Текст книги "Избранное. В 2-х томах. Том 2"

13

По словам Валентины Сергеевны получалось, что в дореволюционный период Самарская губерния славилась запасами сланцев и серы и была чуть ли не единственным поставщиком отечественной серы. Интенсивнее всего ее добывали во времена Петра I, делая из нее порох. Но монополия «сицилийской серы» сдерживала разработки новых месторождений. Такие, как Водинское и Алексеевское, были не тронуты.

Александру это показалось интересным, что не ускользнуло на уроке химии от Валентины Сергеевны, и она поручила ему сделать доклад, пообещав дать соответствующую литературу. Это был первый такой доклад у Ковальского, и он постарался. Сам материал оказался настолько для него любопытным, что он с головой ушел в него, просиживая на кухне, когда все ложились спать, над старыми брошюрами.

Что получалось? Самыми первыми химическими предприятиями были два завода, созданные еще до первой мировой войны. Построены они были при разъезде Иващенково, между станциями Томылово и Безенчук. Один завод вырабатывал серную кислоту, и им владел какой-то Ушков, а второй, выпускающий взрывчатые вещества, был приписан к Казенному ведомству.

Серная кислота, оказывается, была «хлебом» всех химических производств. Командовал строительством завода генерал Иващенко, оттого и поселок позже получил его имя. Оказывается, во время нэпа в Самарской губернии был «Союз химиков» и он располагался в городе Троицке (ныне Чапаевск), потому что больше нигде в губернии «химии» не было, если не считать изготовление спичек, свечек, мыловарения, изготовление колесной мази, чернил и всякой такой мелочи. В «Союзе химиков» на 1925 год было зарегистрировано 3629 человек. Город Чапаевск, выходит, был центром химии. О нефтехимии нигде и речи не могло быть, ибо не было главного для этого – нефти.

XIV съезд ВКП(б), состоявшийся в декабре 1925 года определил генеральную установку на неуклонную индустриализацию страны. Но полномасштабная индустриализация Средне-Волжской области была немыслима из-за отсутствия топливной и энергетической базы. Были брошены силы на геологоразведочные работы.

Углубившись в материал, Александр даже начал теряться. Столько будоражащей мысли информации! Как все спокойно изложить в виде доклада? Ему показалось, что это будет даже потруднее, чем написать сочинение на свободную тему. Начиная с десятого класса Леонид Григорьевич Лобачев, учитель литературы, терзал их такими упражнениями, но у Ковальского все выходило с сочинениями успешно, а тут эмоций возникло намного больше. Они не давали сосредоточиться. Очевидно, он все же был, в силу своей дотошной привязанности к конкретному факту, больше техник, чем гуманитарий. Но он заметил в себе и другое. Оказывается, чем больше эмоций, тем мысль работает лучше. Вначале это ему показалось неожиданностью, но, поразмыслив, он согласился, что так оно и должно быть. Очевидно, только в известных рамках.

Основной сырьевой базой, как понял Александр, для химической индустрии тогда были сланцы. Горючие сланцы позволяли производить креолин, парафин, ихтиол, фенол и другие вещества. Предполагалось, что сланцы позволят решить и энергетическую проблему, а значит, и индустриализацию края. Тем более, что к 1929 году было выявлено: запасы горючих сланцев в Среднем Поволжье достигают 11 миллиардов тонн, что составляло 90 % всех имеющихся промышленное значение сланцевых запасов СССР.

Разработка горючих сланцев в области началась давно, еще с 1919 года, в селе Кашпир. Но многое решила одним махом разработка и добыча нефти в районе «второго Баку». Какие проблемы принесет с собой это направление развития индустриализации края, особо никто не обсуждал. Слишком велика и грандиозна была поступь нефтедобычи и захватывающи перспективы развития химии и нефтехимии на ее основе. И велико было желание строить новую достойную жизнь.

Может, написание этого доклада и подготовило окончательное решение Ковальского стать химиком? Ему страстно захотелось окунуться в эту атмосферу.

А где страсть, там чаще всего много решительных действий. Он стал искать информацию о химических факультетах страны.

