Текст книги "Реактивный авантюрист. Книга первая. Обратная случайность. Книга вторая. Реактивный авантюрист"

Встреча пятая

На самом деле личной встречи не было. Произошла встреча с вестником. Этим вестником оказались две женщины возле магазина, куда Вера Максимовна зашла прикупить кое-что из продуктов. Выйдя из магазина, она встала недалеко от входа в раздумьях – не забыла ли купить ещё что-нибудь? В этот момент буквально в двух метрах от неё встретились явно знакомые женщины средних лет. Хорошо одетые солидные дамы выглядели прилично, но всё равно в их облике проглядывало что-то провинциальное. Обрадовавшись встрече, они разговорились:

– Ой, Марковна, где увиделись!

– Здравствуй, Наталья! А ты откуда?

– Была в больнице. Теперь зайду кой-куда и домой, в станицу.

– На автобусе?

– Ага.

– На каком?

– Да на любом. Через нашу Камчатскую все идут.

– Это так. А я вот дочку проведывала, харчей подвезла. Учится в колледже. А мне не повезло. Обещал Родион подбросить на своей машине, да что-то на ней сломалось, так пришлось на автобусе добираться. Вот я и припозднилась.

– Какой Родион?

– Коновалов, в соседнем доме живёт. Не знаешь такого? Хороший мужчина, уважительный и непьющий. Неразговорчивый только.

– Как не знать? Знаю. Так он в соседях у тебя?

– Да.

– Вот как. Давненько я его не видела. Тихий, говоришь? Плохо ты его знаешь. В тихом омуте знаешь кто живёт?

– Да ты что? На него и не подумаешь.

– Остепенился, наверное. Я ведь его ещё молодым помню.

– Озоровал?

– Да так прямо и не скажешь, не буйствовал и не хулиганил. Скорее уж наоборот, спокойный и рассудительный был, а только держаться от него нужно было подальше. Сестра моя старшая, Марина, за малым от него с ума не съехала.

– Ничего себе! А почему?

– Не знаю, какой он сейчас, а смолоду был…

– Что?

– Я тогда маленькая было, но помню его хорошо – красивый он был, такой, знаешь, как комсомолец на плакате. Где уж Маринка с ним познакомилась, не знаю, но поплыла она основательно. Подруги ей завидуют, а она хвастает – Родя то, Родя сё, он и в технике, он и в музыке. А потом раз – и всё. Накануне они договорились встретиться вечером, а днём Марина пошла зачем-то до подруги. А идти надо было мимо церкви. Ну вот, идёт она, а возле входа в церкву люди стоят и батюшка. Подошла ближе, глянула, а батюшка и есть её Родион. Она от удивления рот открыла и застолбенела. Он в облачении, людям что-то говорит, увидел Марину и ей тоже сказал с каким-то вывертом – мол, ты, отроковица Марина, глаза не выпучивай, а иди домой да займись работой. И ещё по писанию что-то добавил про Сады Эдемские и про плевелы. Потом повернулся и пошёл в церковь.

Она и отправилась по указанному адресу, как под гипнозом. Пришла домой, села, уставилась в стенку и не шелохнётся, сама не своя. Так до вечера и молчала. Родители забегались, хотели уже в больницу везти, но, слава богу, к вечеру отошла. Спросила: «Что такое плевелы и отроковица?», и, не евши, спать легла. Рано утром встала и начала полы мыть, что при её лентяйстве испугало. Собралась огород полоть. Мать с трудом заставила её позавтракать, а потом всё-таки разговорила. Когда выяснилось, с чего пошло, мать кинулась в церковь. Только там был другой батюшка, который её прогнал и разговаривать не стал.

– Так, может, ей всё это померещилось?

– Ага! И ещё полусотне человек. Но это всё ерунда по сравнению с тем, что узнала мать, когда стала расспрашивать про этого Родиона.

– И что?

– А то, что он…

Тут она нагнулась к уху собеседницы, и конца фразы Вера Максимовна не услышала. Зато женщина, которая услышала, отпрянула и перекрестилась. Вид у неё был потрясенный.

– Батюшки святы! Да не может такого быть! Страсть господня!

