Текст книги "Реактивный авантюрист. Книга первая. Обратная случайность. Книга вторая. Реактивный авантюрист"

Сливянка

Генерал Деникин неспроста ценил бабушку Фросю. Она была повариха и кулинарка от бога. Коновалов вспоминал бабушку с особенной теплотой в голосе, а её кулинарные таланты с каким-то голодным блеском в глазах. Он подробно рассказывал о мясных и рыбных блюдах, которые таяли во рту. Апофеозом мастерства был борщ, в том числе и постный. И какие были пирожки. Особенно Коновалов любил с творогом, по местному «с сыром», но и прочие разновидности были хороши. В руках бабушки любой продукт превращался в лакомство, даже такой, как обычная тыква, или по местному «кабак». Она знала толк в солении, мочении и маринования всего, а виноград у неё сохранялся в опилках свежим до весны. Каждый год варилось не менее пяти сортов варенья, в том числе арбузный мёд – нардек. Заготовка фруктов была обязанностью Родиона.

Отдельной статьёй шло хлебопечение. Технология этого процесса сложная, поэтому Родион участвовал в нём только в качестве подсобника. Он вспоминал, как они с бабушкой на замёрзших полях собирали стебли подсолнуха, которыми, и только ими топилась специальная печь «грубка», предназначенная исключительно для выпечки хлеба. Затем уже в качестве грузчика он возил с бабушкой «горновку» на мельницу «вальцовку». Усилия стоили того, потому что магазинному хлебу до бабушкиных караваев было как до неба.

А вообще, она отгоняла Родиона от стряпни, мол, негоже казаку с поварёшками воевать. Поэтому поварское искусство не входило в число его умений. При всём при этом бабушка не умела учить своему мастерству. У неё можно было только учиться, годами наблюдая и слепо копируя её приёмы и рецепты. Именно так выучились готовить её дочь Мария, внучки Лена и Зина, а также сильно повысила квалификацию мать Родиона. В случаях свадеб и иных праздников кого-нибудь из них всегда старались залучить в поварихи. Но высот бабушки Фроси не достиг никто. На Дону казачки, впрочем, на Кубани тоже, поголовно славятся умением готовить, но блюда бабушки Фроси были особенными, с этакой изюминкой. Родион знал этот секрет. Он заключался в большой грядке, где помимо обычной мяты и укропа росли всякие травки и корешки для приправ. Неграмотная бабушка их правильных названий не знала, именуя всякими народными прозвищами.

Когда Родион перешёл на казённое и общепитовское довольствие, то понял, что покинул гастрономический рай. Однако, вернувшись в станицу, он с радостью убедился, что бабушка ещё не сдала позиций, хотя домашний хлеб уже не пекла.

Ещё перед армией бабушка Анфиса дала Родиону саженец «целебной» сливы, помогающей при кишечных расстройствах, особенно в сушеном виде. К его возвращению слива здорово выросла, а спустя время стала плодоносить. У неё были небольшие тёмно-синие плоды грушевидной формы. Названием он поначалу не интересовался, но со временем по справочнику определил, что это сорт «Стенлей». Этими сливами заинтересовалась бабушка Фрося, и тому была причина. Однажды вечером, к возмущению матери Коновалова, она сказала:

– Да, перестали самогонку гнать, как в старое время казаки. Кругом тую казёнку продають, бери не хочу. А ты, Радивон, как монах сёдно. Хучь ба када напился, как настоящий казак, а то как болящий. А здоровья-то у тебя на пятерых.

Полина Гавриловна вскинулась:

– Да вы, мама, сдурели на старости лет! Чему его учите?

– Я правильно учу! Закваска в ём есть, а смирён как духобор. Положено казаку выпивать.

– Зачем ему ещё и напиваться? Он трезвый из приключений не вылезает. Это он дома помалкивает, а слышали б, что люди рассказывают про этого «монаха».

– Брешуть твои люди, и усё. Подумаешь, девку спортил! Хай не зеваить.

– Это кого опять?

Коновалов постарался замять неприятную тему:

– Бабуня, ну не люблю я водку.

