Текст книги "Шведский эксперимент в демографической политике"

К 1980 г. социальная революция в Швеции была завершена как на правовом, так и на институциональном уровне. В некоторых отношениях, правда, население еще не вполне освоилось с новыми порядками. Например, несмотря на 20 лет систематической индокринации, шведские школьницы все еще склонны выбирать «традиционно женские» профессии, а отпуском по уходу за ребенком все еще, как правило, пользуются женщины, хотя им могут пользоваться и мужчины[581]581
  См.: Monica Boethius, “The Working Family,” Social Change in Sweden 30 (May 1984): 5; “Equality Between Men and Women in Sweden,” Fact Sheets Published by the Swedish Institute, December 1983, pp. 1–2; Berit Rollen, “The Working Family: Work and Family Patterns,” доклад, представленный на семинар “The Working Family: Perspective and Prospects in the U. S. and Sweden,” при поддержке Информационной службы Швеции и посольства Швеции в США, Washington, D. C., May 1984, pp. 1–2.


[Закрыть]. Время от времени вспыхивает озабоченность повышением рождаемости и беспокойство о национальном будущем Швеции[582]582
  Последний раз это произошло в 1976–1978 гг. См.: Erland Hofsten, Flera Barn i Sverige?: Om befolkningsutvecklingen förr, nu, och i framtiden (Stockholm: P. A. Norstedt and Söner, 1978/1983), pp. 67–77, 124–150.


[Закрыть]. Но эти примеры идейной отсталости, проливающие, пожалуй, некоторый свет на природу человека, уже стали предметом усиленного внимания социальных психологов и правительственной системы образования, так что долго это не продлится.

Истинные новые реалии Швеции видны в социальной статистике: только за 1966–1974 гг. коэффициент брачности в Швеции упал на 40 %, и сегодня он ниже, чем в любой другой развитой стране. Судя по сложившимся тенденциям, 36 % шведок, родившихся в 1955 г., так и не выйдут замуж к пятидесяти годам (среди родившихся в 1940 г. таких было только 9 %). Впрочем, совместное проживание без заключения брачного союза остается довольно частым явлением и достигает 50 % среди мужчин в возрасте от 25 до 29 лет. Уровень рождаемости на 15–20 % ниже уровня простого воспроизводства населения (коэффициент фертильности составляет 1,7–1,8), а половина детей сегодня рождается вне брака. Если сложить коэффициент разводов и «коэффициент распада сожительствующих пар», Швеция окажется мировым чемпионом по этому показателю. Швеция отличается также самым малым в мире средним размером семьи (2,2 человека) и самым высоким процентом одиноких людей. На самых передовых рубежах – центр Стокгольма, где одиноки 63 % его жителей. При этом работают 85 % шведок, имеющих детей дошкольного возраста, а встретить молодую домохозяйку теперь практически невозможно. Волонтерство, в свое время возникшее в районах с большим количеством домохозяек, практически исчезло. В половых отношениях шведов господствует рационализм, и даже подростки чрезвычайно дисциплинированно используют противозачаточные средства. Средний возраст первого полового сношения у шведских девочек понизился до четырнадцати лет, зато Швеция является единственной западной страной, в которой в последние годы понизилось число абортов в подростковом возрасте[583]583
  Превосходное описание социологии современной Швеции см. в: Poponoe, Disturbing the Nest, pp. 167–177. См. также: Elise F. Jones et al., “Teenage Pregnancy in Developed Countries: Determinants and Policy Implications,” Family Planning Perspectives 17 (March/April 1985): 53–62.


[Закрыть].

Мюрдали могут спать спокойно: их политика народонаселения убила семью и создала новый мир, в котором теперь живут шведы. Вызывает вопросы лишь то, смогут ли шведы воспроизводить себя в этом постсемейном мире, но даже эта цель, пожалуй, была лишь ностальгической причудой Гуннара: оказавшись полезной на определенном этапе, она никогда не была важна для его супруги и не играла существенной роли в их подлинном видении будущего.