Та, которую звали Наталья, усмехнулась и сказала:

– Да, история тёмная, но учти – бабка у него была ведьмой. Настоящей ведьмой, сейчас таких нет, одни шарлатаны. Её даже милиция боялась. Спроси любого, кто на том краю жил. Я и сама её видела не раз, и ворону, служанку её тоже видела. Бабке лет сто, наверное, было. Идёт она на кладбище, да иной раз как зыркнет на тебя глазищами, так аж пятки каменеют, а ворона над ней летает, сопровождает, значит. Мы подсматривали, как она присядет у могилки на лавочку и что-то бормочет, а ворона сидит на кресте и каркает – как будто разговаривают. Ужас.

– Ну, а с Мариной-то, что?

– Изменилась после этого Марина. Перестала на танцы ходить, всё по дому стала делать, а готовить выучилась так, что пальчики оближешь. А вот, невесёлая. Тогда мама от греха подальше отвезла её в город и устроила учиться на ветфельдшера. А там она где-то встретила семинариста и давай его выспрашивать про Сады Эдема. Ну, и довыспрашивалась. Вышла замуж за него. Теперь она попадья, кучу детей нарожала, а живут на Урале.

– А что в этом плохого? Нормально живут?

– В общем, да. Хорошо. Получше меня. Только я голову наотрез даю, если б этот Родион ей не встретился, то у неё была бы совсем другая жизнь. Сто процентов.

– Ох, и наговорила ты мне, Наталья, теперь со страху спать не буду.

– Не переживай, ведь это было давно. Сейчас-то всё уже по-другому. Успокойся.

– Ага, успокойся теперь. Сама-то как? Болеешь?

– Сейчас уже ничего. Назначено через два месяца…

Больше ничего не было слышно, женщины отошли в сторону и вскоре расстались. А Вера Максимовна ещё долго стояла, обдумывая последнюю фразу. Стало казаться, что она была предназначена именно ей. Вере Максимовне сделалось не по себе.

По возвращении домой, она некоторое время сидела, привыкая к услышанному. Попыталась что-то делать, но ничего не клеилось. Не выдержала и позвонила Даше:

– Как там ваш клуб?

– Нормально, а что? Есть новости? Видела Родиона Алексеевича?

– Не видела. Но было другое предсказанное им чудо. Был вестник.

– Какой такой вестник?

Она всё рассказала. Даша воскликнула:

– Убиться веником! Ну и ну! Ты, мама, правду сказала, что фантазия бессильна против реальности. Ох, и удивлю ребят завтра.

– Знаешь, Даша, теперь та баба будет плохо спать от страха, а я от любопытства.

Встреча шестая

Январь был тёплым. После новогодних праздников люди выглядели вялыми. Кроме начальника Веры Максимовны. Утром он вызвал её и бодрым голосом сказал:

– Собирайся! Мой так называемый секретарь-референт заболела, и ты поедешь со мной вместо неё.

Они отправились в путь на испытанной рабочей «Волге» с водителем Мишей за рулём. Уже сидя в машине, она спросила:

– Олег Михайлович, а куда мы, собственно, едем?

– В станицу Камчатскую. Вроде как на разведку. Один добрый человек сказал мне, что там, на местной швейной фабрике имеются две установки пластмассового литья, неведомо как туда попавшие и совершенно им ненужные. А нам необходимые. Попробуем договориться. За деньги или ещё как. Вообще-то раскатывать по районам мне не полагается, но главный инженер в больнице, а зам по снабжению в отпуске. Телефонные переговоры почему-то буксуют.

Вера Максимовна тут же вспомнила о назначенной через два месяца встрече. Её даже охватил странный азарт – если она состоится, то где и как?

