Текст книги "Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 6"

Анна Тютчева упоминает, что «император Николай имел дар языков; он говорил не только по-русски, но по-французски и по-немецки с очень чистым акцентом и изящным произношением; тембр его голоса был также чрезвычайно приятен. Я должна поэтому сознаться, что сердце мое было им пленено, хотя по своим убеждениям я оставалась решительно враждебной ему»296296
  Тютчева А. Ф. Воспоминания. По двухтомному изданию «При дворе двух императоров». Пер. Е. В. Герье. Вступ. ст. и прим. С. В. Бахрушина. Москва, 1928—1929. Москва, Захаров, 2002, стр. 49.


[Закрыть].

На рубеже 1830 – 1840-х гг. Николай I начал носить парик. Он не делал из этого секрета. Встречаясь с американским посланником в 1837 г., тот заметил: «„Ведь вы на несколько лет моложе меня. Ведь у меня вся голова в седых волосах, а у вас нет ни одной седины“. – „Да, – возразил государь, – волос-то у меня немного, да и те седые. А ведь это у меня парик“, – пояснил он, проводя рукой по голове»297297
  Вестник Иностранной Литературы. 1896. №7. Американский посланник при дворе Императора Николая I. С. 12.


[Закрыть]. Надо заметить, что в ту пору отношение к мужским парикам было совершенно иным, чем сегодня. Со времен Петра I и до конца XVIII в. парики были обязательной деталью повседневного облика российских мужчин аристократов. И хотя в начале XIX в. парики постепенно вышли из употребления, в их ношении не было ничего необычного.

Внимательно следивший за своей внешностью Николай I, кроме парика, использовал помаду для волос, а также специальную мазь для усов. Во время череды январских и февральских балов Николай Павлович, следуя моде, завивался. Следует отметить, что, по мере того как волосы царя редели, гонорары придворных парикмахеров сокращались.

Николай I перенял от своего предшественника тактику ускорения движения страны методом «полюдья»298298
  Прямо сказать, вместо того, чтобы построить систему, которая будет сама работать без пристального постоянного надзора за ней, императоры российские придерживались взглядов, так сказать, быть в каждой дырке затычкой, так называемым, Отцом Отечества.


[Закрыть]. Осуществлявший в течение года множество поездок по России, в основном с целью смотра войск, также как и Александр I он любил стремительно передвигаться. Современники писали, что в дороге Николай I по нескольку дней питался одними лишь чаем и сыром. Знаменательным стал случай, произошедший с ним в 1836 г. по дороге из Пензы в Тамбов под уездным городом Чембаром, где коляска императора опрокинулась, а сам он получил перелом ключицы299299
  Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу. Колл. авт. / Сб. ст. / Отв. ред. М. В. Лескинен, О. В. Хаванова. Москва-Санкт-Петербург, Нестор-История, 2016, стр. 63.


[Закрыть]. Таким образом, любое путешествие, особенно далекое, в том числе в Царство Польское или Западные губернии России, требовало от монарха определенных личных усилий, что было одной из причин, по которой оно воспринималось как особенно значимое событие.

Николай I был как бы первым солдатом страны, вел спартанский образ жизни и на свое окружение воздействовал холодной требовательностью, наведения в стране порядка сугубо православных устоев. Существовала только одна тесная и замкнутая сфера, в которой суровый и надменный властитель смягчался и снимал со своей души мундир-рясу: это была семья и среда детей-кадетов, где император проявлял простоту и доброту. И те немногие люди, запросто принимаемые в царском семействе или же в среде кадетской детворы, которые видели государя в эти редкие и счастливые минуты, думали, что они одни знали настоящего Николая Павловича, становились его беззаветными поклонниками, и они-то больше всех и пытались передать потомству положительные отзывы о его личности. Но жесткая уверенность в себе и отрицание какой бы то ни было критики своих действий остаются основной чертой личности императора Николая до последнего дня его жизни. Смотря на себя как на всемогущего властелина, как на командира всероссийского армейского корпуса, Николай I полагал, что призван удержать мир на вековечных традициях самодержавия, и поэтому разумная воля может исходить только от него одного, все остальные люди и учреждения должны только повиноваться этой воле. Отсюда стремление подбирать себе безличных и безответственных сотрудников: ведь за немногим исключением, вроде Киселева, Уварова, Канкрина, все министры николаевского царствования были ничем иным, как лишенными всякой инициативы манекенами, придворными льстецами, подлаживавшимися под вкусы повелителя, или же военными, в которых чувство дисциплины вытеснило все остальное. «Не ясно ли то, что там где более не повелевают, а позволяют разсуждать вместо повиновения, – там дисциплины более не существует»300300
  Русская старина. Т. 1. 1870. №1—6. Записки императора Николая Павловича о Прусских делах. 1848. С. 291. «Разсмотрим теперь эти столь хваленыя, и столь загадочныя конституционныя формы; могли-ли они быть применены с некоторой последовательностью к стране, в высшей степени военной и привыкшей повиноваться одной лишь воле? Не ясно ли то, что там, где более не повелевают, а позволяют разсуждать вместо повиновения, – там дисциплины более не существует; поэтому повиновение, бывшее до тех пор распорядительным началом, – переставало быть там обязательным и делалось произвольным. Отсюда происходит беспорядок во мнениях, противоречие с прошедшим, нерешительность насчет настоящаго и совершенное незнание и недоумение на счет неизвестнаго, непонятнаго, и, скажем правду, невозможнаго будущаго» (С. 291—292).


[Закрыть] (там угроза порядку) – слова Николая I, относящиеся к революционному Берлину 1848 г. Протест сложившемуся мироустройству усматривался во всем – в мелком отступлении от военной формы, в ношении усов не военным человеком, в стихах, обходивших общество в рукописях. Николай любил говорить о своем великодушии, когда требовал чистосердечного раскаяния у декабристов или беспрекословной покорности у восставших поляков. Но своей «великодушностью» он показательно карал тех, кто не повиновался, кто нарушал общую для всех подданных дисциплину. Он действительно положил ту феноменальную резолюцию на деле о двух евреях, перешедших карантинную линию на р. Прут: «Виновных прогнать сквозь тысячу человек 12 раз. Слава Богу смертной казни у нас не бывало, и не мне ее вводить»301301
  Русская старина. Т. 40. 1883. №10—12. Императоры Александр I и Николай I. Исторические моменты, к ним и их эпохам относящиеся. 1812—1855. С. 660.


[Закрыть].

Следуя польским настроениям насчет польской короны, 12 мая 1829 г. произошла коронация Николая I в Варшаве, в зале Сената, в присутствии сенаторов, нунциев и депутатов царства.

В Москве Николай Павлович короновался 22 августа 1826 г. Манифестом в этот день император даровал различные облегчения или полную отмену наказания некоторым преступникам, «незаключающим в себе смертоубийства, разбоя, грабежа, и лихоимства»302302
  ПСЗРИ. Собрание второе. Т.1. №540. С. 891.


[Закрыть], прощал беглых, снимал денежные взыскания по делам казенным продолжавшиеся более 10 лет и до сего дня неоконченные, а также казенные начеты ниже 2000 рублей и др. Следуя польским настроениям насчет польской короны, московской коронации 12 мая 1829 г. произошла другая коронация Николая I в Варшаве, в зале Сената, в присутствии сенаторов, нунциев и депутатов царства.

