Текст книги "Шведский эксперимент в демографической политике"

Глава 7
Применение наук об обществе и злоупотребление ими

С отъездом в США супруги Мюрдали на несколько десятилетий утратили прямое влияние на выработку внутренней политики Швеции. Но их работа была клонирована в других странах и дала сходные результаты. Например, идеи Мюрдалей успешно прижились в Дании и Норвегии. В обеих странах перевод книги «Kris i befolkningsfrågan» и частые наезды самих Мюрдалей стимулировали независимые дискуссии и создание параллельных комиссий по народонаселению соответственно в 1935 и 1936 гг. Выводы этих комиссий были поразительно сходны с полученными в Швеции. Мюрдали оказали прямое влияние и на демократических социалистов Великобритании, что в 1944 г. привело к созданию Королевской комиссии по народонаселению.[563]563
  Миссионерская работа Мюрдалей за пределами Швеции детально описана в моей работе “The Roles of Alva and Gunnar Myrdal in the Development of a Social Democratic Response to Europe’s Population Crisis, 1929–1938” (doctoral diss., Ohio University, 1978), pp. 415–468.


[Закрыть]

Но вопрос о реальной значимости усилий Мюрдалей остается спорным. Шведские ученые в течение многих десятилетий считали, что работа Мюрдалей о народонаселении заложила основы современной шведской социальной политики и стала первым полным описанием и научным обоснованием законченного государства благосостояния[564]564
  Åke Elmer, Svensk socialpolotik (Lund: Liber-Läromedel, 1975), p. 99; см. также: Halvor Gille, Svensk befolkningspolitik (Copenhagen: Socialt Tidsskrift, 1949).


[Закрыть]. Но позднее некоторые историки предложили другую точку зрения. Хатье, например, рассматривает их книгу и проект как всего лишь компиляцию существовавших тогда политических идей, упакованную в красивую пропагандистскую обертку, пусть и не вполне оригинальную. Комиссию по народонаселению, созданную в 1935 г., она не считает местом разработки всеобъемлющих реформ, а участие Мюрдалей в дебатах о допустимости абортов полагает по сути реакционным и полной неудачей для шведского женского движения[565]565
  Ann Katrin Hatje, Befolkningsfrågan och välfärden: Debatten om familjepolitik ich nativitetsökning under 1930-och 1940-talen (Stockholm: Allmänna Förlaget, 1974), pp. 121–135, 226–232, 239.


[Закрыть].

Попытавшись измерить действительные результаты политики, начатой в 1930-е годы, Кальмарк описывает смешанную картину. К примеру, рассмотрев программу ссуд молодоженам, она обнаруживает, что результаты ее реализации оказались насмешкой над авторами: в выборке по Стокгольму пары, взявшие эти кредиты, продемонстрировали поведение, обратное ожидавшемуся. В этих семьях рождаемость была ниже, чем в тех, которые не воспользовались льготными кредитами. К тому же и коэффициент разводов в этой группе оказался обескураживающе высок: 27,5 % пар, взявших ссуду, к 1942 г. развелись, тогда как по стране в целом коэффициент разводов за этот период составил только 12 %.

Результаты программы помощи по беременности и родам тоже оказались противоречивы. Программа помощи оказалась намного популярнее, чем ожидалось: к 1941 г. более половины всех собравшихся рожать шведок имели право на помощь и получили ее, т. е. впятеро больше, чем предполагалось. Но проявились и непредвиденные побочные следствия программы: получившие помощь незамужние шведки впоследствии выходили замуж реже, чем женщины, не получавшие помощи. Еще более обескураживающим, учитывая аргументы Мюрдалей и комиссии, оказалось то, что сравнительно много детей оказалось только у женщин, рано вышедших замуж, а также родивших или зачавших ребенка до брака, иными словами, в архаичных, «иррациональных» семьях, которые с позиции новых программ считались анахронизмом.

