Текст книги "Реактивный авантюрист. Книга первая. Обратная случайность. Книга вторая. Реактивный авантюрист"

Злоключения профорга

В те годы многие предприятия строили жильё своим рабочим и служащим. Комбинат не был исключением и уже достраивал многоквартирный дом. Ажиотажа по этому поводу не было. Ведомственное жильё – не самый сладкий пряник, оно привязывало человека к месту работы, и не всем это нравилось. Вдобавок к этому, проживание в двухэтажном доме не очень удобно для сельского человека, люди предпочитают частные дома с огородами. Тем не менее желающие нашлись, и список жильцов был заполнен. Неженатому Коновалову полагалась однокомнатка, от которой он отказался. Но кое для кого квартира была желанным призом.

В обеденный перерыв к Коновалову подошла женщина лет тридцати и сказала, что она жена столяра Ясыркина, а зовут её Зина. Этот Ясыркин был самым неприметным человеком на комбинате. Тихий и непьющий, работал он без огонька, но старательно. Коновалов ценил его за исполнительность. Зина стала жаловаться, что Ясыркина ни за что ни про что вычеркнули из списка жильцов. Коновалов сказал:

– Так это вам надо к директору.

– Уже ходила. Разговаривать не стал, ведь я тут не работаю.

– По-своему он прав. Так пусть муж и сходит.

– Не пойдёт он.

– Почему?

– А то вы его не знаете? Рохля он, за себя слова сказать не в состоянии. Ему об этом ещё неделю назад сообщили, а он мне только сегодня мимоходом об этом сказал, будто это пустяк.

Тут Зина расплакалась и рассказала о своей незатейливой ситуации. Особой новизной она не отличалась. Властная мама и бесхребетный сынок. Как муж Ясыркин Зину устраивал. Его бесхребетность уравновешивалась некоторыми положительными качествами. Но вот свекровь! Находиться с ней под одной крышей было невыносимо. Зина женщина стойкая, а потому дело у них уже дошло до потасовок. И когда мужа поставили в очередь на жильё, для Зины зажёгся свет в конце тоннеля. Ясыркин тоже мечтал оказаться подальше от матери, так как она до сих пор считала сына подростком, и редкий день для него обходился без увесистого подзатыльника.

Выслушав это, Коновалов спросил:

– А почему ко мне? И перестаньте шмыгать, на меня слёзы не действуют.

– Люди подсказали, и теперь одна надежда на вас, Родион Алексеевич.

Коновалов подумал, а потом сказал:

– Интересную новость вы мне принесли, и вот что я вам скажу: ради вас лично и ради вашего тюфяка мужа я бы и пальцем не шевельнул. Но тут дело непростое. Я полагаю, что на месте Ясыркина мог оказаться кто угодно. А это значит, что какая-то свинья наступила на права коллектива, в том числе и на мои. С этим надо бороться беспощадно, и я этим займусь. И если всё получится, то квартира к вам вернётся. Всё. Свободна.

Он развернулся и пошёл к директору. Зина перекрестила его вслед.

Директор оказался не в курсе и тут же вызвал контролёра Жердева, по совместительству профорга. Жердев объяснил, что неделю назад глава профкома треста Мылов сообщил, что из списка удалён Ясыркин. На вопрос: почему, был получен ответ, что он прогульщик. И всё.

Коновалов сказал:

– Товарищ Жердев, вы же знаете, что Ясыркин не прогульщик.

– У них там своё мнение.

– Какое может быть мнение у Мылова, если он Ясыркина в глаза не видывал?

– Откуда я знаю? Может, Ясыркин сам отказался? Когда я ему сообщил, он пожал плечами и ушёл, ничего не сказавши.

– Товарищ Жердев, вы киватель.

– А вот я бы попросил… не выражаться, и вообще…

Но директор встал на сторону Коновалова:

– Ты, Жердев, и правда не на своём месте. Иди отсюда.

Когда Жердев вышел, директор сказал:

– Хорошо, иди Коновалов. Я разберусь.

– Конечно. Но вы можете не успеть.

– Почему?

– Дело это не простое. Не из пустой же прихоти они Ясыркина выкинули? Ясно, что на его место «блатного» вписали. Вот если бы это сделали вы, то всё было бы законно. Я бы и не обеспокоился.