События 14 декабря 1825 г. дали императору Николаю I возможность оценить способность своего народа к развитию собственной мысли. Чем контрастнее происходили взгляды на событие воцарения у народа и власти, тем более впечатляющий оттенок остался у правителя этого государства. И все последующее его царствование несоизмеримо связано с подавлением этого инакомыслия.

В России правитель-император является представителем высшего сословия, и на протяжении всего времени царствования Романовых (и так называемых Рюриковичей) всегда велась политика взаимовыручки, – боярство поддерживает правящую семью, семья – не обижает в правах сословие бояр и помещиков в целом. «Я говорю с вами, как первый дворянин в государстве»303303
  Русская старина. Т. 8. 1873. №7—12. Смоленские дворяне и обязанные крестьяне. 1846—1849. С. 912. Это была речь Николая перед депутацией смоленского дворянства 18 мая 1847 г. Одним из главных вопросов на этой встречи было наметившееся желание Николая перевести крепостных крестьян в обязанные, и он просил смоленских дворян помочь с решением этого дела. Здесь примечательно то, что император хотел обставить новую систему таким образом, чтобы крестьянин как и раньше оставался никем: «Я убежден, что такой переход, хотя на разных условиях, примененных каждым к местности, может один предупредить крутой перелом… Знаю, что против обязанных крестьян есть возражения: кто дворянам поручится, что крестьяне будут исполнять принятые на себя обязанности? Суды не хорошо составлены, и т. д. На это я скажу, что порукою обоюднаго исполнения обязанностей, действительно, должны служить суды, состоящие из дворян же, – и если суды эти не хороши, то виноваты сами дворяне, опустив не везде, но во многих местах, должности по выборам. Я, напротив, нахожу, что все эти должности достойны быть заняты лицами, достигшими не малых чинов на коронной службе и имеющими знаки отличия. Основываясь на всем этом, я желаю, господа, чтобы вы потолковали келейно, как я теперь с вами, и написали мне о том свое видение, прямо в собственныя руки» (С. 912). То есть мы видим, что Николай, советуясь, хочет придумать новую систему, где направляющую роль играли бы по-прежнему дворяне, попутно упрекая смолян за то, что они дали возможность крестьянам занять некоторые судебные места, которые он хочет бы видеть за дворянами, причем особенно отличившимися на государственной службе, имеющие знаки отличия и т.п., т.е. говоря попросту, цепных псов монархизма.


[Закрыть] – фраза Николая I при его обращении к смоленским депутатам в 1847 г. Но, отождествляя себя с дворянством, правящая семья была одновременно ее наивысшей ступенью и, самое главное, символом сложившегося мироустройства.

В это время инакомыслие уже пустило свои корни среди интеллигенции и образованного офицерства. Инакомыслие же заключалось в желании изменения условий жизни своего народа, первым и самым ключевым пунктом которого являлась отмена крепостного права (поскольку даже для простого развития экономики требовалась свобода передвижения и выбора профессии). Сама по себе мысль – сделать обществу жизнь лучше – была понятна Николаю I, ничего не имея против этого стремления. И более того, к этому времени многие помещики начали понимать, что иметь вольнонаемного человека намного целесообразнее, нежели крепостного, стали делать царю различные представления, виды, формы и способы перехода к иным отношениям. Сам Николай I вполне здравомысленно осознавал обстановку, прекрасно видел, что существующий строй, в основе имевший крепостное право, это, как он выражался, «пороховой погреб под государством»304304
  Из «Нравственно-политического отчета за 1839 год», раздел «Свод мнений насчет внутреннего состояния России и действительное ее состояние» (в интернете выставлено фото обложки, где присутствует рукописная надпись – «Его Величество изволил читать»). «При каждом новом царствовании, при каждом важном событии при дворе или в делах государства издревле и обыкновенно пробегает в народе весть о предстоящей перемене во внутреннем управлении и возбуждается мысль о свободе крестьян; вследствие этого происходят и в прошедшем году происходили в разных местах беспорядки, ропот, неудовольствия, которые угрожают хотя отдаленною, но страшною опасностью. Так и теперь, по поводу бракосочетания Великой Княжны Марии Николаевны, в народе разнеслась весть, что крестьяне будут освобождены. Толки всегда одни и те же: царь хочет, да бояре противятся. Дело опасное, и скрывать эту опасность было бы преступлением. Простой народ ныне не тот, что был за 25 лет пред сим. Подьячие, тысячи мелких чиновников, купечество и выслуживающиеся кантонисты, имеющие один общий интерес с народом, привили ему много новых идей и раздули в сердце искру, которая может когда-нибудь вспыхнуть. В народе толкуют беспрестанно, что все чужеязычники в России, чухны, мордва, чуваши, самоеды, татары и т. п. свободны, а одни русские, православные – невольники, вопреки Священному Писанию. Что всему злу причиной господа, т.е. дворяне! На них сваливают всю беду! Что господа обманывают царя и клевещут пред ним на православный народ и т. п. Тут даже подводят тексты из Священного Писания и предсказания по толкованиям Библии и предвещают освобождение крестьян, месть боярам, которых сравнивают с Аманом и фараоном. Вообще весь дух народа направлен к одной цели, к освобождению, а между тем, во всех концах России есть праздные люди, которые разжигают эту идею, и в последние годы преследование раскольников вооружило и их против правительства так, что их скиты сделались центром этого зла. Там наиболее пророчеств и толков, основанных на Священном Писании. Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством, и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же и что ныне составилась огромная масса беспоместных дворян из чиновников, которые, будучи воспалены честолюбием и не имея ничего терять, рады всякому расстройству. Благоустройство удельных крестьян и оказываемая им защита сильно подействовали на возбуждение еще большего омерзения к крепостному состоянию. В этом отношении обращают на себя внимание солдаты, уволенные в бессрочный отпуск. Из них хорошие остаются в столицах и городах, а по деревням расходятся люди, большею частию ленивые или дурного поведения. Потеряв привычку к крестьянским трудам, не имея собственности, чуждые на родине, они возбуждают ненависть против помещиков своими рассказами о Польше, Остзейских губерниях и вообще могут вредно действовать на ум народа. Хорошие из бессрочно отпускных не могут противодействовать вредному влиянию, потому что льстящее страстям мнение принимается охотно. Мнение людей здравомыслящих таково: не объявляя свободы крестьянам, которая могла бы от внезапности произвести беспорядки, – можно бы начать действовать в этом духе. Теперь крепостные люди не почитаются даже членами государства и даже не присягают на верность Государю. Они состоят вне закона, ибо помещик может без суда сослать их в Сибирь. Можно было бы начать тем, чтобы утвердить законом все существующее уже на деле (de facto) в хорошо устроенных поместьях. Это не было бы новостью. Так, например, можно было бы учредить волостные управления, сдачу в рекруты по жребию или по общему суду старшин волости, а не по прихоти помещика. Можно было бы определить меру наказания за вины и подвергнуть крепостных людей покровительству общих законов; а что всего важнее, разделив Россию на полосы по качеству почвы, климату и промышленному положению края, определить число рабочих дней на господина по мере занимаемой крестьянином земли и определить по той же мере оброк. Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, пока начнется снизу, от народа. Тогда только мера будет спасительна, когда будет предпринята самим правительством тихо, без шуму, без громких слов и будет соблюдена благоразумная постепенность. Но что это необходимо и что крестьянское сословие есть пороховая мина, в этом все согласны*. В средине России 12 губерний подверглись в минувшем году необыкновенному бедствию: пожарам и волнению народному. Начало этих беспорядков являет Симбирская губерния, где происходили значительные пожары в удельных имениях Сызранского и Сенгилеевского уездов. Пожары сии приписывались народною молвою поджогам. Вслед за тем распространились слухи, что поджоги производят помещики для разорения своих крестьян, которые назначены быть вольными или отданными в приданое ее императорскому высочеству Великой Княгине Марии Николаевне. Говорили о появлении покойного Великого Князя Константина Павловича: о казни дворян и наконец поверили, что поджигает правительство для переселения усадеб по новому плану». * «К умножению доказательств об основательности этого мнения здесь прилагаются бумаги, полученные от генерал-майора Фалькенберга. Книга, из которой почерпнуто рассуждение об условиях помещика с крестьянами, изданная в 1809 году, находится в продаже! Больно видеть, как правительство, как будто бы старалось приготовить государство к перемене и само давало мысль о возможности к изменению существующего порядка, не ожидая действий для сего правительства». (Примечание авторов документа). (Россия под надзором. Отчеты III отделения 1827—1869. Сборник документов. Сост. М. Сидорова и Е. Щербакова. Москва, Российский Фонд Культуры, Российский Архив, 2006, стр. 201—203).