Положительный эффект дала только жилищная программа: среди семей, участвовавших в программе семейного жилья, процент разводов оказался ниже, чем в среднем по стране. Впрочем, влияние жилищной программы на рождаемость определить не удалось. В общем, из работы Кальмарк следует, что последствия проекта Мюрдалей были либо нейтральными, либо отрицательными[566]566
  Ann-Sofie Kälvemark, More Children or Better Quality?: Aspects of Swedish Population Policy in the 1930s (Uppsala: Historishka Institutionen, 1980), pp. 81, 102, 132–139.


[Закрыть].

Но, оценивая их влияние только по этим критериям, можно упустить глубинный смысл исторических изменений. В свете этого заслуживают внимания две темы: обзор того, как Мюрдали применяли науки об обществе и злоупотребляли ими, и анализ их подлинных долгосрочных социальных целей (в отличие от сиюминутной полезности программ поддержки семьи и повышения рождаемости).

Что касается общественных наук и политики, работа Мюрдалей стала повсеместно копируемым образцом того, как научные данные можно использовать для создания кризиса и для трансформации этого кризиса в государственное вмешательство. До 1930-х годов кризис оправдывал расширение государственного вмешательства только в ситуации иностранного вторжения, войны или (редко) экономических трудностей. Национал-социалисты в Италии и Германии в 1920—1930-х годах развили модель кризисного стимулирования и регулирования, но именно Мюрдалям выпала задача придать использованию кризиса демократический оттенок.

В то время демография была новой наукой с зарождающимися парадигмами и непроверенными теориями. Мюрдали бесстрашно ринулись вперед. В Швеции (да и в Европе) демографический кризис был до некоторой степени отражением не силы, а слабости общественных наук. Например, перспектива «демографического перехода» – переход от ситуации с высокими коэффициентами рождаемости и смертности к противоположной, с низкими коэффициентами рождаемости и смертности – и соответствующая теория в то время были еще весьма туманными. Более того, чистый коэффициент воспроизводства, вычислением которого занимался Кучински, а вслед за ним и многие другие, имел тенденцию переоценивать величину падения рождаемости. К тому же впоследствии было выявлено, что спад рождаемости в начале 1930-х годов, сделавший работу «Kris i befolkningsfrågan» и другие аналогичные книги столь актуальными, в значительной мере был результатом откладывания рождений на будущее, а не отказом от рождения детей вообще. Полная фертильность западноевропейских женщин в период 1920–1945 гг. вообще-то отличалась поразительной стабильностью[567]567
  См. об этом Michael Teitelbaum and Jay Winter, The Fear of Population Decline (New York: Academic Press, 1985).


[Закрыть]. Тем не менее ошибочные расчеты и неверно интерпретированные данные помогли Мюрдалям обратить изменение в кризис, а кризис – в политическое действие.

Недостоверность применяемых научных подходов удавалось скрывать благодаря присущей Мюрдалям самоуверенности и способности обходить нюансы. Гуннар Мюрдаль вновь и вновь объяснял, что источником его уверенности являются «ясно сформулированные ценностные предпосылки», которые лишь задавали направление работы с нейтральными фактами. Точнее было бы сказать, что Гуннар Мюрдаль эффективнее всех использовал научный жаргон, распространившийся в Институте социальных наук Стокгольмского университета в конце 1920-х и в 1930-х годах. Когда сравнительно ясный язык ученых, основавших в XIX в. социологию, в ХХ в. уступил место неразборчивому использованию чисел и расплывчатых определений, столь любимое Мюрдалем различие между «ценностями» и «фактами» оказалось размытым, а жаргон превратился в удобное прикрытие политических целей[568]568
  См. подробную критику работы Мюрдаля в: Anders Byttner, “Vetenskap och politik” i befolkningsfrågan (Stockholm: Centrum-Information AB, 1939).


[Закрыть].

