Текст книги "Реактивный авантюрист. Книга первая. Обратная случайность. Книга вторая. Реактивный авантюрист"

– Дежурный Федякин слушает.

– Это я, Родион Коновалов.

– Тебя ещё не забрали к себе твои братья черти?

После некоторых препирательств Федякин соединил его с Куропаткиным, который уже собирался домой.

– Здравствуйте, товарищ опер. Это Коновалов.

– Чего тебе?

– У меня дома происшествие случилось. Серьёзное. Пропал московский сотрудник ОБХСС капитан Сиротин.

– Как это пропал? И как он у тебя оказался? У тебя, Коновалов, вечно какая-то хрень приключается.

– Да если бы он просто ушёл, то и бог с ним, а тут обстоятельства такие, что вам обязательно сюда нужно приехать и желательно одному.

– Чтобы тоже пропасть?

– Мне всё равно, везите хоть всё отделение, но я думаю, что чем меньше народа будет знать, тем лучше.

– Учти, Коновалов, если это ложная тревога, то я тебе устрою.

Долог летний день. От заходящего солнца было ещё светло, когда милицейский УАЗ с Куропаткиным подъехал ко двору Коновалова. Шофёр остался в машине, а опер вышел и поздоровался с поджидавшим возле калитки Коноваловым.

Вначале Родион взял на крыльце радиатор и занёс его в гараж. Следовавший за ним Куропаткин увидел полуразобранный двигатель машины. Затем они прошли в беседку. На столике красовалась ваза с фруктами и початая бутылка водки со стаканом, а также на краю стола лежали тёмные очки. Коновалов спросил:

– Не желаете?

– Нет. Дунайских даров не употребляю. Чего тут у тебя? Давай сначала.

– Вы, наверное, имели в виду данайские дары?

– Не умничай, ближе к делу.

– Товарищ капитан сегодня пришёл ко мне на работу и сказал, что нужно поговорить. Надо, значит надо. Договорились встретиться вечером у меня дома. Он пришёл ровно в восемнадцать часов. Сели здесь, в беседке. Я так и не понял, чего ему было нужно. Поговорили о том, о сём, а потом его прихватило, и он ушёл в туалет. И всё. После этого товарища капитана не стало, и где он сейчас, я не знаю. Я посидел, подождал с полчаса, и стал вам звонить.

– Какая-то дурацкая история, хотя у тебя других не бывает. Не испарился же он? Скорее всего, просто ушёл, а ты не заметил.

– Может быть, хотя это трудно, да и собака.

– Другой выход со двора есть?

– Конечно. Если низами направо пойти, то прямо в переулок возле моста выйдешь. Я иногда там хожу.

– Ну ладно. Пришёл человек, ушёл. Ты-то чего паникуешь?

– На товарища капитана мне начхать, где он и что с ним. Я за себя переживаю. Дело-то непростое. Чего он очки свои и пиджак не забрал? Вдруг там деньги или документы важные? Мне за них отвечать не хочется.

– Так это его пиджак?

– Ну да!

– Чем дальше в лес, тем громче звуки. У тебя ведь есть телефон?

– Пошли.

Они переместились в дом, и Куропаткин стал звонить в гостиницу. Через некоторое время он соединился с Рубцовым:

– Товарищ майор, это Куропаткин. Скажите, ваш напарник капитан вернулся?

– Нет.

– Тогда я высылаю за вами машину, она вас доставит на место.

– В чём дело?

– Необходимо ваше присутствие. Подробности по прибытию.

Они вышли за калитку, Куропаткин дал указание шофёру, и машина уехала. Ожидая её возвращения, Куропаткин спросил:

– Коновалов, а о чём вы беседовали?

Родион замялся и стал смотреть на небо. Куропаткин не отставал:

– Чего застеснялся? Или секреты, какие?

– Какие там секреты. Врать я не умею, а скажу правду, так не поверите.

– Почему?

– Сейчас для многих людей святые слова перестали быть таковыми.

– Молились вы тут что ли?

– Нет. Мы говорили о Ленине, партии, комсомоле и переходящем красном знамени.

– Н-да. Знаешь, Родион, вот когда ты так говоришь, такое впечатление, что ты просто издеваешься надо мной. Так и хочется дать тебе за это в лоб.

