Текст книги "Избранное. В 2-х томах. Том 2"

11

Валентина Сергеевна упорно вела профориентацию, как умела, и неплохо получалось. Объявленная встреча с буровиками два раза откладывалась почему-то, но сегодня перед началом занятий было вновь сказано, что нефтяники будут после пятого урока второй смены.

Их приехало трое. Спокойный, основательный старший инженер Николай Степанович Денисов, щеголеватый Евгений Разлацкий и инженер-строитель Агафонов.

Было тесно. Пришли ученики из других классов, некоторые учителя и даже школьный сторож Мазилин. Он сел почти около Шурки Ковальского. Оказывается, многим было интересно услышать «первопроходцев второго Баку» – так назвала гостей учительница.

Гости отличались от утевцев, даже от учителей школы. Все чисто одетые, в светлых рубашках и галстуках. Говорили убедительно, но не назидательно. Как-то душевно. Не как школьные учителя. Шли легко на диалоги. Хотя, по правде сказать, вопросы были неуверенные и, видно было, легкие для гостей. Им было приятно рассказывать и тут же отвечать по ходу и на те вопросы, которые иногда аккуратненько задавала химичка.

Но все коряво переиначил Сашка Мазилин своим первым же вопросом:

– Все калякают: второе Баку, второе Баку! А не получится как с первой?

– А что с первой, то есть с первым? – переспросил Разлацкий.

– А вы, извиняюсь я, были там? – прищурился Мазилин.

– Нет, – несколько растерялся Разлацкий.

– Значит, ты не видел, как утыкали их Баку вышками, ажник у некоторых во дворах. У меня дружок там – вместе воевали – два раза у него был. Повидал.

– А что там видел? – недоуменно спросил тот, что постарше. – Я был в Баку.

– Это не парней наших бороть самбой. Туточки мозги нужны. Аж…

– Мазилин запнулся, – государственного масштабу. Вон был поселок Чапаевский, и – нет его. А у мово брательника там, окромя дома, огорода, был такой колодец и самый лучший погреб, яблоки до весны в нем лежали. Красивейший поселок был. Таньку свою я там сосватал, свою тропинку протоптал от Утевки до Чапаевского.

– Ну и что?

– Что? – удивленно переспросил Мазилин. И вновь: – Где сейчас все это? Все нефтью залито. До сих пор не пройдешь.

– Ну, это случайно получилось.

– Случайно? – удивился Сашка. – Нет, это не так. У мово дружка-то отец в Баку грузчиком в порту до войны работал, дак они, двое пацанов, ложками из бочки на кухне икру черную ели. Другого ничего не было, а икры скольки хошь! А потом что стало? Столько нефти пошло в море, что пляж из города Баку перевели. Я ездил смотрел. Рыбки не стало. И икры тоже. Случайность. Да? Нашу Самарку или зальют, или выкачают.

– Вы за что же агитируете, товарищ? – подал голос коренастый в клетчатом пиджаке Денисов.

– А мне что агитировать? Вон агитнули уже – Ковальский на химию учиться хочет.

Шурка вздрогнул: «Откуда этот чудила все знает?»

– Это же газ в дома, не пройдет и пяти лет – дрова не нужны будут. Лес вдоль вашей Самарки останется цел, – вновь попробовал привести здравые доводы для непонятливого Мазилина, тот, который назвался Денисовым.

– Кумекаешь, дорогой человек, – продолжал он, обращаясь прямо к Мазилину, который даже привстал из-за парты, очевидно, понимая важность диалога или от простого азарта, который толкнет его на какую-нибудь еще выходку.

«С него станется, – думал Ковальский, наблюдая, как тот улыбчиво, с ехидцей смотрит на однофамильца героя-партизана. – Он такое может выдать – за школу будет всем стыдно!»

– Видишь ли, в прошлом, шестьдесят первом году, мы дали стране уже миллион тонн нашей нефти, через пару лет дадим десять миллионов, еще через два – может, уже пятьдесят. Такая махина раскручивается! Будут здесь через пару лет нефтестабилизационный и газостабилизирующий заводы, наконец, фильтрационная насосная станция.