Хотя Мюрдали и в самом деле почти все заимствовали у других – политические идеи, интерпретации и даже общие идеологические схемы, – они были необходимым звеном важнейшей исторической драмы. Их творческая энергия пошла на то, чтобы слепить из этих концепций целостную картину будущего, навязать социал-демократам программу и тактику и создать институты, которые со временем воплотят их мечту в реальность.

Некоторые комментаторы склонны рассматривать Швецию просто как передовую нацию в переходе цивилизации к «исследователей организации жизни без нуклеарной семьи исследователей», а Мюрдалей – как чрезвычайно проницательных исследователей общества, которые сумели лучше кого бы то ни было разглядеть направление социальной эволюции и вовремя присоединиться к победоносному движению истории[584]584
  Попоноэ тяготеет именно к такому истолкованию, хотя оставляет открытой возможность возвратного движения. См.: Poponoe, Disturbing the Nest, pp. 187–214, 305.


[Закрыть]. Было бы правильнее, однако, видеть в них ярких и эффективных идеологов и публицистов, осознавших могучий политический потенциал избирательного использования общественных наук и заставивших шведов принять решения, породившие тот мир, в котором сегодня живут их потомки.

Сегодня круг замыкается, и шведский проект будущего возвращается в США. Идеи, возникшие в результате общения с прогрессистскими американскими авторами в 1929–1930 годы, теперь воплощены в образцовом обществе, которым сегодня восхищаются американские левые политики. Шведский режим, основанный на государственной защите равенства полов, обобществленном воспитании детей, индивидуализированной этике, централизованном руководстве и коллективизированном жилье, сегодня преподносится в США как решение клубка семейных и трудовых проблем, стоящих перед современным постиндустриальным обществом. Некоторые сторонники этого пути даже окрестили предложенную ими федеральную программу государственных центров дошкольного воспитания, оплачиваемого родительского отпуска по уходу за детьми, модификации гендерных ролей и социализированного жилья программой «семейной политики» и требуют скорейшего ее принятия в интересах «детей общества». И ученые соединяют силы в поддержку шведской модели, мобилизуют цифры и факты ради демонстрации того, что американские обычаи отжили свое, что труд домашней хозяйки – ненужный пережиток, а работающая мать, напротив, – «социальный факт». Даже государственные комиссии, от созванной в 1979 г. Белым домом Конференции по семье до назначенной в 1989 г. Национальной комиссии по детям, несут на себе знакомые черты старых экспериментов. Словом, в наши дни влияние Мюрдалей все так же действенно, все так же определяет и питает начатую в XX веке борьбу по этому принципиальному вопросу внутренней политики.

Вместо послесловия
Что государство делает с нашими семьями

В небольшой работе «Бюрократия» Людвиг фон Мизес отмечал, что современный социализм «держит индивида под жестким контролем от рождения и до самой смерти», а «дети и подростки прочно интегрированы во всеохватывающую систему государственного контроля». В другом контексте он, противопоставляя «капитализм» и «социализм», приходит к заключению: «Между этими двумя системами не может быть никакого компромисса. Вопреки широко распространенному заблуждению, не существует среднего пути, третья система невозможна как форма долговременной организации общества». В своих заметках я хочу подчеркнуть обоснованность этого утверждения применительно к положению семьи и детей в современном шведском государстве, представляющем собой наиболее типичный образец «третьего пути».

Обращаясь к примеру Швеции, мы видим классический случай бюрократического манипулирования, направленного на разрушение института, являющегося главным соперником государства в роли объекта лояльности, – семьи. Рассматривая это соперничество между государством и семьей, важно понимать, что во всех обществах существует определенное количество «иждивенцев». В каждом сообществе людей есть младенцы и дети, глубокие старики, люди, страдающие тяжелыми болезнями, а также с серьезными физическими или психическими недостатками. Они не могут сами о себе позаботиться. Без помощи других они просто умрут. В каждом обществе должны существовать способы позаботиться об этих иждивенцах. В условиях свободы защиту и заботу, в которых нуждаются такие люди, предоставляет естественный институт семьи (дополняемый и поддерживаемый местными сообществами и добровольными организациями). Более того, именно в автономной семье – и только в семье – фактически действует чистый социалистический принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям».