Более того, для обоснования политических действий Мюрдаль использовал крайне ненадежные причинно-следственные связи. Научным обоснованием для перераспределения доходов от сравнительно обеспеченных и малодетных к сравнительно бедным и многодетным был полученный Эдином результат, что при более высоких уровнях дохода в некоторых социальных группах нетто-рождаемость повышалась хоть и очень незначительно, но статистически значимо. Открытие интересное и неожиданное, но это частный случай и, возможно, даже временное отклонение, о точном значении которого судить трудно. На основании этих данных можно прийти и к диаметрально противоположным выводам. Начать с того, что объективно невозможно поднять «нижние 90 %» населения до уровня дохода «верхних 10 %», что было бы единственным логичны выводом из работы Эдина. В лучшем случае можно рассчитывать на то, что удастся чуть-чуть увеличить доход бедных семей с детьми, но в соответствии с логикой чисел будущую рождаемость это не повысило бы, а понизило. Более того, прогрессивное налогообложение самых высоких доходов должно гарантированно понизить рождаемость в той самой группе, которая проявила положительную зависимость между рождаемостью и доходом.

Но интерпретацией работ Эдина занимались преимущественно Мюрдали, и они же соответственным образом формировали политику. Например, Комиссия по народонаселению предложила программу ссуд новобрачным в соответствии с теоретическим представлением о роли уровня жизни. Исходя из аргумента, что экономические трудности заставляют людей откладывать вступление в брак, а низкий коэффициент брачности и позднее замужество способствуют понижению рождаемости, комиссия пришла к выводу, что небольшая экономическая помощь побудит людей заключать больше браков и рожать больше детей. Забавно, но данные, собранные членом комиссии Свеном Викселлем, показали, что, за исключением самых северных территорий Швеции, рождаемость была выше там, где коэффициент брачности относительно низок, и наоборот. Коэффициент брачности был наиболее высок в городах, где рождаемость была самой низкой. Но закон о ссудах новобрачным был принят, потому что политика подчинялась логике теории, а не статистических фактов.

Шведский опыт демографической политики продемонстрировал также уязвимость прикладной социологии. Очевидным проявлением этого было то, что комиссия рекомендовала, а риксдаг утвердил национальные программы, не прошедшие проверки на практике. Эта «научно обоснованная» политика не подвергалась подлинно научной проверке, каковой является контролируемый эксперимент. Более того, позднее тоже ничего не было сделано для того, чтобы проверить результаты этих политических действий относительно поставленных целей. Отказ от проверки того, в какой мере результаты политики соответствуют ее целям, до сих пор остается главным пороком попыток формирования политики на основании рекомендаций общественных наук.

Словом, в этом случае социология была не более чем новым инструментом риторики, дающим известные политические преимущества. Ненадежность и противоречивость данных, путаница в вопросе о причинно-следственных связях и отказ от экспериментальной проверки рекомендаций не помешали завладеть инициативой в формировании политики.

Но, если обратиться к более глубоким целям Мюрдалей, то мысль о неудаче придется отбросить, а все кажущиеся противоречия сложатся в целостную картину. Хотя Гуннар Мюрдаль периодически проявлял подлинный интерес к идее повышения рождаемости, главной целью этой семейной пары было строительство радикально иной Швеции. Их подлинной целью, которую они неоднократно формулировали в 1930-е годы, было торжество новых идей и институтов над старыми. Речь шла вот о чем.

Торжество феминизма над старым социализмом. – На шкале ценностей, привнесенных Мюрдалями в политику, высшим приоритетом обладали социальная свобода и равенство индивидуумов, особенно в вопросах пола. Равенство домохозяйств, бывшее целью демократических социалистов в начале ХХ века, в их схеме оказалось подчинено равенству индивидуумов в рамках семьи. Мужчины и женщины должны были действовать с полной свободой, подчиняясь лишь обязательствам, налагаемым свободно возникшей близостью. Семейная заработная плата кормильца, бывшая некогда главным требованием социал-демократов, в 1930-х годах стала оскорблением и инструментом закрепощения женщины. К примеру, предложенная Мюрдалями программа помощи по беременности и родам обозначила фундаментальный разрыв с прежней политикой: эта реформа была рассчитана исключительно на женщин. Только женщина могла обратиться за пособием, и деньги предназначались только матери и ее детям. На конференции 1938 г., посвященной помощи по беременности и родам, были представлены свидетельства о разрушительных последствиях этого закона: «Дело не в жестокости или злонамеренности мужчин, просто это совершенно противоречит обычаю и традиции. Прежде, как только речь заходила о деньгах, это всегда были деньги мужчин»[569]569
  Цит. по: Kälvemark, More Children or Better Quality?, р. 95.


