Текст книги "За чертой"

Луганск – мёртвый город

В июле пала Станица, и война подкатилась к моему дому. От близких разрывов в окнах лопнули стёкла, я не спешу их менять и только лишь скрепляю скотчем.

За Деркулом, всего лишь в сотне метров, хищно посматривая в нашу сторону, ходят бойцы нацбатальонов. Каждый вечер они подходят к вагончику своих пограничников и из пулемётов расстреливают вагончик нашего погранпоста. Российские пограничники давно окопались и находятся в блиндажах, прикрытых бетонными блоками и мешками с песком. Нацикам очень хочется, чтоб они ответили и расстреляли украинских пограничников, но наши молчат. Под горой, в полукилометре от меня, ВСУшники вкопали три танка, кажется, их стволы смотрят точно в моё окно. Под моим домом небольшой забетонированный погреб. Виктория давно занесла сюда матрас, одеяло, свечи и несколько пятилитровых бутылей воды. В случае обстрела сюда можно будет спуститься с детьми.

– Если успеем… – говорю я.

Отстегнув магазин на десять патронов, тщательно смазываю все механизмы «Сайги».

– Научи меня, – просит Виктория. – если с тобой что-то случится – я должна знать… Это что?

– Это газовый регулятор. Его можешь не трогать, он уже выставлен…

– А это?

– Это предохранитель. При стрельбе переводишь сюда. На, попробуй… Самое сложное – вставить магазин. Сначала вводишь передний зацеп, потом вставляешь… Нет, не так… Смотри…

– А зачем отцепил ремень?

– Мы ж не на охоте. Здесь он будет только мешать…

Виктория терпеливо разбирает и собирает оружие, целится холостыми патронами, нажимает на курок.

Я тяжело вздыхаю.

– Не так?

– Нажимаешь на выдохе и нежно-нежно…

Всё в её руках делается медленно и неуклюже.

– Нет, никуда не годится, – говорю я.

Но она не хочет сдаваться, – раз за разом упрямо вскидывает ствол.

– Сейчас лучше?

– Лучше… Плохая затея.

– Почему? Я могу уже быстро. Вот, посмотри!

– В лучшем случае ты успеешь выстрелить только один раз…

– Но один раз я всё же успею!..

Молчу. Отчётливо понимаю: нет, она не успеет выстрелить. Мы живём вместе почти тридцать лет, и я её слишком хорошо знаю… Это я могу хладнокровно поджидать в засаде врага и в нужный момент молча нажать на спусковой крючок. Она так не сможет – обязательно выйдет навстречу, окликнет, предложит убраться… Нет, она не успеет выстрелить…

– Плохая затея, – повторяю я и забираю из её рук карабин. – Если что, кто-то из нас должен остаться живым… Заберёшь детей и уведёшь по ручью в хутор. По ручью они не пойдут…

…Утром вновь приехал «Майор». Сели под виноградником и какое-то время разговаривали о посторонней ерунде. Это его манера начинать издалека, а то и вовсе говорить о вещах далёких и маловажных. Но я не тороплю события, жду, когда он сам перейдёт к намеченной теме.

– Может, ты в чём-то нуждаешься? – спрашивает он.

Я понимаю, он приехал не за тем, чтоб узнать, в чём я нуждаюсь.

– Может, продуктов подкинуть? – предлагает он.

«Главное, вовремя предлагает… – усмехаюсь я. – Когда в доме было полно народа и нужно было перед переходом всех накормить, молчал. А теперь, когда пала Станица и «окно» моё захлопнуто – вспомнил…»

– Нет, у нас всё есть, – говорю я. – Другая беда…

– Что? – «Майор» заинтересованно вскидывает голову.

– Ты ж видишь, по той стороне «айдаровцы» в открытую шлындают. Что им стоит перейти Деркул… Две минуты – и у моего дома… А у меня патронов на пять минут боя…

– Пять минут боя – много, – говорит «Майор». – Продержись три минуты, и подойдут наши…

«Значит, патронов не даст…» – понимаю я.

