Текст книги "Избранное. В 2-х томах. Том 2"

Глава одиннадцатая

Вечером к Любаевым пришла химичка Валентина Сергеевна и попросила Ковальского выступить в школе перед ребятами десятого и одиннадцатого классов. Рассказать об учебе, о заводе. Александр согласился.

Он зашел в чулан, достал привезенные в прошлый свой приезд разноцветные гранулы полиэтилена. Их набралось две пригоршни. И пошел в школу.

«Про полиэтилен надо начать с азов, – думал он, – с химии». И тут же пожалел, что нет у него с собой его тетради. Как она бы ему пригодилась. Там записи как раз к такому случаю.

Он вспомнил две противоречивые записи в своей тетради и задумался: как говорить? Записи эти Ковальский помнил слово в слово. Они были сделаны им из разных книг.

Одна гласила: «Реакция полимеризации олефинов была открыта А. А.

Бутлеровым в 1873 году, изучавшим полимеризацию этилена, пропилена и изобутилена».

А вторая утверждала свое: «Впервые жидкие низкомолекулярные полимеры этилена были получены Густавсоном в 1884 г. при каталитическом воздействии бромистого алюминия».

В институте им еще не преподавали специальные дисциплины. Спросить было не у кого. Собирался подойти к начальнику цеха Самарину, да все как-то не получалось.

– Куда ты торопишься? – искренне удивлялись его коллеги на смене в цехе, глядя на его большую тетрадь. – Всего знать нельзя.

– Непонятно. Кто же первый? – говорил Ковальский. – По годам понятно, вроде бы, а по сути?

– А какая тебе разница? Смотри за своей центрифугой. Обслуживай объект – это твоя прямая обязанность. Гони продукцию. А с реакцией разберутся, кому надо! – так понимал этот вопрос мастер смены Новицкий.

Ковальского это не устраивало.

«Скажу только о Бутлерове, он по годам выходит первый все-таки», – с этой мыслью он и подошел к школе.

– Ребята, – начала свое выступление в классе Валентина Сергеевна, – каких-то всего два года назад, вот в этом классе нам рассказывали нефтяники о своей работе. О перспективах, которые возникли в связи с разработкой Кулешовского месторождения нефти в нашем районе. Много они, нефтяники, сделали с тех пор! Одним из слушателей тогда был в классе вот Саша Ковальский, – она показала рукой на Александра. Ребята захлопали в ладоши. Он почувствовал себя артистом-гастролером – его это покоробило.

– Саша поступил, – продолжала химичка, – на химико-технологический факультет. Он студент второго курса.

«Да они же знают меня, как облупленного, чего она распинается?» – поежился Ковальский.

– Мы как бы сейчас с вами поднимаемся на уровень выше: нефтехимия идет вслед за нефтедобычей и нефтепереработкой. Эта отрасль более наукоемкая и ближе к быту человека. Ее продукция совсем скоро займет главенствующую роль в нашей жизни. Ну, может быть, бензин – продукт нефтепереработки – будет с ней соперничать, а так… Да вот Саша вам все расскажет…

Она жестом пригласила Ковальского к столу. Ковальский поднялся из-за парты и пошел к столу. «Зачем она говорит, что я «все расскажу» – смешно. Я сам так мало еще знаю. Ладно, буду говорить больше о полиэтилене».

Он высыпал из кармана пиджака гранулы полиэтилена. Разноцветные бусинки заиграли на столе. Синие, оранжевые, белые, черные, красные – они оживили просторную плоскость стола. Александр огляделся. Ребят в классе было человек двадцать. Все заинтересованно и приветливо смотрели на него. Александр был для них и свой, и не свой уже. Из другой, неизвестной им жизни приехал.

Он рассказывал спокойно, особенно не волнуясь. Видел, что всем интересно слушать, как студенты осваивают новое производство. Какая она вообще жизнь городских нефтехимиков. Слушали его внимательно.

Внезапно дверь открылась и в класс вошла Аксюта.

Она села на задней парте и оттуда уже, когда их взгляды встретились, слегка кивнула Ковальскому. Аксюта была все такая же, как и прежде. Голубая кофточка на груди была ей тесновата. Чувствовалось, что покатые крепкие плечи могли враз затрястись от заливистого смеха. Ей учебный класс не помеха. Если смешно, она будет смеяться, как на картофельном поле или при посадке яблонь. Он вспомнил, мать говорила, что Аксюта теперь работает завхозом в школе. Ее все там любят. Уважают за расторопность и за то, что ко всему относится по-хозяйски. Как у себя в доме.