Историю возникновения и роста государства благосостояния можно описать как постепенную передачу функции поддержки «иждивенцев» от семьи к государству, от сообщества людей, связанных друг с другом узами крови, брака и усыновления, к сообществу людей, зависимых от государственных служащих. Этот процесс начался в Швеции в середине XIX в. с реализации бюрократических проектов, которые стали разрушать связи между родителями и их детьми. В соответствии с классической моделью, первым действием по установлению государственного контроля над детьми было принятие в 40-х годах XIX в. закона об обязательном посещении школ. Хотя эта мера была оправданной в том отношении, что она повышала уровень знаний и благосостояние людей, на более глубинном уровне она задала внутреннюю динамику в направлении социализации времени детей, т. к. исходила из посылки, что государственные должностные лица – чиновники Шведского королевства – лучше родителей знают, на что должно быть потрачено время ребенка и чего нельзя ожидать от родителей, а тем более полагаться на них в том, что они уберегут своих детей от эксплуатации.

Следующий шаг был сделан в 1912 г., когда было принято законодательство, по сути дела запрещающее детский труд на фабриках и до определенной степени – на фермах. Опять-таки неявная посылка состояла в том, что государственные чиновники, занимающиеся социальными вопросами, лучше могут судить о том, на что следует тратить время детей, и у них больше сочувствия и сострадания к детям, чем может быть у родителей этих детей.

Завершающий шаг пришелся примерно на то же время, когда шведское правительство внедрило программу пенсионного обеспечения по старости и нетрудоспособности, которая быстро охватила все население. Сущность данного акта состояла в социализации еще одной функции по содержанию иждивенцев – на сей раз дело касалось «глубоких стариков» и «слабых» взрослых зрелого возраста. На протяжении всех предшествующих эпох забота о пожилых людях была делом семьи. Отныне же она должна была стать делом государства. Суммарным результатом всех этих реформ стала социализация экономической ценности детей. Была разрушена естественная экономика домохозяйства и аннулирована та экономическая ценность, которую дети давали своим родителям, будь то в качестве работников семейного предприятия или в качестве «страхового полиса» для жизнеобеспечения в старости. Родители по-прежнему несли издержки воспитания детей, но экономический выигрыш, который эти дети со временем могли приносить, был присвоен «обществом», сиречь бюрократическим государством.

Как скажет вам любой экономист «школы Гэри Беккера», предсказуемым результатом этих изменений должно было стать снижение спроса на детей, и именно это случилось в Швеции. Начиная с конца XIX в. рождаемость в Швеции стала быстро снижаться, и к 1935 г. страна имела самый низкий уровень рождаемости в мире, ниже уровня нулевого прироста населения, при котором численности нового поколения только-только хватает для простого воспроизводства предыдущего.

Стандартная теория демографического перехода на протяжении долгого времени утверждает, что это падение уровня рождаемости является необходимым и неизбежным последствием индустриализации в Новое время, что стимулы, свойственные капиталистической экономике, разрушительно воздействуют на традиционные семейные отношения. Но, хотя в индустриальном обществе традиционная семья действительно сталкивается с внешним давлением нового типа, новейшие исследования наводят на мысль о том, что на деле гораздо более серьезные вызовы для нее порождаются ростом государства.

Ученый-демограф из Принстонского университета Норман Райдер, рассматривая опыт многих стран, выводит общую для них главную причину снижения рождаемости из внедрения массового государственного образования. «Образование подрастающего поколения оказывает подрывающее влияние», – пишет он. «Политические организации, подобно экономическим организациям, требуют лояльности к себе и пытаются нейтрализовать семейный партикуляризм. Идет борьба между семьей и государством за юные умы», и в этой борьбе государственные школы, посещение которых обязательно, служат «главным инструментом обучения гражданской позиции, который напрямую обращается к детям через голову их родителей». Подтверждая универсальную значимость шведского примера, Райдер добавляет, что кроме принудительного обучения, повышающего издержки воспитания детей для родителей, запрет детского труда еще более снижает их экономическую ценность. Более того, государственная система пенсионного обеспечения обрезает естественные связи между поколениями семьи еще и с третьей стороны, и в результате государство оказывается новым средоточием первичной лояльности.