– Как думаешь, какие перспективы у Бэтмена? – неожиданно спрашивает «Майор».

– Бэтмен неглупый, твёрдый, волевой, прямой человек… – недоумённо пожав плечами, говорю я.

– «Прямой» и «неглупый» не всегда сочетаются, – усмехнулся «Майор».

Отчего-то этот комментарий «Майора» показался для меня обидным, и я не стал с ним церемониться:

– Ну, это, видимо, в вашей конторе не сочетаются, а там эти слова в ладу, потому и люди за ним идут, – сказал с вызовом, резко.

«Майор» не обиделся, во всяком случае, никаких признаков огорчения не отобразило его лицо.

– Это я так, ради прибамбаса… – улыбнулся он. – На самом деле мы очень заинтересованы задать ему ряд вопросов, но…

«Сейчас расскажет, что выезжать на место, по определённым причинам, ему не положено и было бы очень хорошо, если б…» – угадываю я ход его мыслей.

– Когда выезжать? – прерываю его вопросом.

– Ну, сегодня созвонишься с Бэтменом, предупредишь о приезде… Без всяких деталей… А утром… Вот это письмо с вопросами к нему, – сказал он, подавая незапечатанный конверт.

«Надо ж, какой прозорливый! – внутренне усмехаюсь я. – Заранее догадался, что я соглашусь, и на этот случай даже письмишко приготовил…»

Я хотел запечатать конверт, «Майор» остановил.

– Не надо, – сказал он. – Ознакомься и по возможности запомни вопросы. Там дорога кишит ДРГ. Нарвёшься – постарайся его уничтожить. Секретного в нём ничего нет, но оно может тебя скомпрометировать. Твоё алиби – едешь к матери. Мать ведь в Луганске?..

– В Луганске… Хотя для меня после всего… это уже не алиби…

– Ну, хоть какое-то… В случае необходимости на мой телефон не звони. Вот на этот – Лена.

– Хочешь перед женой скомпрометировать? – пробую шутить я.

– «Лена» девушка целомудренная – не скомпрометирует, – обещает «Майор». – Утром я у тебя. Доставлю до Северного.

– Паспорт?

– Как хочешь… Пропустят тебя без паспорта, а там и без метрик тебя знают и те, и другие… Прямо сейчас прочитай «письмо». Возникнут вопросы – скажешь.

Достаю из конверта лист, на обеих сторонах которого под номерами вопросы, многие из которых меня смутили.

– Ну? – внимательно изучая моё лицо, спросил «Майор».

Я пожал плечами.

– Тут есть такие, на которые я бы не отвечал. Дело Бэтмена… Я передам…

Вечером позвонил Бэтмену:

– Завтра еду к тебе. Надо…

– Хорошо. Пришлю за тобой, – просто сказал он, и мне показалось, что он о моём приезде уже знает.

Жека перезвонил сам:

– Саня, завтра Бэтмен посылает меня за тобой на Северный. Но сначала заедь со своим… «другом» к Бармалею. Его резиденция на турбазе. В Гундоровке переедите мост, второй светофор направо и до Донца. Там не заблудишься… Бармалей очень просил… Будет ждать…

То, что Бармалей находится на турбазе, я знал. Через него шла вся гуманитарка, и он организовывал вывоз и доставку в больницы раненых. Последний раз я видел его год назад, в Станице, и больше мы не пересекались.

В Гундоровке, едва мы переехали мост, «Майор» свернул вправо.

– Этой дорогой на турбазу ближе, – пояснил он.

«Если он знает, что нам нужно к Бармалею, значит, меня «слушают», – досадуя, догадался я.

– Ты ж хотел повидать Бармалея?

– Откуда ты знаешь, чего я хотел?..

– Так мы ж вчера договаривались! – совершенно искренне ответил он.

– А-а-а, ну раз договаривались… – не стал я развивать тему, но гаденький осадок на душе остался.

