европа», была первым делом войной форм. Форма Европы – а именно вот такая двойная автономия – утверждается как самоопределение. Европа определяет себя по отношению к римской традиции: Рим, с одной стороны, одержим идеей империи, то есть «идеей государства в аутентичном виде, не зависящем ни от этнического субстрата, ни от территории, ни от формы правления… ‹…› Однако в своих истоках Рим, по сути, не отличается от греческого полиса, с которым Рим отождествлял еще Аристотель, а в самом (римском) полисе чем-то обычным и само собой разумеющимся, по крайней мере для образованных слоев, становится стоически-платоновская идея воспитания, служащего всеобщему благу, универсальности, государству, в котором господствуют право и справедливость и которое основано на истине и созерцании» (с. 103). Римская форма определяется «слишком человеческим колебанием» между произволом и волей к справедливости, между естественным деспотизмом и естественным правом. Форма европейской священной империи не устраняет разрыва между реальностью и истиной, но превращает этот разрыв в исток человеческой истории: в этом смысле Европа является местом исторически опосредованного воссоединения божественной истины и мирской реальности.

Идея опосредованного достижения истины – эта внутренняя форма Европы – коренится в греческой идее «заботы о душе». Суть ее в том, что истина никогда не дана нам непосредственно – необходимо целенаправленно работать над своей душой, изменяя ее таким образом, чтобы она могла созерцать истину. Отсюда становится понятным тезис о европейской культуре как «культуре созерцания»: созерцание здесь должно пониматься не на восточный манер, как противоположность деятельности, но, напротив, именно как деятельное постижение истины, труд души, оставляющий позади все естественное, анонимное, укорененное в глубине традиции. «В целом следует сказать, что европейское наследство – это нечто тождественное, обнаруживающееся в разных формах и принимающее вид заботы о душе… ‹…› В этой связи в Римской империи забота о душе приобретает форму стремления к правовым отношениям в рамках всей ойкумены… ‹…› Западно-христианская sacrum imperium создает гораздо более широкое человеческое сообщество, чем сообщество римско-средиземноморское, и тем самым дисциплинирует человека и дает ему внутреннюю глубину. В таком случае, забота о душе… это то, откуда возникла Европа» (с. 105–106). – В этой фантастической схеме «забота о душе» выступает в роли первопринципа, который был открыт философами и внедрен ими в различные системы духовных упражнений, а затем в результате «генерализации» реализовался в виде римского права и европейской христианской общности. В какой-то момент Европа воплотила в себе идею «заботы о душе», став органом этой заботы во всемирно-исторической перспективе. Однако где-то в XVI веке все меняется: на первое место выходит «забота о внешнем мире и овладении им», и это Паточке не очень-то нравится: «С этого момента для осуществляющей экспансию Западной Европы уже не существует универсального связующего звена, универсальной идеи, которая могла бы в конкретном и действенном воплощении связать институции и авторитет: примат обладания перед бытием исключает единство и универсальность, и тщетны попытки заменить последние с помощью гегемонии власти» (с. 107). – Судя по всему, в какой-то несчастливый момент Европа попросту теряет форму.

Жак Ле Гофф

Жак Ле Гофф далек от поисков внутренних форм и одухотворяющих начал – его интересует Европа как историческая реальность. И эта реальность – чему и посвящена книга «Рождение Европы» – в своих существенных чертах сложилась в Средневековье. Если для Паточки дух Европы превосходит материальную реальность ее элементов, и даже в конце концов покидает ее, чтобы искать нового воплощения в иной материальной реальности, то для Ле Гоффа то, из чего состоит Европа, и есть ее идея. Можно заметить, что Паточка не только географически, но и концептуально гораздо более восточный мыслитель, тогда как Ле Гофф – вполне канонический аристотелианец. Для него Европа не дана вся сразу и целиком – она постепенно складывается из различных составляющих. В Средние века к составу Европы добавились такие важные составляющие, как «сочетание потенциальной общности и глубинных различий, смешение населения, выделение оппозиций между Западом и Востоком, Севером и Югом, нечеткость восточной границы и приоритетная роль культуры, которая играет роль объединяющего начала» (с. 14). Читая книгу Ле Гоффа, можно заметить, что самые важные и «долгоиграющие» составляющие Европы – это те, которые находятся где-то «между реальностью и представлением». Так, для становления Европы было существенно, чтобы внутренние границы очень долго оставались воображаемыми, нечеткими и открытыми, чтобы их нормативная определенность и линейность не препятствовала реальности приграничья – зоны особенно бурного роста, обмена и смешения.