* * *

…Последнее время Валентина Сергеевна ловила себя на том, что думает о Ковальском чаще, чем о ком-либо другом из своих учеников. Его спокойные манеры, улыбка, чаще всего возникающая как бы не вовремя, заставляли ее задумываться, кто перед ней: ученик или ее сверстник, не по годам, конечно, по восприятию жизни и окружающих. Иногда ей казалось, что он опытнее ее, что он успел уже что-то понять такое, до чего ей еще идти, оттого и эта его улыбка самому себе. Она любила как бы подталкивать своих учеников к мысли, к поступкам, а потом с радостью и удивлением наблюдать, как волна, которая пошла от нее, задевая других, возвращается к ней, иногда обнаруживая совсем неожиданное…

…Она видела, как между Ковальским и Олечкой Козыревой прихотливо и капризно выстраивались отношения и не удержалась, спросила напрямую:

– Саша, у тебя от Козыревой голова кружится?

«Боже мой, так ли я спросила и вообще надо ли затевать разговор.

Но он уже в одиннадцатом классе, взрослый парень, – оправдывалась она сама перед собой. – Уж не влюбилась ли я в него?» – Она почувствовала, что щеки у нее начинают гореть.

На удивление ей, Александр не смутился вопросу. Они шли из школы, им было по пути, как когда-то по пути ему было с Верочкой Рогожинской. И это совпадение сейчас больше удивило, чем вопрос молоденькой учительницы. Он впервые вдруг подумал, что его учительница химии – это выросшая Верочка. Та же легкость походки, легкая и неопределенная улыбка, те же глаза: то серые, то голубые, меняющие свой цвет то ли от погоды, то ли от того, на кого они смотрят.

– Временами кружится, но я знаю, что у Олечки все неискренне.

– Молодец, – невольно вырвалось у Валентины Сергеевны. – Ты, Сашенька… не надо с ней, она кокетливая и лживая, она тебе голову заморочит. Она из тех, кто своею любовью будет мучить до гроба. А ты для чего-то серьезного создан…

«Боже, может быть, так говорить учительница не должна?» – спохватилась она.

– Я не женюсь до тридцати, это точно, – сказал Александр, глядя прямо и улыбчиво на свою учительницу.

– Так определенно знаешь? – удивилась она и подумал: «Он на меня сейчас смотрит как тот щеголь Разлацкий в школе, откуда у него это?.. Или так мне кажется, я теряюсь…»

– Я учиться хочу много и долго. Насмотрелся на женатиков. Каторга!

– Может, ты и прав, – нараспев согласилась Валентина Сергеевна, больше думая о чем-то своем, – скорее всего, прав…

«Как он похож на Алексея, – догадалась она. – Только не блондин, а говорит так же. Уверенность, несмотря на отсутствие опыта, та же. Та же, казалось бы, невесть на чем основанная, уравновешенность, когда все еще призрачно, неопределенно. Порода, что ли, такая есть? Или это особый духовный опыт, независящий от возраста?»

Они продолжали идти рядышком по протоптанной тропиночке вдоль порядка.

– Тебе надо быть химиком. Когда доклад готовил, осознал перспективы?

– Да, – согласился Александр, – очевидно, следующие десятилетия крепко изменят все вокруг нас. В стране изменят.

– Я тебе, если захочешь, помогу по химии подготовиться, у меня и специальные сборники задач есть для поступающих в вузы. С решениями…

– Меня Плотникова собиралась артистом сделать, причем очень известным, теперь вы – Ломоносовым? – вырвалось у Александра, и он пожалел, что так сказал. Смутился.

Она подошли к дому Ковальских и его учительница, точь-в-точь, как когда-то Верочка Рогожинская, легонько коснулась его плеча одним пальчиком, словно боясь обжечься и обронила:

– Думай. За тебя этого делать некому.

– До свидания, Валентина Сергеевна, будем думать на переменах, вы так нас всех загрузили. Продыху нет.

– Неужто так?

Она взглянула на него, он на мгновение увидел в ее зрачках себя, так они близко оказались друг к другу, и невольно первым перевел взгляд чуть правее, мимо розоватой мочки аккуратного, будто воскового, уха и отступил в волнении.

Она, кажется, не заметила легкого замешательства, думая о своем следующем вопросе. И не замедлила его задать:

– Я вижу, ты давно охладел к самодеятельности и не ходишь в клуб.

– Драмкружка не стало, вот и не хожу.

– Но там же ставят разные интермедии.

– А как они играют? Вы обратили внимание?

– Да, обратила. На злобу дня сценки гонят.