– Почему?

– Вы хоть и руководитель, а всё равно член коллектива. Имеете право. А вот когда кто-то со стороны, какая-то канцелярская крыса, пусть и высоко сидящая, начинает через вашу голову здесь распоряжаться, то пресекать это следует жестоко и бескомпромиссно.

До директора дошло, и тихо сатанея, он спросил:

– И что ты предлагаешь?

– Действовать. Официальными каналами долго, и на этом пути много баррикад. За это время подселенец получит ордер, и выкурить его из квартиры станет очень трудно. Поэтому действовать нужно быстро, сейчас и неофициально.

– Как именно?

– Главное – информация. Вряд ли кому-то из ростовчан приглянулась ведомственная квартира на селе. Вряд ли этот человек работает на комбинате. Зачем ему плести интриги в тресте, если можно всё решить здесь и без скандала? Нужна фамилия. Мылов её знает. А дальше будет видно.

– А чего это ты так хлопочешь об этом Ясыркине?

– Разве не ясно? Я не о нём, я о себе хлопочу, ведь в следующий раз вычеркнут откуда-нибудь меня, как и любого другого.

Директор проникся и попросил секретаршу Катю позвонить в трест и соединить его с Мыловым. Разговор с профоргом длился долго. Мылов изворачивался, но в конце концов фамилия прозвучала. Брюханов Е. Г. Коновалов записал её на бумажке. Мылов ничего о нём не знал. Стало ясно, что профорг был всего лишь чьим-то орудием. На комбинате о таком сотруднике тоже не слыхивали.

Коновалов отпросился с работы пораньше и отправился искать Брюханова Е. Г. Станица не город. Уже через пятнадцать минут осторожных расспросов знакомый мужик воскликнул:

– Тю! Да это ж сын охотоведа, который лет десять назад по пьянке утонул. Не помнишь?

Ещё через полчаса Коновалов знал возраст, имя, место работы и внешние приметы Брюханова. Раздобыв сведения, он отправился на телеграф, где объект работал разносчиком телеграмм. Там ему сказали адрес, куда пошёл разносчик, и Коновалов, не спеша, двинулся по указанной улице. Брюханова он вычислил издалека, это был худощавый паренёк лет двадцати с разлапистой походкой. Времени было мало, поэтому Коновалов выбрал агрессивный способ знакомства. Когда они поравнялись, Родион сделал злые глаза, схватил паренька за грудки, притиснул к забору и злобно прошипел:

– Попался, козёл! Ты зачем к Светке пристаёшь?

– К… какой Светке?

– А то не знаешь? Она мне жаловалась, что Колька, гад, проходу ей не даёт.

– Я не Колька!

– А кто?

– Меня зовут Евгений, и никакой Светки я не знаю.

Родион отпустил его, поправил на нём рубашку и сказал:

– Извини, дружок, обознался.

– Ничего, бывает.

– Нет, так дело не пойдёт. Я на тебя набросился ни за что ни про что, с меня шнапс.

– Да всё нормально, не надо ничего.

– Вот что, меня зовут Родион. Какое ни есть, а знакомство, и его надо вспрыснуть. Пошли, тут недалеко.

Он привёл Брюханова в безымянный павильон, который все станичники называли «У Марины» по имени продавщицы, много лет торгующей в нём разливным вином. Марина и сейчас стояла за прилавком, заставленным большими стеклянными конусами с разноцветными напитками. Кстати, весьма качественными.

Коновалов взял два стакана крепкого портвейна по сорок копеек. Когда Евгений выпил свой стакан, Родион свой отставил и сказал:

– Совсем забыл, мне сегодня нельзя, ну, ты знаешь почему. Пошли на улицу, покурим.

Евгений не знал, почему Коновалову нельзя, но уточнять не стал. Надо сказать, Родион любил подпаивать свои жертвы и делал это без зазрения совести, называя «сталинским методом». Он даже утверждал, что напоить человека против воли ещё надо уметь, и это своего рода искусство. Но бог ему судья.

Они сели на лавочку и разговорились. Женя в этом мире был довольно одинок. Задушевного друга у него не было, девушки тоже. Поэтому сочувственное внимание со стороны Родиона развязало ему язык, и он, отвечая на умелые вопросы, рассказал о том, что знал. Всего он не знал, но зацепка появилась.