– Ладно, унучек, тады я тебе наливку сделаю. Энта слива в самый раз. Сливянка из неё получится «я тебе дам и набавлю».

И бабушка с заметным удовольствием принялась за дело. Процесс оказался длительным, но её никто не торопил. Она замачивала сливы, потом измельчала, что-то добавляла, слегка нагревала, и они играли у неё без всяких дрожжей. Затем настаивала, процеживала и снова что-то добавляла. И только через два месяца принесла Родиону трёхлитровую банку с желтоватым прозрачным содержимым и предложила попробовать. Родион сделал пару глотков. Напиток чуть заметно отдавал спиртным. Было вкусно, а приятная горчинка придавала наливке своеобразие. Бабушка сказала:

– Правильно. Сейчас он молодой, не выстоялся. Поставь в тёмном месте, а через полгода он в силу войдёт. И через три года не пропадёт, тольки загустеет и покрепчает. На той год его свежего ещё сделаю.

– Чего его?

– Энто называется спотыкач.

– Спотыкач и в магазине продаётся. Только этот не такой.

– Молчи, знахарь! Энто в магазине не такой.

На следующий год добавились ещё четыре банки продукта. Наливка и в самом деле от времени немного темнела и становилась крепче, но вкуса не теряла. Ко всему этому Коновалов не относился всерьёз до тех пор, пока бабушкина сливянка не прошла испытание. Её первой жертвой стал Левитан и его очередной зять.

Левитан

Коновалов не любил вспоминать плохих людей. Об этом он высказывался так:

– Некоторым людям везёт, и они проскальзывают по жизни, не общаясь с разной поганью. Я не из таких везунчиков, поэтому иногда приходилось сталкиваться с довольно одиозными личностями. Со временем я стал относиться к этому философски. Перефразируя известное выражение, можно сказать, что если нормы морали имеют определённые границы, то нравственное падение беспредельно. Фантазии не хватает, до чего может опуститься человек. На иного глянешь, думаешь, всё, дальше некуда, а через некоторое время встречается урод ещё хуже. Неохота мусолить такие воспоминания ради них самих, но порой без этого не обойтись. С другой стороны, по таким воспоминаниям можно решить, что я жил среди одних дегенератов. Ничего подобного! Общество, в котором я жил и живу, в подавляющей массе состоит из нормальных законопослушных членов, где редкими вкраплениями попадаются всякие придурки и мерзавцы. Но, с другой стороны, чем может запомниться масса здравомыслящих обывателей? Здесь такое же положение, как и в исторической науке. Вся писаная история есть история войн. На самом-то деле, война – занятие немногих, и не каждый день. Основная масса населения всегда работала, платила налоги, размножалась, и только. Хронистам это было неинтересно. Да и о чём писать-то? В русских летописях так и отмечали: «В лето такое-то мирно бысть». И всё!

* * *

По шкале Коновалова Левитан не был подонком, он находился ближе к обычному деревенскому дурачку. Это был честный алкоголик, то есть он не воровал, не побирался, никому не падал на хвост и не тащил из дому. Правда, ничего туда и не нёс. Пил на заработанное, а если не удавалось, то пользовался суррогатами – одеколоном и прочими денатуратами. По-своему он был занятным типом. Левитан была кличка. Настоящая фамилия Диктор. Ещё в молодости он обжёг гортань каким-то антифризом и с тех пор разговаривал натужным сиплым голосом. В сочетании с фамилией это казалось забавным, и где бы он ни появился, немедленно получал кличку Левитан как шутовской антипод великого диктора. Коновалов не держал Левитана за полноценного человека, но определённый интерес к нему проявлял, как к любопытному экземпляру. Понемногу он узнал его историю.

Левитан был приезжим. Разговаривал он с характерным «оканьем», что выдавало в нём уроженца Приволжья. И действительно, родился Коля Диктор в мордовском селе. Неудачи на него посыпались чуть ли не с рождения. При регистрации в сельсовете его мать спросили:

– Какую национальность записать новорожденному?

– Ой, даже и не знаю. Муж мордвин, а я чувашка.

Подумала, и решила:

– А-а, ладно, пишите, пусть будет русский.