– Халтуру гонят, – с досадой сказал Ковальский. – Те, кто раньше ни за что не попал бы на сцену, сейчас взахлеб с нее шумят в зал.

– Да, новый худрук – это не наша Плотникова Валентина Яковлевна, далеко до нее.

– Он не хочет всерьез-то работать.

Она чувствовала, что их диалог затянулся, нехорошо перед окнами парочкой так вот стоять долго, но все равно спросила для себя важное:

– Александр, а ты вообще охладел к театру или к нашему драмкружку только?

Он понял, о чем она спрашивает.

– Да, Валентина Сергеевна, – деловито ответил Александр, – в актеры я теперь не пойду.

– Почему? Без Плотниковой не решишься?

Ковальский прижавшись спиной к палисаднику, ответил раздумчиво:

– Я еще не сформулировал причину… но меня смущает то, что артисты должны быть циниками и нахалами.

– Как? – растерялась учительница.

– Просто! Сыграл трагедию и пошел в буфет пить пиво, а человека, которого играл, оставил – как хочешь. Чтобы сыграть другого человека, надо прежнего забыть совсем, иначе не сыграешь хорошо. И играть совсем другую роль.

– Что ты говоришь? – не понимая, воскликнула Валентина Сергеевна. – Это же роли, персонажи пьесы, а не живые люди!

– Все равно. И еще. Играя других, надо забыть о себе самом. И не иметь своего «Я», перетекать, как вода из сосуда в сосуд, принимая только ту форму, которую тебе предлагают, а где мое «Я»? Я ведь тоже человек. У меня своя судьба. Ее мне не сыграть, а прожить надо. А когда?

«В голове-то у него ералаш какой-то, – с удивлением подумала учительница. – Но сам продирается на свет. Это уже хорошо».

Вслух она предположила:

– Ну, так рассуждать можно, если ты, твое «Я» больше твоего героя.

– А если меньше, то его и не сыграешь таким, каков он есть, – неспешно возразил Александр.

– Ты говоришь о таких вещах, я никогда об этом не думала. Ты с кем-нибудь говорил об этом?

– А с кем я могу говорить? Когда была в Утевке Плотникова, я об этом не думал, а теперь… Если судьба героя придумана, зачем на нее тратить себя, нужна правда, понимаете?

– Понимаю, – смутившись, согласилась Валентина Сергеевна.

«Боже мой, я чувствую себя побитой, мы учителя привыкли вдалбливать ученикам в головы свои мысли, а у него в голове такие, до которых мы и не дотягиваемся… Откуда у него это?»

Ученик не настаивает на своей правоте, он пробирается через чащобу, а педагог не знает, где просвет, и не может помочь.

– Оставим эту тему на потом? – предложила она.

– Конечно, – сказал Александр, будто знал, что она не готова к разговору.

И они разошлись.

Александр бодро щелкнул щеколдой калитки, а красивая Валентина Сергеевна зашагала вдоль порядка по сухой утоптанной дорожке чуть не на самый конец улицы. На какое-то время она забыла, что идет мимо окон домов, что ее многие видят, многие уже привыкли к ее спортивной фигуре, элегантному серому костюму. Привыкли, что она всегда на виду.

Встреча с Ковальским и попутный их разговор разворошил в ее памяти то, что она дала себе слово не тревожить. Это было для нее неожиданно.

«Он сказал то же, что Алексей два года назад: «Я до тридцати не женюсь, это для меня гибель».

Она тогда оскорбилась и несколько дней не разговаривала с ним, хотя жадно ждала встречи. А когда встреча случилась, то оказалось, что все порвалось. Он показался ей чудовищным эгоистом.

Его рассказы, которые печатали потом в «Волжской коммуне» она собирала, передачи областного радио о нем слушала, но понимала, что все у нее с ним в прошлом. Они не переписывались. И не встретились. Она уже смирилась, что ей суждено быть сельской учительницей, здесь она, наверное, все-таки выйдет замуж, а там дальше: скотина – без этого в селе не проживешь, деревенские заботы, огороды, картошка… А ему? Она совсем недавно узнала, что ее бывший однокашник поступил на Высшие литературные курсы в Москве, что вышла, но она пока не видела, кинокартина по его первой повести, сюжет которой они когда-то горячо обсуждали в общежитии пединститута в Куйбышеве.