[Закрыть].

Торжество разума над традицией. – Новые программы, которые задумывали и разрабатывали Мюрдали, распределяли выгоды в пользу граждан, руководившихся современным разумом, за счет тех, кто руководствовался религией и традицией. Иными словами, дети Просвещения возвышались победителями над остатками старой Швеции. Обратимся вновь к программе ссуд молодоженам: при более тщательном рассмотрении результатов – получатели этих ссуд чаще разводились и рожали меньше детей – становится ясным, что они вовсе не противоречили замыслу. Комиссия по народонаселению постановила, что заемщики должны иметь рабочее место или привести другие свидетельства своей способности погасить ссуду. Закон зафиксировал, что получатели ссуд должны быть «известны своей надежностью и предусмотрительностью» и проявлять «склонность делать сбережения». Короче говоря, программа ссуд молодоженам требовала отбирать людей, отличающихся развитым чувством экономической рациональности, – т. е. таких, которые, скорее всего, будут контролировать и ограничивать рождаемость ради достижения других потребительских целей[570]570
  Ibid., p. 86.


[Закрыть]. Люди, сохранившие веру в то, что их религиозный долг – производить потомство, а использование контрацептивов аморально, вряд ли могли рассчитывать на эти ссуды, зато именно они оплачивали их своими налогами.

Торжество центрального правительства над провинциями. – Относительно единая и централизованная по стандартам XIX в. Швеция в вопросах внутренней политики была крайне децентрализованной. В частности, вплоть до 1930-х годов помощь бедным и социальное обеспечение оставались заботой местных властей, делом муниципалитетов и сельских приходов. Но возьмем тот же пример, новую программу помощи по беременности и родам: она не только разрушала традиционные отношения между мужчинами и женщинами, но и расширяла полномочия центрального правительства. Деньги напрямую шли из Стокгольма, а окружные советы по оказанию помощи матерям оказались под контролем центральных властей. Во имя семьи у местных властей отняли контроль над местными системами вспомоществования и передали его в центр, что явилось первым этапом масштабного – и ныне почти завершенного – отказа от децентрализации.

Торжество городских многоквартирных домов над семейным домом в пригороде. – Хотя в последние 150 лет западные страны стали очевидцами массового исхода населения из сел в современные города, при этом возникли две модели расселения людей, и их последствия для семьи существенно различались. В США и Новой Зеландии, например, предпочли выбрать односемейные дома и построили новые пригороды, в которых ныне проживает большинство населения обеих стран. Этот образ жизни был сознательно сконструирован ради сохранения символической связи с сельской жизнью (в виде садов и лужаек), что способствовало сохранению прежних моделей семейной жизни[571]571
  См. мою работу Family Questions: Reflections on the American Social Crisis (New Brunswick, N. J.: Transactions Books, 1988), pp. 171–194; а также: David Poponoe, Disturbing the Nest: Family Change and Decline in Modern Society (New York: Aldine de Grueter, 1988), pp. 141, 146, 274–275.


[Закрыть]. Однако в Швеции Мюрдалям удалось развернуть политику в направлении наполовину коллективизированных многоквартирных домов, пронизанных духом городского, рационального и эффективного потребления. Они признавали, что города малопригодны для детей, и все же пошли на риск, сделав ставку на то, что по-новому организованное, централизованное общество сможет приспособить детей к городской жизни.