Но это ещё полбеды. Работница сельсовета была приезжей и неопытной. Людей знала плохо, к тому же с дикцией у матери было неважно. Отсюда вышло недоразумение – вместо фамилии Дегтярь в Колином свидетельстве о рождении молодая чиновница написала Диктор, хотя паспорта родителей были у неё перед глазами.

Коновалов сказал, что подобные случаи в те годы происходили не так уж и редко, когда зачастую творцами новых фамилий становились невнимательные чиновники.

– Вот есть у меня знакомый Чванов. Ну, что это за фамилия? Ведь ясно же, что это плохо написанное и неправильно прочитанное слово Иванов. Знал я двух родных братьев с фамилиями Серик и Сериков. И ещё двоих братьев с разными фамилиями, причём близнецов. У одного была фамилия Дуля, а у другого Дулькин.

Удивительно, но ошибку в свидетельстве Левитана не заметили. Дегтярей в селе знали, и никто внимательно документ не изучал. Лишь получив паспорт, Николай узнал, что он Диктор. Не шибко грамотные родители, узнав, что ошибку в паспорте нужно исправлять через суд, решили не канителиться. Мол, невелика цаца, пусть живёт Диктором. Простоватый и безответный Коля с этим смирился. Он и без того был последним парнем на деревне, а когда односельчане узнали его национальность и фамилию, то стало совсем худо. Его не признавали своим ни мордвины, ни чуваши, ни русские. Дело не в национализме, в селе люди жили дружно, просто это стало хорошим поводом для насмешек. По какой-то причине в армию его не взяли. Друзей не было, а девушки всерьёз его не воспринимали. От такой жизни он и начал выпивать. Однажды мужики зло над ним подшутили, налив вместо самогона какого-то суррогата, после чего он и стал Левитаном. Родители всё-таки нашли ему невесту и женили на забитой сироте из далёкого села, где она из милости жила у родственников в качестве бесплатной золушки и няньки. Звали её Неонила, в просторечии Ненила, и она была старше его лет на пять. Затюканная ещё больше чем Коля, она могла хорошо делать только одно – рожать детей. Сначала они хотели устроиться в её селе, но не прижились, и начались их скитания по стране. Левитан очень путано рассказывал, каким образом они оказались в станице.

К тому времени семья его была уже многодетной. Советское государство реально поддерживало такие семьи, и им выделили под жильё просторный дом на соседней Коновалову улице.

Порядки в этой семье были странные и соседей шокирующие. Самым странным элементом была Ненила. Робкий характер, помноженный на малограмотность, порождал у неё редкую неуверенность в себе. Ненила дичилась людей, скользила тенью, ни с кем не разговаривала, а поначалу даже не здоровалась. Редко кто мог похвастать, что слышал её голос вообще. Однажды несколько соседских женщин не дали ей проскользнуть, прижали к забору и пообещали, что если она не будет здороваться, то её поколотят. С той поры при встрече с соседями Ненила останавливалась и в своей манере, церемонно, с полупоклоном кивала головой. Дома она молча хлопотала, при этом никогда не ругалась, никого ни о чём не просила, не командовала и не делала упрёков, даже если всё вокруг было вверх дном. Каждый делал что хотел, её ничего не касалось. Дети, обучаясь в школе, быстро превосходили её в развитии и начинали относиться к ней покровительственно, хотя она была главной кормилицей. Питались они неважно, не голодали, но стол разнообразием не отличался. Жили на картошке, хлебе и молоке. Ненила работала в колхозе дояркой. Молоко таскала с фермы, а заработанные деньги шли на покупку хлеба, который закупали сразу мешком.

Несмотря на внешне захудалый вид, у Ненилы было железное здоровье. Никто не помнит её хворой или просто в недомогании. О степени её забитости говорит один случай. Однажды утром она пришла на работу бледная и едва стоящая на ногах от слабости. Доярки стали её ругать, мол, зачем больная припёрлась на работу. Ответ их ошарашил. Ненила сказала, что она не больная, а просто ночью родила девочку, и к вечеру слабость должна пройти. Женщины всякое видывали, но такой патриотизм вогнал их в шок. Они уложили Ненилу в бытовке и вызвали скорую. Медики тоже были шокированы и вместе с малышкой забрали её в больницу. Заведующий фермой ругался, мол, только первобытных ему не хватало, но, видя бестолковость Ненилы, сам помог ей оформить хотя бы послеродовой отпуск. О том, что он полагается роженицам, Ненила не знала. Однако дня через три, слегка окрепшая, она вышла на работу. Причина была проста – дома не было молока, и все сидели голодные.