– Да ладно, – почему-то упорствовал Мазилин, даже не обращая внимания на вошедшего директора школы и присевшего тихонечко на первой парте. – Фильтрационная насосная, масштабы, может, не бурить надо землю-то, а как наш Полянский – директор питомника, сады на ней разводить, а? Яблони ведь скоро в степи зацветут под Ветлянкой, а вы – ковырять.

– Александр Иванович, – директор школы строго повернул голову к говорившему за его спиной сторожу и уверенным голосом человека, чей долг ставить все на свои положенные места, покачав головой, обронил: – Опять философствуете, а тут – жизнь, мы же с вами разговаривали: в споре победителей не бывает. Давай, если уж говоришь, то по жизни.

– Дак я не спорю, я про жизнь. Вот навтыкаем вышек, начнем, понимаешь, план давать по нефти на всю страну, а она и провалится враз!

– Кто? – выдохнула химичка Валентина Сергеевна.

На задних партах ребята сдавленно хихикнули.

– Хто-о? – переспросил Мазилин и сделал паузу, так как он умел, чтобы враз стать центром внимания, и уж не на химичку смотрели все, а на Мазилина. – Земля не провалится? Такие тонны из нее выкачивать будем, если? – с ударением на последнем слове сказал Мазилин и, не взирая на, казалось бы, нелепый вопрос, уверенно развернул плечи и прямо посмотрел на Разлацкого.

– Да ну, о чем мы говорим? – досадливо махнул рукой Евгений под утвердительный кивок Денисова, как бы разрешающего вести диалог именно ему, Разлацкому. – Не провалится, мы же закачиваем воду.

– А кто проверил, сколько ты нефти выкачал, а сколько воды закачал? Моя хата не рухнет? Брательник-то в поселке Чапаевском лишился своей. Смотрите, вы ребята молодые, задорные…

Валентина Сергеевна, Шурке это было хорошо видно, разволновалась не на шутку. Не будь в классе директора школы, она, очевидно, взяла бы на себя обязанность вывести разговор на прямую и правильную дорогу. А он молчал, посапывая, теперь уже всем корпусом развернувшись с первой парты, смотрел, пожевывая губами на Мазилина, по каким-то своим непонятным меркам определив допустимость такого странного разговора и такой непоследней роли в нем всего-то на всего школьного сторожа и истопника, инвалида войны Мазилина.

– А вы откуда воду берете для закачки? – вдруг встрепенулся Мазилин и даже привстал из-за парты, выволакивая свою не совсем послушную правую неудачно после ранения сросшуюся ногу. – Из Самарки. – И его бойкая головушка на тонкой прямой шее зашаталась, как скворечник на худой жердине.

– А откуда же? – спокойно согласился Разлацкий.

– Да вы что? Она же иссохнет вся? Мильон выкачать и мильон качнуть! Вы что, рехнулись?

Дело принимало такой оборот, когда необходимо вмешательство начальства, иначе Мазилина не остановить. И начальство вмешалось, но как-то странно, это заметили многие.

– Саша, – будто позабыв вовсе о присутствующих, как если бы они были одни, обронил директор, – мы поговорим с тобой как-нибудь обо всем этом, но потом.

– Дак, на нефть все загляделись, а мы – люди – побоку?

Кто это «мы» Мазилин не сказал, но получалось, будто это не только он один. В установившейся тишине внятно и веско прозвучал голос Разлацкого:

– Нас пригласили, по сути дела, рассказать, а тут диспут устроили: бурить – не бурить. Дичь какая-то.

На некоторое время установилась тишина и этим не преминул воспользоваться неугомонный Мазилин. Не обращаясь ни к кому конкретно, он внятно, словно стараясь очистить свою совесть, произнес:

– Женщину обманешь – она родит ребенка, а землю обманешь – она тебе ничего не родит. Просто ведь все. Главное – проверено уже.

У химички в который раз уже вспыхнули румянцем щеки и она, вдохнув воздуху в молодую грудь, решившись прямо взглянуть в лицо Разлацкому, проговорила, стараясь держать официальный тон:

– Евгений Викторович, вы нас простите, ваш рассказ и то, что поведали (она почувствовала, что надо бы сказать какое-то другое слово и запнулась, не нашла и продолжала) что поведали ваши коллеги, это очень интересно, мы…

«Интересно, есть у нее кто? Такая хорошенькая и совсем еще видно глупенькая», – мелькнула шальная мысль, и Разлацкий сам себе усмехнулся.