[Закрыть].

XIX век – это век развития капиталистических отношений, развитие заводов, фабрик, мануфактур, появления машин (поршневых) и различных механизмов. Все это бурно происходит в начале XIX века в Европе. В России же процесс принимал заторможенный характер, чему в большей степени способствовало крепостное право. С его отменой неминуемо должен был произойти подъем благосостояния низшего сословия, это более чем очевидно, а с другой стороны, и это еще страшнее, в стране начнется большее развитие капиталистических отношений. Все мироустройство государства станет меняться, где на первый план выйдет не родовитость, а наличие денег. Проблема представлялась в том, что зачаточным капитализмом еще можно было управлять, способствуя покровительством и нахождение средств производства в руках дворян, и не давая сильно «высовываться» предпринимателям третьего сословия, но в массовых масштабах это уже не возможно, поэтому сословия начнут неминуемо размываться, и третье сословие, «подлость», рано или поздно предъявит свои права на реальный вес в политическом мироустройстве. С одной стороны, это не возможно было представить для русского царизма, с другой, где гарантия, что на этой волне не произойдет моральное размытие превосходства самой царской власти, и уже все общественные силы не потребуют конституцию. Но всегда находившаяся в связке с дворянством, поддерживая друг друга, власть не имела представления своего существования на других принципах, и не хотела. В этом и заключалась (и заключается) русская властно-православная закостенелость мозгов системы, которая видела идеал в привычной для нее старине, тюрьме и надзирателем за узниками, в высокомерности жесткой централизации, в духовном отображении сущности эгоизма, копировании ступенчатой системы превосходства бога Севера. Русская система имеет бо́льший крен в сторону приказного устройства меньшей самостоятельности, а капитализм, не отрицающий законодательство как таковое, в основе своей несет повышенный фактор самоуправления, размытие сословностей и большей независимости от государства. Здесь и сталкиваются противоположные принципы – раскрепощения и принуждения, разнузданного высокомерия и ответственности.

Вся династия Романовых, обвиняя в воровстве всех выступающих против сложившего мироустройства, сама вела воровскую политику против собственного народа, где все отношения и управление происходило по принципу бандитского клана, холодного расчета личной выгоды, и в то же время боялась подчиненного ей народа. Страх и близорукость руководили династией, а общее невежество и общий страх являлось гарантом ее стабильности305305
  Композитор гимна «Боже, Царя храни» в своих записках пишет: «С весны [1818] я употреблен был для приготовительных работ к построению штаба графа Аракчеева полка. Труд от нас требовался неимоверный: производители работ должны были находиться при них от трех часов утра до двенадцати, и от часа до девяти вечера безотлучно; взыскания начальства превосходили всякую меру. Для этих работ употреблены были нижние чины гренадерских полков, и старые солдаты, сделавшие многие походы, с лопатами в руках, работали до изнурения. И истинно невозможно было видеть равнодушно покорность Русскаго солдата к воле старшего. В скором времени усердие и покорность притупились, и меры жестокости были единым средством к выполнению требования начальства. Во время работ молчание общее, на лицах страдание, горе! Так протекали дни, месяцы, без всякаго отдохновения, кроме воскресных дней, в которые обыкновенно наказывались провинившиеся во время недели. Я помню, что, ехав однажды в Воскресенье верхом верст 15, я не проехал одной деревни, где бы не слыхал побоев и криков. Мы сами лишены были самаго необходимаго для жизни и спокойствия; от начальников ни малейшаго внимания, никогда ласковаго слова, все это от подражания верхнему начальству и желания угодить ему» (Русский архив. Т. 54. 1884. №3—4. Москва. Записки Алексея Федоровича Львова. С. 226)..