Анна Васильевна, мать Евгения, ростовчанка. Её младшая сестра, учительница английского языка, и сейчас проживает в Ростове. В своё время Анна познакомилась со студентом из Камчатской, вышла за него замуж, и они приехали жить в станицу. Он стал районным охотоведом. Жили хорошо, родился сын, но потом случилось несчастье – отец погиб на работе. Анна Васильевна вдовела достойно, мужчин к себе не подпускала, растила сына и работала лаборанткой на молзаводе. А когда сын подрос, она расцвела вторично. Это цветение заметил Семён Давыдович, заведующий бойней. Мужчина он солидный и не бабник. Просто у него была тяжело больная жена, которая только кочевала с домашней койки на больничную и обратно, а Семёну Давыдовичу требовалась женщина. Этой женщиной и стала Анна Васильевна. Обе стороны рассчитывали на постоянную связь. Анна Васильевна стеснялась взрослого сына, и когда его не взяли в армию по плоскостопию, решила его отселить, чтобы не мешал.

Коновалов знал Семёна Давыдовича и решил, что разгадка в нём. Заведующий бойней не последний человек в районе, связи у него имелись обширные. Он был способен провернуть дело с квартирой, поэтому Родион спросил:

– Женя, так это Семён Давыдович тебе квартиру организовал?

– Нет, он даже не знает об этом. Мама сама, у неё, видно, в Ростове знакомые есть. А от него она скрывает.

– Почему?

– Не знаю. Он человек важный, а она, видно, хочет ему показать, что деловая и самостоятельная. Чтобы он нос сильно не задирал.

Ниточка лопнула.

На следующее утро Родион зашёл к директору и сказал, что в станице ничего больше узнать нельзя, следы ведут в трест.

– Товарищ директор, требуется разведка в Ростове. Как раз сегодня из бухгалтерии едут туда с отчётом. Давайте и я с ними съезжу.

– А ты не устроишь там скандал?

– Что вы! Это же сбор информации, он требует незаметности. Меня там никто и не запомнит.

– Ну-ну, посмотрим. Учти – никаких эффектов.

На комбинатовском автобусе «Кубанец» в обществе бухгалтерши и нарядчицы Коновалов отправился в город. Он впервые был в тресте, который находился в большом здании с удобным проездом во двор, где была площадка для служебного транспорта. Выбравшись из автобуса, он осмотрелся и обратил внимание на человека в шляпе и при галстуке, который менял у автобуса колесо. Родион сказал шофёру «Кубанца»:

– Глянь-ка, по виду начальник, а возится с техникой.

– Какой он начальник! Это шофёр трестовского автобуса Кирюха. Он считает работу водителя умственной профессией и одевается соответственно. А в остальном нормальный мужик.

Коновалов зашёл в здание через вход со двора. В большом холле, ближе к парадному входу, стояла остеклённая будка вахтёра. В ней сидела немолодая женщина и что-то вязала, изредка поглядывая по сторонам. Коновалов поднялся на второй этаж и, читая таблички на дверях, пошёл по коридору. Вскоре он наткнулся на приёмную. За столом сидела невероятно худая женщина с длинным носом. Хотя женщина не казалась больной, худоба её была какая-то неестественная. Было впечатление, что её полгода держали на воде и сухарях, причём сухарей давали в обрез. На столе перед ней была табличка с крупной надписью – «Секретарь менеджер Виола Мефодьевна». Фамилии не было. Коновалов отметил практичность таблички и спросил о местонахождении Мылова. Строгим голосом секретарша дала справку.

Кабинет профорга оказался близко. В нем было два стола. За одним печатала документы круглолицая девушка, а за другим сидел Мылов. Родион зашёл и представился, но сесть ему не предложили. Мылов оказался невысокого роста живчиком с плутоватыми глазками за круглыми стёклами очков.