Однажды кто-то спросил у Левитана:

– Сколько у тебя детей?

– Да не то семь, не то восемь.

– Ну, ты даёшь, Левитан! Не знаешь точно, сколько у тебя детей?

С характерным «оканьем» ответ вошёл в поговорку:

– Много настрогал, однако. Всех не упомнить!

У Левитана было семь дочерей и один сын, родившийся предпоследним. Он был точным повторением Коли Диктора в детстве. Девочки были некрасивые, но здоровые. Несмотря на скудное питание, они были румяные и наливные как яблочки. Брали они скромностью и непритязательностью, а потому в девках не засиживались. Простые крестьянские парни брали их замуж, невзирая на полное отсутствие приданого, и не жалели об этом. Жёны из них получались нормальные. Правда, отмечали, что в семейной жизни они были излишне чистоплотны, скаредны и как одна не желали навещать родителей. Но это было вполне объяснимо.

В этом плане не повезло второй по счёту, Валюхе. Она как бы зависла на стадии свадьбы. Ей было ещё пятнадцать лет, когда одноклассница, у которой брат сидел в тюрьме, подговорила её написать ему письмо, чтобы он, мол, не скучал. Завязалась переписка. Через год паренёк освободился и пришёл к Валюхе, но, увидев её семью, испугался и сбежал. Он написал об этом случае приятелю в колонию, но тот оказался не таким привередливым. Он попросил адрес Валюхи, написал ей письмо, а после отсидки приехал, и они сыграли свадьбу. Свадьба была по упрощённому варианту – без загса и вообще без всяких ритуалов. За счёт жениха был собран стол для всей семьи. Левитан с новоиспечённым зятем напились, а остальные, будучи непьющими, наелись. Деньги быстро кончились, и паренёк в наколках загрустил. Этот незадачливый альфонс и не думал увозить девушку в свои края, он просто хотел пожить на халяву у сельской дурочки. Это легко удалось. Относились к нему хорошо, работать не заставляли, воровать тоже, и кормили. Но мечтал-то он не о жизни в бедламе и меню из молока и хлеба. Убедившись, что в этой семье поживиться чем-либо нельзя в принципе, через неделю он испарился. Но последователей у него оказалось достаточно. Валюхин адрес среди зеков пошёл по эстафете, и с небольшими вариантами всё повторялось, но больше месяца у неё не выдерживал никто. Валюха приобрела репутацию, исключающую нормальное замужество. В перерывах между заезжими женихами присватывались и местные, но таких отпетых было немного. Валюха тоже работала дояркой и однажды родила неведомо от кого девочку, которая росла в семье на общих основаниях. Поражал неиссякаемый Валюхин оптимизм. Несмотря на годы и даже десятилетия разочарований, она с каждым знакомством искренне верила, что, наконец, вот Он, вторая её половинка. Со временем к этим свадьбам привыкли и находили в них свои плюсы – Левитан в выпивке, остальные в еде, и привыкла даже милиция. Если по плану у них не хватало преступника, то они просто приезжали и забирали очередного Валюхиного мужа.

Левитан дома ничем не распоряжался, был от всего в стороне и вообще существовал автономно. Ходили неясные слухи, что он когда-то работал на каком-то производстве, но, глядя на его изнурённую алкоголизмом фигуру и пропитую физиономию, в это не верилось. Начальники люди здравомыслящие и не взяли бы его на любую работу при всём его желании. Даже корейцы, луковые плантаторы Левитаном брезговали, хотя сплошь и рядом использовали бичей в качестве рабов. Поэтому он работал подённо. Не имея квалификации, он трудился в основном лопатой – рыл могилы, траншеи и копани. Чистил навозные и выгребные ямы, грузил мусор, а также перетаскивал сыпучие грузы вроде угля. Бойкости в работе не проявлял, но этого от него и не требовалось.