– Ну вот! Я же говорил. Потом специально спросите у товарища капитана, он вам всё подтвердит.

Затем прибыл Рубцов, и они опять прошли в беседку. Коновалов повторил майору свой незамысловатый рассказ. Рубцов был сбит с толку. Такого с капитаном не было никогда и не могло быть. Он вскочил:

– Слушайте! Да это же ЧП. Надо объявить розыск.

Куропаткин сказал:

– Товарищ майор, не будем горячиться. Потребуется – объявим. Коновалов, ты ничего не хочешь добавить?

– Хочу. Давайте разберёмся с пиджаком. Вдруг там деньги или документы? Составьте опись. Мне не нужны неприятности. Если бы товарищ капитан исчез в пиджаке, то я бы вас не потревожил. Мужик он взрослый, чего за него переживать?

Куропаткин спросил:

– А ты разве в нём не смотрел?

– Меня в раннем детстве приучили не рыться в чужих вещах.

Куропаткин на всякий случай и в самом деле составил опись.

В карманах был обнаружен паспорт, двести с лишним рублей, пачка личных фотографий и несколько прочих бумаг.

Рубцов спросил:

– Скажите, Коновалов, а как вы сами относитесь к его исчезновению? Вам оно не кажется несколько странным?

– С чего бы? Для пьяного человека обычное дело. Его водка водит, а не сам он ходит.

– Что? Да этого не может быть! Его никогда в управлении никто пьяным не видывал. Кличку дали «Старовер». Я с ним работаю не первый год, а у него даже запаха никогда не было.

– Жаль, что сегодня вы тут не присутствовали. Полюбовались бы на кренделя, которые он по дороге в туалет выписывал.

Куропаткин спросил:

– Так он сюда уже поддатый явился?

– Не знаю. Возможно. Я ему экспертизу не делал. Когда он сказал, что сюда придёт, я решил встретить гостя как положено. Купил бутылку водки и на закуску фруктов нарвал. А когда он пришёл, то я предложил ему выпить. Он сказал «давай» и махнул полный стакан. Нормальный мужик. Только по его походке стало заметно, что он малость перебрал. Я не пил, это в бутылке от него осталось. Можете взять её на экспертизу, если сомневаетесь в чём.

– И возьмём. А ты точно не пил?

– Сейчас дыхну.

Коновалов старательно дыхнул тому и другому. Ничего больше они от него не добились. Куропаткин прошёлся по низам до переулка и вернулся, ничего не обнаружив. После этого милиционеры, захватив водку и вещи Сиротина, отбыли восвояси, наказав Коновалову немедленно позвонить, если капитан объявится.

Когда машина тронулась, Рубцов предложил ехать в отделение и организовать поиск капитана, но Куропаткин думал иначе:

– Товарищ майор, этого делать не надо. Шум поднимется, а толку не будет. Тут есть свои нюансы.

– Вам что-то известно?

– Скажем так: в общих чертах. Давайте в гостиницу, мне надо побеседовать с вами.

– Со мной? Почему?

– Для полноты картины.

Прибыв в гостиницу, они зашли в номер и сели за стол. Куропаткин спросил:

– А зачем капитан вообще пошёл к Коновалову?

– Мы подумали, что он сможет проинформировать о торговых делах.

– Да, история. Я уж и не знаю, смеяться или плакать.

– А в чём дело? Вы его знаете?

– Знаем. Давно знаем. Более неподходящей кандидатуры на это дело в районе не найти. Да и в области, наверное. Только злейший враг мог вам посоветовать к нему обратиться.

– Вы не могли бы объяснить?

– Попробую. Я уверен, что пропажа капитана дело рук Коновалова. К вашему расследованию она не имеет отношения, Коновалову на него плевать с высокой колокольни. Тут что-то личное. Сиротин чем-то его зацепил, а он устроил ему «шутку» или, выражаясь по уличному, «парафин». Коновалов на это мастер. Не в первый раз уже.

– То есть, он знает, где Сиротин?

– Конечно. В какой-нибудь очередной «чёртовой яме». Это я в фигуральном смысле. Хотя раньше была и настоящая. Если это недалеко, то завтра Сиротин расскажет про это место.