Среди элементов, полученных Европой в наследство, на первом месте стоят «географические данности» – разнообразие почв и рельефа, большая площадь равнинных земель и лесных массивов, близость морей и протяжен ность берегов, умеренный климат. – «В этом умеренном климате средневековые жители Европы будут особенно ценить переходные времена года – весну и осень, которые займут значительное место и в литературе, и в мировосприятии европейцев» (c.21). Это значит, что климат западной оконечности Евразии становится «европейским климатом» снова где-то на границе реального и воображаемого. Мы вновь видим, как умеренность и разнообразие европейских данностей гармонически сопрягаются с аристотелизмом как «внутренней формой западной традиции». Климат Европы – аристотелевский. Европейская идея уже дана в нем и неотделима от него. Климат России – платонический. Бескрайние просторы и лютые морозы не содержат в себе никакой идеи для осмысленного существования человеческой общности. Русская идея должна быть сначала измышлена, а уже затем излучена в безграничное, темное, неоформленное пространство матушки России.

Другая важная составляющая Европы – наследие античности: «это, во-первых, противопоставление ее Востоку, Азии, а во-вторых, демократическая модель управления» (с. 23). Кроме того, это такие важные элементы, как образ героя, который приобретает христианские черты и превращается в мученика и святого, гуманизм, культовое здание, которое из храма превратится в церковь, вино, город, само название «Европа», латинский язык как основа культуры, военное искусство, элементы римской архитектуры, оппозиция города и деревни, римское право, символические представления о политической власти. Не менее важны в составе Европы индоевропейская трехчастная модель деления общества и, разумеется, библейская традиция – которая, помимо прочего, наряду с трудами Геродота является источником такого ключевого элемента европейского сознания, как историческая память,

У истоков Европы, согласно Ле Гоффу, стоят такие фигуры, как св. Иероним и св. Августин, а основоположниками европейской культуры Ле Гофф называет Боэция, Кассиодора, Исидора Севильского и Беду Достопочтенного, а также Папу Григория Великого. Эти люди были движущими причинами такой вещи, как Европа – их с полным правом можно называть ее «отцами», «основателями» и «авторами». Мы видим, что отцами Европы считаются не те, кто мыслит Европу как идею, но те, чьими трудами созданы самые важные составляющие Европы как особенной «исторической реальности».

Европа не была учреждена чьей-либо волей – она возникла как результат смешения различных элементов, этнических и культурных: «во времена этого великого смешения, у истоков Европы с самого начала утверждается диалектика единства и разнообразия, выразившаяся в христианском мире и его нациях, это свойство и до сегодняшнего дня остается одной из принципиальных особенностей Европы» (с. 38). Россия же, напротив, как мы можем заметить, требует непрестанного учреждения в акте государственной воли. Или, точнее, на месте реального неупорядоченного многообразия вот уже несколько сотен лет непрестанно учреждается идеальное государство «Россия», в самой идее которого уже даны братство больших и малых народов, многообразие культур и мирное соподчинение конфессий.

Перечислим некоторые элементы Европы, упоминаемые в книге Ле Гоффа:

Монашеский образ жизни. – Распорядок дня, режим питания, ритм повседневного существования, «в котором чередуются работа и развлечения, молитва и праздность (otium)» (с. 45).

Порядок пространства. – Развитая сеть паломнических центров и маршрутов определяет актуальную по сей день сетевую организацию европейского пространства с отсутствием жесткого деления на центр и периферию, столицу и провинцию.

Масштаб событий. – Битва при Пуатье (732) расценивается некоторыми христианскими хронистами как европейское событие. Возникает европейский масштаб событий и европейское измерение мировой истории.