[Закрыть]. Династия видела себя особо отмеченной, божественной, все в этом мире должно было существовать только ради нее, и ни на какие компромиссы она идти не собиралась, лишь усматривала в самой себе и построенном мироустройстве миссию свыше. А. И. Герцен в письме И. Мишле писал: «Прошлое русского народа темно; его настоящее ужасно¹… Единственной целью царизма остался царизм. Он властвует, чтоб властвовать²…»306306
  Герцен А. И. Собрание сочинений в тридцати томах. Т. 7. О развитии революционных идей в России. Произведения 1851—1852 годов. Москва, Акад. наук СССР, 1956, стр. 1 – 308, 2 – 324. «Бедный русский народ! Некому возвысить голос в его защиту! Посудите сами, могу ли я, по совести, молчать. Русский народ, милостивый государь, жив, здоров и даже не стар, – напротив того, очень молод. Умирают люди и в молодости, это бывает, но это не нормально. Прошлое русского народа темно; его настоящее ужасно, но у него есть права на будущее. Он не верит в свое настоящее положение, он имеет дерзость тем более ожидать от времени, чем менее оно дало ему до сих пор. Самый трудный для русского народа период приближается к концу. Его ожидает страшная борьба; к ней готовятся его враги. Великий вопрос: to be or not to be [быть иль не быть] – скоро будет решен для России. Но грешно перед борьбою отчаиваться в успехе. Русский вопрос принимает огромные, страшные размеры; он сильно озабочивает все партии; но мне кажется, что слишком много занимаются Россиею императорскою, Россиею официальной и слишком мало Россиею народной, Россиею безгласной¹… Европа приближается к страшному катаклизму. Средневековый мир рушится. Мир феодальный кончается. Политические и религиозные революции изнемогают под бременем своего бессилия; они совершили великие дела, но не исполнили своей задачи²… Среди этого хаоса, среди этого предсмертного томления и мучительного возрождения, среди этого мира, распадающегося в прах вокруг колыбели, взоры невольно обращаются а востоку. Там, как темная гора, вырезывающаяся из-за тумана, виднеется враждебное, грозное царство; порою кажется, оно идет, как лавина, на Европу, что оно, как нетерпеливый наследник, готово ускорить ее медленную смерть. Это царство, совершенно неизвестное двести лет тому назад, повилось вдруг, без всяких прав, без всякого приглашения, грубо и громко заговорило в совете европейских держав в потребовало себе доли в добыче, собранной без его содействия. Никто не посмел восстать против его притязаний на вмешательство во все дела Европы³… Славянский мир похож на женщину, никогда не любившую и по этому самому, повидимому, не принимающую никакого участия во всем происходящем вокруг нее. Она везде ненужна, всем чужая. Но за будущее отвечать нельзя; она еще молода, и уже странное томление овладело ее сердцем и заставляет его биться скорее⁴… Большая часть этих славянских племен почти никогда не подвергалась порабощению вследствие завоевания. Зависимость, в которой так часто находились они, большею частию выражалась только в признании чужого владычества и во взносе дани. Таков, например, был характер монгольского владычества в России. Таким образом, славяне сквозь длинный ряд столетий сохранили свою национальность, свои нравы, свой язык. По всему вышесказанному не имеем ли мы право считать Россию зерном кристаллизации, тем центром, к которому тяготеет стремящийся к единству славянский мир, и это тем более, что Россия покуда единственная часть великого племени, сложившаяся в сильное и независимое государство? Ответ на этот вопрос был бы совершенно ясен, если бы петербургское правительство сколько-нибудь догадывалось бы о своем национальном призвании, если б этот тупой и мертвящий деспотизм мог ужиться с какою-нибудь человеческою мыслию. Но при настоящем положении дел какой добросовестный человек решится предложить западным славянам соединение с империею, находящеюся постоянно в осадном положении, – империею, где скипетр превратился в заколачивающую насмерть палку? Императорский панславизм, восхваляемый от времени до времени людьми купленными или заблуждающимися, разумеется, не имеет ничего общего с союзом, основанным на началах свободы. Здесь логика необходимо приводит нас к вопросу первостепенной важности⁵… В чем, наконец, упрекаете вы русский народ? В чем состоит сущность вашего обвинения? „Русский, – говорите вы, – лжет и крадет; постоянно крадет, постоянно лжет, и это совершенно невинно; это в его природе“. Я не останавливаюсь на чрезмерном обобщении вашего приговора, но обращаюсь к вам с простым вопросом: кого обманывает, кого обкрадывает русский человек? Кого, как не помещика, не чиновника, не управляющего, не полицейского, одним словом, заклятых врагов крестьянина, которых он считает за басурманов, за отступников, за полунемцев? Лишенный всякой возможности защиты, он хитрит с своими мучителями, он их обманывает и в этом совершенно прав. Хитрость, милостивый государь, по словам великого мыслителя [Гегель, в посмертных сочинениях], – ирония грубой власти⁶… Имя царя еще возбуждает в народе суеверное сочувствие; не перед царем Николаем благоговеет народ, но перед отвлеченной идеею, перед мифом; в народном воображении царь представляется грозным мстителем, осуществлением правды, вечным провидением. После царя одно духовенство могло бы иметь влияние на православную Россию. Оно одно представляет в правительственных сферах старую Русь; духовенство не бреет бороды и тем самым осталось на стороне народа. Народ с доверием слушает монахов. Но монахи и высшее духовенство, исключительно занятые жизнию загробной, нимало не заботятся об народе. Попы же утратили всякое влияние вследствие жадности, пьянства и близких сношений с полицией. И здесь народ уважает идею, но не личности⁷… Что до раскольников, то они ненавидят и лицо и идею, и попа и царя. Кроме царя и духовенства, все элементы правительства и общества совершенно чужды, существенно враждебны народу. Крестьянин находится, в буквальном смысле слова, вне закона. Суд ему не заступник, и все его участие в существующем порядке дел ограничивается двойным налогом, тяготеющим на нем и который он взносит трудом и кровью. Отверженный всеми, он понял инстинктивно, что все управление устроено не в его пользу, а ему в ущерб, и что задача правительства и помещиков состоит в том, как бы вымучить из него побольше труда, побольше рекрут, побольше денег. Понявши это и одаренный сметливым и гибким умом, он обманывает их везде и во всем. Иначе и быть не может: если б он говорил правду, он тем самым признавал бы над собою их власть; если б он их не обкрадывал (заметьте, что со стороны крестьянина считают покражею утайку части произведений собственного труда), он тем самым признавал бы законность их требований, права помещиков и справедливость судей. Надобно видеть русского крестьянина перед судом, чтобы вполне понять его положение; надобно видеть его убитое лицо, его пугливый, испытующий взор, чтобы понять, что это военнопленный перед военным советом, путник перед шайкою разбойников. С первого взгляда заметно, что жертва не имеет ни малейшего доверия к этим враждебным, безжалостным, ненасытным грабителям, которые допрашивают, терзают и обирают его. Он знает, что если у него есть деньги, то он будет прав, если нет – виноват. Русский народ говорит своим старым языком; судьи и подьячие пишут новым бюрократическим языком, уродливым и едва понятным, – они наполняют целые in-folio грамматическими необразностями и скороговоркой отчитывают крестьянину эту чепуху. Понимай как знаешь и выпутывайся как умеешь. Крестьянин видит, к чему это клонится, и держит себя осторожно. Он не скажет лишнего слова, он скрывает свою тревогу и стоит молча, прикидываясь дураком. Крестьянин, оправданный судом, плетется домой такой же печальный, как после приговора. В обоих случаях решение кажется ему делом произвола или случайности. Таким образом, когда его призывают в свидетели, он упорно отзывается неведением, даже против самой неопровержимой очевидности. Приговор суда не марает человека в глазах русского народа. Ссыльные, каторжные слывут у него несчастными⁸… От времени до времени правительство устроивает дикий набег на какую-нибудь раскольничью деревню. Крестьян сажают в тюрьму, ссылают, все это без всякого плана, без последовательности, без всякого повода и нужды, единственно для того, чтобы удовлетворить требованиям духовенства и дать занятие полиции. При этих-то охотах по раскольникам обнаруживается вновь характер русских крестьян – солидарность, связывающая их между собою. Тогда-то надобно видеть, как они успевают обманывать полицию, спасать своих братьев, скрывать священные книги и сосуды, как они претерпевают, не проговариваясь, самые ужасные муки. Пусть укажут мне хоть один случай, в котором бы раскольничья община была выдана крестьянином, хотя бы и православным? Это свойство русского характера делает полицейские следствия чрезвычайно затруднительными. Нельзя этому не порадоваться от души. У русского крестьянина нет нравственности, кроме вытекающей инстинктивно, естественно из его коммунизма; эта нравственность глубоко народная; немногое, что известно ему из евангелия, поддерживает ее; явная несправедливость помещиков привязывает его еще более к его правам и к общинному устройству⁹… Община спасла русский, народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных по-европейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательств власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе. Это обстоятельство бесконечно важно для России. Русское самодержавие вступает в новый фазис. Выросшее из антинациональной революции, оно исполнило свое назначение; оно осуществило громадную империю, грозное войско, правительственную централизацию. Лишенное действительных корней, лишенное преданий, оно обречено на бездействие; правда, оно возложило было на себя новую задачу – внести в Россию западную цивилизацию, и оно до некоторой степени успевало в этом, пока еще играло роль просвещенного правительства. Эта роль теперь оставлена им. Правительство, распавшееся с народом во имя цивилизации, не замедлило отречься от образования во имя самодержавия. Оно отреклось от цивилизации, как скоро сквозь ее стремления стал проглядывать трехцветный призрак либерализма; оно попыталось вернуться к национальности, к народу. Это было невозможно. Народ и правительство не имели ничего общего между собою; первый отвык от последнего, а правительству чудился в глубине масс новый призрак, еще более страшный призрак – красного петуха. Конечно, либерализм был менее опасен, чем новая пугачевщина, но страх и отвращение от либеральных идей стали так сильны, что правительство не могло более примириться с цивилизациею. С тех пор единственной целью царизма остался царизм. Он властвует, чтоб властвовать. Громадные силы употребляются на взаимное уничтожение, на сохранение искусственного покоя. Но самодержавие для самодержавия напоследок становится невозможным; это слишком нелепо, слишком бесплодно. Оно почувствовало это и стало искать занятия в Европе. Деятельность русской дипломации неутомима; повсюду сыплются ноты, советы, угрозы, обещания, снуют агенты и шпионы. Император считает себя естественным покровителем немецких принцев; он вмешивается во все мелкие интриги мелких германских дворов; он решает все споры; то побранит одного, то наградит другого великой княжной. Но этого недостаточно для его деятельности. Он принимает на себя обязанность первого жандарма вселенной, он опора всех реакций, всех гонений. Он играет роль представителя монархического начала в Европе, позволяет себе аристократические замашки, словно он Бурбон или Плантагенет, словно его царедворцы – Глостеры или Монморанси¹⁰… Николай, окруженный генералами, министрами, бюрократами, старается забыть свое одиночество, но становится час от часу мрачнее, печальнее, тревожнее. Он видит, что его не любят; он замечает мертвое молчание, царствующее вокруг него, по явственно доходящему гулу далекой бури, которая как будто к нему приближается. Царь хочет забыться. Он громко провозгласил, что его цель – увеличение императорской власти. Это признание – не новость: вот уже двадцать лет, как он без устали, без отдыха трудится для этой единственной цели; для нее он не пожалел ни слез, ни крови своих подданных. Все ему удалось; он раздавил польскую народность. В России он подавил либерализм. Чего, в самом деле, еще хочется ему? отчего он так мрачен?¹¹… Европа, – я это сказал в другом месте, – не разрешила антиномии между личностию и государством, но она поставила себе задачею это разрешение. Россия также не нашла этого решения. Перед этим вопросом начинается наше равенство. Европа, на первом шагу к социальной революции, встречается с этим народом, который представляет ей осуществление, полудикое, неустроенное, – но все-таки осуществление постоянного дележа земель между земледельцами. И заметьте, что этот великий пример дает нам не образованная Россия, но сам народ, его жизненный процесс. Мы, русские, прошедшие через западную цивилизацию, мы не больше, как средство, как закваска, как посредники между русским народом и революционной Европою. Человек будущего в России – мужик, точно так же, как во Франции работник¹²…» (С.1 – 308, 2 – 309, 3 – 310, – 4 – 315, 5 – 316, 6 – 319, 7 – 319—320, 8 – 320—321, 9 – 322, 10 – 323—324, 11 – 325, 12 – 326).