– Так он нам всё наврал?

– В том-то и дело, что нет. Он говорил правду, но некий ключевой момент утаил, а без него общая картина выглядит странно и неправдоподобно. У нас некоторые сотрудники считают его колдуном, но я-то хорошо знаю этого интригана, только приловить его не удаётся. Так сюжеты готовит, что не подкопаешься. Потом сами увидите.

– Если вы всё знаете, то почему его не арестовали?

– А что ему предъявить? У него всё предусмотрено. Эх, вот если бы ваш Сиротин дал на него показания. Тогда прищемили бы гада. Так ведь не даст. Более того, выгораживать будет Коновалова, это уж как пить дать.

– Почему?

– Всегда так происходит. Не признается капитан, на каком он якоре сидит. Если бы по каждой «шутке» Коновалова заводилось дело, то были бы сплошные висяки.

– Ничего себе, деревенский идейный долдон!

– Городской милиции тоже доставалось, когда он там жил. До сих пор вспоминают. Вы в Москве и не подозреваете, какие на самом деле счастливые, потому что Коновалов там не живёт.

– А может быть, это только ваши предположения?

– Завтра во всём убедитесь. Найдётся ваш капитан, но вид у него, скорее всего, будет аховый. Когда Коновалов мне позвонил, то сделал еле заметный намёк, посоветовал сильно не разглашать. Видно, что-то человеческое в нём имеется.

Они ещё поговорили и, сделав экспертизу, выпили водку. Она была самой обычной.

Капитану Сиротину снилось, что он летит на «кукурузнике». Самолёт трясло на воздушных ямах и ухабах, и это больно отзывалось в рёбрах. Наконец самолёт приземлился, и наступило спокойствие. Ему снилось, что он лежит на жёстком днище самолёта в неудобной позе на животе, но сменить её не хватает сил. Затем появился лётчик с трубой в руке, больно стукнул его этой трубой по спине и визгливым женским голосом противно закричал:

– Разлёгся, алкаш проклятый! А ну давай во двор! Не успела отлучиться, а он уже готов, да ещё и обдристался позорник!

От этого крика Сиротин проснулся, и тут же сильная рука сбросила его с лавочки на землю. Были глубокие сумерки. Он увидел над собой плотную женщину с палкой в руке и сказал:

– В чём дело, гражданка?

Женщина нагнулась, посмотрела на него и заголосила:

– Ты кто такой? Откуда ты взялся, побродяга? Тебя Петька притащил? Ну сейчас ему будет! И тебе сейчас будет труболёт! А ну, пошёл отсюда! И дорогу забудь!

Свои угрозы она стала подкреплять ударами палки, и Сиротин на инстинкте ретировался. Он ничего не понимал. Где он? Что с ним? Почему? Мысли ворочались тяжело и медленно. Вероятно, это спасло его от умопомешательства.

Он стоял на грунтовой дороге. Слева была голая степь, а справа, фасадом к дороге, протянулся к горизонту ряд домов. Многие окна светились, и он, как мотылёк, потянулся к ним, желая что-то разузнать. Однако встретили его руганью, а затем натравили собак. Одна из них больно укусила за ногу. Пришлось убегать. Всё это походило на страшный и непонятный сон, и лишь боль от ударов палкой да укус на ноге говорили о том, что всё это происходит наяву. Он побрёл степью, подальше от собак, и вскоре наткнулся на копну соломы. Решив, что утром всё выяснится, Сиротин зарылся в неё и задремал.

Утром он осмотрелся и понял, что находится в каком-то хуторе, но как тут очутился, не помнил. Последним смутным воспоминанием был фотографирующий его Коновалов, но, возможно, это ему приснилось. А если нет? Он двинулся вдоль хутора. Идти было больно из-за высохших брюк. Хотелось пить и умыться. Кое-где возле дворов стояли водоразборные колонки, но Сиротина к ним не подпускали, обзывая труболётом и уверяя, что он болен «беркулёзом». Собаки рычали наготове. Хуторяне встречали его по одёжке. Когда Сиротин увидел, во что он одет и обут, то ужаснулся. Если бы у него было зеркало, то он ужаснулся бы ещё больше. В таком виде супруга его бы не узнала, разве что по голосу.