Хотя система построения семьи в стране может на какое-то время быть реорганизована на основе нуклеарной воспроизводственной единицы «муж – жена», даже эта база независимого существования со временем разлагается. Конечным результатом государственного вмешательства, по утверждению Райдера, является все более снижающаяся рождаемость и такая ситуация, при которой живущие индивиды, каждый по отдельности, оказываются связанными с правительством отношениями зависимости.

Противоречия, присущие этому способу социальной организации, отчетливо проявились в Швеции в начале 30-х годов XX в. Когда рождаемость упала ниже уровня нулевого прироста населения, шведские консерваторы подняли неистовый шум по поводу «угрозы депопуляции» и исчезновения шведских детей. Они утверждали, что проблема коренится в духовной дезориентации, упадке христианства, росте материализма или личного эгоизма. Никто – ни единая душа из правой части политического спектра! – не обратил внимания на проблемы, вытекающие из образовательного и социального законодательства предшествующих примерно 90 лет. Неудивительно, что, когда «кризис народонаселения» в Швеции достиг точки кипения, появилось достаточно возможностей для демагогии и использования его в тех или иных интересах.

В этой ситуации в дело вступили двое молодых шведских обществоведов Гуннар Мюрдаль и его жена Альва Мюрдаль. Прежде чем перейти к тому, каким образом они воспользовались, ко благу или ко злу, дискуссией о народонаселении, позвольте мне сказать несколько слов об их предшествующей биографии и о том, как она повлияла на их последующую деятельность.

Бюрократический патернализм в Швеции к тому времени уже имел долгую историю, начало которой восходит к государственному аппарату, построенному королями династии Ваза в XVI в., и к подавлению региональной автономии после неудачного восстания Нильса Даке в 40-х годах того же века. Однако Мюрдали представляли собой нечто новое и «очень характерное для XX века». Они были специалистами в области общественных наук – т. е. интеллектуалами из академической среды, – приверженными государственному активизму нового типа. Как разъясняла сама Альва Мюрдаль: «Ныне политика… поставлена под контроль логики и технических знаний и, таким образом, вынужденно превращается в конструктивную социальную инженерию».

Следующий момент, связанный с биографией Мюрдалей, также имеет существенное значение. Хотя американцев постоянно достают ссылками на великую мудрость «шведской модели», очень важно иметь в виду то, насколько сильно новое шведское государство благосостояния опиралось на американские эксперименты. Супруги Мюрдали провели 1929/30 учебный год, ставший последним годом «Прогрессивной эры» американской истории, путешествуя по США за счет стипендии, предоставленной Фондом Лауры Спелман-Рокфеллер. В этот период Альва Мюрдаль попала под влияние так называемой чикагской школы социологии. В частности, Уильям Огберн внушил ей свою идею, что повышение роли государства и школы неизбежно происходит за счет семьи и что семья будет все больше и больше «терять свои функции» по мере отступления из сферы исторической необходимости в сферу, относящуюся исключительно к личности. Альва Мюрдаль провела также довольно много времени в Институте детского развития Колумбийского университета и посещала экспериментальные детские сады (центры дошкольного образования), функционировавшие на гранты Фонда Рокфеллера, которые произвели на нее глубокое впечатление в качестве примера общественного выполнения родительских обязанностей.

В то же время работа Гуннара Мюрдаля в Колумбийском и Чикагском университетах навела его на мысль о том, что развертывающаяся в Швеции дискуссия о «кризисе народонаселения» содержит в себе огромный политический потенциал.

В важной статье «Дилемма социальной политики» («Social Policy’s Dilemma»), опубликованной в 1932 г. в шведском авангардистском журнале «Spektrum», Гуннар Мюрдаль обнаруживает необходимый политический рычаг. Он начинает статью с того, что фиксирует компромисс, достигнутый в Европе к 1914 г. между «социализмом с зачатками либерализма» и «либерализмом с зачатками социализма». По условиям этого соглашения, пишет он, либерализм XIX в. отказался от своего мальтузианского пессимизма и рыночного догматизма и согласился с необходимостью реформ, направленных на защиту рабочих; в то же время социалисты отказались от целей революции и массового перераспределения собственности, выразив согласие с идеей последовательных шагов, направленных на материальную помощь рабочему классу.