Учительница поймала его усмешку и потерялась было, но собралась внутренне и вновь подхватила увядшую фразу:

– Мы, мы рады очень…

– И мы, – сказал, вставая Денисов, – мы тоже были рады, – он открыто и доверчиво улыбнулся.

– Ну, вот и хорошо, – пробасил директор. – Спасибо вам, спасибо от ребят, от нас, не часто ведь такие встречи. И дорога еще, по темноте…

Когда уже шли по коридору к выходу, Сашка Мазилин сзади в ухо Шурке пульнул напоследок:

– Шурк, твой дед сейчас ловит карасей у себя в огороде, а после этих, – он кивнул на гостей, – и воды не будет, Утевочка убежит, ее вместе с карасями в скважины ульют. Ага, такая уха будет. Глядишь, воды не дольют в скважины сколько надо и провалимся мы в ад кромешный. Этот Разлацкий там, в классе, сказанул как в золу пукнул: «Закачаем скольки надо воды». Вот чудило ветлянский. Я б сказал ему там, да педагогика не позволила.

…Когда Александр пришел домой и рассказал своему деду о вечере и странных словах Мазилина, Головачев не удивился.

– Да ладно, – сказал он, – Мазилину только бы какую загогулину в мозгах у народа сделать, это он любит, а больше ему ничего не надо. Городит, почем зря. Ученые люди, чать, этим всем заведуют, они знают, что делают.

– А он говорит, что у него чутье, и он опасается неладного, – вспомнил Александр один из последних доводов Мазилина.

– Какое такое чутье, – махнул дед Иван рукой, – глядишь, жизнен-ка в наших местах будет полегче, вот где резон.

Ковальскому понравилось, как ловко Разлацкий сказал: «по сути дела», – и ему тоже показалось, что все продумано где-то там далеко, в ученых верхах. Все там понятно. Только не все доводы известны, но даже это «по сути дела» разве может уступить мазилинскому: «а может, они наобум там пальцем макают»? Конечно, нет!

* * *

…За ужином Мазилин рассказал жене о школьных гостях, о разговоре про нефть. Он любил ей рассказывать о себе.

– Да ты что, Сашка! – ахнула полногрудая, источающая как всегда крепкий потный дух, шустрая кареглазая Татьяна.

– А что я? – удивился Мазилин. – Они думают, что я шалопай, но я не всегда им бываю.

– И вислоусый был? – думая о своем, спросила жена.

– Кто это?

– Ну, учитель физкультуры? Захар Селедков?

– Нет.

– Все равно узнает, – обронила Татьяна.

– Ну и что?

– А ты забыл или не знаешь, в какой он милиции служил? – пронзительно стрельнула глазами Татьяна.

– Нет, – задумчиво протянул Мазилин, – не забыл. Турнули его за дебош оттуда. А что, с работы загремлю?

– А может, и не только с работы. У него дружков много везде.

– Да ладно тебе, времена не те уже.

– Нечего ладить. Прямо голова заболела.

– Да ладно тебе. Голова болит – заду легче, – как умел пошутил Сашка.

Когда он уже ушел на «вахту», она села за стол к окошку. Раздумчиво, невидящими глазами смотрела в окно. «Ведь клещ какой этот Селедков! Проходу не дает со своими приставаниями, как кобель. Ноги все оттоптал, паразит. И вправду говорят: человек в страсти пуще зверя. И Саша еще дома ночами не бывает. Все к одному».

Она встала и начала убирать посуду со стола.

«Неужто твой хроменький нам всегда мешать будет? – вспомнила она слова Селедкова и его наглую ухмылку. – Я бы его в свое время упек так далеко…»

12

Выйдя из школы, гости направились в разные стороны. Николай Степанович пошел пешком к своим родственникам, живших недалеко, сразу слева за мостом, решив заночевать у них, а утром с вахтовым автобусом уехать на Ветлянку. Старший инженер производственного управления НПУ когда-то три последних класса школы заканчивал в Утевке, приехав из соседней Зуевки, где не было десятилетки. А жил у своей тетки Ани, у которой своих сыновей было трое. Она теперь одна – все сыновья были в городах.

Агафонов на газике поехал на Ветлянку.