[Закрыть]

Запад изменялся в сторону капитализации, в большее самоуправление, личностных свобод. В предчувствии возможности поползновения в эту же сторону русских, в основе всей деятельности внутренней политики императора Николая I было неукоснительное общединастическое правило – охрана старого порядка, старых взглядов, старого способа правления. Он не чуждался реформ, но ставилось непременное условие, чтобы они осуществлялись такими мерами, которые «отнюдь не имели бы вида какой-нибудь перемены»307307
  Кизеветтер А. А. Исторические очерки. Из истории политических идей. Школа и просвещение. Русский город XVIII ст. Из истории России в XIX ст. Москва, ОКТО, 1912, стр. 420.


[Закрыть]. Известно мнение Николая I на слова Н. М. Колмакова необходимости иметь адвокатуру: «Я объяснил, – пишет Колмаков, – что в виду отсутствия защиты о вине подсудимаго, при моих обязанностях, по званию генерал-губернатора, мне невозможно обсудить правильность решения палаты, а потому просил устранить меня от подписи и утверждения тех протоколов,

– «У тебя есть прокуроры и стряпчие, – возразил государь, – чтобы судить о правильности решения».

– «Нет, государь, – позволил я себе сказать, – прокуроры и стряпчие не защитники, а преследователи, – тут нужны адвокаты».

Государь, при слове адвокаты, видимо нахмурился и сказал: «Да ты, я вижу, долго жил во Франции и, кажется, еще во время революции, а потому не удивительно, что ты усвоил себе тамошние порядки. А кто, – продолжал государь говорить громко, – кто погубил Францию, как не адвокаты, вспомни хорошенько! Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие?! Нет, князь, – заключил государь, – пока я буду царствовать – России не нужны адвокаты, без них проживем. Делай то, что от тебя требует закон, более я ничего не желаю»»308308
  Русская старина. Т. 51—52. 1886. №9—12. Старый суд. Очерки и воспоминания Н. М. Колмакова. С. 535—536.


[Закрыть].

Для решения первого вопроса, крепостного, Николаем было создано в разное время 11 «тайных» комитетов в обход действующих государственных органов, и все для того, чтобы не дать ни малейшей огласку этого процесса, а значит и надежду, боясь в результате подвергнуть народ огромному разочарованию с непредсказуемостью в действиях. Все эти комитеты на протяжении всего царствования Николая мало продвинулись в решении главного вопроса. Одни действовали по прямому указанию императора, другие сами не желали подмывать престиж понятию «самодержавие» и ограничивать хоть в малейшем его власть, делая вид перемен без каких-либо перемен. Ведь затрагивание вопроса о крепостных выливалось в вопрос о дворянах и далее, по мысли тогдашних правящих кругов, и в вопрос о самом самодержавии.

Кизеветтер пишет: «Нетрудно предугадать, что получалось в результате подготовки государственных преобразований по такому своеобразному методу. Скрипели перья, исписывались горы бумаг, комиссии и комитеты безпрерывно сменяли друг друга, и деятельность правящих сфер носила все видимыя черты интенсивной работы. Но эта бумажная работа не получала реальных отражений в жизненной практике. Ея содержание сводилось к изощренному словесному развитию некоторых предрешенных положений, в которой каждая сколько-нибудь жизнеспособная мысль всегда была обставлена коварными ограничительными оговорками, лишившими ее всякаго практическаго значения. – То было непрерывный бюрократический „бег на месте“, подобный тому, который употребляется в гимнастике и при котором люди, деятельно двигаясь, никуда не подвигаются»309309
  Кизеветтер А. А. Исторические очерки. Из истории политических идей. Школа и просвещение. Русский город XVIII ст. Из истории России в XIX ст. Москва, ОКТО, 1912, стр. 420.