«Она сидит на месте Мазилина, как на том памятном вечере, когда школьный сторож задавал свои неудобные вопросы нефтяникам. Она, как Мазилин, сейчас начнет меня вопросами «щупать», – предположил Александр. – Мне даже интересно, как она это будет делать».

Не успел Ковальский оправиться от появления Аксюты, вошла Тамара Заречнова. Он на какой-то миг растерялся. Сбился с мысли. Чтобы не показать этого, стал сгребать ладонями гранулы со всего стола в середину, делая так, как будто это было необходимо для чего-то в его дальнейшем рассказе. Когда поднял голову, Тамара уже сидела на втором ряду слева. Недалеко от него. Видно было, что она заметила его замешательство. Улыбнулась ему открыто. Эта улыбка его успокоила. Александр продолжал рассказывать.

Когда закончил, пошли вопросы. Но все они были просты и незначительны. Не хватало в зале Мазилина!

И только напоследок Аксюта, как ни странно, без азарта и напора, буднично заговорила:

– Саш, а вот летом нефтяники загадили Самарку – на той стороне вдоль берега вода неделю шла с пленкой. Блестящая такая. Говорят, за Покровкой где-то, что ли, водозабор у нефтяников сломался или еще что? Ваш завод ведь тоже поди не всегда хорошо работает? Волгу, как Самарку, потихоньку губите? Волга, конечно, не Самарка, но и заводов скоро станет десятки, верно?

Ковальскому не хотелось сразу соглашаться с тем, что заводы нефтехимии губят Волгу. Но и врать не мог. Он не знал истинной картины. Не было у него возможности знать. На заводе он работал в своем цехе аппаратчиком. Конечно, учился в институте, но все же был рабочим. Александр так и ответил, чувствуя, что несколько теряет свой «авторитет».

– В моем цехе, на моем рабочем месте в Волгу прямых сбросов нет. Может, они где-то там дальше, по технологической цепочке цехов…

…После встречи со старшеклассниками он пошел Тамару провожать. Шли вдоль затравевшего берега озера Шамино, и она рассказывала о том, что знала.

Оказывается, химичка Валентина Сергеевна выходит замуж. За писателя из Куйбышева. Дело решенное: она уезжает из села, как только директор школы найдет замену. Мужа химички Тамара видела.

– Он когда приезжал в последний раз к ней, выступал в школе. Как ты вот сегодня. Говорил о своих книжках, а все получалось о себе. Ничего дядька. Но скучновато говорил. Важничал: «…этот образ у меня метафорически достаточно непростой…» Такие слова у него были. Говорят, знаменитость.

– А что-то не было видно физрука школьного? – спросил Ковальский. – Ушел из школы?

– Тут целая история была. Он сошелся с женой Мазилина, помнишь?

Который был сторожем в школе, инвалид.

– Конечно.

– Она стала пить. И так быстро спилась. И он укатил из села.

– Сколько мы не виделись с тобой? – спросил Ковальский.

– Почти два года, – ответила Тамара, будто была готова давно к такому вопросу. Уточнила: – Как уехал в Новокуйбышевск – так и пропал. А что?

– Так, – ответил он, слегка волнуясь. – Время как летит!

Не мог Александр сходу сказать, что она стала такой совсем взрослой и красивой.

Когда подошли к ее дому, Тамара, взглянув на него, по-детски призналась:

– Вот бы хоть одним глазком посмотреть на наш сад! Помнишь? Ведь у нас есть сад, который мы посадили. Не забыл?

– Так это ж можно, – ответил он. – Вечером на мотоцикле сгоняем, если хочешь.

– Очень-очень хочется, – подтвердила она. – Но на каком мотоцикле?

– У моего отца есть.

– У твоего отца есть мотоцикл, как же он ездит?

– Да вот, приспособился. Руками заводит, руками скорость включает. А ногу прямую приловчился устраивать, сделал скобу специальную.

– А милиция? Его же сразу остановят.

– Да нет, отца все знают. Не останавливают. У него и прав нет, ему их никто не даст. Милиция тоже знает это. Зеленый свет.

– Но ведь есть же специальные машины для инвалидов, он мог бы получить.

– Нет, ему не положена машина. Она ему противопоказана медицински – нога и спина не гнутся – какая тут машина?