«Какой уравновешенный, даже бесстрастный мальчик, – думала она о Ковальском. – Это хорошо, что бесстрастный? А может, умеет уже скрывать чувства. А это разве плохо? Страсть чаще всего пагубна. У Алексея его писательство сейчас – страсть. Это, наверное, нормально. Книги будут. Слава будет! А где сама жизнь? Ничто даром не проходит и не дается. За все потом приходится расплачиваться. Он не понимает, мой и теперь уже давно не мой, Алеша. А свою голову ему не приставишь».

Она в задумчивости шла к дому, где снимала квартиру.

«Он меня разыгрывал, – думала учительница о Ковальском, а не об Алексее, подходя к темной калитке. – Или он искренен? Конечно, он искренне говорил, – соглашалась она, вновь забывая на время про Алексея. – Александр Ковальский совсем мальчик еще, не похожий на всегда самоуверенного, с размашистыми манерами начинающего успешно самарского прозаика». Но такой обособленно самостоятельный – Ковальский все стоял у нее перед глазами. И что тут поделаешь?

…Она бодро нажала на щеколду, калитка резко скрипнула. Едва успела она перешагнуть через порог, пружина потянула калитку назад – щеколда вновь четко прозвякнула, точно так как у калитки, в которую вошел Ковальский.

Не мудрено. Эти обе, и не только эти щеколды, делал один умелец, отец Александра: Любаев Василий Федорович.

* * *

Приехав по распределению в Утевку, Валентина Сергеевна невольно стала и свидетельницей, и участником преобразований в этом крае. Она кое-что уже знала из истории села, знала о людях, ясно улавливала их настроения. Но, конечно же, ей не дано было в полной мере осознать ту роль, которую сыграют изменения, происходившие здесь.

Она была преподаватель химии. Все, что связано с добычей нефти, ее переработкой ей было интересно. Подталкивая Ковальского к нефтехимии, поражавшей ее своими возможностями, она может быть неосознанно желала утолить свою любознательность, – быть там, где ей не привелось оказаться, хотя бы через восприятие ученика.

…Ей очень нравились поездки на посадку яблоневого сада. А идея встретиться в яблоневом саду сразу привела в восторг. Но она подумала, что хорошо бы встречаться через каждые пять лет. Она об этом не сказала тогда. Не хотела глушить самостоятельности ребят.

* * *

…Почему? По какому-то наитию? Либо случайно тогда, там, в степи, под сентябрьским, уютным ласковым небом, скромная и молчаливая десятиклассница Тамара Заречнова вдруг определила две даты для встречи ребят в поднявшемся яблоневом саду? В Утевской степи под растущим новым городом Нефтегорском. Тогда никто по-настоящему не мог предвидеть тех судьбоносных событий, которые захлестнут огромную и казалось бы непоколебимо сильную державу в восьмидесятых годах, а потом и на рубеже тысячелетий.

…При директоре Полянском Николае Николаевиче рабочих в питомнике не хватало, их привозили даже из Мордовии. Построили восемнадцатиквартирный дом и пять одноквартирных, коровник, телятник. Развели сто самых высокоудойных во всем Утевском районе коров. Молоко сдавали нефтяникам.

На двадцати гектарах выращивали арбузы и возили их в город. По тем временам стали жить богато. Заложили вишневый сад…

В неуютной суховейной степи люди создали оазис. Такого в этих краях не было. Они будто делали эксперимент и верили в успех. Но непонятные силы и обстоятельства, сплотившись и соединившись, так все выстраивали потом, чуть позже, что недолго шумел сад, недолго яблони цвели…

…Тяга к укрупнению, к масштабности коснулась и яблоневого сада, и всего остального.

В 1964 году совхоз «Ветлянский», в который уже входили питомник и сад, объединили с совхозом Нефтегорский, занимавшимся зерновыми и животноводством. Укрупнили.

Так питомник и сад оказались на правах пасынков. А в 1968 году совхоза «Ветлянский» не стало и второго отделения его, которое находилось в Утевке. Не до сада было. Все дальше уходили от земли. Бурно рос город нефтяников Нефтегорск. Яблоневый сад – дело рук Полянского и ребят окрестных деревень, увы, остался бесхозным…

…Участники его закладки потом, в конце восьмидесятых, встретятся в своем саду юности. Но что это будет за встреча?..