Однако мировая война пошатнула этот компромисс. Мюрдаль заявил, что классический либерализм мертв, а ряды его поборников рассеяны. Он также доказывал, что рабочее движение должно быть снова радикализировано и что оно должно стремиться к социальной политике нового типа. В условиях старого компромисса, утверждал Мюрдаль, социальная политика ориентировалась на симптомы, предоставляя помощь бедным или больным. Новая социальная политика должна быть по своей природе превентивной. Сегодня специалисты по общественным наукам, используя современные методы исследования, в силах использовать государство для того, чтобы предотвратить появление социальных патологий. По мнению Мюрдаля, профилактическая социальная политика, опираясь на гуманистически ориентированные ценности и рациональную науку, ведет к «естественному союзу» корректной технологии и радикальной политики в рамках единого решения. Мюрдаль особо отметил демографический кризис в Швеции, предоставляющий возможность использования рационального социологического анализа для выработки эффективных и радикальных идей по поводу навязываемых государством изменений.

Супруги Мюрдали облекли плотью эту программу в своем бестселлере «Кризис в вопросе о народонаселении», опубликованном в 1934 г., – блестяще аргументированной работе, которая существенно изменила Швецию. В то время как шведские консерваторы продолжали выражать озабоченность упадком сексуальной морали, Мюрдали прямо указывали на противоречия, создаваемые непоследовательным внедрением государства благосостояния. Они соглашались с тем, что предшествующие действия государства, такие как принуждение к посещению школ, запрет на детский труд и государственные пенсии по старости, привели к снижению ценности детей для родителей. Но издержки, связанные с детьми, по-прежнему несла семья. В результате дети стали главной причиной бедности. Благодаря стимулам, созданным государством, те самые люди, которые вносят наибольший вклад в выживание нации тем, что заводят детей, оказались затянуты в трясину бедности, скверных жилищных условий, плохого питания и скудных возможностей для отдыха. Теперь молодые пары сталкиваются с необходимостью добровольного выбора между бедностью при наличии детей и более высоким уровнем жизни без детей. Взрослые молодые люди принуждаются к содержанию пенсионеров и нуждающихся через посредство государственной системы пособий и в то же время должны содержать детей, которым дали жизнь. Под воздействием этого двойного бремени они выбрали сокращение количества детей, т. к. это единственный фактор, который они могут контролировать. Результатом для Швеции стали депопуляция и призрак вымирания нации.

Согласно Мюрдалям, существуют только две альтернативы. Первая из них, а именно отмена государственного школьного образования, законов о детском труде и государственных пенсий по старости с целью восстановления автономии семьи, «даже не заслуживает обсуждения». Другая альтернатива, единственная, которая может быть реализована, состоит в завершении построения государства благосостояния и снятии оставшихся стимулов к снижению деторождения путем социализации практически всех прямых издержек, связанных с их рождением и воспитанием. Попросту говоря, рассуждение выглядело примерно следующим образом: для того, чтобы разрешить проблемы, в значительной степени вызванные предшествующими актами государственного вмешательства, государство теперь должно вмешаться по полной программе.

Это означало курс на «велферизм» нового типа: «Речь идет о профилактической социальной политике, направленной на повышение качества человеческого материала и в то же время на радикальное перераспределение доходов, которая делает значительную часть бремени содержания детей заботой всего общества». Никогда прежде государственная бюрократия не наделялась такими полномочиями. Согласно самому смыслу слова «профилактической», такая политика делала все шведские семьи объектами поддержки, наблюдения и контроля. Никогда нельзя знать заранее, где именно может возникнуть проблема, поэтому для того, чтобы ее предотвращение стало реальным, должны быть реализованы всеохватные меры бюрократического вмешательства.

Подчеркивая необходимость этого, Мюрдали приходят к заключению: «Тем самым проблема народонаселения трансформируется в наиболее действенный аргумент для всеобъемлющей и радикальной социалистической перекройки общества». Альтернативой, говорят они прямо, будет вымирание нации.