Националистический проект. – Этот элемент Европы Ле Гофф объявляет незаконным, и это, на первый взгляд, рождает некое противоречие в рассуждениях французского историка. Вот что он пишет об эпохе Каролингов: «это был первый образец единой Европы – но образец нездоровый. Ведь проект Карла Великого был проектом националистическим. Империя, которую он создал, – это прежде всего империя франков. ‹…› Неуспех этого начинания стал первым в ряду всех неудачных попыток построить Европу, где господствовал бы один народ или одна империя. Европа Карла V, наполеоновская, а затем и гитлеровская были, по существу, анти-Европами, и в проекте Карла Великого уже содержатся зачатки этих замыслов, противоречащих подлинной европейской идее» (с. 53). – Почему же Ле Гофф полагает один из элементов Европы антиевропейским? – Потому, что «европейская идея» заключается в признании разнообразия элементов, а националистический проект построения единой Европы это разнообразие исключает, угрожая существованию других элементов. Можно также заметить, что подобные проекты дисгармонируют с общим аристотелевским стилем Европы, поскольку возводят единичную вещь в ранг универсальной идеи и учреждают идеальный порядок, чуждый реальному порядку смешения и обмена элементов.

Европейское мирное движение. – Около тысячного года на всем христианском пространстве возникает мощное движение за мир. Насилие начинает регламентироваться, складывается институт «Божьего перемирия». – «Мир становится одним из самых важных инструментов поддержания королевской власти в ее полноте. Он теряет тот эсхатологический и сакральный ореол, которым это понятие было окружено на рубеже первого и второго тысячелетий. При этом мир по-прежнему является идеалом религиозным; мир на государственном уровне, а потом и на европейском остается до сегодняшнего дня одной из главных коллективных задач всей Европы» (с. 79).

Хлеб, вино и пиво. – «Европа становится территорией, где господствует хлеб. В ней утверждаются также два главных напитка: во-первых, вино, значение которого со времен Древнего Рима возросло, поскольку оно используется в христианской литургии… во-вторых, ячменное пиво, предок пива современного. Европа разделяется на винную и пивную так отчетливо, что в XIII веке францисканцы заговорят о разделении монастырей их ордена на винные и пивные» (с. 83).

Нравы. – В Средние века формируется основа морального облика образцового европейца – благородство, рыцарство, куртуазность, хорошие манеры, моногамный брак, «эротика укрощенных желаний», наконец, верность как начало нового типа отношений – «В античные времена главным типом отношений между людьми были отношения покровителя-патрона с подчиненными, выполняющими для него некие действия, то есть клиентами, неполноправными гражданами. Этот тип отношений, который сохранится только в воровской и в мафиозной среде, сменяется отношениями, подразумевающими верность, благодаря которым в новой Европе окажется возможным сосуществование иерархии и индивидуализма» (с. 97).

Народная культура. – Суеверия, ритуалы вызывания дождя, обычаи, связанные с детьми и смертью, боязнь призраков, танцы, шествия ряженых, народные сказки, карнавальные битвы Масленицы и Поста и т. д. – «Народная культура, как утверждают современные фольклористы, носит выраженный общеевропейский характер, но она впитала в себя ряд важнейших черт дохристианских культур разных народов. Таким образом, она сыграла важную роль в том диалектическом единстве противоположностей, которое заложено в основе европейской истории» (с. 102).

Канцелярия. – Письменный документ как инструмент коммуникации и администрирования – одна из важнейших составляющих Европы. Широкое распространение хартий и картуляриев, как и расширение зоны оборота монет, привело к десакрализации этих инструментов богатства и власти будущей Европы.

Монархия. – Средневековый король не являлся абсолютным монархом. Быть королем означало принять на себя некие договорные обязательства. – «Во время ритуала помазания и коронации король приносил клятвы Богу, Церкви и народу. Два первых „договора» по ходу исторического процесса утратили свое значение, а вот третья, новаторская формулировка… станет своего рода этапом на пути к подотчетности власти народу или институту, который его представляет» (с. 113). – Долг короля перед народом состоит в охране правосудия и «мира» как такого состояния, в котором сопоставимы и совместимы порядок земной жизни и порядок спасения. – «Так или иначе, с феодальными монархиями христианский мир встает на путь к тому, что мы сегодня называем правовым государством» (там же).

Христианский гуманизм. – В XII веке формируется новое понимание человека как хранящего в себе божественное начало и призванного воплотить еще в земной жизни это свое сходство с Богом, новое восприятие природы как отделенного от области сверхъестественного и существующего по собственным законам «физического и космологического мира», новое понятие разума как инструмента двойного познания – познания природного и сверхприродного миров. – И снова Ле Гофф относит к подлинно европейским те «элементы», которые воплощают идею относительности и равновесия. Европейским является то, что полагает себя в позитивном отношении к чему-то другому. Человек, без остатка растворяющий себя в нечеловеческом или полностью отделяющий себя от него, не будет «европейцем» по духу. «Европеец» вступает в опосредованное отношение с иным, реализующееся в его личной истории. В этом смысле идея «заботы о душе» как идея опосредованного достижения истины является вполне европейской, однако выводить из этой идеи многовековую европейскую историю значит отрицать то «европейское», что в этой идее есть.