В своём названии Турбаза имела лишь порядковый номер. На её территории всё было ухожено: чистые асфальтированные дорожки, опрятные, словно вчера выкрашенные, деревянные здания. Ни музыки, ни людских голосов – пусто и тихо. Остановились у самого большого деревянного здания, стоящего на берегу Донца. От реки отделял лишь длинный решётчатый парапет, в промежутках которого были видны сбегающие к воде каменные ступени. У самого здания в тени навеса длинный деревянный стол, вдоль которого стояли добротные лавки с массивными спинками.

Из здания вышел высокий, совершенно седой, болезненно худой человек. Бескровные, землистого цвета щёки, восковой лоб. На сером лице живыми были только его глаза и шевельнувшиеся в улыбке белесые губы. Он решительно шагнул ко мне, обнял, стиснул довольно ещё крепкими руками, и только тут я осознал, что это и есть Бармалей, вернее то, что от него осталось – четверть былого Бармалея.

Отстранившись, Бармалей развёл руки, произнёс виновато:

– Вот так вот… Бывает и хуже, но реже… Хорошо, что приехали. Я ждал…

Жестом руки он пригласил нас к столу.

– Чай? Кофе?..

– Можно и водки! – наконец, приходя в себя, смеюсь я.

– Есть и водка… Но ты ж сейчас к Бэтмену…

– Да это я так… к слову… – смутившись своей глупой шутке, улыбаюсь в ответ. – Сейчас не до водки…

Бармалей принёс кипяток, сахар, заварку. Себе отдельно заварил какие-то травы, от которых исходил отвратительно-приторный запах резеды.

Мы сидим за столом, пьём чай, разговариваем о будничных посторонних вещах.

– Что там в хуторе?

– На прошлой неделе у Мёртвого хутора Чегевара расстрелял колонну с поляками, – рассказываю я. – Только всё стихло – хуторская пацанва лет четырнадцати-пятнадцати – через Деркул и туда. Набрали оружия и домой. На другой день решили испытать в деле свои трофеи. Вышли в лес, расставили мишени и давай молотить. Хорошо грибников не было… За этим их и накрыли, – киваю на «Майора», который до сей поры не произнёс ни слова.

– Спрашиваем: «Откуда оружие?» – наконец вступает и он в разговор. – «Оттуда… У мертвых забрали…» – «И что ж, вам не страшно было?» – «А чего их бояться, они ж мёртвые…» Вот такая сейчас детвора!..

Я хочу узнать о Кудине. «Если он общался с Людмилой, то должен знать…» – думаю я, но Бармалей до сих пор не виделся с ней.

– С Людмилой две недели нет связи, – говорит он. – Значит, ещё в Станице…

Склонившись над горячим чаем, тайком поглядываю на Бармалея. Понимаю: смертельно болен, но спросить об этом считаю бестактным.

– У меня разговор к вам… – подняв на «Майора» взгляд, наконец говорит Бармалей.

– Тет-а-тет? – отодвинув чай, произнёс он.

– Нет, Саня тоже должен всё знать…

Собираясь с мыслями, Бармалей некоторое время молчал, потом заговорил:

– Ну, сфера моей деятельности вам известна… Переправа раненых, двухсотых… Гуманитарка, которая идёт из всей России…

Он вновь замолчал и вновь некоторое время обдумывал, как приступить к главному.

– Мне это всё известно, – сказал «Майор». – Возникли какие-то сложности?

– Возникли… Завёлся тут у нас один жук-короед, подгребает всё под себя. Колыван… Умеет же наш народ прилепить точную кликуху!..

– Я понимаю, о ком речь.

– Знаю, у вас там ему благоволят…

– Я, как ты догадываешься, не влияю на благоволителей. Они там. – «Майор» ткнул пальцем в небо. – А мы тут… – плюнул себе под ноги. – И что у тебя с этим Колываном?

– Гуманитарка, как понимаешь, – золотое дно, – так же перешёл на «ты» Бармалей. – Контроля практически никакого – надежда только на совесть…

– Я понял, – сказал «Майор». – Хочет все гуманитарные потоки переключить на себя. Для этого нужен ты, чтоб, не оприходуя, направлял на него, как целевую… Прессует?

– Не то слово… И мытьём, и катаньем, и лестью, и угрозами…

– Бэтмену говорил?