Олег Михайлович находился в благодушном настроении и неожиданно ударился в сентиментальные воспоминания, что было для него нехарактерно:

– Да, Вера Максимовна, довелось мне однажды побывать в этой станице, но случай этот я не забуду. С него, собственно, и началась моя карьера начальника производства. Это происходило давно, где-то в конце семидесятых. Я ещё был молодой, и многое воспринимал совсем не так, как сейчас. Любопытное было время, позже его назовут «застой». Да, сейчас, в перспективе истории, на происходящее тогда я смотрю иначе и понимаю многие моменты в тех процессах, а в ту пору…

Застой действительно был, только он был не в обществе, это было внутрипартийное явление, идейный кризис. А его и не могло не быть. Он заложен в самом фундаменте идеологии коммунизма. Ведь коммунизм, в сущности, есть религия. Но эта религия особенная, она основана на отрицании. Отрицании любого общественного устройства, как несправедливого, так и нормального. То есть коммунисты, по сути, есть перманентные разрушители любого существующего порядка во имя воображаемых химер.

Наилучшая среда для них – войны и революции. А вот мирное течение дел, размеренное обывание для них смерти подобно. Они при этом становятся лишним и абсолютно ненужным элементом в системе. Почему? Дело в том, что партия являет собой власть над властью. Эта власть может быть огромной, но она фантомная. Общество, как живая система, постоянно самоорганизуется, но каковы бы ни были формы организации, всё сводится к системе производителей-исполнителей и организаторов-управителей. Вот эти управители и есть реальная власть, поскольку прямо и конкретно влияют на экономические процессы и общественные связи, непосредственно руководят функционированием, а под каким соусом и названием уже неважно.

Партия может влиять на дела только опосредованно, задавая общее направление и благословляя людей, то есть чисто религиозными методами. Да, она в силах менять руководителей и даже их расстреливать, но обойтись без них не может, а потому зависима от них. И рано или поздно реальная власть явно или замаскированно занимает отведённое ей природой общества место, а фантомная власть либо рассеивается, либо занимает свою социальную нишу, вроде церкви.

Действительно, российский царизм и капитализм были несправедливым и социально отсталым строем. Уничтожили его. Установили Советскую власть и уничтожили её врагов. Всё, задача выполнена, можно бы и самораспуститься, а вот дудки! Этакий эффективный механизм на свалку? Но он функционирует только против врагов. А если их нет? Тогда можно назначить. И пошло. А тут ещё внешний враг подвалил. Победа над фашизмом подняла авторитет партии неимоверно.

А вот за тридцать послевоенных мирных лет партия сдохла, кончилась, внутренне рассеялась. Осталась оболочка, структурная форма. К экономике, конкретным производственным процессам крайне трудно прилепить идеологию, она из другой сферы. Земля пашется, урожай снимается, металл плавится, лаборатории исследуют, дома строятся. Всё идёт заведённым порядком, и с какого боку здесь коммунисты и коммунизм? Люди женятся, рожают детей, работают, веселятся и при этом совершенно не нуждаются в партийном контроле. В мирное время партия просто осталась без дела. Общественное состояние было вполне благополучно, не было безработицы, организованной преступности и наркомании. Реальных врагов советской власти тоже не было, за исключением жалкой кучки далёких от народа диссидентов, да и тех, похоже, держали на развод, чтобы оправдать финансирование органов. Что оставалось? Правильно. Имитация деятельности, иначе возникают нехорошие вопросы. А как это делать? Да очень просто. Обычным производственным процессам придавать идеологическое напряжение. И придавали, используя в основном военную терминологию – «Битва за урожай», «В авангарде науки», «Вести идеологического фронта», «Техника на марше» и тому подобное.

Часто это расходилось с обычным здравым смыслом – «Любой ценой перевыполним план». Ну, зачем составлять план, который необходимо перевыполнять? Тем более что перепроизводство в экономике приносит вреда не меньше, чем дефицит. Завалили страну металлоломом и прочими отходами. Вообще, любое вмешательство партии в дела вносило хаос. Поначалу они, пока были в силе, могли закрывать целые научные направления, но с течением времени всё больше стали работать по мелочёвке – стиляг гонять, дутых героев труда создавать и всё в таком духе.