Валентин Михайлович был хорошим профоргом и дело своё знал. Да, он занимался махинациями. Такая уж это должность – путёвки, квартиры и прочие новогодние подарки. Но жуликом себя он не считал, потому что никогда не нарушал неписаных правил, действовал осмотрительно и уже не первый год. И всё было бы хорошо, если бы не этот чугунный Крылов. Парторг был прямолинеен и тупо не признавал никаких правил. Благодаря мощному покровительству, ему всё сходило с рук. Крылов вёл себя подавляюще, все его побаивались, а Мылов просто боялся. Он стал при парторге кем-то вроде слуги, причём бесплатного, и временами даже подумывал об уходе. Недавно Крылов опять учудил. Он потребовал включить в список жильцов камчатского дома какого-то Брюханова. Если бы он по-человечески попросил, то Мылов аккуратненько провернул бы это дело путём переговоров и компромиссов и с дивидендами для себя. Но вот так?

– Николай Пантелеевич, но там же всё укомплектовано!

– Вычеркни кого-нибудь.

– Кого?

– Дай список.

И Крылов твёрдой рукой вычеркнул последнюю фамилию. Список был по алфавиту, и фамилия Ясыркина его завершала.

– Но ведь вопросы будут!

– Все они там пьяницы и прогульщики. Так и скажешь.

– Решение собрания утверждено. Раньше надо было.

– Какие ещё собрания? Если кто будет выступать, сошлись на меня.

– Всё равно, так не делается. Нужны документы, данные, хотя бы паспортные.

– Подожди немного, будут тебе данные.

Мылов понял, что Крылов и сам не знает этого Брюханова. К его удивлению, никакой реакции из Камчатской не последовало. Он уже стал надеяться на то, что всё обойдётся, но вчерашний звонок надежды развеял, а теперь, вот, ещё и посланец явился. Впрочем, стоит ли давать отчёт какому-то работяге?

Коновалов без приглашения взял стул, сел напротив профорга и молча, в упор стал его разглядывать. От этого взгляда Мылову стало неуютно, и, приподнимаясь, он сказал:

– Простите, э-э, товарищ… не могли бы вы зайти попозже. У меня совещание.

Негромким голосом Коновалов властно сказал:

– Сидеть!

Мылов на мгновение почувствовал себя собакой и рефлекторно подчинился.

– Со мной такие штучки не пройдут. Запомни это, Мылов. А теперь слушай. Я знаю, что ты не посмел бы просто так вычеркнуть кого-то из списка. Калач ты тёртый и сделал бы это умнее. Поэтому к тебе всего один вопрос – кто?

Профорг завилял глазами, но потом сник и промолвил:

– Это сам товарищ Крылов.

– А кто это такой?

Потрясённый таким невежеством, Мылов всплеснул руками:

– Как кто? Парторг треста!

– Только-то? А я уж подумал, что царь индийский. Пошли.

– Куда?

– К парторгу.

– Но, товарищ Коновалов, сейчас у него нет приёма. Есть назначенный день и часы.

– Может, ему ещё и анализы принести? Пошли.

И Мылов обречённо пошёл. Он не понимал, почему терпит «тыканье», а сам обращается к Коновалову на вы. Когда они зашли, парторг мельком взглянул на них и уткнул взор в пустой стол.

– В чём дело, Мылов?

– Да вот товарищ из Камчатской с вопросами.

– Товарищ – коммунист?

– Н-не знаю.

– Мылов, проводи товарища.

Коновалов подивился такой манере общения и сказал:

– Послушайте, товарищ Крылов…

– Мылов, проводи товарища в коридор, чтобы он прочитал на дверях расписание приёма.

– Но послушайте…

– Мылов, если товарищ глухой, то позвони на вахту.

За всё время парторг не поднял головы. Коновалов начал закипать, но, вспомнив обещание директору, повернулся и пошёл на выход. Вслед донеслось:

– Мылов, проводишь товарища и вернёшься. Ты мне нужен.

Когда вышли в коридор, Мылов сокрушённо развёл руками, мол, я же тебе говорил, и вернулся в кабинет.

Родион кипел. Он впервые видел такое сановное чванство. И у кого? Ладно бы генерал или министр, но чтобы так возносился парторг какого-то занюханного треста? Коновалов немало перевидал парторгов. Среди них бывали культурные и порядочные люди, но Крылов к их числу явно не относился. Захотелось спустить его с небес и ткнуть куда-нибудь носом. Перед мысленным взором замаячило слово месть. Он сказал себе: «Ну, суки, погодите», и пошёл вниз перекурить и остынуть. Выйдя из парадного, он подошёл к урне и вытащил из кармана пачку. Сбоку раздался женский голос:

– Молодой человек, сигареты не найдётся?