– А где же он взял мотоцикл?

– Собрал из всего, что под рукой. Называется агрегат «Иж-планета». Там даже, кажется, детали есть от трактора «Беларусь». Отец сделал и коляску самодельную к нему. Ему же надо, чтобы устойчивость была. Корпус коляски сварил. Колеса нашел где-то.

– И мы доедем на таком мотоцикле до сада?

– Обижаешь! Даже назад вернемся.

Она весело смеялась, как маленькая. Его это забавляло.

Когда шел домой, невольно мысли возвращались к школе, химичке, к Аксюте. Ковальский видел, как Аксюта бочком вышла из учительской, глянув сразу мельком на него и Тамару – она одобряла молча их сближение. Ковальский не понимал, правильно поступает или нет. Не мог и не торопился разобраться в своих отношениях с Анной, Владой. А тут Тамара, к которой тянуло давно, но рядом с которой он робел. Робость и нерешительность были от боязни сделать ей больно.

И еще одно обстоятельство смутно беспокоило. Русло или поток, в который он попал теперь, нефтехимический поток, проходил как бы мимо и Утевки, и Нефтегорска, и Куйбышева. Он только частью захватывал их. Целиком же в него попадали Новокуйбышевск, Тольятти, Чапаевск. Поток нес эти города вместе с населением в особую даль, в особую среду обитания, где так много опасностей для здоровой жизни. Но он об этом ни слова не сказал в школе. Почему?

«Потому, что сам не понимаю масштаба этой опасности. Не могу оценить, а значит, не могу внятно говорить о проблеме. Я только чувствую эту опасность и все. Как зверь чувствует», – оправдывал он себя мысленно.

Никто не ведал о сомнениях Ковальского. Тихи еще были и голоса таких, как недавно сгинувший его земляк Мазилин, с первых дней почуявший опасность безоглядного увлечения химизацией. В селах «Мазилиных» не слышали, в городах таких, как он, пока еще не было видно. Да и странно было бы появление таких «Мазилиных» в проектных институтах, научно-исследовательских лабораториях. Там свои планы, свои проекты. Время еще не пришло. Не проснулись «Мазилины» в тех, от кого во многом зависело будущее Воды, Воздуха, Земли…

В сад Александр и Тамара поехали на следующий день. На небольшой степной равнине казалось и намека не было на то, что искали, – их яблоневого сада.

И когда они уже забеспокоились, найдут ли его – он открылся им внезапно. Огромная низина распахнулась перед ними ровными рядами деревьев. Сад только готовился вовсю распахнуть свою зелень. Апрельское солнце подсушивало землю, а дорога была уже пыльной.

Как-то не верилось, что сад – это дремлющее существо, готовое вот-вот ожить многолистно и многошумно – посажен и школьниками, которых теперь и не соберешь вместе как раньше. Большинство из которых, уже, может, и позабыли о нем.

…Где-то, наверное, километров в пяти за садом ворочался, как большой зверь, газоперерабатывающий завод. Чуть поодаль от него – новый город Нефтегорск. Город и завод не было слышно. Но их присутствие необъяснимо чувствовалось даже здесь, в саду. В той части, куда они подъехали, сад не был огорожен. Степь и сад были как одно целое.

Тамара Ковальского удивила. Она помнила, где школьники сажали деревья. Тот участок сада, где они с Ковальским впервые заговорили, – помнила. Тамара даже нашла антоновку, на которой оставила примету: на медной проволочке висела голубенькая пуговичка от ее кофточки. Она радовалась, как ребенок. Перламутровая пуговичка чуть потускнела. Медная проволочка тоже. Но все держалось крепенько. За четыре прошедших года с того времени яблонька выросла. Проволочка врезалась в кору ветки, на которой висела. Они вместе освободили ветку от проволочки. На месте ее, в коре, остался по всей окружности, как от ножовки, след.

Тамара потрогала легонько кончиками своих длинных подрагивающих пальчиков ранку и прислонилась к ней губами.

Александр стоял с проволочкой в руках рядом с Тамарой. Чувствовал ее дыхание. Видел зрачки ее глаз, когда она, подняв лицо, взглянула на него.

– Бедненькая моя яблонька…

– А я? – выдохнул он.

– Что ты…

Она не договорила. Он приблизился и так же тихонечко, как она к веточке, приник к ее губам. Она не отстранилась и не подалась к нему. Между ними была эта раненая веточка, и у него в руках проволочка с застрявшей посерединке пуговичкой.