Их программа поддерживала всеобщие государственные пособия на детскую одежду, всеобщую систему медицинского страхования, право всех детей на бесплатное посещение детского сада, государственные летние детские лагеря, бесплатные завтраки и обеды для школьников, финансируемое государством строительство жилья для семей, разовые выплаты в связи с рождением ребенка для покрытия косвенных издержек, связанных с его воспитанием, ссуды молодоженам, расширение государственных услуг в сфере акушерства и гинекологии, централизованное экономическое планирование и т. д. В результате цель, которую они ставили, по сути дела состояла в социализации потребления, при которой все семьи обеспечиваются рационально устанавливаемым и довольно-таки единообразным набором государственных услуг, предоставлением которых управляют государственные служащие, а финансирование происходит за счет налогообложения богатых и бездетных.

Критикам, указывавшим на то, что эта программа фактически ставит под угрозу институт семьи, был дан ответ в характерной для Мюрдалей непосредственной манере: «Современная маленькая семья является по сути дела… патологией. Старый идеал должен отмереть по мере ухода поколений, которые его придерживались».

Попытки апеллировать к свободе и автономии семьи вызвали столь же хлесткий ответ. Мюрдали заявили, что «ложное индивидуалистическое желание» со стороны родителей иметь «свободу» в воспитании своих собственных детей имеет нездоровый источник: «…Набивший оскомину пафос, с которым защищают „личную свободу“ и „ответственность за собственную семью“, по большей части проистекает из на садистской склонности включать в это понятие „свободы“ неограниченное и неконтролируемое право господствовать над другими».

Для того, чтобы воспитать детей приспособленными к жизни в мире, основанном на общественном сотрудничестве, «мы должны освободить их в большей степени от самих себя», а для этого передать их на попечение и обучение специалистам, получившим сертификат от государства. Не патологическая маленькая семья, а коллективное попечение в течение дня, осуществляемое контролируемыми государством экспертами, в большей степени соответствует чистой цели уничтожения общественных классов и построения общества, основанного на экономической демократии.

В период между 1935 и 1975 гг. программа преобразования домашнего быта, сформулированная Мюрдалями, направляла эволюцию шведского государства благосостояния, хотя ее воздействие было неравномерным во времени. Периоды бюрократического активизма – с 1935 по 1938, с 1944 по 1948 и с 1965 по 1973 г. – перемежались проявлениями упорного сопротивления со стороны населения страны или периодами, когда бюджетные ограничения задерживали реализацию замысла в полном объеме. Однако к тому времени, когда процесс завершился, большинство компонентов программы Мюрдалей в отношении семьи было проведено в жизнь.

Каковы же были конкретные результаты? После того, как декретом государства семья была лишена всех производственных функций, всех функций, связанных со страхованием и помощью нетрудоспособным людям, и значительной части функций в сфере потребления, нет ничего удивительного в том, что все меньше и меньше шведов выбирают жизнь в составе семьи. Коэффициент брачности упал до рекордно низкого уровня среди современных стран, в то время как доля взрослых людей, живущих в одиночестве, быстро росла. Например, в центральной части Стокгольма к середине 80-х годов XX в. более двух третей населения жило в семьях, состоящих из одного человека. В условиях, когда издержки и польза, связанные с наличием детей, полностью социализированы, а естественные экономические выгоды от вступления в брак намеренно уничтожены соответствующим законодательством, вынашивание детей также было отделено от брака: к 1990 г. неммного более половины рождений в Швеции произошло вне брака.

Дети также получают значительную часть благ, предоставляемых государством в качестве обеспечения их «прав»: бесплатную медицинскую и стоматологическую помощь, дешевый общественный транспорт без ограничений, бесплатное питание, бесплатное образование и даже услуги государственных «детских адвокатов», которые могут вмешаться в тех случаях, когда родители выходят за отведенные им рамки. Детям тоже больше не нужна семья – теперь их настоящим родителем выступает государство.

Более того, социолог Дэвид Попоноэ из Университета Ратджерса полагает, что термин «государство благосостояния» больше неприменим к этой форме тотальной личной зависимости от государства. Вместо этого он использовал категорию «общество зависимых» («client society»), к которой относил страны, в которых «граждане по большей части находятся в ситуации зависимости от большой группы государственных служащих, опекающих их на протяжении всей жизни».