Торжество терапии над моралью. – В представлениях светских материалистов Мюрдалей не было места для истины и откровения. Для них мораль и нравы были функцией институтов и социальной эволюции. Если большинство населения нарушает религиозные или традиционные предписания, значит, религия или традиция стали бесполезны и должны быть приведены в соответствие с наблюдаемым поведением. Вместо морального одобрения или осуждения Мюрдали превозносили индивидов как независимых социальных акторов, чьи обязанности сводились главным образом к службе государству (в основном через уплату налогов и производство потомства). Мюрдали перевернули даже понятия вины и ответственности. Отсутствие детей перестало быть свидетельством моральной несостоятельности молодых людей, не желающих заводить семью и детей, а стало свидетельством вины либерального капиталистического общества и устаревшей морали. Соответственно Мюрдали вознесли «я» в качестве актора, свободного от мелочных ограничений и тирании семьи, родства, общины и традиции, а мораль свелась к признанию общечеловеческого характера потребностей и влечений, которыми должны заниматься не моралисты, а социальные психологи.

Торжество государства над семьей. – В качестве главной цели своего проекта Мюрдали выбрали американскую социологию Берджесса и Огборна, придав ей импульс наступательного активизма. Задумав прыжок к новому и, предположительно, лучшему общественному устройству, они стремились лишить семью последних оставшихся функций. Главная задача состояла в ликвидации домашнего производства и домашнего хозяйства. Стимулы и законы следовало изменить таким образом, чтобы женщины отказались от неоплачиваемой домашней работы по воспитанию детей, приготовлению пищи и возделыванию сада и огорода и занялись работой по найму. Законы, правила и налоги должны были уничтожить экономические выгоды брака. Новые программы поддержки детей матерей-одиночек, никогда не бывших замужем или разведенных, выхолостили экономическую полезность и функциональность фигуры отца. С характерным для всех обществ зависимым положением очень юных, очень старых и очень больных людей предстояло покончить. Женщины не должны попадать в зависимость от мужей, мужья от жен, престарелые от повзрослевших детей, а дети от родителей. Мюрдали провидели новый общественный строй, при котором все будут в равной мере зависеть от государства. Обобществлению подлежало не только воспитание детей, но и потребление – последняя оставшаяся у семьи экономическая функция. Пособия на аренду жилья, предоставляемые при выполнении «соответствующих архитектурных условий», ссуды молодоженам на приобретение «современной, гигиеничной мебели», школьные завтраки, раздача продуктов питания и одежды – все было направлено на то, чтобы даже семейное потребление подчинить централизованному государственному влиянию. В итоге свободным индивидам, которые могли вступать или не вступать в брак, оставили только две функции – секс и размножение. Мюрдали надеялись и верили, что это искусственное сочетание социализированного общества и свободной морали обеспечит достаточное число детей для будущей стабильности всего этого механизма.

Нужно признать, что новая Швеция, о которой мечтали Мюрдали в начале 1930-х годов, которую они описали в «Kris i befolkningsfrågan» и начали строить с помощью Комиссии по народонаселению, к 1939 г. еще не стала реальностью. Нормативным оставался старый шведский порядок, представлявший собой сплав сельского христианского прошлого и мира городского среднего класса. Так что, когда в 1941 г. была создана вторая Комиссия по народонаселению, возобладали темы национализма и традиционализма, а ее главная рекомендация – создание единой программы детских пособий – обозначила отказ от мечты Мюрдалей о помощи «натурой»[572]572
  Hatje, Befolkningsfrågan och välfärden, pp. 47–86.


[Закрыть].

1950-е годы внешне оказались еще менее похожи на идеал Мюрдалей. Доля взрослых шведов, состоящих в законном браке, выросла до рекордного уровня, а средний возраст первого вступления в брак даже понизился. Более 90 % браков освящались церковью. В 1950 г. 85 % замужних шведок оставались домохозяйками, и даже в 1965 г. 75 % шведских детей до самой школы воспитывались исключительно в домашних условиях. Да и в сфере половых отношений вроде бы еще преобладал традиционализм. Например, «Руководство по половому воспитанию в шведской школе», опубликованное в 1956 г., было еще крайне далеко от представлений сексуального модернизма. Там говорилось, что половая жизнь с самого начала должна быть связана с «ее целями – домом, семьей и детьми» и что «ученикам крайне важно хорошо осознать, что дом и семья – это фундамент общества, скрепляемый отчасти узами любви между мужчиной и женщиной, между родителями и детьми, а отчасти узами закона… Законный брак соответственно обладает незаменимой нравственной ценностью»[573]573
  Handbook on Sex Instruction in Swedish Schools (Stockholm: National Board of Education, 1956, 1968), pp. 13–15.