Она в любой момент могла уйти от поцелуя. Он сознательно давал ей эту возможность. Но она не торопилась уклоняться от его губ. Александр сам отстранился и взглянул на нее. Глаза ее были закрыты. Он тронул ее рукой меж лопаток, и она, вдруг вся вздрогнув, подалась к нему. Ковальский шагнул за ветку. Их губы вновь встретились. Александр чувствовал, что она вся в его власти. Но не решался идти дальше. Что-то мешало. Сдерживало. «Что мне с этим со всем потом делать?» – колола мысль. Рядом под яблоней в соседнем ряду, словно дразня, лежал развалившийся стожок сена. Еще одно движение, один шаг… На какой-то миг он отчетливо увидел перед собой лицо Анны. Стало не по себе…

Овладев собой, убрал руки с ее спины. Обмякшая, с закрытыми глазами, она осталась стоять одна, потом, словно пробудившись ото сна, сделала полшага в сторону и спросила неожиданно:

– Проволочку с пуговицей мы потеряли?

– Нет, – как ни в чем не бывало отвечал Ковальский. – Вот, – и вынул их из кармана пиджака.

– Давай повесим ее, только с запасом еще лет на пять.

– Не хватит длинны проволочки.

– Ну, тогда на сколько хватит. И приедем сюда.

И стали вместе прикручивать проволочку. Помогая, она слегка касалась его пальцев своими и не скрывала нежности, переполнявшей ее.

Потом, когда на полдороге домой остановились около небольшого канальчика с водой отдохнуть, она, ополаскивая, не стесняясь его, крепкие смуглые ноги в холодной воде, спокойно, чего он не ожидал, спросила:

– У тебя были женщины? Много?

– Почему ты так спрашиваешь?

– Можно я промолчу? – ответила она.

– Как хочешь, но какая разница, много или мало? Любой мой ответ можно толковать по-своему.

– А все же? Если можно, скажи?

Она немного приподняла юбку, ступая глубже в канальчик, и он, как завороженный, смотрел на обнажающееся тело, которое только что могло быть его. Ее движения, игра с холодной водой в канале начинали казаться любовной игрой с ним. «Понимает она или нет, что делает? Я же не железный».

– Скажешь?

– Ну, были. Но не так, как ты, наверное, думаешь.

– А как?

– Я терял голову. Этим и оправдываю то, что потом было… Все искренне…

– Ты такой влюбчивый? – удивилась Тамара. – А ведь недоступным кажешься.

Ковальский пожал плечами и промолчал. Лег на спину и стал смотреть в синее чистое небо. Подумал. «А у нее по-настоящему был кто или нет? Она так невинно сейчас со ной говорит. Или это изощренная игра? Не может быть, чтобы так сильно повзрослела с той поры, когда мы сажали сад. Такого или подобного разговора тогда и позже с ней никак не могло быть. А я сам? – прервалась мысль. – Неожиданная связь с Анной сделала меня иным. А Влада? Ее то затухающее, то вспыхивающее внимание ко мне, что оно для меня? Где же мое настоящее?»

– Эй, ты где? Пора ехать!

Он взглянул на Тамару. Она все-таки намочила юбку. И теперь пыталась отжать то спереди, то сзади. Поворачивалась, словно в медленном танце. Голубые с бархатными ресницами глаза смотрели на него снова доверчиво и по-детски. Нежно играющий румянец щек, стройная и гибкая фигура, длинные руки и эти пританцовывающие маленькие ножки с изящно выраженными икрами – все было как будто где-то уже виденное, зафиксированное памятью… И теперь враз проявлялось так определенно! Это его влекло сейчас к себе неодолимо.

«Где и когда со мной так было? В какой жизни? – Мысли его путались. – Будто мне это было дано уже когда-то, будто было со мной. И теперь все просит только повторения, а точнее, возвращения к себе. Наваждение! Она меня совсем сбила с толку… сейчас подойду и пусть все случится».

Александр зорко и хищно осмотрелся. Вокруг ни души – голая степь. Казалось, неодолимая сила толкала к ней.

Но он не поднялся и не подошел.