Дело в том, что за мирные годы выросло и вступило в жизнь целое поколение хорошо образованных людей, прагматиков, которые не верили в коммунизм, и для которых лозунги были темой для анекдотов. Вот помню такой. Возвращается муж из командировки и застаёт жену с любовником. Мужик здоровый, он начинает любовника жестоко избивать. Вот уже замахнулся ногой для завершающего удара, а жена, чтобы предотвратить убийство, кричит: «Вася, ты же коммунист»! Вася, скрипя зубами, опускает ногу. Спасённый любовник, выползая, говорит: «Слава КПСС». Эти слова огромными буквами горели неоном на высотных зданиях практически в каждом городе.

И вот эти люди почти вынужденно, массой попёрли в партию, а в результате партия практически сменила своё содержание, стала ритуальной организацией. Все давно уже поняли, что коммунизм – обычная утопия, но так как других идей не было, коммунисты были вынуждены талдычить заученные словесные формулы. Съезды, пленумы и собрания превратились в ритуалы, иначе их уже не воспринимали. Вступление в партию стало ритуалом, позволяющим сделать карьеру, потому что некоммунисту было почти невозможно занять солидную должность Эти новые коммунисты вовсе и не думали строить светлое будущее, а мечтали занять хорошее место в настоящем. И это был конец партии. Хозяйственники давно приспособились к системе – мелких функционеров прикормили, крупных использовали в качестве своеобразного лобби, а рядовых коммунистов держали за идиотов и эксплуатировали по полной программе.

Вообще, я думаю, что если бы всё осталось по-прежнему, без демократической ломки, то лет через десять-пятнадцать партия рассосалась бы сама собой, а СССР стала бы обычной страной государственного капитализма без всяких революций.

Но в семидесятые годы коммунисты были ещё в силе. Я получил инженерное образование и как многие вступил в партию. У меня была склонность к производству, но получилось так, что я пошёл по профсоюзной линии. Инженером на заводе я проработал недолго. Как-то заболел профорг, и меня поставили временно его замещать. Болезнь затянулась, и по инерции меня переизбрали, так как дело я освоил. Потом был доклад на конференции, меня заметили, продвинули, и к тридцати годам я оказался в Облпрофе на небольшой должности, практически на побегушках.

Непосредственным моим начальником был товарищ Ласкирёв, вальяжный такой мужчина, замглавы по строительству.

И довелось мне быть у истоков одного коммунистического движения, история которого прошла у меня на глазах. Закончилась она очень быстро и довольно странным образом. Закрыл это начинание один человек, простой рабочий, который написал всего четыре слова, оказавшиеся роковыми. Этого человека я больше не встречал, а хотелось бы. Любопытная и даже загадочная личность.

Вера Максимовна слушала эту нудятину и под мягкое покачивание машины пыталась не задремать, а Олег Михайлович сменил пластинку и стал рассказывать о конкретном случае под названием:

Новелла о неудавшемся почине

Вот как-то вызывает меня Ласкирёв и говорит:

– Есть задание тебе, Костин. Сейчас объясню, а ты, если что непонятно – спрашивай, хотя ничего сложного не предвидится. Дело такое – в системе стройтреста есть предприятие, где выступил с инициативой один бригадир, член партии. На орден, видно, прицелился. Эта инициатива состоит в следующем: бригадир от лица бригады обратился к руководству с просьбой снизить расценки за произведённую продукцию, а взамен обещал увеличить производительность труда, чтобы компенсировать потери в зарплате. Не знаю, как он уговорил бригаду, и чего им наобещал, но с этой идеей вышел на руководителя парторганизации треста Крылова. Тот идею подхватил и вышел на обком. Там это дело одобрили и поручили Крылову организовать почин, пока в рамках треста, а если пойдёт, то и расширить охват. Ну, так вот, завтра целая комиссия из руководства трестовского, разных экономистов и нарядчиков во главе с Крыловым отправляется в станицу Камчатскую для внедрения почина. Там находится трестовское большое деревообрабатывающее предприятие. И ты тоже отправишься с ними, как бы наблюдателем от профсоюза. Они заедут за тобой утром. В общем, проведут они там собрание, составят документ, подпишут, и ты подпишешь. А потом отчитаешься и всё. Дело плёвое. Вопросы есть?

– Есть. Я, наверное, что-то не так понял. Вы говорите, что суть почина в том, чтобы рабочие добровольно проголосовали за уменьшение собственной зарплаты? Это же бред! Или я чего-то прослушал.