Лариса Наумова. Автопортрет, 2005

Город. – «Христианство подхватило и усилило античную концепцию города, идущую от Аристотеля и Цицерона. Для них город – это не стены, а люди, которые в этом городе живут» (с. 157). Реальные городские стены и ворота постепенно уходили в прошлое, обретая все большую значимость в порядке воображаемого – они воплощали диалектику внешнего и внутреннего, «которая была существенной для христианского Средневековья и оставила глубокий след во всей Европе. Внутреннее – в территориальном, социальном и духовном отношении – пространство было привилегированным по отношению к пространству внешнему. “Включить нечто в себя”, усвоить – стало в Европе традицией и ценностью» (с. 159). – Средневековый европейский город стал местом становления важнейших элементов Европы, которые до сих пор действуют где-то на грани реального и воображаемого – самоуправление, демократия, равенство, открытость чуждому и новому, космополитизм, «образ жизни» как ценность. Ле Гофф подчеркивает, что реального равенства в европейском городе никогда не было, однако, оказывая длительное воздействие на воображение горожанина, идея равенства постепенно меняла его привычки, образ жизни и характер взаимодействия с согражданами. Современные жители европейских городов – и богатые, и бедные – сформированы средневековой «городской идеей». Реальность проституции жестока и неприглядна, однако в пространстве воображаемого проституция, фактически узаконенная в XIII веке, является неотъемлемым элементом городской культуры и важной составляющей Европы.

Торговля. – «Торговая деятельность внедрила в европейские умы и в европейскую этику такие понятия, как случай, риск и неуверенность… главным фактором, позволившим узаконить торговую прибыль, стало представление о том, что прибыль – это плата за труд. Более того, понятие общего блага, общей пользы, распространяемое через труды схоластов и проповеди церковников, стало применяться к купцам» (с. 179). Если Паточка отказывает «духу капитализма» в подлинно европейской принадлежности, то Ле Гофф занимает в этом вопросе прямо противоположную позицию: где, как не в свободной экономической деятельности, полнее всего воплощаются европейские ценности баланса, обмена, опосредованности, случайности и относительности?

Университет. – В университетской среде рождаются такие важные элементы Европы, как высокообразованная бюрократия, книжная культура, «европейский критический дух», поддерживаемый независимыми интеллектуалами, вкус к порядку и ясности – идеал учености, сло жившиися задолго до возникновения современной экспериментальной науки.

Литература. – Расцвет национальных литератур привел к тому, что и по сей день «многоязычие прекрасно функционирует в общей Европе и… оно, безусловно, предпочтительнее одноязычия, не укорененного в долгой культурной и политической традиции… Европа – это букет литературных жанров и литературных произведений» (с. 209).

Ле Гофф анализирует и другие элементы средневековой Европы – такие, как публичное слово, благотворительность, двусмысленность труда, цензура, мирской идеал «честного человека», авторское начало, ценность времени и т. д. Несмотря на разнообразие элементов, включаемых Ле Гоффом в состав Европы, его «европейская идея» носит, тем не менее, общезначимый и обязательный характер. Исторически эта обязательность реализуется в своеобразном иммунном отторжении европейским организмом тех элементов, которые препятствуют прогрессирующей дифференциации и взаимной позитивной определенности составных частей, а также тех, которые нарушают хрупкий баланс реального и воображаемого.