Левитан был востребован. Вначале он сам ходил на промысел, но быстро сделал себе рекламу и стал принимать заказы на дому. Заработанные гроши он тратил исключительно на выпивку, поэтому охотно соглашался на плату магарычом, исключающую ходьбу в магазин. Тратить деньги на одежду Левитан считал неуместным мотовством и ходил в невообразимом рванье, которое дарили ему заказчики, избавляясь от старья. Одну зиму он вообще проходил в женском пальто. Бичи выглядели лучше, но ему на это было плевать.

Время от времени Коновалов эксплуатировал Левитана на грязных домашних работах и поневоле изучил его быт и повадки. Однажды Родион пришёл к Левитану нанять его для чего-то. Стояла осенняя слякотная пора. Станица привычно утопала в грязи, которая даже на асфальтовых дорожках хлюпала под ногами двухсантиметровым жидким слоем. Без резиновых сапог или галош на улицу было не выйти. Население боролось с грязью всеми способами. В каждом дворе и у каждого учреждения находилась железная чистилка, и стояло корыто с водой, снабжённое щёткой на палке или просто тряпкой. Ничего такого во дворе у Левитана не было, поэтому грязь на крыльце была такая же, как и на улице. Вышел сам хозяин и, обрадовавшись Родиону, пригласил его в дом, посмотреть, как он живёт. До этого Родион никогда там не бывал и из любопытства согласился. Левитан засуетился:

– Проходи, проходи! Нет, разуваться не надо.

Коновалов и сам это понял, потому что в коридоре было так же грязно, как и на крыльце. Переступив порог, Родион застыл на месте. Дощатый пол во всех жилых комнатах был покрыт таким же слоем жидкой грязи, как и на уличном асфальте. Домочадцы с характерным чмокающим звуком шлёпали в галошах. Левитан ходил в сапогах. Не двигаясь с места, потрясённый Коновалов спросил:

– А вы пробовали полы вымыть?

– Пробовали. Толку-то? Народу много, через полчаса снова натопчут. Вот ужотко мороз настанет, тогда в зиму почистимся.

– Левитан, а как же ты спишь?

– Очень просто. Смотри!

Он произвёл демонстрацию. Сел на свою кровать, застланную какими-то засаленными тряпками, вынул ноги из сапог и растянулся на этом ложе. Затем сел и ловко всунул босые ноги в резиновые сапоги. Коновалов оторопело спросил:

– А если промажешь?

– Ночью бывает. Так не на улице же.

У Родиона жилищная нечистоплотность была связана с тараканами, и он спросил:

– Тараканов у вас много?

– А нету. Это когда мы здесь поселились, тараканы от прежних хозяев тут жили. А потом их не стало.

– Как же вы их вывели?

– А никак. Они сами ушли.

– Да, это рекорд.

Была у Левитана ещё одна особенность, и Родион знал о ней не понаслышке. Если был выбор, то Левитан магазинному вину предпочитал суррогаты, хотя в те годы все магазины были забиты недорогими хорошими винами.

Однажды Родион сделал небольшой, но удобный шкаф. Осталось нанести покрытие. Для этой цели он закупил в хозмаге шесть бутылок политуры. В доме вонять не хотелось, и он стал ждать подходящей погоды, чтобы проделать это во дворе. А авоську с политурой повесил на стенке в коридоре.

Образ жизни Левитана предполагал возникновение разных нестандартных ситуаций. В тот день такая штука с ним и приключилась. За разгрузку гвоздей кладовщик Семёныч расплатился с ним… гвоздями. Вместо положенного трояка он выдал Левитану совершенно ненужные ему полведра «сотки». Видимо гвоздей у него был избыток, а в деньгах недостаток. Что было делать бедолаге? Завернул он эти гвозди в кусок старой брезентины и пошёл восвояси, в надежде загнать их кому-нибудь. В конце концов пришёл он с ними к Родиону. Сторговались за восьмисотку вина. Родион пошёл за бутылкой, а наметанный глаз Левитана заметил политуру на стене коридора. Когда Родион протянул ему вино, Левитан спрятал руки за спину и сказал:

– Родион Олексеевич, не надо мне вина. Дай лучше ту бутылку политуры, что у тебя в авоське на стене.