Разлацкий пошел по Центральной улице на квартиру к Мане Сисямкиной. Размышлял на ходу: «Странно все как. Вот Агафонова взять. Закончил Московский институт. Мог остаться в Москве. Отслужил в Белоруссии, работал там, а все равно вернулся, как он говорит, на «родимую сторонушку». А сторонушка-то? Деревянные сараи снесли, закладываем новые жилые дома, степь голая кругом ведь. Лесопосадки и то кое-где, вдоль дорог пока что и есть. Рэм Вяхирев тоже тутошний, из Кулешовки. Денисова взять… Получается, лишь некоторые издалека, а так сами они строят свою жизнь да еще как. В прошлом году уже при мне пущена механическая мастерская, нефтеперекачка откачивает нефть насосами, приводимыми в работу дизелями. Тоже кругом местные мужики работают. Сашка Безухов – мастер, Николай Мочальников, много других».

Его порой захватывали масштабы разворачивающейся стройки. Казалось, весь степной край стал громадной строительной площадкой. Все знали: нефти здесь надолго, значит, нужен город. И строили город для себя. По ходу преображались и села вокруг. Выдвинули лозунг: «К каждому селу дорогу с твердым покрытием». А пока что только на картах были кварталы города «А», «Б», «Г», а там, где должен был появиться красивый проспект нефтяников, население поселка ходило в резиновых сапогах.

Разлацкий и сам быстро рос. После месячной стажировки Николай Денисов содействовал назначению его оператором-инженером отдела капитального строительства, взяв с него твердое обещание, что он, Разлацкий, обязательно начнет готовиться к поступлению в институт. Он раньше и сам подумывал об этом, да как теперь все свяжется.

Ребята хорошо к нему относятся. Упросили организовать секцию борьбы. Он согласился. Он понимал их – молодые, силищу девать некуда, даже тяжелая работа, грязь непролазная и прочие бытовые неудобства не гасили избытка энергии. Его навыки перворазрядника очень даже пригодились. И не только ему.

Евгению было все интересно. Родители его были астраханские и родители родителей – тоже. Почти все речники. Особой связи с деревней не было. А тут, что ни шаг – все свое, своеобразное. Вот хотя бы этот Мазилин. Ведь не дурак, а дурачится. И школьный директор не прервал, почему? Все как-то на особинку, не поймешь каждого. Сколько съехалось ребят – ведь хорошее дело делать съехались, а в клуб утевский зайти небезопасно для многих – поколотят.

Когда он дошел до дома Зининых, внезапно выросли в полутьме две фигуры.

«Нарисовались», – усмехнулся он про себя.

– Слышь, – сказала фигура повыше, – закурить дашь?

«Ну, начинается, – досадливо подумал Евгений. – Лишь бы ножа или ломика какого не было, а так грязи накушаются сейчас…»

Он оглянулся, соображая далеко ли им до штакетника (ведь обязательно ломать будут). Дуроломы деревенские.

– Кончилось курево, – сказал он твердым голосом, – и притом у тебя папироса в руке горит, видно.

– А?! – то ли вопросительно, то ли радостно сказала фигура поменьше и Евгений узнал Саньку Конюхина, дежурного зачинщика многих драк. – Это же Разлацкий – мировецкий мужик, Петь, свой.

– Ну, свой так свой, – колыхнулась в сторону из-под кустов акации фигура, и Евгений увидел скуластое рысье лицо и смелый наглый взгляд крупноголового парня.

И они разошлись.

Евгений уже давно, в отличие от остальных приезжих, позволял себе ходить в одиночку по селу в любое время, без вызова, без оглядки. Как положено нормальному человеку. Его не трогали. Был он заразительно ладный и бесконфликтный. Только угадывалась в нем сила и ловкость, но он их особо не показывал. Когда же его способности побороть любого вдруг обнаружились, его вовсе зауважали. Все это быстро разнеслось по деревням. На него будто легла метка – не трогали.

…Деревня для него во многом были противоречива и порой непонятна. Появляющиеся, например, телевизоры в селе были приняты не одинаково всеми. Когда он предложил хозяйке тетке Мане купить и поставить в горнице телевизор, она замахала руками:

– Вместо икон в передней избе – ящик с чертями, нечистой силой поставить хочешь, ни за что! – Возмутилась тетка Маня. – Помни, не к добру это.

Он опешил: «Боится, что много электричества буду жечь? Так я заплачу же ей?»