Рядом стояла женщина вахтер. Тут можно сказать, что Коновалову повезло, но с другой стороны, это везение в значительной степени организовал он сам. Родион давно знал, что всякие неприметные работники – уборщицы, вахтёры и прочие, иногда знают о делах учреждения больше, чем его руководитель. И, рассыпавшись мелким бесом, он постарался раздобыть какие-либо сведения всё равно о чём. Пригодиться мог любой пустяк.

– О чём речь, мадам! Один момент!

Он кинулся через дорогу в магазинчик и, вернувшись, презентовал женщине пачку сигарет «Стюардесса» со словами:

– Вам не по чину грубый табак «Примы» или «Нашей марки». Вот это женский вариант.

– Спасибо. Да какие наши чины.

– Ну как же! В таком учреждении это важная должность.

– Да ладно! Я тут для видимости, вроде дневного сторожа. Платят мало, зато время есть. Вяжу кое-что да продаю. Всё доход. У меня здесь двоюродный племянник шофёром работает, вот Кирюша сюда меня и устроил.

– Мадам…

– Да какая я тебе мадам! Меня все здесь тётей Дусей кличут. Привыкла.

– Тётя Дуся, ваш племянник золотой человек. Не всякий позаботится о двоюродной тётке.

– Да нас из всего племени двое только и осталось. Вот и родичаемся. Правда объявился у него дядька в Америке, так где он, и где мы? А откуда ты такой ловкий взялся?

– Из деревни. Приехал в трест по одному делу.

– Не очень-то похож ты на деревню. Закваска не та.

– Что вы хотите? Смычка. Некоторые грани стираются.

– Это правда. Моя знакомая живёт под Аксаем, так она на электричке до работы добирается быстрей, чем я по городу на трамвае. А Кирюша и в самом деле хороший, только вот с женой… да ты её видел, должно. Она тоже тут работает, Виола секретарша.

– Пути господни неисповедимы. Никто не знает, почему хорошим людям достаются дурные жёны.

– Во как завернул! Только поначалу-то она была хорошая женщина, приветливая и симпатичная. Её и в секретарши взяли за приятную внешность, уж не за ум. Да, да, не удивляйся, это она последнее время такой стала. За глаза её теперь Воблой зовут. А сокрушил её американский образ жизни. Когда дядя Кирюшу отыскал, стали они письма писать. Дядя этот человек добрый, да и по родине скучает, вот и стал он посылки посылать. На почте пустых запретов много, так он приспособился через знакомых моряков их передавать. Редко, но регулярно. В основном мелочь всякая – авторучки, жвачка, пластинки, одёжка разная. А однажды прислал женский журнал для Виолы. Мол, пусть познакомится с американской женской реальностью. Никакой крамолы там не было – моды, рецепты, да фотографии артистов.

Правильно наши агитаторы американщину критикуют, да не туда бьют. Эти безобидные журналы страшнее атомной бомбы, потому что молодые неокрепшие женщины перед ними беззащитны. Мужики не так, я по Кириллу сужу.

Виола картинки посмотрела, а в американском-то языке ни бельмеса. Видит око, да толку нет. Ей бы на этом успокоиться, так нет, спозналась с этой Любкой, учителкой по-иностранному, и дала ей журнал для переводу. Потом попросила, чтобы дядя ещё таких журналов послал. Тому не жалко. И завертелось у них – одна переводит, другая перепечатывает на машинке. Эльку, жену Крылова к ним приохотили. Интерес у каждой свой. Любка больше по моде, Элька кином интересуется, а Виола начала по этим журналам жить. С той поры я стала чаще у них бывать, Кирюше готовить. Она объявила, что мы питаемся нецивильно и перестала борщи варить. Запекла какую-то пинцу. Но то ли эта пинца отроду такая, то ли Виола приготовить её не сумела, а получилась форменная нечисть. Если же Виола испекла правильно, то американцев можно пожалеть. Я «это» есть не стала. Кирилл попробовал и выбросил. Она давится, но ест, доказывает. Потом, когда мы отвернулись, она тоже выбросила. В другой раз я пришла в выходной, обед сготовила, сели. Мы с Кирюшей суп рисовый с курятиной кушаем, а она демонстративно сделала себе толстенный бутерброд со всякой всячиной и сказала, что это американский ходок. Изо всей силы раззявила на него рот, да челюсть и вывихнула. Пришлось везти её в больницу.