Для Коновалова замена была финансово выгодна, так как политура стоила всего шестьдесят копеек, и он согласился, но поставил условие:

– Ты её пить собрался?

– Да.

– А чем она лучше вина?

– Крепче. Сразу с ног валит.

– Я тебе дам бутылку, но хочу посмотреть, как ты будешь пить.

– Зачем?

– Интересно, не видел раньше. Тебе что нужно для этого?

– Вода, соль, стакан.

Коновалов принёс пачку соли, бутылку воды и стакан. Для него это был цирковой номер. Процесс выделения жидкости прошёл быстро, и вскоре Левитан налил полстакана желтоватой, мутной и дурно пахнущей отравы. Коновалова от этой вони передёрнуло, и он протянул яблоко на закуску. Левитан сделал страшную рожу, крякнул и залпом выпил. Затем, отдышавшись, неторопливо закусил. Глаза его затуманились. Коновалов спросил:

– Ты когда-нибудь ешь нормальную пищу? На первое борщ, на второе котлету, салаты, компот?

– Бывает. На поминках.

– А я уж думал, что на одной закуске существуешь. Но ведь поминки не каждый день.

– Я привык. Мне много не надо.

– Левитан! У тебя уникальный организм. Питаешься ты в основном ядами, куришь, пьёшь любую химию вплоть до керосина, а до сих пор не ослеп. На твоей диете любой за неделю ноги протянет, а тебе хоть бы хны, даже руки не трясутся. Мало того, ты к бабам способен, лопатой работать можешь, а помирать даже и не собираешься. У тебя, наверное, акулья печень. Мединститут твой труп без разговора купит для исследований.

– У кого купит?

– У кого ж ещё? У тебя. Ты его единственный хозяин. Больше никто не имеет права.

– А на кой мне деньги после смерти?

– Почему после смерти? Да хоть завтра договор составь, получи свои гроши и пропей на здоровье. И хоронить тебя будет не нужно. Когда помрёшь, приедут и заберут на опыты. И всё.

– Нешто так бывает?

– Бывает. Только они не на всякий труп кидаются. Нужно чтобы у человека какое-нибудь особое качество было. Два сердца, например, или ещё чего-то. Вот на заводе у нас в бригаде был дядя Толя. Молодость в тюрьмах провёл, а ближе к старости решил нормально пожить, на работу поступил, женился. Жена была сильно моложе его и к тому же очень сварливая. Поэтому от семейной жизни он страдал и уже не рад был, что с этой бабой связался. Как-то раз заболела у него спина. В больнице сделали ему рентгеновский снимок и обнаружили два лишних ребра. Аномалия такая. Он о ней и не знал, в тюрьме-то кто его будет обследовать? Лишние рёбра жить ему не мешали, и этому явлению он значения не придал. Радикулит ему подлечили, и всё пошло по-прежнему. Только заметили мужики, что на проходной его часто поджидает человек в очках и шляпе типично учёного вида. Саня Щука устроил дяде Толе допрос:

– Что за фраер возле тебя трётся? Не родственник ли какой объявился?

– В гробу я видел таких родственников! Дома эта язва житья не даёт, а тут этот кандидат медицинский репьём пристал, просит завещать или продать тело после смерти. Надо же такое придумать?

– Нашёл проблему! Дай ему в торец, и все дела.

– Дал. А он утёрся и тычет мне бумажку с телефоном, на случай, если надумаю.

Потом дядю Толю жена бросила и ушла. А он, обычно воздержанный, на радостях ударился в загул. Пропил все деньги, уже вознамерился пропить мотоцикл, но на глаза попалась бумажка с телефоном. Мотоцикла было жалко, и он позвонил. Но это была ошибка. Каким-то образом жене стало известно, что он продал своё тело. Она подумала, что это неспроста, что ему осталось недолго, и вернулась обратно, в надежде на наследство.