…Когда ехали домой, она сидела сзади, держась обеими руками за его талию. На поворотах плотно прижималась к нему. Ее грудь обжигала лопатки. Она не могла этого не чувствовать. В такие минуты она смеялась, и он не мог понять: то ли это игра такая продолжается, то ли действительно ей самой страшновато от того, что происходит. И она смехом заглушает свою боязнь…

* * *

А у деда Ковальского, Ивана Головачева, свои вопросы:

– Полиэтилен понятно для чего делают, ты мне прошлый раз разъяснил, а вот спирт синтетический? Цельных три завода – у нас, в Грозном и Уфе. Его куда столько? Он же из нефти?

– Вот как раз потому, что из нефтяного сырья, точнее из газа, он намного дешевле того, который делают из зерна, картофеля или свеклы. В этом его достоинство.

Ковальский сидит за столом около аккуратной стопки газет. Дед лежит на кровати.

– И сколько же он стоит? – допытывается Головачев.

– Ребята заводские говорят, что цена стакана газировки и стакана спирта одинакова – четыре копейки.

– Ты не путаешь?

– Нет, помню хорошо. Огромная экономия зерна и картофеля получается. В год экономия зерна составляет до тридцати миллионов пудов. Я недавно на заводе читал в газете.

– Тридцать миллионов! – удивился Иван Дмитриевич. Он помолчал, покачал головой. Спросил, не удержавшись: – Ну, сделали спирт, а дальше его куда, раз говорил, что пить нельзя? Или все-таки в питье?

– Есть заводы в Ярославле, Ефремове, еще не помню где – они перерабатывают спирт в дивинил. Продукт такой. А потом из дивинила делают каучук.

– Каучук? – переспросил Головачев. – Это что?

– Резина, – поспешил ответить Александр. И добавил: – Ну, а из резины понятно, что делают: в основном – шины, то есть покрышки и камеры для автомобилей, тракторов и всякой техники.

– Из спирта делают покрышки, – повторил Головачев. И не то чтобы высказал сомнение, а сделал вывод: – Сложная химия штука. И важная, видать. На вот, – дед Иван протянул газету. – Про твою химию везде пишут. Такие большие дела: ажник трудно представить. Посмотреть охота.

Александр взял газету. Да, на страницах ее звучал гул огромной напряженной жизни, той жизни, из которой он приехал. Было даже странно слышать этот гул здесь, в тиши около кровати деда. Неуютно чувствовать себя раздвоенным.

В газете писали, что первые партии полиэтилена низкого давления, которые так нужны были советской промышленности, были получены на заводе в сентябре 1962 года. А уже в августе текущего года была введена вторая очередь производства синтетического спирта. Ковальский с интересом воочию наблюдал эти события. Пиролизные печи, цех газоразделения второй очереди – весь муравейник был на виду.

17 декабря газеты опубликовали приветствие ЦК КПСС и Правительства труженикам первенца большой химии на Средней Волге. За восемь лет и четыре месяца построены и запущены в работу обе очереди предприятия. На стройке трудилось порой до девяти тысяч человек.

Ковальский не удержался и, вернувшись на завод, сходил в заводской музей.

Оказывается, строительство производства полиэтилена началось в апреле 59-го. Масштабы поражали. Строителями было за время стройки переработано почти треть миллиона кубометров грунта, чтобы вынутую из котлованов землю перевезти одним рейсом, потребовалось бы триста тысяч МАЗов. Построено около семидесяти восьми тысяч квадратных метров автомобильных дорог и производственных площадок. Смонтировано почти пятьдесят тысяч кубометров бетонных и железобетонных конструкций и шесть тысяч тонн металлоконструкций. Уложено почти четыреста километров труб и около трехсот семидесяти километров кабелей. Поразил Ковальского и тот факт, что в комплектовании пусковых цехов оборудованием и материалами участвовали пятьдесят шесть совнархозов страны. Вся страна, получалось, строила Новокуйбышевский полиэтилен!

* * *

Закончилась последняя зимняя сессия совмещенников химиков-технологов на вечернем отделении. Их теперь переводили на дневное обучение в Куйбышев.

В газетах и по радио много говорили о социалистических обязательствах на 1964 год. Звучали призывы добиваться в шестом году великого семилетия новых успехов в развитии промышленности и сельского хозяйства. Все ярче и ярче, как утверждалось, горели огни всенародного соревнования на берегах Волги.