В Швеции люди старших поколений «свободны» от потенциальной зависимости от своих выросших детей; младенцы, дети и подростки «свободны» от необходимости полагаться на своих родителей в том, что касается их защиты и средств к существованию; когда они вырастут и станут взрослыми, они будут «свободны» от каких-либо серьезных обязательств по отношению к своим биологическим родителям и к своим детям; наконец, мужчины и женщины «свободны» от каких-либо взаимных обязательств, некогда воплощавшихся в браке. Эта «свобода» дается в обмен на всеобщую и всепроникающую зависимость от государства и почти полную бюрократизацию того, что когда-то было семейной жизнью. Мизес оказался прав: выяснилось, что в этой сфере не существует никакого «среднего пути». Наоборот, Швеция представляет собой более завершенную и, следовательно, еще более деспотическую версию социалистической организации быта, чем в СССР, намного превосходя последний случай по широте охвата и глубине проникновения. Однако современное шведское государство благосостояния содержит собственные противоречия, породившие проблемы, которые выходят на поверхность в последнее время.

Прежде всего от «демографического противоречия» государства благосостояния не так-то легко избавиться. При демократическом строе с характерным для него рентоориентированным поведением тот, кто контролирует наибольшее число голосов, получает наибольшую выгоду. И даже в Швеции действует общее правило, по которому пожилые люди голосуют, а дети – нет. Хотя шведская «семейная политика» оказалась достаточно эффективным средством разрушения семьи как независимой организации, она не смогла добиться успеха в прекращении чистого перераспределения богатства от относительно более молодых к относительно более старым через государственные программы и бюджетные трансфертные платежи.

Далее, в «обществе зависимых» государство никогда не бывает в состоянии обеспечить всех нуждающихся в попечении по той простой причине, что это было бы слишком дорого. Но в то же время в условиях государства благосостояния семьи, которые сами оказывают поддержку своим членам, ставятся в невыгодное положение, а те, которые прекращают оказывать поддержку на основе семейных уз, получают поощрение в виде государственного попечения. Датский чиновник системы социального обеспечения Бент Андерсен следующим образом описывает эту проблему: «Государство благосостояния, основанное на рациональных принципах, содержит неустранимое противоречие: для того, чтобы оно могло исполнять функции, ради которых создано, его граждане должны воздерживаться от того, чтобы в полной мере пользоваться его услугами и возможностями получения пособий, т. е. они должны вести себя иррационально, будучи мотивированы неформальными институтами социального контроля, которые, однако, по мере роста государства благосостояния сами имеют тенденцию к исчезновению».

По всем признакам похоже, что шведская модель, «средний путь», третья альтернатива и т. п. оказалась дискредитированной в то самое время, когда «второй путь» – коммунизм – рассыпался в прах. Но, к сожалению, шведская модель живет – а в скором времени может достичь расцвета – в США, где логика и аргументы, использованные Мюрдалями в 30-х годах XX в., находятся на пороге полного политического успеха.

Экономист Сильвия Энн Хьюлетт в своей книге «Когда ломается ветка» («When the Bough Breaks»), выпущенной ведущим неоконсервативным издательством «Basic Books», пишет: «В [современном] мире дети стали не только „бесполезными“ для родителей, но и вдобавок требуют больших денежных расходов. Оценки стоимости воспитания одного ребенка варьируются от 171 тыс. до 265 тыс. долл. В обмен на эти расходы „ожидается, что ребенок подарит любовь, улыбки и эмоциональное удовлетворение“, но никак не деньги и не труд».

Она продолжает: «Этот факт ставит перед нами ключевую американскую дилемму. Мы ожидаем, что родители будут тратить огромное количество денег и энергии на воспитание своих детей, в то время как материальные выгоды от этого будет получать общество в целом. Издержки остаются частными, а выгоды все в большей степени становятся общественными… В современную эпоху очень рискованно, глупо и жестоко полагаться на иррациональную приверженность родителей тому, чтобы рожать и растить детей. Мы уже научились делить друг с другом издержки и бремя воспитания наших детей. Пришло время принять определенную коллективную ответственность за следующее поколение».