– Конечно, не понимаешь. Это не бред, а элементы коммунистического отношения к труду. Вот, смотри – отработать даром день в году «за того парня» тоже на первый взгляд бред, а если посмотришь в идеологическом ракурсе, то видишь иное.

– Так «на того парня» вроде как обязаловка, а здесь дело добровольное. Неужели работяги такие идиоты, что сами себе захотят урезать зарплату? Да ни в жизнь!

– Ну, пойми ты, Костин, дело совсем не в том, умные или глупые рабочие, а в самом факте собрания. Главное, чтобы оно состоялось, а оно состоится. По приказу директора. И что там рабочие хотят или не хотят, совершенно неважно. Подписывать-то документ будет бригадир, а он подпишет.

– А почему вы в этом уверены?

– Опыт. Всегда так бывает. Против такого количества начальства работяге не устоять. Сробеет и подпишет что угодно.

– А если всё-таки упрётся?

– Чепуха, посулят чего-нибудь или компромат поднимут, а в крайнем случае заменят на другого. Да не переживай ты за это, Костин. Там люди опытные, в момент всё провернут, не впервой. А ты понаблюдаешь, подпишешь и всё. Завтра жду с докладом.

Ну вот, на другой день приехали мы в Камчатскую на это предприятие. Кабинет директора маловат, собрались в просторной приёмной. Начальник цеха пошёл звать бригадира для предварительного ознакомления с вопросом, а директор уединился с Крыловым в кабинете. Зашёл какой-то странный тип, сутуловатый и с папкой подмышкой. Что-то начал расспрашивать, но директор, выйдя из кабинета, довольно грубо его выгнал, а нам сказал:

– Вы, товарищи, пока знакомьтесь с бригадиром, а я пойду готовить собрание, но учтите, он – не подарок.

Солидная дама спросила:

– Алкаш что ли?

– Да если бы.

Директор вздохнул и вышел. Позже мне стало ясно, что он просто смылся. Другая дама, помоложе, заметила:

– Я просматривала сводки по этой бригаде. План выполняется, и это единственная бригада в тресте, на продукцию которой нет рекламаций по качеству. Вообще нет. Необычно как-то. Они даже надбавку за это получают.

Тут вошли начальник цеха и бригадир, который, к моему удивлению, оказался молодым, не старше меня, статным человеком со смышлёными глазами. Начальник цеха сказал:

– Знакомьтесь, бригадир Коновалов.

При этих словах у Веры Максимовны дремоту как ветром сдуло, и она начала слушать Костина с напряжённым вниманием.

И, обращаясь к Коновалову, продолжил:

– А это делегация из треста и другие важные представители. Суть дела они тебе сейчас объяснят.

С этими словами начальник цеха присел рядом со мной на свободный стул в углу. Вид у него был угрюмый. Тут зам. управляющего треста начал, было, что-то Коновалову говорить, но тот решительно его перебил и сказал:

– Товарищи! Насколько я понял, некоторое время нам придётся сотрудничать, а поэтому давайте знакомиться по-настоящему.

– Вам же сказали, товарищ Коновалов, что мы делегация из треста.

– Делегация состоит из людей. Мне как-то неудобно называть вас мужиком в синем пиджаке. Или обращаться к этой женщине со словами «дама в крашеном парике».

Одна из четырёх присутствующих женщин густо покраснела. Коновалов совершенно не был похож на ласкирёвского пролетария, робеющего перед начальством.

Начальник цеха негромко сказал:

– Ну, началось. Говорил же директору, чтобы отвертелся от этого дела, так уверяет, что не смог, надавили.

Он хмуро посмотрел на меня и продолжил:

– Зря вы сюда приехали.

– Это почему?

– Потому. Не любит Коновалов всякие комиссии и делегации.

– Разве его любовь или нелюбовь имеют значение?

– Имеют. Полгода назад приезжала к нам комиссия по соцсоревнованию, так он им такое устроил, что теперь лет сто сюда носа не покажут. Как бы и вам не перепало.