А когда пришли патентованные пилюли, она начала принудительно худеть. Зачем, непонятно. Нормальная женщина, что спереди, что сбоку, и никакого цеолита у неё не было. Исхудала до прозрачности. Кирилл её спрашивает, зачем она себя мучает, а она ему в ответ, что он не понимает в женской красоте. А потом закатывает ему скандал:

– Ты почему на меня внимания не обращаешь? В Америке такие как я – эталон красоты.

– Я ж не собака на кости кидаться. Да ты в зеркало на себя глянь, ведь только косы в руках недостаёт. Все соседи меня жалеют, думают, что тебе недолго осталось.

Тут она опомнилась и решила дать обратный ход, да только не получилось. Что-то в её организме разладилось, и теперь, чего бы она ни делала, чего бы ни ела, а поправиться не получается. Остервенела она от этого и перешла в Дело Карнеги. То ли это секта, то ли ещё что, но уж больно учение это тяжёлое. Начала она с принудительной улыбки. Это значит, хочешь не хочешь, а улыбайся. Иной раз видно, что её от злости трясёт, а всё равно нужно зубы скалить. Жуткое дело. Соседи стали её бояться, а про детей я и не говорю. Мне её жалко, я и говорю:

– Виола, детка, ты хоть перерывы делай, отдыхай, ведь щеки, небось, уже болят.

– Вам, тётя Дуся, тоже надо чаще улыбаться, вы лицо учреждения.

– Так я же не состою в вашей секте, и мне не нужно без причины скалиться.

– Это не секта! Это передовая психология общения.

А Кирюша, когда увидел эту картину, спросил:

– Ты чего рожи корчишь?

– Я улыбаюсь.

– Кому?

– Тебе. Миру.

– Мне ладно, я перенесу, а миру не надо, заикаться начнёт. Твоей улыбкой только гопников в подворотне пугать.

А когда она стала улыбаться на работе, управляющий без разговоров выписал ей путёвку в санаторий. Когда курс улыбок у неё закончился, стало полегче. Кирилл предупредил дядю, чтобы он не слал больше журналов, но было уже поздно.

Она объявила себя менажаром и сказала, что будет становиться какой-то вуменой. Некоторое время было спокойно, и я уж решила, что быть вуменой не так и страшно. Но вот недавно, после того как она поставила табличку на столе, опять пошли нелады. Кирилл прочитал табличку, а дома её спрашивает, мол, чего ж она фамилию не написала. Стыдится что ли? Тут и понеслось – мужчина должен карьеру делать, а он отсталый, он об этом и не думает, а она передовая, и придётся ей самой карьеру делать. Он ей и говорит:

– Чего ты мелешь? Зачем мне какая-то карьера? Работа у меня хорошая, она мне нравится, и от людей уважение. Чего ради мне лезть куда-то, чтобы потом заниматься тем, что мне не по душе? И на какую карьеру рассчитываешь ты, лаптёжница необразованная?

– Тебе не понять. Я уже на людей влияю.

– И на кого же ты повлияла?

– Да вот хотя бы на профорга. А он об этом и не догадывается.

– Это как?

И Виола рассказала, как. Учительница Люба поведала Виоле про жизнь своей сестры. Эта сестра живёт в области, она вдова, и у неё романтическая любовь. Он человек тонкий и чувствительный, но у него дома прикованная к постели жена. Она женщина тонкая и культурная, но у неё дома помехой взрослый сын. Целая мелодрама. Сын чуткий и деликатный, но ему некуда деться. Все страдают. Люба ни о чём и не просила, обычный бабий трёп. Виола набилась сама. В том месте, говорит, есть трестовский дом. Я помогу, мол, поселить туда парня, фамилию давай. С этой фамилией на бумажке она пошла к Эле и пересказала ей историю. Эля женщина чувствительная, растрогалась до слёз, взяла бумажку и обещала помочь. Вот и всё влияние. Эля Крылову бумажку, а тот под козырёк. Там ведь главной скрипкой тесть его, Элин отец, а сам Крылов человек пустой. На людях он важный, а перед женой бумажный. Кирилл Виолу спрашивает:

– А тебе-то в этом какая корысть?