Но этот вопрос так и остался неразрешенным, тетка Маня телевизор в дом не пустила.

– А ты, как относишься к телевизору? – спросил он Шурку Ковальского, когда они встретились с ведрами у колодца.

– Как? – переспросил Ковальский, не понимая вопроса.

– «За» или «против»? – продолжал Разлацкий.

– Я – «за», – повеселев, ответил Шурка. – Нам с мамой легче стало.

– Как это? – удивился сосед.

– Ну, меньше народу в клуб стало ходить, все кто где: в парткабинете смотрят телевизор, в школе, по домам. Меньше в клубе народу – меньше мы с мамой после кино шелухи от семечек и мусора выметаем. Прямая пропорциональная зависимость. Культура выше стала в клубе, – усмехнулся Ковальский.

«Опять дичь какая, – удивился Разлацкий. – Но почему этот вдумчивый парень, так порой непохожий на своих односельчан, всегда внимательно на меня смотрит и безо всякой враждебности, – не раз думал Евгений, – я ведь вломился между Ниной Свечниковой и его дядькой Сергеем. По сути, расстроил женитьбу, а он сдержан так. Он ведь не боится меня, он очень самостоятелен. В нем есть какая-то убедительность. Отчего она у него? Он ведь моложе меня и ни шиша еще ничего не видел? Одну деревню свою. И дед его – Головачев, больше молчит, но будто разговаривает порой сразу со всеми «одними глазами».

Он вспомнил обрывки разговора между Головачевым и его женой бабой Груней и усмехнулся.

– Вань, ты куда пошел-то? – бабка Груня через низенький забор смотрела в спину удаляющемуся Головачеву.

– Дак, телевизор пойду посмотрю, давно не ходил к Лексею.

– Ты, Вань, получше там посмотри Куйбышев, может, Сережу увидишь где там. Мало ли! Не едет и не едет. Что же это за забота у него в городе такая?

– Ладно, буду смотреть, – покладисто согласился Головачев.

«Как дети, ей богу, порой, а порой – мудрее людей нет. Нате вам, специально вашего Сергея покажут! По областному телевидению. Чудеса!» – улыбался в темноте Евгений.

Уже засыпая в маленькой каморке на цветной подушке тетки Мани, он пришел к главному своему неудобному вопросу: что же делать? Нину я отбил, вернее, она сама ко мне ушла, я потерял голову – в этом надо сознаться, но это же на виду у всего села, и эта глупая, дешевая борьба в пыльном переулке, лицо Сергея, парень-то стоящий. Крепкий и не злой…

«Но нам-то что делать? Жениться? Но рано же…» Жениться он не собирался… Но тут не город… Смотрят все кто как…

Сон обволакивал его, мысли уже не цеплялись друг за дружку, дремота парализовала волю. Почему-то промелькнуло красивое лицо школьной химички и внезапно тревожно стало…

«Потом, потом, не все сразу», – вынырнула спасительная мысль в одиночку ото всех остальных и он, делая усилие над собой, чтобы не наткнуться на другую такую мысль до утра, потянулся весь к ней с надеждой заснуть и не замечать той страшной духоты, которая стояла в избе и от которой не спасала одна-единственная форточка на кухне, которую хозяйка занавесила серой марлей.

…А сорокалетняя «тетка» Маня ворочалась за занавеской на кухне. «Почему он так на меня смотрел, когда сегодня пришел вечером, я ему кто, девочка что ли?» – думала она, вспомнив, как под пристальным взглядом постояльца у нее загорелись щеки, и она непроизвольно прикрыла полами легкого халатика свои с крепкими лодыжками ноги.

…Евгений наткнулся на новую мысль. Она была безопасная для сна: «Надо посмотреть столярку в избе и поменять, что надо». С этой уютной мыслью он и уснул.

* * *

Февраль. Лютые морозные дни. Похоже небесная канцелярия запланировала потепление на март.

А у школьной канцелярии свои порядки: расписание выдерживается строго. Если занятия по практическому вождению трактора запланированы на двадцатые числа месяца, будьте добры, товарищи одиннадцатиклассники, вы уже взрослые люди: выполняйте.

Четверо выпускников учатся водить трактор. Через день по двое.