У меня вдруг возникло чувство, что комбинатовское начальство побаивается этого Коновалова. Ну, а то, что было дальше, напоминало цирк, причём в роли клоунов оказались практически все члены делегации. Громким голосом бригадир обратился ко всем:

– Уважаемые товарищи! Вас много, а я один. Меня одного вы запомните легко, а мне запомнить вас трудно. И чтобы не перепутать, я запишу ваши представления. Это быстро.

С этими словами он достал большой блокнот и две авторучки – одна обычная, другая красная. Подошёл к крайнему мужчине и попросил представиться. Тот пожал плечами и назвал свою фамилию. Коновалов аккуратно записал синей ручкой и продолжил:

– Должность?

– Технолог.

– И последнее – кто вас назначил в делегацию? Желательно назвать фамилию.

Технолог от такого вопроса занервничал:

– Не понял, зачем тебе фамилия? Разве не ясно, что всё организовано парткомом?

– Партком не фамилия. Должен же я знать, с кем имею дело, кто именно вас назначил.

– Да с какой стати?

– Ясно. Так и запишем красным – по собственной инициативе. Распишитесь вот здесь.

– Да ты чё, бригадир? Какая роспись? Ещё чего?

– Хорошо, так и запишем красным – от росписи отказался.

Глядя на технолога, пояснил:

– Красный цвет означает сомнение в представленной информации, что даёт повод к её проверке.

Пока технолог хлопал глазами, Коновалов подошёл к следующему члену делегации. Это была дебелая дама, ранее предполагавшая пристрастие бригадира к алкоголю. Звали её Алла Фёдоровна, и она оказалась бухгалтером управления. На вопрос о том, кто её делегировал, дама промолчала, презрительно скривив губы. Это не смутило Коновалова:

– Прекрасно, так и запишем красным – по собственной инициативе.

– Что вы городите, молодой человек? Как можно по собственной инициативе?

– Ну, я не знаю как. Могу только предположить. Узнав, что собирается делегация на наш комбинат, вы взяли отпуск за свой счёт и втёрлись в коллектив делегации. Вам лучше знать каким способом. Но вот вопрос – зачем? Есть у меня подозрение на этот счёт, и неплохо бы его проверить.

Он повернулся к начальнику цеха:

– Кстати, Пётр Адамович, там я видел, что склад с рубероидом не закрыт, а на территории посторонние люди. Как бы чего не случилось.

И, пристально глядя на женщину бухгалтера, продолжил:

– Хорошо, что они пока на глазах, а потом?

Пётр Адамович ответить не успел. Алла Фёдоровна заревела басом:

– Да ты что? Охренел совсем? Намекаешь, что я приехала сюда воровать рубероид?

– Рубероидом брезгуете? А чем же вы тогда интересуетесь? Может, петлями никелированными, замочками красивыми? Вон, какая у вас сумка большая! Были тут до вас такие, только номер у них не прошёл. Мы на страже. И у вас не пройдёт, будьте спокойны.

– Да ты ненормальный!

– Напротив. Ненормальный тот, кто думает, что оставленный без присмотра рубероид никто не украдёт. Уведут в момент. Проверено опытом.

Нелепость и абсурдность обвинения ввергла Аллу Фёдоровну в шок, и некоторое время она только по-рыбьи зевала. Тут я заметил, что сидящая в углу за столом секретарша, тряся плечами, зажимала себе обеими ладонями лицо, едва не залезая при этом под стол. Остальные в недоумении переглядывались. Наконец, рыдающим голосом Алла Фёдоровна обратилась к начальнику цеха:

– Пётр Адамович, да объясните вы этому идиотскому Пинкертону, кто я такая!

– Коновалов! Это Алла Фёдоровна Волкова, бухгалтер управления треста.

– Вы уверены?

– Да, я её знаю как облупленную.

– А когда последний раз вы её видели?

– Недавно, месяца полтора назад.

– Ну, вы даёте, Пётр Адамович! Да за это время её бросил муж, она сошлась с каким-то забулдыгой, поменяла фамилию и её выгнали с работы за пьянку.