– Ты всё на гроши переводишь, а тут наука.

– Чем дурью маяться и лезть не в свои дела, лечила бы свою худобу, а то моё удивительное терпение на исходе. Ещё один фортель, и я тебя брошу. Давно пора.

И ведь бросит непутёвую.

Тётя Дуся выкинула окурок, усмехнулась и сказала:

– Вот как бывает! Своим по работе такое рассказывать нельзя, а постороннему всё как есть выложила. Зато на душе полегчало. Заглядывай когда-нибудь.

– Да я ещё побуду здесь немного. Своих конторских подожду.

Теперь Коновалову стало известно всё. Ему даже обидно сделалось, что всё затеялось от выходки взбалмошной и неумной женщины. Добавился объект мщения, но добавился и его инструмент. И Коновалов начал действовать. Честно говоря, его действия были довольно сомнительного свойства, но Коновалову на это было наплевать. У него имелось своё мнение о способах мщения.

Родион двинулся по улице, поглядывая по сторонам. Город не деревня, и скоро он увидел цветочный ларёк, где купил дешёвенький букет. Зашёл в какое-то учреждение и попросил машинистку напечатать следующий текст: «Виола! Ангел! Я жажду нового свиданья! В.М.М.». Пожилая машинистка вслед Коновалову пробормотала: «Вроде бы трезвый», но он не стал отвлекаться. Вложив бумажку с текстом в букет, он зашёл в посудный магазин и попросил небольшую картонную коробку, куда и уложил цветы. Затем в продовольственном магазине купил пустую молочную бутылку за пятнадцать копеек, чем немало удивил продавщицу, и отправился в трест. Пройдя через двор, он зашёл в здание и поднялся на второй этаж. Встал за выступом стены возле кабинета с надписью «Архив», недалеко от приёмной, и замер в ожидании, зорко наблюдая за секретаршей. На него никто не обращал внимания, вид ожидающего возле кабинета человека был здесь привычен. Дождался. Закончив печатать, Виола взяла стопку документов и понесла их в бухгалтерию. Коновалов мигом поставил на стол бутылку, воткнул в неё цветы и занял прежнюю позицию. Вернувшись, Виола села на место и некоторое время смотрела на букет, а затем переставила его и застучала на машинке. Что она подумала, неизвестно, но выбрасывать цветы не стала. Скорее всего, она, видимо, решила, что это не для неё, поскольку цветов ей давно никто не подносил. Из кабинета управляющего вышел Мылов. Он был в хорошем настроении и сказал:

– Красиво у тебя, Виола, цветочки вот. Да и сама ты…

Виола посмотрела на него с такой злобой, что Мылов смешался:

– Да я… я хотел сказать, что имя у тебя цветочное. Виола в переводе – фиалка.

Он засеменил прочь, а секретарша с яростью обрушилась на машинку. По коридору шли двое мужчин с папками, Коновалов присоединился к ним и спустился вниз. Подойдя к вахтёрше, он сказал:

– Тётя Дуся, должно быть у вашей Виолы сегодня день рождения.

– С чего ты взял? Он у неё через полгода.

– Ну как же! Цветы на столе, в них записка. Сам видел. Муж ей комплименты говорит, цветочком называет, мол, Виола в переводе фиалка.

– Муж?

– А кто ж ещё средь бела дня замужней женщине будет такое говорить? Ваш племянник и на шофёра не похож.

– Вообще-то Кирюша любит пофорсить.

– Это видно. Сам толстенький, росточка среднего, а важный. Бакенбарды рыженькие торчком, очки круглые и галстук в горошек.

Тётя Дуся бросила вязание и заторопилась во двор. Вопросов у неё не было, потому что такие бакенбарды и очки во всём тресте носил один Мылов. А Коновалов вернулся на облюбованное место. Ему не хотелось пропустить зрелище. Долго ждать не пришлось. В коридоре появился водитель Кирилл. Уверенным шагом он подошёл к столу секретарши, вытащил из цветов записку и прочитал вслух. Затем сказал:

– Ладно, будет тебе свидание, В.М.М. Фиалка, говоришь? Вобла сушёная, вот ты кто. Теперь ясно, чем ты влияла на этого любителя поросятины. Всё. Домой не приходи.