Минувший год был годом большого строительства. Большая часть капитальных вложений пошла в химизацию и нефтяную промышленность. Были введены мощности по производству фосфорной кислоты, триполифосфата натрия на Ставропольском химическом заводе, активной сажи на Сызранском сажевом. Советский Союз обогнал Соединенные Штаты Америки. И вышел на первое место в мире по производству железной руды, угля, кокса, цемента, сборного железобетона, шерстяных тканей!

Новокуйбышевцы брали обязательство выполнить годовой план по выпуску нефтехимической продукции к 28 декабря, а план строительства нефтехимических производств к 25 декабря. Намечалось освоить проектные мощности второй очереди производства синтетического этилового спирта, построить опытно-промышленную установку высокоскоростного пиролиза.

Ковальский, сидя за столом в комнате общежития, читал длинный список социалистических обязательств.

– Новокуйбышевск у нас – прошедший этап. Через неделю нас здесь не будет, – Гуртаев весело взглянул на Ковальского. – Рубеж прошли!

– Но это надо знать! – откликнулся Александр.

– Да ладно, гляди вперед, командор! Там у нас столько рифов впереди…

– Михайло, – внушительно обратился к только что вошедшему Оборину Гуртаев.

– Так точно – я, господин староста! – звонко отозвался тот.

– А ты выполнил свои социалистические обязательства?

– Не понял?

– Ты обещался побороть Ковальского. Слабо?

– Да я… – голос у Михаила потускнел. – Я…

– Не выполнил. Константирую, – Гуртаев намеренно коверкал слово.

– Значит, как только силенку поднакопишь, приезжай к нам.

– Я обязательно приеду, – пообещал Оборин. – Мне без вас скучно будет.

По поводу рифов староста был прав. Он знал, о чем говорил. Да и Ковальский понимал это. С переходом на дневное обучение ломался отлаженный ритм жизни: завод – институт. Надо было решать вопрос с жильем. Было объявлено, что свободных мест в общежитии нет. Еще надо было суметь после рабочей зарплаты прожить на стипендию. Так начиналось дневное обучение. Закончилось совмещение учебы и работы на заводе. Продолжалось совмещение других составляющих жизни.

Комнату Ковальскому и Гуртаеву снять сразу не удалось. Не помогла и записка Михаила Оборина к своей дальней родственнице. Она сдала комнату двум студенткам планового института.

Иногородних в их группе было раз-два и обчелся. Поэтому нашли временный выход. Жили, уплотнившись в общежитии у знакомых ребят. Но комендант пошумливал, и вахтеры часто не пускали непрописанных студентов в корпус. Приходилось хитрить по-разному. Ковальский брал под мышку буханку хлеба и уверенно шел мимо вахты. Часто сходило – принимали за своего.

Инок стал жить у родителей жены Ольги. Приятели побывали у него в гостях, в коммунальной квартире.

Комната, которую занимали Инок и Ольга, была небольшая. Но Иноку хватало места: на самой большой стене в натуральную величину он нарисовал рогатую бордовую корову, а напротив, на стене, усеченной шатким шкафом для одежды, – трех черных, метровых кошек. Ольга жаловалась, что родители очень протестовали против нововведений зятя, но Иноку надо было засвидетельствовать свою независимость. И он это сделал. Такая независимость стоила ему полведра краски. Всего-то!

Месяца через два Ковальский и Гуртаев сняли комнату совсем рядом от корпуса института – на улице Челюскинцев. Недалеко от Шанхая – района с весьма сомнительной репутацией. Хозяева – милые, спокойные люди: тетка Сима и дядя Яша – портные. Затравевшая по-деревенски улица, водопроводная колонка перед домом и яблоневый садик – все это в сторонке от шумных улиц, от Ново-Садовой с трамвайной линией и толпами людей. Идиллия. Лучше не бывает. Здесь и предстояло прожить им около года без прописки, на птичьих правах.

Как-то быстро кончились деньги, которые скопились, когда они работали на заводе. Чтобы выкрутиться, на Арцебушевской в ломбард заложили костюмы, совсем еще недавно купленные в Новокуйбышевске.

Подрядились ремонтировать веранду в домике недалеко от драмтеатра. Заработали денег и выкупили костюмы. Но дали себе слово: без денег не оставаться. Стыд и срам ходить в ломбард.

На поляне Фрунзе в наступившую весну перекопали с десяток дач и стали своими во всей тамошней дачной округе. Студенты просто полюбили дачи. За день можно было заработать треть месячной стипендии.