Присутствующие с интересом уставились на бухгалтершу, а у одной женщины от таких новостей открылся рот. С обезумевшими глазами Алла Фёдоровна подбежала к начальнику цеха и, схватив его за рукав, прохрипела:

– Да скажите же наконец что-нибудь этому ублюдку, чтобы он не нёс чепухи!

Тот неожиданно зло оттолкнул её руки и сказал:

– Щ-щасс! Вы думаете, что мне хочется стать вашим соучастником?

– Соучастником чего?

– А того, во что вы вляпались. Выбирайтесь сами.

Совсем одуревшая женщина со стоном опустилась на стул. Коновалов же, как ни в чём не бывало, спокойным голосом её спрашивает:

– А паспорт, гражданочка, у вас при себе?

Алла Фёдоровна собралась что-то ответить, но он, выставив ладонь, её опередил:

– Понимаю, вы правы. По закону у меня нет на это полномочий, но ничего страшного, предъявите паспорт тому, у кого эти полномочия имеются.

Раздался голос Петра Адамовича:

– Коновалов, опять наряд будешь вызывать?

– Не знаю, не решил ещё, может быть, участковым обойдусь.

Пётр Адамович обратился ко всем:

– Товарищи, довожу до сведения – тем, кто отмечен у Коновалова красным, придётся давать объяснения сотрудникам милиции и скорее всего в самом отделении. Но ничего страшного, скорее всего сразу же и отпустят. Я уверен, что среди вас нет натовских диверсантов. В отличие от Коновалова.

Соседка бухгалтерши спросила:

– У вас, что, и милиция сумасшедшая?

– Нет, милиция у нас как раз нормальная. Просто у них есть тяжёлый опыт общения с товарищем Коноваловым, поэтому они предпочтут пообщаться с вами.

И тут раздался полный ярости голос Крылова, который, выйдя из кабинета, некоторое время пребывал в недоумении:

– Что здесь происходит, чёрт побери? Что всё это значит? Что это за балаган?

Коновалов среагировал мгновенно и сразу подключился:

– Совершенно верно, товарищ! Самый настоящий балаган. Понаехала куча народа непонятно зачем, утверждают, что по собственной инициативе, хитрят, скрывают что-то. А вы, простите, кто? Судя по всему, вы важное должностное лицо. Командирскую повадку не скроешь, видно сразу.

От такого натиска Крылов как-то стих и назвал себя и свою должность. Коновалов записал в блокноте и сказал:

– Вам я не буду задавать вопрос о полномочиях, потому что вы действительно сами можете проявлять инициативу. Осталось немного, один звонок, и к делу. Кстати, вы не могли бы показать свой партийный билет?

– Да ты кто такой, бригадир? Очнись! Буду я всякому показывать!

– Ага, значит, не можете. Так и запишем – партбилет показать не может, поскольку его потерял.

От такой наглости Крылов даже растерялся:

– Ты чего там пишешь? Охренел совсем! Как это, потерял?

– Вам лучше знать, товарищ Крылов, как всё произошло, и каким образом вы его утратили. Может, жинка в брюках постирала, а может, где по пьянке посеяли. Это уже не имеет значения.

Надо сказать, что всё происходило в быстром, ненормально ускоренном темпе, вероятно специально заданным Коноваловым. Это даже гипнотизировало. Не успевали отреагировать на одно, а Коновалов подбрасывал уже другое абсурдное утверждение, не давая передышки на осмысление и отпор. Пока Крылов подбирал подходящие к случаю матюги, Коновалов уже говорил секретарше:

– Катя, найди номер товарища Фелюгина, третьего секретаря обкома, сейчас сделаем ему звонок. А вы, товарищ Крылов, не волнуйтесь. Если товарищ Фелюгин в курсе ваших дел, то всё будет в порядке, и мы продолжим сотрудничество.

Крылов взвился:

– Да вы что? Причём здесь Фелюгин?

Коновалов напрягся, и взгляд его стал хищным:

– Так значит товарищу Фелюгину ничего не известно о том, что вы здесь затеваете? Вы это имеете в виду, товарищ Крылов?

– Конечно, не знает. Он же совсем по другому ведомству.