В большой прогалине между домами по дорожке в бурьяне он спустился к речке и рядом с мостком для рыбалки залез в воду прямо в брюках. Стало легче. Отмокнув, он разделся и прополоскал брюки. Трусы выбросил. Он бы выбросил всё, но идти дальше голым было невозможно. Лицо, покрытое чем-то липким, не отмывалось, да и времени на это ему не дали. На мосток пришли два дюжих рыбака и выгнали его из речки, обещав отлупить, если он не уберётся. Натянув сырые брюки, он вышел на дорогу и двинулся дальше. Наконец, хутор закончился, и он вышел на трассу, но в какую сторону двигаться дальше не знал. На указателе прочёл название хутора – Восточный. Это название ни о чём ему не говорило. Лишь через полчаса он раздобыл сведения у деда, гнавшего двух коров. С замиранием сердца он его спросил:

– Дедушка, вы знаете станицу Камчатскую?

– Дык чего ж не знать, райцентр.

– А в какую это сторону?

– Аккурат на запад. Километров десять с гаком, и аккурат она самая, Камчатская.

Ни автобусы, ни попутки Сиротина не брали. Да и он, будь на их месте, поступил бы так же. И, смирившись со своей участью, он пошёл обочиной пешком. Этот путь он не забудет никогда. Хотелось пить. Один туфель был тесен, зато другой на три размера больше, и вскоре он натёр на ногах водянистые мозоли. Всю дорогу его мучила мысль, что упущено что-то важное. И только когда за поворотом дороги показалась станица, его пронзило – где удостоверение? Ключи и деньги были на месте, а документа не было. Сиротин забыл о жажде и мозолях. Он с горечью понял, что если корочки были в брюках, то найти их нереально. Слишком много мест, где он мог их вытряхнуть. В самолёте? На лавочке? В соломе? И он из последних сил захромал дальше.

Майор Рубцов спал плохо. Проснулся рано, без аппетита позавтракал и засел в номере, ожидая новостей. Он нервничал. Обещанного Куропаткиным возвращения капитана всё не было, и доверие к оперу стало исчезать. В конце концов, он не выдержал и сделал то, о чём потом сильно пожалел. Он позвонил в Москву и сообщил о ЧП. Оттуда ему приказали объявить розыск и докладывать каждые два часа. С этим Рубцов и пришёл к майору Перелазову. Тот вызвал Куропаткина:

– Почему утром не доложил?

Куропаткин открыл рот для оправданий, но тут позвонил дежурный:

– Товарищ майор, тут один бомжара говорит, что он милиционер, просится с вами поговорить. На сумасшедшего похож. Это я на всякий случай докладываю.

– Откуда он взялся?

– В гостинице хулиганил, патруль вызвали. Сейчас в обезьяннике.

Перелазов со значением посмотрел на Рубцова и Куропаткина, после чего изрёк:

– Идемте, глянем.

Когда они спустились к дежурке, из комнаты задержанных раздался крик:

– Рубцов, это я, Сиротин! Объясни им.

Изумлению Рубцова не было предела. Из-за решётки смотрело невообразимого вида пугало. Заросшее, в грязных разводах лицо, на фоне которых синяк под глазом был почти незаметен. В слипшихся волосах торчала солома. Покрытые пятнами мятые брюки соответствовали замызганной рубашке. Куропаткин подмигнул Рубцову и негромко сказал:

– Обратите внимание на обувь. Характерная деталь, продуманная.

Перелазов спросил:

– Так это и есть ваш сотрудник?

– Да, но я ничего не понимаю.

Куропаткин сказал Перелазову:

– Товарищ майор, это Коновалов поработал. Я не стал вам с утра настроение портить.

Дежурный Чистяков воскликнул:

– Опаньки! Этот вражина опять…

Перелазов цыкнул на него, и тот не договорил. Рубцов обалдело крутил головой. Перелазов длинно выругался матом и сказал:

– Приведите его в порядок. Куропаткин отведёт его в баню, а вы, товарищ майор, отнесёте ему туда запасную одежду, и через два часа все у меня в кабинете.