Из четырех групп набралось до десятка деятельных ребят и удачно сколотили бригаду. Начали с разгрузки вагонов, а вскоре перешли к строительству гаражей. Удалось договориться с кем надо, и у них появился на время небольшой подъемный кран «Пионер». Это организовал Иннокентий. Такого от него никто не ожидал, хотя уже и знали: если за что берется, то обязательно удивит. По-другому ему было неинтересно.

* * *

Первая группа нефтехимиков успевала многое. Староста был заводной. Его огненная борода примелькалась многим в институте.

Когда еще холодновато, и Волга не совсем очистится ото льда, они готовились к зачетам на желтеньком песочке у воды. На Ново-Садовой вышел из общежития, спустился до улицы Лесной – и ты у Волги. Всего-то ходьбы пять минут, не больше.

…Прекрасный апрельский денек. Солнышко греет так ласково и зазывно, что трудно сидеть в общежитии. Да и зачем, когда есть Волга! Такое солнце! И десяток веселых беспечных ребят рядом!

Плывут последние небольшие льдины, как обмылки зимы. Ушла суровая старушка! Вода еще холодная. Те, кто осмелился войти в нее, выскакивают на берег, бодрясь и отфыркиваясь. Долго приходят в себя! А купаться хочется!

Цену такому удовольствию Ковальский понял только после того, когда сам, разбежавшись, нырнул в воду. Сильнейшая боль в коленках. Такая, словно пилят ножовкой пополам. Резь внизу живота – нестерпимы. Теперь-то он понял ухмылки тех, кто уже побывал в воде и зазывал купаться остальных на глазах у своих развеселых подруг, играющих в подкидного, не подозревая, какой пытки подвергают себя их рыцари ради того, чтобы выглядеть молодцами.

Кучка развалившихся на рыженьком песочке студенток оживилась, когда двое цыган, на ходу снимая рубахи, направилась к воде. Один почти подросток, весело крутился, выдергивая из штанов подол рубахи. Второй, похоже его отец, нес свою красную рубаху в правой руке, и она развевалась, как флаг. Он был привлекателен, этот цыган. Большая кудрявая голова и черная борода делали его удивительно похожим на основоположника учения о загнивающем капитализме. Крепкий литой торс был смугл, будто он только что прибыл со знойного юга. Красив, как бог, – это можно было сказать и о нем.

Все разом повернулись к нему. Он это принял как должное. Его походка, особенно когда он прошел мимо кучки студенток, объединив их в одно безмолвное мифическое оцепенение, стала еще пружинистей. И вообще это была уже не походка, а поступь.

Он, видимо, наблюдал за тем, как ребята купались. Их улыбки и показная бодрость подбили и его на этот мальчишеский, показательный поступок. Если не подвиг?!

Метрах в пяти от девчат цыган стал прямо-таки грациозно, видя, что все любуются им, снимать брюки. Один миг – и он оказался в подштанниках. Они легко раздувались на легкомысленном весеннем ветерочке. По лицам девчат пробежала было легкая усмешка, но его это не смутило. Он был величав и в подштанниках. И твердо в это верил.

Будто на показательных соревнованиях, крупным прыжками, словно в тройном, в миг одолел расстояние до воды и метнул послушное тело сбочь от проплывающей льдины.

Девичьи личики, как одно, были повернуты туда, где скрылся этот бронзовый мускулистый слиток.

То, что последовало дальше, ожидать было трудно. Страшная резь от холода в коленях и внизу живота, и ниже живота, явилась такой пружиной, что она выбросила цыгана из волн на берег. Семеня ногами, не успевающими за движениями всего тела, наступая на собственные кальсоны, он выскочил и из них, как выскочил из волн. И устремился в кучку вальяжно лежавших студенток в чем мама цыганская родила. Он не видел их – бордовое лицо его покрывали бурые водоросли. В последний момент, вильнув в сторону, все-таки миновал студенток.

Одевался цыган далеко от берега, не глядя в сторону великой русской реки. Столь резкое крушение величественного обескуражила всех, кроме Влады. Она одна смеялась, не обращая на остальных никакого внимания.

Александр весь день потом помнил этот случай и все не мог оценить реакцию Влады. Жаль бедолагу-цыгана. Но ведь и смешное тоже было… «Факт», – как говорил незабвенный Давыдов из его многострадального сочинения по Шолохову. Раскованность Влады нравилась Ковальскому. Это он отмечал не в первый уже раз.