Фернан Бродель

В Европейском разделе учебника «Грамматика цивилизаций» Фернан Бродель пишет о том, что географическое положение Европы – тот факт, что Европа является «небольшим азиатским мысом» – определяет ее двойное предназначение – «связь с Востоком на суше, в пределах единого материка… [и] связь на всех направлениях с семью морями мира» (с. 303). Европа предназначена к тому, чтобы связывать с Востоком и мировым океаном, – но связывать что? Другая важная черта «азиатского полуострова» – а именно то, что здесь «наличествуют контрасты, различия самого разного рода: люди, пища, притязания, возраст цивилизаций» (с. 304) – помогает понять, что именно связывается с пространствами суши и моря посредством такой вещи, как Европа. Дело в том, что масштаб различий в этом «западно-азиатском» регионе беспрецедентно мал – если в Азии контрастные образы жизни и принципы политической организации рассеяны на громадном пространстве, что позволяет им автономно утверждать себя относительно внешнего, то в европейской «воронке» эти гетерогенные «элементы» находятся в опасной близости, и главная опасность заключается в исчезновении внешнего как такового, во взаимном, грозящем имплозией, замыкании различий. Европа утверждается в качестве инструмента управления различиями, протокола безопасной внутренней дифференциации, органа опосредованной связи с внешним. Это приводит к тому, что для «европейца», в отличие от «азиата», внешнее никогда не дано непосредственно, оно всегда является результатом сложной внутренней работы – будь то формирование системы морского права, посредством которой европейские суда уже не просто «выходят в море», но получают доступ к такой вещи, как «мировой океан», или интроспективный самоанализ, посредством которого европейский субъект уже не просто ощущает включенность в жизненное пространство или заброшенность в поток событий, но методически конструирует природный и исторический мир.

Степень актуального присутствия элемента в общеевропейском порядке опосредованной связи с внешним определяется как свобода данного элемента. – «Судьба Европы всегда определялась развитием особого рода свобод, франшиз, являющихся привилегиями определенных групп, небольших или значительных. Эти свободы часто противоречат друг другу, иногда даже исключают друг друга… вопрос о свободах встал только тогда, когда Европа сформировалась как однородное, защищенное пространство» (с. 305). Бродель подчеркивает, что европейское пространство определилось в результате череды войн и катастроф. Целью воюющих было, по сути, азиатское доминирование в большом пространстве, Бродель, как и Ле Гофф, говорит здесь о неудавшемся проекте Карла Великого. Неудача «первой Европы», Европы как однородного пространства эманации имперской мощи, обернулась историческим успехом. Новая феодальная Европа – этот «разделенный перегородками мир» – обретала свое единство посредством различных медиа, инструментов опосредованной коммуникации, подробное перечисление которых мы уже встречали в книге Ле Гоффа. Роль общеевропейского конструктора сыграла, в широком смысле, единая «культура» – формирующийся во взаимодействии и обмене порядок селекции элементов, набор правил, регулирующих участие частного в общем. Европейская культура утверждалась в качестве режима свободы – это означает, что некий феномен становится европейским в том случае, если его форма подразумевает устойчивое соотношение свобод составляющих его элементов.

Европа – это тема с вариациями. – «Духовная и интеллектуальная жизнь Европы протекает под знаком перемен. В поисках лучшего миропорядка происходят резкие перемены, скачки, бури… Вместе с тем все эти бросающиеся в глаза события не должны мешать нам увидеть преемственность духовного и цивилизационного развития Европы, что особенно заметно на примере эволюции европейской мысли…» (с. 328). «Создается впечатление, что Европа всегда находилась в беспокойном поиске иного решения проблем и трудностей, чем то, которое ей предлагалось в тот или иной момент истории. Отсюда ее почти болезненное стремление к новому, трудному, даже запрещенному, к скандалу» (с. 335). Стремление к новому – это стремление к насыщению серии, Европа представляет собой уникальный комбинаторный эксперимент по определению допустимых границ серийного варьирования событий. В этом смысле европейская революция – испытание новых степеней свободы отдельных элементов европейского мира – всегда сопровождается контрреволюцией – восстанавливающим равновесие упорядочением прочих элементов.

В главе с характерным названием «Составляющие Европы» Бродель рассуждает о европейском единстве в разнообразии; «Европа имеет общую судьбу, предопределенную господствующей в ней религией, ее рационалистическим мышлением, эволюцией науки и техники, склонностью к революциям и социальному равенству, выдающимися достижениями. Тем не менее нетрудно выйти за пределы этой „гармонии» и обнаружить имеющиеся здесь подспудные национальные различия. Их множество, они сильны и необходимы. ‹…› Вместе с тем национальные особенности отдельных стран не могут служить… делу отрицания общеевропейской реальности» (с. 386). Можно сказать, что общеевропейская реальность – это не только материальная реальность общих составляющих, но и формальная реальность различий.