[Закрыть]. Даже Альва Мюрдаль стала жертвой этих чар буржуазной домовитости и в соавторстве с Виолой Клейн написала книгу «Две роли женщины: дом и работа». Продолжая настаивать на том, что женщины должны думать о профессиональной карьере, Мюрдаль проявила неожиданное внимание к тому, что малолетние дети нуждаются в постоянной заботе матери. Теперь она доказывала, что матери должны оставаться дома, пока дети не пойдут в школу, и, пока младшему не исполнится 15 лет, они могут работать только на условиях неполного рабочего дня[574]574
  Alva Myrdal and Viola Klein, Women’s Two Roles: Home and Work (London: Routledge and Kegan Paul, 1956).


[Закрыть]. В этот период возрождения буржуазной семейственности существенно понизилось даже число легальных абортов.

Но под этой спокойной поверхностью скрытые силы перемен делали свое дело. Семейную систему Швеции подрывали и разлагали идеи и институты, созданные и мобилизованные в ходе демографических дебатов 1930-х годов. Как и было задумано, программы помощи матерям и детям постепенно укрепляли экономическую самостоятельность женщин, одновременно ослабляя экономическую полезность мужчин. Специальные меры помощи детям матерей-одиночек, никогда не бывших замужем, разрушали экономическую логику брака, делая фигуру мужа излишней. Законы о равной оплате, которые Комиссия по народонаселению считала необходимым условием нового общественного устройства, постепенно покончили с имевшей полуофициальный статус семейной заработной платой, которая помогала поддерживать традиционный семейный уклад. Жилищные программы, ориентированные на многоквартирные и многоэтажные дома, способствовали разрушению автономности семейного уклада, а в качестве источника ценностных ориентиров вместо семьи выдвигались (особенно для молодых людей) группы сверстников. По мере того, как в тандеме укреплялись прогрессивное налогообложение и программы социального обеспечения семей, налоговое бремя все сильнее ложилось на традиционные семьи. Такие семьи, предпочитающие воспитывать своих детей и ухаживать за своими стариками без помощи государства, обнаруживали, что их доход (в том числе вмененный доход) облагается налогом в пользу новых семей, жизнь которых подчинена государственным предпочтениям; по сути дела на них ложится двойное бремя. Но со временем предоставляемые государством экономические и культурные стимулы отвлекали от традиционного образа жизни все большее число шведов, а в результате возрастало число тех, кто был ориентирован на новый образ жизни при финансовой поддержке государства.

Активными агентами изменений оставались также институты и профессии, возникшие под влиянием Мюрдалей в 1930-е годы. Хотя в 1950-х годах педагогов и воспитателей детских дошкольных учреждений было еще сравнительно немного, в систему постоянно вливались специалисты, подготовленные в созданном Альвой Мюрдаль Социально-педагогическом институте, защищенные от соблазнов буржуазной семейной жизни и преданные идеалам 1930-х годов. Такова же была и ситуация со специалистами по социальному обеспечению и с социальными работниками, которых шведские университеты готовят для государственного аппарата. Преданные идеалам социалистической солидарности и наступательно действующего государства, они также разделяли видение Мюрдалей и только ждали благоприятного момента.

Наконец, возрождение домашнего стиля жизни в 1950-е годы покоилось на шатком фундаменте. Педагоги превозносили супружескую верность, такие международные эксперты по воспитанию детей, как Джон Боулби, всецело выступали за то, чтобы дети все время были с матерью, а социологи подтверждали, что в семье должно быть от двух до четырех детей, но все их аргументы имели чисто утилитаристский характер: супружеская верность дает детям чувство защищенности, материнская забота является источником здоровья и комфорта детей, стабильная численность населения желательна в интересах экономики. Метафизические доводы в пользу всего этого звучали все глуше и имели все меньший вес. А влияние социальных наук как арбитра истины все повышалось. Полезность оказалась ненадежной защитой традиционной семьи. Когда меняются социальные приоритеты, а научные доказательства становятся двойственными и неопределенными, утилитаризм легко делается врагом традиции.