Заинтригованный Левитан спросил:

– Родион Олексеевич, а ты не знаешь, почём они покойников берут?

– Не знаю.

– Как ты думаешь, за меня рублей сорок дадут?

– Ну, ты скажешь! Больше, конечно. Качественный покойник на дороге не валяется.

– Хотя бы приблизительно.

– Хорошо. Давай посчитаем так – по весу ты ближе к барану, поэтому прикинем по цене баранины. В живом весе она будет рубля по полтора, но ты-то будешь неживой, значит, стоить будешь дороже, поэтому округлим до двух, и в целом труп твой по бараньей цене потянет минимум на сто двадцать рубликов.

– А что? Неплохо. Только как всё это провернуть?

– Надо написать в институт письмо с предложением, обрисовать детали, а остальное они сделают сами.

Забрав свои бутылки и подаренный Родионом стакан, Левитан ушел. На следующий день он вспомнил разговор и решил использовать открывшуюся возможность пропить себя самого. В письмах он был не силён и обратился за помощью к очередному Валюхиному жениху. Тому идея понравилась, потому что он сидел уже без денег. За хороший почерк к делу они припрягли Меньшу, а она оповестила о происходящем остальных. Меньша было домашним именем одной из дочек Левитана. Вообще-то её звали Таня. При регистрации так назвал её Левитан, с похмелья забыв, что одна Таня среди дочек уже есть. Со временем привыкли, только младшую Таню звали Меньшой, чтобы не путаться.

К вечеру Левитан с конвертом в руке пришёл к Коновалову – спросить адрес института. Коновалов точного адреса не знал и посоветовал написать на конверте просто слово «Мединститут», мол, тот в Ростове один, и письмо дойдёт. Сгорая от любопытства, Родион попросил почитать это послание. Впоследствии он сильно жалел, что не скопировал его. Запомнились строки: «Из меня выйдет качественный труп. По цене баранины он обойдётся вам за сто двадцать рублей». И всё в таком стиле.

Как ни странно, письмо дошло до адресата. Это стало известно, когда пришёл ответ, разочаровавший Левитана. Там было сказано, что если товарищ Диктор, движимый благородными чувствами, желает завещать своё тело науке, он может это сделать у нотариуса. Про оплату не было ни слова. Однако дочери этим письмом заинтересовались, так как оно сулило экономию на похоронах Левитана, которому, как все считали, осталось недолго. Но он этих надежд не оправдал и жил ещё лет пятнадцать. Помер он не от цирроза печени, как следовало ожидать, а, можно сказать, на боевом ходу. Нес сдавать бутылки, наступил на гвоздь и заразился столбняком, от которого и умер. Левитан отродясь не делал никаких прививок, тем более по такому вроде бы пустяковому поводу. Любые раны затягивались на нём как на собаке, но в этот раз произошла осечка. Подозрительно никто не помнит его похорон, поэтому не исключено, что где-то наглядным пособием студентам служит его раздувшаяся от политуры печень.

Но это будет потом, а в описываемый момент Коновалов нанял Левитана перетаскать тонну угля в сарай. Он с вечера приготовил вёдра и лопату, а утром явился Левитан, да не один, а с помощником, молоденьким румяным парнем в военной форме без погон. Однако румянец не мог скрыть сильной помятости от вчерашних возлияний. Коновалов спросил:

– А это кто?

– Пятьдесят Третий.

– В смысле?

– Мы его дома так зовём. Ничего, откликается.

– А имя у него есть?

– Есть, должно. Только имён всяких много, путаемся, по номерам сподручнее. Меньша давно тетрадь завела, где всех мужей Валькиных отмечает по номерам. Этот пятьдесят третий.

Сам Пятьдесят Третий глядел в пространство и на разговор не реагировал. Судя по всему, его здорово мутило. С виду он был сильно моложе от Валюхи и как-то не вписывался в ряд её избранников. Коновалов это отметил:

– У Валюхи контингент свой, протокольный, а это салага, и на уголовника он не похож.

– Всё одно что уголовник, только не из тюрьмы. Он здесь в полку прапорщиком был, да проворовался, вот и выгнали как собаку.