Куропаткин повёл страдальца в баню, а Рубцов первым делом позвонил в Москву и доложил, что Сиротин нашёлся. Что там подумали, неизвестно, но он получил приказ немедленно обоим возвращаться в управление. Майор взял в гостинице одежду для капитана, а за обувью зашёл в магазин. Там как ни в чём не бывало сидел жизнерадостный Коновалов:

– О, товарищ майор! Здравствуйте. У вас всё в порядке? Нашёлся товарищ капитан?

Появилась Людмила Яковлевна и подозрительным взглядом стала наблюдать происходящее. Рубцов хмуро ответил, что всё в порядке, и хотел сказать что-то язвительное, но, увидев том Ленина на столе, смешался и попросил подобрать босоножки. Родион сказал:

– Правильно, товарищ майор. Хороший выбор. В босоножках мозоли не болят.

Рубцов понял, что это издёвка, и тихо, но злобно сказал:

– Учти, Коновалов, тебе это даром не пройдёт, неприятности я тебе обещаю. Я тебе не ваши слюнтяи в погонах.

Родион сузил глаза и так же тихо ответил:

– Переживём, товарищ майор. Иногда перед тем, как копать яму другому, неплохо осмотреться, а вдруг она уже готова? Для тебя. И учтите – чем выше сидишь, тем больнее падать.

Рубцов побагровел:

– Умничаешь? Ничего, еще посмотрим.

Когда он ушёл, завмаг спросила:

– Чего это он?

– Не обращайте внимания. Это он злится, что меня не завербовали.

Людмила Яковлевна не выдержала. Несмотря на данное обещание, она пошла в перерыв к Андрею Ивановичу и всё ему рассказала. У Кузнецова были свои осведомители, и он знал о событиях в милиции. Услышав, что Коновалов дал по морде капитану, он удивился:

– Об этом я не знал. Занятный паренёк. А где он сейчас?

– На обед пошёл. С утра на работе был, как обычно. Приходил тот, старший, запугивал его, а ему как с гуся вода. Сказал тому, из Москвы, что с высоты больно падать.

– Самоуверенный. Как бы его не посадили.

– За что?

– Капитан этот вчера пропал, а сегодня нашёлся в потешном виде. Сперва подумали, что сумасшедший. Администраторша гостиницы его не узнала и наряд вызвала. Хоть бы глазком на него взглянуть, до того любопытно. И никто не может понять, что с ним произошло, даже он сам. Подозревают Коновалова. Подождём, если до вечера его не заберут, то обойдётся.

– Почему?

– Эти двоих отзывают в Москву. Странная эта история. А продавец наш, видно, озорник.

Тем временем в кабинете Перелазова шло разбирательство. Присутствовали москвичи, Куропаткин и сам начальник. Отмытый и посвежевший Сиротин выглядел неплохо. Впечатление портил подбитый глаз. В разговоре он вилял взглядом, как нашкодивший подросток. Он мямлил и ссылался на амнезию. Вначале он рассказал про Восточный. Перелазов спросил:

– А как вы туда попали? Неужели не помните?

– Смутно. Выхлоп двигателя такой особенный. Кажется, я летел на «кукурузнике».

Куропаткин присвистнул и сказал:

– Это уже слишком, даже для Коновалова. Этот хитрец как бы невзначай показал мне свою разобранную машину. Но как знать? А капитан ехал точно не в машине, характерные синяки на боках. На спине имеется заметный след от удара, но предположительно от удара палкой.

Перелазов перехватил инициативу:

– Давайте сначала. Вот вы пришли к Коновалову, и что?

– Некоторое время мы беседовали, а потом мне стало плохо. Возможно, это было отравление грибами.

– Он вас грибочками накормил?

– Нет-нет, это было раньше, в столовой. У него на столе только фрукты стояли. Я их не трогал.

– Как именно было плохо? Голова кружилась?

– Нет, с головой было нормально. Ноги и руки стали неметь.

Рубцов строго спросил:

– Водку пили?

– Коновалов заметил, что мне плохо, и предложил вызвать скорую помощь, но я не разрешил ему этого. Недомогание показалось мне временным и не очень опасным. Тогда он откупорил бутылку и предложил выпить в качестве лекарства. Я согласился. Потом вроде куда-то шёл. Дальнейшее не помню. Вероятно, я недооценил опасность недомогания. Это всё.