[Закрыть].

Однако Николай искал свой путь развития государства, основываясь на традиционных ценностях. По поводу конституционной монархии в беседе с маркизом де Кюстином Николай I высказался: «Мне понятна республика, это способ правления ясный и честный, либо по крайней мере может быть таковым; мне понятна абсолютная монархия, ибо я сам возглавляю подобный порядок вещей; но мне непонятна монархия представительная. Это способ правления лживый, мошеннический, продажный, и я скорее отступлю до самого Китая, чем когда-либо соглашусь на него»310310
  Астольф де Кюстин. Россия в 1839 году. В 2 т. Т. I. Пер. с фр. под ред. В. Мильчиной; коммент. В. Мильчиной и А. Осповата. Пер. В. Мильчиной и И. Стаф. Москва, изд. им. Сабашниковых, 1996, стр. 212.


[Закрыть]. Насчет крепостного права Николай I беседе с бароном М. Корфом выразил мысль, «что он считает долгом и обязанностью постепенно идти к облегчению сего состояния, потом к его уменьшению и, наконец, если Бог поможет, к совершенному даже когда-нибудь истреблению, но именно только постепенно, без всяких крутых и потрясающих чьи-либо права мер»311311
  Три века. Россия от Смуты до нашего времени. В шести томах. Том VI. Репринтное издание. Под ред. В. В. Калаша. Сост. А. М. Мартышкин, А. Г. Свиридов. Москва, ГИС, 1995, стр. 93.


[Закрыть]. 30 марта 1842 г. в заседании государственного Совета Николай твердо заявил: «Покойный Император Александр, в начале своего царствования, имел намерение дать крепостным людям свободу, но потом сам отклонился от своей мысли, как совершенно еще преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на это не решусь, считая, что если время, когда можно будет приступить к такой мере, вообще очень еще далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства. Пугачевский бунт доказал, до чего может доходить буйство черни»312312
  СРИО. Т. 98. 1896. СПб. Император Николай в совещательных собраниях. (Из современных записок стаст-секретаря барона Корфа). Заседание Государственнаго Совета 30-го марта 1842 года. С. 114—115. «Как передать пером выражавшееся в каждом слове, в каждом движении сознание внутренняго, высокого достоинства; это царственное величие, этот плавно текучий поток речи, в котором каждое слово представляло мысль; этот звонкий, могучий орган, великолепную наружность, совершенное спокойствие осанки, которыя так очаровали многочисленное собрание! Государь давно уже кончил, а все кругом него еще безмолствовало в благоговейном удивлении. И именно в это заседание, о котором так хотелось прокричать по целой России, он наложил на нас обет и печать молчания!..» (С. 117).


[Закрыть].

Еще в эпоху Александра I было совершенно очевидно для многих современников и сотрудников императора, что «опасность» в крестьянском вопросе «заключается не в освобождении крестьян, а в удержании крепостного состояния» (бесправия и невежества), а правительство 1801 г. приходило в трепет при одной только мысли об «улучшении или упрощении экономического быта крестьян»313313
  Три века. Россия от Смуты до нашего времени. В шести томах. Том VI. Репринтное издание. Под ред. В. В. Калаша. Сост. А. М. Мартышкин, А. Г. Свиридов. Москва, ГИС, 1995, стр. 79.


[Закрыть]. Имея подобные же воззрения Николай изъявил желание, «дабы государственный совет постановил закон, чтоб крепостныя дети отнюдь не были отдаваемы для воспитания в такия учебныя заведения, в коих они могли получить образование, превышающее состояние их, и чтоб были обучаемы в приходских училищах»314314
  Шильдер Н. К. Император Николай Первый его жизнь и царствование. Том II. СПб, изд. А. С. Суворина, 1903, стр. 32.


[Закрыть]. Но председатель Совета гр. Кочубей осмотрительно убедил государя издать этот закон в порядке высочайшего распоряжения, в обход Совета: «Я смею думать, что такое распоряжение и потому было бы удобнее, что оно производило бы менее огласки. Закон, советом изданный, сделался бы всей Европе известным, произошли бы разные толки и пр.»315315
  Там же, стр. 32.


[Закрыть] Довод оказался убедительным, и «удобное» распоряжение, от имени министра народного просвещения, адмирала А. С. Шишкова, последовало 19 августа 1827 г.

Результатом работы 11 секретных комитетов, выработавших сотни различных узаконений, направленных на некоторое смягчение крепостного права, стало положение о запрете продажи крестьян без земли с раздроблением семейства; ограничение права помещиков ссылать крестьян в Сибирь по своему усмотрению; «удовлетворять казенные и частные долги», расплачиваясь за них крепостными крестьянами; переводить крестьян в категорию дворовых; с согласия помещиков крестьянам разрешили приобретать недвижимость и заключать между ними договора. Но эти указы, казалось, обязательные для помещиков, игнорировались ими. А. де Кюстин замечал: «Но этот закон помещики обходят всевозможными способами: так, продают не все имение со всеми крестьянами, а отдельные участки и отдельно сотню-другую крестьян. Когда такая незаконная продажа доходит до сведения властей, последние наказывают владельцев, но это случается редко, так как между данным деянием и его высшим судьей, то есть царем, находится стена людей, заинтересованных в том, чтобы все эти злоупотребления скрыть и продолжать»316316
  Астольф де Кюстин. Николаевская Россия. La Russie en 1839. Вступ. ст., ред. и прим. С. Гессена и А. Предтеченского. Пер. с фр. Я. Гессена и Л. Домгера. Москва, Издательство политической литературы, 1990, стр. 89.


[Закрыть].

Само общественное мнение к этому времени уже изменилось, оно все больше критически оценивала свою власть. М. Корф пишет о настроениях основного народа: «Каждому мыслящему наблюдателю известно, что в русском народе, особливо в полуобразованных сословиях и в многочисленном классе чиновников среднего и низшего разряда, таится много если не прямо оппозиционных начал, то духа мелочной критики и порицания правительственных мер. Каждое новое постановление, какая бы ни была его цель, тотчас подвергается в канцеляриях столько же строгим, сколько часто и неосновательным пересудам, а посредством многолюдного сонма чиновников они находят свой отголосок и в других сословиях»317317
  Корф М. А. Записки. Москва, Берлин, Директ-Медиа, 2019, стр. 52.


[Закрыть]. Эту народную характеристику Корф подмечает в связи с отменой публикации его труда, «Опыт общего обозрения всех частей государственного управления за 1831 год», поскольку правительство побоялось «критики и порицания» своих действий. И даже сам составитель материалов устрашился возможного анализа: «Сколько родилось бы тут нареканий не только против исполнителей, не только против материалов, но, повторяю, и против той власти, которую может судить один только Бог, и какая, наконец, была бы польза, если б, сорвать вдруг завесу с организма нашей государственной жизни, Россию, грозную, могущественною Россию, сильную именно преданностью народа, подвергнуть, на непризванном суде, мелочному анализу и разложению во внутренних, не всегда благовидных ее тайнах?»318318
  Там же, стр. 52.