Он швырнул цветы в лицо оторопевшей Виоле, захватил записку и отправился к кабинету профорга. Было видно, что он не новичок в таких делах. Левой рукой он стучал в дверь, а правую кисть разминал. На приглашение войти не реагировал. Наконец раздражённый профорг открыл дверь, но что-то сказать не успел. Левой рукой Кирилл снял с него очки, а с правой хорошо засветил ему в глаз. Мылов провалился в кабинет. Кирилл зашёл следом и прикрыл за собою дверь. Оттуда раздались буцкающие звуки, а затем из кабинета с визгом выскочила машинистка и понеслась по коридору. На шум из всех дверей стали высовываться головы. Машинистку затормозила Виола и резко спросила:

– Что там?

– Ужас! Ужас! Он заставил Мылова съесть какую-то бумагу!

Видно этот момент особенно поразил воображение девушки.

Кирилл вышел из кабинета и спокойным шагом отправился на выход. Виола, напротив, взяла со стола молочную бутылку и пошла к кабинету профорга. Мылов приоткрыл дверь и выглянул. Его глаз уже начал заплывать. Тут подошла Виола и с возгласом «каз-з-зёл» долбанула его бутылкой по лбу. Мылов снова провалился в кабинет. Самое интересное закончилось, и Коновалов спустился во двор.

Вскоре появились конторские женщины, и «Кубанец» отправился домой. У молодой бухгалтерши Клавы были припухшие от слёз глаза. Нарядчица её утешала:

– Клава, плюнь, да разотри, не переживай из-за этой толстой дуры.

Коновалову она пояснила, что Клава в тресте была впервые, и в лицо её ещё не знали. Она зашла в кабинет главной бухгалтерши, а там никого не было. Не успела она выйти, как заявилась Алла Фёдоровна и стала подозревать в молодой женщине воровку. Обещала вызвать милицию, если в сумочке чего-то недосчитается. Требовала показать паспорт. Спасибо зашедшей нарядчице, которая уладила это дикое недоразумение. Коновалов её подбодрил:

– Успокойся, Клава. Случай подвернётся, мы ей такое же устроим, отомстим.

– Спасибо тебе, Коновалов, на добром слове. Я думала, ты только у нас способен кровь пить.

Нарядчица сказала:

– У них неделю назад прокуратура крови попила. Смежники с оплатой за оборудование намудрили, а они давай всех шерстить.

Клава грустно заметила:

– Неизвестно, что хуже. Прокуратура пришла и ушла, а Коновалов каждый день. Сегодня какая-то драка была, и говорят, что секретарша в ней замешана.

Событие прокомментировал водитель «Кубанца»:

– Это Виола, жена Кирюхи. Он застукал её с профоргом, вот ему и навалял. Молодец. Сказал, завтра на развод подаст.

Клава заметила:

– Странные в городе мужчины. За эту жертву Бухенвальда дерутся, а мимо симпатичной женщины пройдут и не глянут.

Вероятно, она имела в виду себя. Впрочем, она была недурна собою.

Вернувшись на комбинат, Коновалов сразу пошёл к директору. Не вдаваясь в подробности о своём расследовании, он доложил, что всё произошло из-за самодурства Крылова. Чернов приуныл, он тоже побаивался парторга. Коновалов был настроен более оптимистически:

– Крылов нам пока недоступен, но есть и другие возможности.

– Пока? Что ты имеешь в виду? Думай, на кого замахиваешься.

– Возможно, и ничего. Дело случая.

– И какие такие возможности?

– Всякие обходные пути. Много информации – много решений. Был у меня озорной план. Скоро отчётно-выборное профсоюзное собрание. Вот бы взять и выбрать Ясыркина профоргом. Зачесались бы они. Но не пойдёт.

– Почему?

– Ясыркин редкостный гавага.

– Кто?

– Размазня, каких свет не видывал. Но даже если бы он был краснобаем, делу это бы не помогло. Они бы другого человека вычеркнули. У меня есть план понадёжней.

– Какой?

– Ну, о деталях я умолчу, там некоторые имена фигурируют, о которых не нужно. Вся надежда на профсоюзное собрание, ведь на него Мылов приедет. Если всё пройдёт как надо, то после собрания Мылов сам Ясыркина восстановит, и у Крылова не спросится.