– У вас конфликта с Коноваловым не было? Скандала? Или драки?

– Нет. Он вежливый молодой человек. И вообще у меня к нему никаких претензий нет.

Было заметно, что Сиротин всячески выгораживает Коновалова. Это было неудивительно, ведь у него перед мысленным взором стоял Родион с фотоаппаратом, и теперь капитан был уверен, что это не сон.

Видя безрезультатность разговора, Перелазов стал уговаривать Сиротина, чтобы он всё-таки написал заявление на Коновалова, а уж они организуют остальное. Неважно, что он не помнит событий, они уверены, это его рук дело. Но капитан решительно не согласился, что удивило Рубцова. Он знал, что Сиротин вполне способен оговорить подозреваемого. Напоследок Куропаткин спросил:

– Мне Коновалов говорил, что вы беседовали о Ленине и партии. Это правда?

– Да, беседовали об этом.

– И про переходящее красное знамя?

– Про него тоже. Товарищ Коновалов идейно выдержанный комсомолец.

От этих слов все испытали чувство неловкости, Сиротин тоже, но он всё равно добавил:

– Он принципиальный и требовательный к себе человек. Считает, что для вступления в партию ещё не созрел.

Перелазов сказал:

– И слава богу! Коновалов в партии, это двойной кошмар.

И грустно заключил:

– В общем, всё как всегда. А жаль.

После этого совещания Рубцов зашёл к Кузнецову попрощаться:

– Дела наши, можно сказать, закончены. Завтра отбываем. Андрей Иванович, у меня к вам личная просьба.

– О чём речь? Всё, что в наших силах!

– В силах. Некий Коновалов работает у вас в обувном магазине. Увольте этого мерзавца. Я знаю, что вы и ваша организация к делу непричастны. У меня к нему личный счёт. Если вы этого не сделаете, то я постараюсь его достать всё равно, а возможности у меня имеются.

– А в чём дело?

– Вы его плохо знаете. Не обольщайтесь простецким видом этого ленинца. В милиции на него имеется приличное досье. Поинтересуйтесь.

– Спасибо за совет. Я и в самом деле плохо его знаю. И ваше пожелание учту непременно.

Через некоторое время Андрей Иванович вызвал к себе Коновалова.

– Чего это инспектор Рубцов на тебя обозлился?

– Могу только догадываться. Скорее всего, его на меня Перелазов натравил. Он меня с детства ненавидит и по возможности старается нагадить. Постоянно в чём-то пытается обвинить.

– А ты чист как слеза?

– Судите сами. Вчера товарищ капитан напился и куролесил на хуторе Восточном. А я в это время дома этому самому Рубцову капитанские деньги и вещи передавал. Всё чин-чином, по описи. Куропаткин свидетель. А Перелазов всё равно считает меня виноватым в капитанских подвигах и Рубцову это внушает.

– Ладно. Парень ты, я вижу, бойкий, но на всякий случай тебя надо убрать из РТП.

– Куда?

– На счётах научился?

– Более-менее.

– Пойдешь, поработаешь в общепите, а там видно будет.

– Где?

– В ресторане буфетчиком. Выходишь с понедельника. Директор уже знает.

И Родион в понедельник отправился на новое место работы. Но это уже другая история.

А история с командировочным на этом не закончилась. На следующий день, по дороге на вокзал Рубцов зашёл в обувной магазин и спросил, зло на него смотревшую Людмилу Яковлевну:

– А где Коновалов?

– Уволили. Вашими молитвами.

Рубцов удовлетворённо хмыкнул и вышел.

А Родион в это время уже был в Ростове на пригородном автовокзале. В те годы на нём промышлял местный дурачок Витя, по прозвищу Аплодисмент. Он владел оригинальной музыкальной техникой, с помощью которой зарабатывал себе на пирожки и мороженое. Подойдя к какому-нибудь пассажиру, он, резонируя ртом, сложенными лодочкой ладонями перед своим лицом, буквально выхлопывал любую мелодию. Чаще всего это была японская песня сестёр Пинац «Каникулы любви». А затем требовал заплатить двадцать копеек. Сервис его был навязчивым, так как слушать его исполнение не желали и платили чаще за то, чтобы он шёл в другое место и не приставал. Методом проб и ошибок он научился избегать студентов и дембелей, которые запросто могли дать пинка. Время от времени его прогоняла милиция, но он опять возвращался. Все к нему привыкли, даже пассажиры, состав которых на этом автовокзале довольно постоянен. Коновалов тоже знал Аплодисмента, а от одного знакомого ещё знал, что фамилия его была Сиротин.