У семейной системы, которая обрела некую опору во мнениях научных экспертов в 1950-е годы, в 1960-х годах появился новый, хоть и знакомый враг. Главная идейная атака исходила от возрожденного радикального феминизма, а к новой активности последний пробудился в 1961 г. благодаря эссе Евы Моберг «Условное освобождение женщин» (Eva Moberg, The Conditional Emancipation of Women). Отвергнув идею, что главной сферой ответственности женщин являются дом и семья, Моберг заявила, что «у мужчин и женщин есть одна главная роль – быть людьми». Положение женщины не может быть улучшено, пока не изменятся роли, исполняемые мужчинами[575]575
  Eva Moberg, Kvinnor och människor (Stockholm: Bonniers, 1962).


[Закрыть]. В следующие несколько лет дебаты о гендерных ролях стали национальным наваждением. В информативном описании логики дискуссии аналитик Эдмунд Дальстрем заметил, что консервативные точки зрения – будь это «традиционная» идеология, «коренящаяся в иудеохристианской религиозной традиции и магических представлениях» о мужчине как господине и повелителе, или романтическая идеология среднего класса, в которой мужчины и женщины непохожи, а потому и дополняют друг друга, – редко бывали «представлены на «экспертном» уровне дебатов». Специалисты дружно приняли «либерально-радикальную» точку зрения, согласно которой женщинам вряд ли удастся найти баланс между их «двумя ролями» без полной перестройки общества, необходимой для выравнивания гендерных ролей[576]576
  Edmund Dahlstrom, “Analysis of the Debate on Sex Roles,” in Edmund Dahlstrom, ed., The Changing Role of Men and Women, trans. Gunilla and Steven Aulerman (Boston: Beacon, 1962), pp. 106–107.


[Закрыть].

Во влиятельном документе 1969 г., символически озаглавленном «К равенству: доклад Альвы Мюрдаль Шведской социал-демократической партии», новая Рабочая группа по равенству, возглавленная Мюрдаль, подняла темы, впервые сформулированные ею за 35 лет до того, и вынесла что-то вроде смертного приговора семье. Вопрос о ее крепости и самостоятельности уже потерял всякий интерес, а разговор шел только о том, как каждому в семье лучше всего развивать свои личные таланты. Впредь пол и родительская ответственность не должны быть факторами зависимости. Равенство и независимость может обеспечить только благожелательное государство, проводящее политику равенства. Впредь семьи per se не должны обладать какими-либо привилегиями, и «общество должно обходиться со всеми взрослыми одинаково, живут ли они изолированно или на основании каких-либо договоренностей о совместном проживании». Вонзив нож в самое сердце домашнего хозяйства, группа Мюрдаль провозгласила основой будущего законодательства «экономическую независимость партнеров по браку»[577]577
  Alva Myrdal, Towards Equality: The Alva Myrdal Report to the Swedish Social Democratic Party (1969); reprint; Stockholm: Prisma, 1971), pp. 82–84.


[Закрыть]. Словом, Альва Мюрдаль одержала победу, и шведская семья как отдельная, автономная единица общества была обречена.

Перестройка общества шла уже полным ходом. К примеру, в середине 1960-х годов чиновники системы школьного образования приняли «настоятельную политику не только отказа от сохранения традиционного взгляда на гендерные роли, но и активного ему противодействия». В то же время профсоюзы и правительство с растущей тревогой смотрели на ощутимо смуглеющий поток иммигрантов. Но вместо того, чтобы думать о повышении рождаемости, они решили, что шведские домохозяйки – это нетронутый запас трудовых ресурсов и иметь с ними дело наверняка легче, чем с турками, африканцами и приезжими из Юго-Восточной Европы. Для выполнения экономических планов правительства достаточно было вытолкнуть на рынок труда женщин, имеющих детей[578]578
  Annika Baude and Per Holmberg, «The Positions of Men and Women in the Labour Market,” in Dahlstrom, The Changing Roles of Men and Women, p. 124.