– А вот тут, товарищ Крылов, вы ошибаетесь. Дело оказывается гораздо серьёзнее, чем я думал. И позвонить товарищу Фелюгину теперь я просто обязан. Катя, нашла номер?

– Сейчас.

Крылов заволновался:

– Да в чём дело? Почему Фелюгин?

– Товарищ Фелюгин имеет немалый авторитет среди рабочих нашего цеха, он для нас образец человека и коммуниста. Более того, он является кандидатом в почётные члены нашей бригады, и было бы неправильно оставлять его в неведении относительно творящихся здесь дел. И хорошо, если вы прибыли сюда с добром. Но вам не сойдёт с рук, если вы приехали агитировать против советской власти или за свободный выезд за границу. А вдруг вы, страшно даже подумать, явились к нам с целью опорочить имя самого товарища Фелюгина?

Нет и нет! Я сейчас же сообщу товарищу Фелюгину, что некто, называющий себя Крыловым, человек, потерявший партбилет, проник на территорию с неясными целями, возможно, подрывными. А может быть, ты, чмо брюхатое, диссидент, специалист по идеологическим диверсиям? Тогда надо сразу в «контору». С такими гадами у меня разговор короткий. Нет, всё-таки сперва Фелюгину, а потом по обстановке.

В этот поток попытался вклиниться зам. управляющего:

– Послушайте, Коновалов, не сходите с ума, мы же пытаемся вам объяснить…

Но Коновалов резко его перебил:

– Ага! Сообщник! Сядьте на место и не делайте резких движений, иначе я буду вынужден вас связать. Учтите – у меня есть армейский опыт задержания шпионов. Упакую в момент.

Ну и хитрецы! Даже баб понабрали для прикрытия в расчёте на нашу простоту. Не пройдёт! Катя, скоро?

Все оторопело молчали. Я думал о Ласкирёве. Если бы его сюда, то что бы он сказал о тёртых партработниках, легко обрабатывающих бригадиров? Послышался голос Петра Адамовича, который злобно глядел на Крылова и бормотал:

– Идиот! Будет тебе сейчас почин. Предупреждали же русским языком – нечего здесь делать. А теперь готовься.

Я спросил:

– К чему?

– Разве не видите? Коновалов их специально провоцирует на какую-нибудь грубость или глупость. Как коршун ждёт повода, и тогда…

– Что?

– Да свяжет ремнём, кляп в рот и сдаст в КГБ. Для него не проблема, не впервой уже. Лось здоровый, при нужде всех тут уложит. Пока оправдаешься – карьера к чёрту, а ему хоть бы хны, он же не коммунист.

Женщина рядом сказала:

– Боже, как во сне. В жизни бы не подумала, что такое бывает. А почему вы не вмешаетесь, Пётр Адамович?

– Неохота рядом с Крыловым связанным лежать, а потом оправдываться неизвестно за что. Я Коновалова получше вас знаю, рисковать не хочу.

Но Крылов сломался. Глянув в горящие азартом глаза Коновалова, он понял, что этот дуболом и в самом деле сейчас позвонит ничего не подозревающему Фелюгину и вывалит тому всю эту ахинею. Дальнейшее представлять было сложно, к тому же времени на анализ уже не было – секретарша набирала номер телефона.

– Товарищ, э-э, Коновалов, если вы хотите звонить в обком, то звоните товарищу Кирееву, он в курсе нашего мероприятия. И это, партбилет я не терял, если желаете, то можете взглянуть.

Коновалов положил трубку, подошёл и, глядя на раскрытую книжечку в руках Крылова, внимательно сличил фотографию с оригиналом, а затем сказал:

– А что? Я вам верю. Вон какие на фотографии у вас честные глаза. Преданность партии из них так и прёт. Всё. Снимаю с вас подозрения, товарищ Крылов.

И, обращаясь ко всем:

– Надеюсь, вы, товарищи, не обижаетесь на мою бдительность. Сами понимаете – живём в империалистическом окружении, да и внутренний враг не дремлет. Лучше уж перебдеть, как говорил кто-то из великих, кажется, Дзержинский. Впрочем, неважно кто, важна актуальность. Итак, продолжим знакомство. Я думаю, красная ручка уже не понадобится.