Сидя на вокзальной скамейке, он дождался Витиного появления, поманил его пальцем и попросил исполнить «Наша служба и опасна, и трудна». Такие заказы были столь редкими, что Витя сразу проникся симпатией к Родиону и исполнил песню с особым старанием. Родион дал ему двадцать копеек, усадил рядом с собой и заговорил:

– Ты, Витя, молодец. Культуру в массы несёшь.

– А то!

– Милиция преследует?

– Гады! Работать не дают.

– Тебе нужно помочь. Я решил тебя самого милиционером сделать. Тогда ты этих патрулей сам гонять будешь. Они к тебе, а ты им документ и команду «Смирно».

– А как это?

– Читать умеешь?

– Умею. Не дурак. И считать умею. По рублю до сотни досчитаю.

– Твоя фамилия Сиротин?

– Да.

– Вот тебе удостоверение. Читай, теперь ты капитан милиции Сиротин. А начнут спрашивать, откуда и чего, ссылайся на майора Рубцова. Запомнил? Повтори.

– Майор Рубцов.

– Ну, бывай здоров, а мне пора.

И Коновалов пошёл на перрон, где стоял камчатский автобус. Уже сидя в автобусе, он увидел, как два милиционера волокли упирающегося Аплодисмента, кричащего, что они не имеют права отнимать, и что майор Рубцов им покажет. Теперь документ был в нужных руках.

По возвращении в Москву, Сиротин первым делом написал объяснительную об утрате документа. Он понимал, что дело табак, но не избежать неизбежного. Рубцов сочинял отчёт. Атмосфера вокруг них была тяжёлая, никто никуда не вызывал, а это сулило неприятности. Только через неделю их вызвали на ковёр к самому генералу Жирову.

В кино генералов, особенно милицейских, показывают этакими мудрыми наставниками, отечески вникающими в проблемы молодых и не очень сотрудников. Правда, возникает нехороший вопрос – как при такой интеллигентности они вообще стали генералами? Но это в кино. В жизни среди них гораздо чаще встречаются откровенные или замаскированные самодуры. Генерал Жиров был из таких. Он не был глуп, просто он не желал вникать во всякие ситуации своих подчинённых.

Рубцов и Сиротин доложились по форме. Генерал был один. На его столе лежало раскрытое удостоверение. У Сиротина сжалась диафрагма в недобром предчувствии. И не зря. Генерал был очень зол:

Капитан Сиротин, ты писал в объяснительной, что утратил удостоверение при невыясненных обстоятельствах.

– Так точно!

– Посмотри, это оно?

Сиротин узнал своё удостоверение, и на лице его отразилось изумление:

– Так точно, но как…

– Молчать! Позорники! Так опозорить управление! Это неслыханно! Его переслали сюда ростовские коллеги. И знаете, у кого оно было изъято? У вокзального дурачка, который козырял им направо и налево. И, что самое интересное, по сведениям ростовчан удостоверение ему передал некий майор Рубцов.

Сиротину всё стало ясно, и он, не раздумывая, дал майору в ухо. Генерал заорал:

– Прекратить!

Заскочивший секретарь выволок Сиротина из кабинета. Ошеломлённый Рубцов сказал:

– Товарищ генерал, это провокация!

– Пошёл вон!

После этого от Рубцова отвернулись коллеги, но не от Сиротина. Многие ему сочувствовали, но досталось обоим. Было небольшое расследование, в ходе которого стали известны похождения Сиротина. Не желая выносить сор, генерал поступил в духе того времени, то есть из органов их не уволили, а перевели в другие службы. Сиротина назначили участковым в один из окраинных районов Москвы с перспективой «вечного капитана». Рубцову пришлось хуже. Его отправили в Калужскую область начальником райотдела милиции. Жена за ним не последовала.