[Закрыть].

В следующие десять лет главной целью шведской экономической политики стала «полная занятость» женщин. Центральное правительство напрямую (через «дотации на равенство») финансировало трудоустройство и профессиональную подготовку женщин для труда на традиционно мужских рабочих местах. В 1969 г. государство потребовало от школ «противодействовать традиционному отношению к гендерным ролям и стимулировать учащихся к тому, чтобы они подвергали сомнению различия между мужчинами и женщинами в вопросах влияния, выполняемой работы и заработной платы». В инструкциях созданной в 1971 г. комиссии по новому брачному праву социал-демократическое правительство недвусмысленно сформулировало социальные и экономические приоритеты государства: «Нет оснований воздерживаться от использования закона о браке и семье как одного из инструментов в борьбе за формирование общества, в котором каждый взрослый принимает ответственность за себя и обладает полной экономической независимостью от другого и где равенство между полами является реальностью».

В этом же году правительство внесло изменения в налоговое законодательство, ликвидирующие совместное декларирование доходов мужем и женой, перераспределение доходов между членами семьи и соответствующий общий возврат переплаченных налогов; отныне доходы мужей и жен стали облагаться по отдельности. При этом прогрессия шкалы налогообложения автоматически выросла. Результатом стало резкое повышение дохода после уплаты налогов у семей, в которых работают оба супруга, и столь же резкое понижение располагаемого дохода семей с одним кормильцем. Символично, что здесь социал-демократы пожертвовали одним из самых священных своих принципов – прогрессивным налогообложением семейного дохода – чтобы обложить налогом вмененный доход домохозяек и вытеснить матерей в сферу оплачиваемой занятости. Феминизм одержал победу над социализмом. По словам радикальной феминистки Анники Боде, именно это изменение налоговой системы стало критической поворотной точкой в освобождении женщин и в окончательной ликвидации семейного хозяйства. Это повысило экономическую значимость доходов жены, и «женатые мужчины теперь с большей благосклонностью воспринимают идею, что их жены начнут работать». Поскольку же брак окончательно лишился экономических выгод, коэффициент брачности резко пошел вниз, а коэффициент разводов – вверх[579]579
  Annika Baude, “Public Policy and Changing Family Patterns in Sweden, 1930–1977,” in Jean Lipman-Blumen and Jessie Bernard, eds., Sex Roles and Social Policy: A Complex Social Science Equation (New York: SAGE Studies in International Sociology, 1979), pp. 145–172.


[Закрыть].

Ширящийся поток государственных субсидий потек в пользу «семей нового типа», в том числе живущих вне брака и одиноких женщин, решивших растить детей без участия мужчины. При этом брачное право подверглось фундаментальным изменениям. Если прежде закон настаивал, что супруги обязаны поддерживать брак работой на рынке труда или по дому, в новом законе исчезло упоминание о «работе по дому». Шведское правительство приняло еще одно, чрезвычайно символичное решение: если во время рождения местным властям не поступает сообщения о фамилии ребенка, он получает фамилию матери. В 1977 г. Национальный совет по образованию выпустил новый учебник полового воспитания, в котором была разорвана какая-либо связь между половыми отношениями и браком. Новый руководящий принцип звучал следующим образом: «Важнейшей целью обучения в области межличностных отношений является развитие способности к близким отношениям… В половой жизни можно обходиться без близких отношений, но учебный курс межличностных отношений исходит из того, что половые отношения на основе тесной личностной связи отвечают глубинным человеческим потребностям»[580]580
  Instruction Concerning Interpersonal Relations (Stockholm: National Swedish Board of Education, 1977), p. 11; Poponoe, Disturbing the Nest, pp. 148–155.


[Закрыть].