[Закрыть]

Наиболее ощутимым результатом деятельности комитетов по крестьянскому вопросу стал лишь указ от 2 апреля 1842 г. об «обязанных крестьянах». По этому указу, «помещики, которые сами сего пожелают, заключать с крестьянами своими, по взаимному соглашению, договоры на таковом основании, чтобы, не стесняясь постановлениями о свободных хлебопашцах, помещики сохраняли принадлежащее им полное право вотчинной собственности на землю, со всеми ея угодьями и богатствами, как на поверхности, так и в недрах ея, а крестьяне получали от них участки земли в пользование за условныя повинности»319319
  ПСЗРИ. Собрание второе. Т. 17. Отделение I. №15462. С. 261.


[Закрыть]. Исходя из этого указа предусматривалось предоставление крестьянину лично свободы по воле помещика с наделом земли, но не в собственность, а в пользование, за что крестьянин был обязан (отсюда и название «обязанный крестьянин») выполнять по соглашению с помещиком по сути ту же барщину и оброк, какие он нес ранее, лишь с условием, что помещик не мог впредь их увеличивать, как и сами наделы не мог отнять у крестьян и даже уменьшить (наподобие долгосрочной аренды). В селениях «обязанных крестьян» вводилось «сельское самоуправление», которое находилось под контролем помещика. За 1842—1858 гг. на положение «обязанных» было переведено всего лишь 27.173 души м.п. в семи помещичьих имениях. Такие скромные результаты были вызваны не только противодействием помещиков, не желавших освобождения крестьян, но и тем, что сами крестьяне не соглашались на столь невыгодные для себя условия, не дававшие им ни земли, ни подлинной свободы.

Смелее действовало правительство там, где его меры по крестьянскому вопросу не затрагивали интересов собственно русского дворянства, а именно в западных губерниях, в Литве, Белоруссии и на Правобережной Украине, где помещики были преимущественно поляки. Здесь правительство решило противопоставить националистически-религиозным устремлениям польского движения православное белорусское и украинское крестьянство. В 1844 г. в западных губерниях были созданы комитеты для выработки «инвентарей», т. е. описания помещичьих имений с точной фиксацией крестьянских наделов и повинностей, которые нельзя было впредь изменить в пользу помещика. Эта реформа закрепления прав и обязанностей вызвала не только недовольство местных помещиков, но также и волнения крестьян, увидевших несбыточность их мечты о существенных изменениях.

При Николае I подушный оклад фактически не изменился, лишь переведя его в 1839 г. на серебро, и он составил 95 коп. сер. на душу.

В 1837—1841 гг. была проведена реформа в государственной деревне. Ее проведение поручалось П. Д. Киселеву, стороннику умеренных реформ. Государственная деревня была изъята из ведения Министерства Финансов и передана учрежденному в 1837 г. управлению Министерства государственного имущества во главе с Киселевым. По реформе на местах вводилось крестьянское и сельское самоуправление, волостной суд, рассматривавший мелкие проступки и имущественные тяжбы крестьян. При взимании оброка учитывался уровень доходности крестьянского хозяйства. Реформа в государственной деревне, с одной стороны, смягчила земельную тесноту, способствовала развитию предпринимательства зажиточной части крестьянства, с другой, – значительно усилила податный гнет, ввела мелочную чиновничью опеку над крестьянами. Государственные деревни Приуралья, Поволжья и Центральной России ответили на реформу массовыми выступлениями. Реформа явно не отвечала ожиданиям. На усмирение волнений были брошены воинские силы, применявшие даже артиллерию.

Еще при Александре I действовала комиссия для составления всех законов страны, под руководством графа П. В. Завадовского. Ее 25-летняя деятельность оказалась бесплодной. Николай I вместо нее учредил II отделение во главе с профессором права Санкт-Петербургского университета М. А. Балугьянским. «Помощником» к нему был поставлен М. М. Сперанский, который взял на себя практически всю работу по кодификации (форма систематизации законодательства, результат которой – составление нового сводного акта). Сам Николай I относился к Сперанскому с подозрением, но только в нем видел единственного человека, который мог выполнить это важное дело. Балугьянскому же император дал наказ: «Смотри же, чтобы он не наделал таких же проказ, как в 1810 году: ты у меня у меня будешь за него в ответе»320320
  Корф М. А. Жизнь графа Сперанского. Москва, Статус, 2014, стр. 427.


[Закрыть] (имеется в виду его скрытая конституция).

По плану Сперанского кодификация должна была пройти три этапа: первый – сбор и издание в хронологическом порядке всех законов, начиная с «Уложения» царя Алексея Михайловича 1649 г. и до конца царствования Александра I; второй этап – издать Свод действующих законов без каких-либо изменений и дополнений; третий этап предусматривал составление и издание нового «Уложения», т. е. разработка свода законов на основе прежних, но «с дополнением и исправлением их сообразно правам, обычаям и действительной потребности государства»321321
  Сперанский М. М. Юридические произведения. Под ред. В. А. Томсинова. Москва, «Зерцало» система, 2008, стр. 246.


[Закрыть]. Настороженность Николая I себя оправдала, согласившись на проведение двух первых этапов кодификации, он отверг третий – как введение нежелательных «новшеств».

К 1830 г. было издано «Полное собрание законов Российской империи», насчитывающий 45 томов, куда вошли 31 тыс. законодательных актов. Через три года появился 15-томный «Свод законов Российской империи», куда были включены лишь те постановления, которые не потеряли свою силу к началу 30-х гг. XIX в. Свод, включавший в себя 40 тысяч законов, был одобрен Государственным Советом 19 января 1833 г.

В 1839—1840 гг. были изданы подготовленные Сперанским (уже после его смерти) 12 томов «Свода военных постановлений», «Свод законов великого княжества Финляндского», своды текстов для остзейских и западных губерний. За труды и старания в 1839 г. Сперанский получил титул графа. Но систематизация законов при Николае I, несмотря на всю ее огромную роль, не устранила ни произвола, ни коррупции чиновничества, которые именно в николаевское царствование достигли особого расцвета.

В николаевскую эпоху в выстроенной еще в начале XIX в. системе центрального управления (высших государственных учреждений) принципиальных изменений не произошло – осуществлялось лишь некоторое дополнение и преобразование. Возникли новые министерства: Императорского двора (1826), Государственных имуществ (1837). Отдельная роль отводилась III отделению Собственной Его Императорского Величества Канцелярии. Вообще, принцип личной власти монарха воплотился в идее «собственной канцелярии» царя. Возникшая еще при Павле I в 1797 г., при Александре I в 1812 г. она превратилась в канцелярию для рассмотрения прошений на высочайшее имя. Наконец, Николай I существенно расширил ее функции, придав значение высшего органа управления государством, по существу, дублирующее министерства. Прежняя канцелярия стала ее первым отделением, в обязанности которого входило подготавливать бумаги для императора и следить за исполнением его указов. II отделение было создано 31 января 1826 г. «для совершения Уложения отечественных Законов»322322
  ПСЗРИ. Собрание второе. Т. 1. №114. С. 175.