– Сурово. Видно, что-то серьёзное упёр. За сапоги или бочку керосина не выгнали бы.

– Дак куда ж несерьёзно? Офицера сабантуй затеяли, сложились и выпивку закупили – коньяк, водочку. А он всё в мешок и ноги ему приделал. Оправдывается, что пьяный был, не сознавал.

– Да, такое не прощается. На святое посягнул. Ты, Левитан, теперь за своей политурой лучше приглядывай. А откуда он родом?

– Издалека. Денег-то на дорогу у него нет, вот Валька и надеется, что он у неё приживётся. Дура.

Чтобы пробудить в работниках энтузиазм, Родион вынес и показал им оговорённую бутылку водки. Левитан взмолился:

– Родион Олексеевич, мы всей душой поработать, да больно плохо после вчерашнего. Нам бы по пять капель. А?

– Ага, налей вам. Тогда точно не переносите.

Левитан смотрел глазами умирающего кролика. И тут Коновалов вспомнил про бабушкину наливку. Он решил, что она на работоспособность не повлияет, потому что не водка и не вино. Для Левитана, закалённого денатуратом, она будет вроде сиропа. И он сказал:

– Ладно. Я вам домашней наливки дам. Вреда не принесёт.

Он вынес на крыльцо банку с наливкой и две фарфоровые кружки. Откупорил банку и щедро наполнил кружки доверху пахучим напитком. Пятьдесят Третий оживился, подошёл и взял кружку в руки. Не спеша, они выпили до дна и попросили закурить. Родион презентовал им пачку «Примы», затем спросил:

– Ну, как? Полегчало?

– Да, как-то это… непонятно. Ещё можно?

Родиону было не жалко, и он налил ещё по кружке. Когда они выпили, он сказал:

– Ну, ребята! Я сделал всё для вас возможное. Давайте работать.

Левитан подошёл до кучи угля, стал над вёдрами и велел напарнику насыпать. Пятьдесят Третий взял грабарку, опёрся об неё, потом вдруг обмяк и упал лицом в уголь, оставшись недвижимым. Уголь был фракции «орешек», и лицо не поранил. Коновалов испугался:

– Левитан, чего это с ним? Припадочных в армию не берут.

– Какой припадок? Он вырубился!

– С чего?

– Дак, с наливки твоей. Крепка больно.

– Чего ты гонишь! Это ж не водка.

– Твоя правда. Водке до неё далеко. С неё бы он устоял.

Левитан стоял в стойке борца и, от напряжения вытаращив глаза, старался сохранить равновесие. Попытавшись шагнуть, он его потерял и рухнул в уголь лицом рядом с напарником. Но он оказался покрепче и на четвереньках перелез под забор, сказав при этом:

– Родион Олексеевич, ты сам виноват, напоил нас, теперь только завтра отработаем.

Коновалов перетащил Пятьдесят Третьего под забор и уложил рядом с Левитаном. Примерно через час, с лицами чёрными от угля, Левитан со своим временным зятем с горем пополам поднялись, держась за забор, и, обнявшись, медленно поплелись домой. Коновалов приписал этот случай эффекту, именуемому в народе «на старые дрожжи».

На другой день они явились и, не говоря ни слова, переносили уголь. Левитан от водки отказался, попросив взамен две бутылки наливки. Коновалов дал, но призадумался. Через пару дней он встретил на улице Левитана и спросил:

– Ну, как наливка?

– О-о! Вещь! Если б не она, то убийство могло случиться. В тот день приехал Пятьдесят Четвёртый. Прямо из тюрьмы, домой не заезжал. Литр водки у него был. Сперва нормально было. Сели, наливки выпили, а потом дошло у них до драки, а только ничего не получилось. Ругаются, грозятся, а встать на ноги не могут, как будто они отсохли. Пятьдесят Четвёртый озверел, финку стал показывать, обещал прапора бывшего зарезать и Вальку заодно, а сил-то нету. Валька ему дала водки, он и вырубился. А Пятьдесят Третий очухался первый и дёру дал. Вальке он шибко нравился, она обозлилась и Пятьдесят Четвёртого ментам сдала.