 
Я знаю – город будет
Я знаю – саду цвесть,
Когда такие люди
В стране советской есть!
 

Город вырос, но сад одичал.

Даже старик Головачев не почуял опасности, исходившей от накатившей индустриализации. Не предвидели ее и высокие чины, где-то там наверху…

Чуял опасность для земли Сашка Мазилин. Но кто такой Мазилин?

Кто ему поверит? От него всякого можно ожидать. Таких «мазилиных» в каждой деревне можно сыскать добрый десяток…

…Город Нефтегорск привнесет исключительно много доброго и славного в развитие района. Чего стоила хотя бы только массовая газификация сел. А воплощенный в жизнь лозунг: «К каждому селу дорогу с твердым покрытием!» Это был рывок!

Целое поколение родилось и выросло на нефтегорской земле, связав свою судьбу с нефтедобычей. Нашло свое счастье. Район из сельскохозяйственного быстро превратился в промышленный.

Буровики работали сплоченным коллективом. Станки вначале были примитивные, раствор готовили вручную, для тяжелых работ главный самый инструмент – кувалда. Но дело у них ладилось. Люди выполняли и перевыполняли планы, строили бескорыстно свое светлое будущее.

Было удивительно и плодотворное сотрудничество с предприятиями сельского хозяйства района. Шефы из промышленных предприятий помогали строить и ремонтировать животноводческие помещения, создавать уборочно-транспортные звенья и бригады.

В 1963 году, когда Ковальский уже будет учиться в институте, страна получит десять миллионов тонн нефтегорской нефти, через два года – пятьдесят, а в 1969 году – рекордные сто миллионов.

…Но пройдет виток взлета по добыче нефти и наступит… обвал…

Это случится много позже, когда станет известно даже простому обывателю, что доходы огромной страны в целом от экспорта и газа составляют три четверти доходной части бюджета.

Начиная практически с середины семидесятых годов страна будет жить на средства от продажи углеводородного сырья за границу. Мыслимо ли это?

Ведь для России нефть и газ с учетом ее масштабов и суровым климатом – основа жизнеобеспечения.

…Экономика целой страны, зависящая напрямую от продаж заграницу, от неблагоприятной внешней конъюнктуры, от колебаний и скачков мировых цен на нефть и другое сырье, обречена на нестабильность. Такая прямая зависимость угрожает быстрой сменой взлетов и финансовых крахов.

Случится то, что трудно было представить в самом фантастическом кошмарном сне: падение цен на углеводородное сырье за границей явится одной из основных экономических причин начала развала СССР.

На устах и слуху людей возникнет много имен, чья деятельность тесно будет связана с топливно-энергетическим комплексом. Среди них будет и бывший первый бригадир буровиков в поселке Ветлянка, у которого начинал когда-то работать в бригаде оператором по добыче нефти Евгений Разлацкий. А позже – руководитель нефтестабилизационного завода под Нефтегорском, в последствии глава Российского «Газпрома» – Рэм Иванович Вяхирев, родители которого будут похоронены на нефтегорской земле.

…Придет время и ТЭК – топливно-энергетический комплекс – локомотив, тащивший всю промышленность страны, начнет давать сбои. Локомотиву потребуется самому огромная помощь…

…Впервые тревожные сигналы о накапливающихся в комплексе проблемах и негативных возможных последствиях возникнут в середине семидесятых годов. Но наши специалисты «не пророки в своем отечестве».

«Громом среди ясного неба» прозвучал некоторое время спустя прогноз ЦРУ США о том, что советская нефтяная отрасль находится на пике своих возможностей и в середине восьмидесятых годов начнется необратимое снижение добычи нефти.

В середине восьмидесятых, когда прогноз ЦРУ практически подтвердился, и добыча нефти в стране впервые сократилась, на короткий срок удалось приостановить долговременный спад. Но с конца восьмидесятых годов снижение приняло необратимый характер. А впереди еще были структурные преобразования российской экономики. Они еще более усугубят положения в топливно-энергетическом комплексе.

…Да, это будет потом, далеко в будущем, в тех сроках, которые определила случайно Тамара Заречнова, а сейчас… сейчас, в самом начале шестидесятых годов, страна, не осознавая грядущих бед, бодро, не замечая того, пышущим, крепким еще телом, увы, садилась на нефтегазовую «иглу»…