[Закрыть], получившее название «кодификационного». 3 июля 1826 г. создано III отделение – высшей полиции, – практика, широко распространенная в других странах (Франции, Англии, Пруссии, Австрии), но почти неизвестная до того в России. В 1828 г. прибавилось IV отделение, которое управляло учебными, воспитательными и прочими «благотворительными» учреждениями, входящими в ведомство имени императрицы Марии Фёдоровны (матери царя). В 1835 г. для подготовки реформы государственной деревни учреждено V отделение. В 1843 г. появилось VI, временное, отделение для управления присоединенными к России территориями Кавказа. Наибольшее значение для укрепления самодержавия имели II и III отделения. При III отделении был учрежден корпус жандармов, состоявший сначала из 4, а позже из 6 тыс. человек.

Герцен прозвал III отделение «вооруженной инквизицией, полицейского масонств… который судит все, отменяет решения судов, вмешивается во все, а особенно в дела политических преступников»323323
  Герцен А. И. Собрание сочинений в тридцати томах. Т. 7. О развитии революционных идей в России. Произведения 1851—1852 годов. Москва, Акад. наук СССР, 1956, стр. 211. «Время от времени перед лицо этого судилища-конторы приводили цивилизацию под видом какого-либо литератора или студента, которого ссылали или запирали в крепость и на месте которого вскоре появлялся другой. Словом, картина официальной России внушала только отчаянье: здесь – Польша, рассеянная во все стороны и терзаемая с чудовищпым упорством; там – безумие войны, длящейся все время царствования, поглощающей целые армии, не подвигая ни на шаг завоевание Кавказа; а в центре – всеобщее опошление и бездарность правительства. Зато внутри государства совершалась великая работа, – работа глухая и безмолвная, но деятельная и непрерывная; всюду росло недовольство, революционные идеи за эти двадцать пять лет распространились шире, чем за все предшествовавшее столетие, и тем не менее в парод они не проникли. Русский народ продолжал держаться вдали от политической жизни, да и не было у него оснований принимать участие в работе, происходившей в других слоях нации. Долгие страдания обязывают к своеобразному чувству достоинства; русский народ слишком много выстрадал и поэтому не имел права волноваться из-за ничтожного улучшения своей участи, – лучше попросту остаться пищим в лохмотьях, чем переодеться в заштопанный фрак. Но если он и не принимал никакого участия в идейном движении, охватившем другие классы, это отнюдь не означает, что ничего не произошло в его душе… Недовольство русского народа, о котором мы говорим, не способен уловить поверхностный взгляд. Россия кажется всегда такой спокойной, что трудно поверить, будто в ней может что-либо происходить. Мало кто знает, что делается под тем саваном, которым правительство прикрывает трупы, кровавые пятна, экзекуции, лицемерно и надменно заявляя, что под этим саваном нет ни трупов, ни крови. Что знаем мы о поджигателях из Симбирска, о резне помещиков, устроенной крестьянами одновременно в ряде имений? Что знаем мы о местных бунтах, вспыхнувших в связи с новым управлением, которое ввел Ниселев? Что знаем мы о казанских, вятских, тамбовских восстаниях, когда власти прибегли к пушкам?…» (С. 211—212).


[Закрыть]. Это отделение путем тайной вербовки сотрудников-осведомителей собирало информацию о настроениях различных слоев населения, осуществляло тайный надзор за политически «неблагонадежными» лицами и за периодической печатью, ведало местами заключения и делами о «расколе», наблюдало за иностранными подданными в России, выявляло носителей «ложных слухов» и фальшивомонетчиков, занималось сбором статистических сведений по своему ведомству, интересовалось содержанием частных писем (перлюстрация). В круг обязанностей III отделения входила проверка деятельности центральной и местной администрации, выявление факторов произвола и коррупции, привлечение виновных к судебной ответственности, пресечение злоупотреблений при рекрутских наборах, защита невинно пострадавших вследствие незаконных судебных решений, рассматривала поступавшие просьбы и жалобы населения.

Во главе III отделения был поставлен фаворит Николая I генерал А. Х. Бенкендорф, он же являлся и шефом жандармов. Вся Россия, за исключением Польши, Финляндии, области Войска Донского и Закавказья, были поделены сначала на 5, а позже на 8 жандармских округов. Деятельность ведомства сразу невзлюбило высшее общество. Если раньше любой управляющий считал себя чуть ли не самодержавным правителем в своем ведомстве, теперь бесконтрольность и вызываемые ею злоупотребления не оставались незамеченными. Граф Бенкендорф стал объектом беспощадной критики и поношений с.-петербургским высшим обществом, задающим общий тон чиновничьему миру: в православном обществе, все погрязшее в пороках, доносительство о преступлениях, возведенное на уровень государственной политики, не могло не считаться злом.

В основе народного просвещения при Николае I был положен принцип строгой сословности. Согласно изданном в 1828 г. «Уставу учебных заведений» начальное и среднее образование подразделялось на три категории – для низших сословий, главным образом, крестьянства: для них предназначались одноклассные приходские училища, где преподавалось четыре правила арифметики, чтение, письмо, Закон Божий; для средних сословий, детей мещан и купцов: с трехклассным обучением и преподаванием начала геометрии, а также географии и истории; для высшего сословия, детей дворян и чиновничества: предусматривались семиклассные гимназии, окончание которых давало право поступления в университеты. Устав открыто говорил, что деление школьного обучения сделано для того, чтобы никто «не стремился бы чрез меру возвыситься над тем состоянием, в коем ему суждено оставаться»324324
  Ключевский В. О. Краткий обзор русской истории. Издание восьмое. Москва, тип. Т-ва Рябушинских, 1917, стр. 223.


[Закрыть]. В июле 1835 г. обнародованный «Университетский устав» поставил задачу – «сблизить, наконец, наши университеты, бывшие доселе только бледными оттенками иностранных, с коренными и спасительными началами русского управления»325325
  Высшее образование в России. 2001. №1. Ю. Галкин, Ф. Григорьев, В. Колесников, Е. Олесеюк. Третий университетский устав. С. 135.


[Закрыть] (иначе говоря, продвижение идеи сословности и самодержавия, ориентированной на российскую традиционность силового метода управления), ввести в них «порядок военной службы и вообще строгое наблюдение установленных форм, чиноначалие и точность в исполнении самомалейших постановлений»326326
  История России с древнейших времен до 1861 года. Андреев И. Л., Федоров В. А., Павленко Н. И. Под ред. Н. И. Павленко. Издание третье. Москва, Высшая школа, 2004, стр. 459.


[Закрыть]. Университеты попали в полную зависимость от попечителей учебного округа (по-современному, были под надзором политработников), а в наиболее «беспокойных» учебных округах, Виленском, Харьковском и Киевском, стали находиться в ведении генерал-губернаторов. Теперь все выбранные в университетах ректоры и профессора на кафедрах утверждались министерством народного просвещения. Устанавливался полицейский надзор за студентами, вводились должности инспектора и его помощников, исполняющие административно-полицейские функции. Вместе с тем, устав имел некоторые стороны увеличения кругозора обучающихся. Была введена практика двухгодичной стажировки молодых ученых за границей. Восстанавливалось, упраздненное в 1821 г., преподавание философии. В Санкт-Петербургском университете большое место заняли дисциплины преподавания восточных языков и истории стран Востока, в Московском университете – истории России и преподавание российского законодательства, в Казанском университете – физико-математические дисциплины, срок обучения в университете увеличился от 3 до 4 лет.