Ковальский попал в пару с Александром Чапайкиным. Два Александра. Метода простая: за околицей от общего двора в сторону Ветлянки тракт, вот по этому тракту можно гонять, как хочешь, набивая руку.

Тракторист Митька Проживин, к которому прикреплены два Александра, жмется с цигаркой от ветра и мороза к сараю, но старается глаз с ездоков не спускать: мало ли чего?

…Ковальскому уже надоела езда. Он все попробовал: взад, вперед, разворот налево, направо, резкая остановка, разворот на одном месте по часовой, против часовой стрелки. Все, что смог придумать, он выполнил по нескольку раз. Специально глушил двигатель. Вновь запускал. Старенький ДТ-54 не подвел Ковальского.

– На, – сказал Александр нетерпеливому тезке и остановил трактор, – с меня хватит. – Он пересел, уступив место товарищу. Потом добавил: – Отвези меня к Митьке, там теплее.

До Митьки было метров триста. Чапайкин вроде бы вначале погнал по прямой. Но потом, как Ковальский, начал делать разные разности. Нового ничего у него не было, а расстояние до Митьки не уменьшалось, а даже наоборот – выросло.

– Все, Коваль, все, – успокоил Чапайкин, поймав вопросительный взгляд товарища.

Они поехали по прямой, и Ковальский, откинувшись на спинку, закрыл глаза.

…Страшной силы толчок сорвал его с сиденья. Он не успел открыть глаза, как почувствовал сильный удар. Трактор стоял мертво на месте. Голова Ковальского оказалась просунутой в пробитое отверстие лобового стекла наружу, напротив выхлопной трубы. Резкая боль была вокруг рта и одеревенел, ничего не чувствовал нос.

Когда он вынул осторожно голову из пробоины и спрыгнул на снег, все вокруг него заалело. Кровь шла из разрезанной в двух местах стеклом верхней губы и носа. Не спеша, он вынимал мелкие осколки стекла изо рта и губы.

– Коваль, что случилось-то? Я решил попробовать на полном ходу выжать оба фрикциона, и левый, и правый. Ручные и ножные. Что будет, посмотреть?

– Дура!

Звериная ярость волной поднялась в Ковальском, толкнула к Чапайкину. Он резко замахнулся и… увидел беспомощное, бледное лицо Чапайкина. Тот даже не закрыл лицо рукой. Глаза его часто моргали. Александр опустил кулак. Кровь из носа и губы потекла под рубаху. Ковальский почувствовал, что майка липнет уже на животе.

Он попробовал лечь на спину возле трактора и прикладывать к разбитому лицу снег. Течь не останавливалась.

– Давай в больницу, живо, – скомандовал он Чапайкину.

– Ага, – с готовностью отозвался тот.

Уже когда ехали, Ковальский заметил: Проживина у сарая не было.

«Замерз и удрал в курилку в мастерской», – усмехнулся он.

Раны оказались не опасными. Врач Михаил Семенович не стал их даже зашивать.

– Я не хочу тебе на всю жизнь губу портить, попробую заклеить, раз такой везучий. Мог глаза изуродовать.

Он обработал раны и на глазах у Ковальского долго шарил за тумбочкой – искал клей. Наконец достал темную поллитровку без этикетки.

– Вот она, родимая, – ласково говорил он, а Александру казалось, что он успокаивает его, Ковальского, чтобы поверил в эту пыльную, бутылку.

Михаил Семенович перелечил всех болевших жителей Утевки и авторитет у него был в селе абсолютный. Поэтому Ковальского совсем не удивило, он не заподозрил ничего необычного, когда тот отыскав чилижный веник у порога выдернул из него одну чилижинку, подрезал кончик ножом, распушил его и получил, таким образом, первоклассную, в данных условиях, кисточку.

– Не пройдет и недели, все будет ровненько, – успокаивал он, нащупывая этой своей кисточкой в бутылке клей. – А уж до свадьбы то, что и говорить…

…Когда ехали на тракторе домой, обида за нелепость случившегося была сильней, чем все остальное. Носу было больно, и он смотрел в бок. Большая часть удара пришлась на него. Три дня Ковальский не ходил в школу. Все прошло. А в начале марта всем четверым одиннадцатиклассникам вручили удостоверения трактористов-механизаторов широкого профиля третьего разряда. Александру это удостоверение досталось дороже всех.