– Говорил… Тому нужны веские основания. «Соглашайся на все условия, – говорит. – Когда начнёте переправлять – сообщишь. Возьмём с поличным, на том и покончим с этим делом».

– Ну, так в чём дело?

– Дело за тем, что я практически должен отработать в паре с этой гнидой.

– Ну, так Бэтмен всё знает!

– Бэтмена, может, завтра убьют, а мне с этой кляксой на роже жить… может, недолго, и отмыть не успею…

– Тебе б сейчас не об этом думать… – неожиданно произнёс «Майор».

– О чём?! – вскинул голову Бармалей.

Некоторое время «Майор» раздумывал, потом сказал:

– Ты меня извини за прямой вопрос. Почему не лечишься?

– Да вот, как-то… – Бармалей поскучнел и недоговорил.

– Думаешь, незаменимый?

– Да нет, – заменят, конечно… Незаменимых нет…

– Сдавай дела. Я тебя хоть сегодня в ростовский госпиталь пристрою. Сидишь на одних травках тут…

– Да поздно уж… – мрачно произнёс Бармалей. – Людмила меня два года пилила, но у нас, знаешь, две стадии болезни: «фигня» и «фигнец». С «фигнёй» по больницам ездить не принято, а «фигнец» не лечится… Поздно…

Зазвонил телефон.

– Да, Женя, – сказал Бармалей. – Сейчас будет…

– Это Жека, – кивнул мне. – Ждёт на Северном…

Встали, обнялись. Долго, словно прощаясь навсегда, не разнимали рук.

– Саня, ты всё слышал… – возвышаясь надо мной, шептал мне в голову Бармалей. – Скажи Бэтмену, пусть не медлит. Колыван всех под себя подомнёт, по трупам пойдёт…

– Скажу… – отпуская Бармалея, обещаю я.

– По Колывану я доложу, а там… – Словно извиняясь, «Майор» развёл руки.

– Да я не в обиде… – сказал Бармалей, и мы пошли к машине.

* * *

На Северном Жека ждал меня на трофейном УАЗе, с таким же клеймом «СБУ», как и на прежнем, только довольно потрёпанном.

– Как тебе Бэтмен тачаночку подогнал? – смеётся он.

– Бывалая… – с уважением киваю на помятый бок.

– Ну… – напутственно поднимает руку «Майор».

– Я не один… – говорит Жека и кивает на подходящего к нам высокого мужчину лет сорока.

Закинув под мышку автомат, тот обнимает меня, как старого знакомого. На его худощавом лице двухнедельная щетина, сквозь которую проступают грязные потёки давно не смываемого пота. Весело поблёскивающие серые глаза кажутся чужеродными на этом лице.

– Это Абхаз, – представил Жека. – Командир Северного блокпоста.

Было видно, что Абхаз подошёл неспроста, – наверняка имел какие-то вопросы к «Майору».

– Почему не брит, командир? – опережая его, неожиданно спросил «Майор». – Через вас тысячи людей проходят, смотрят на вас. Вы же лицо Республики…

– Да… То нечем, то некогда… – смутился Абхаз.

– Дать свой станок?

– Не надо… Всё есть. Замотался…

– Присядем ко мне в машину – есть разговор, – уже мягче сказал «Майор» и кивнул на свою иномарку.

Прежде чем залезть с Жекой на заднее сиденье, Абхаз смущённо оббил с себя пыль.

Из своей папочки «Майор» достал лист бумаги, подал Абхазу, и я, только лишь взглянув краем глаза, угадал: «Точно такие ж вопросы, как и в моём “письме”».

– Ознакомьтесь. Будет хорошо, если ответите по этим пунктам, – быстро передвигая по листу указательный палец и останавливаясь на нужных местах, сказал он.

Некоторое время Абхаз и Жека, вертя в руках лист, изучали поставленные вопросы.

– Я могу ответить только на этот, этот и этот… – тыча чёрным пальцем в лист, наконец произнёс Абхаз.

Жека промолчал.

– Прекрасно! – сказал «Майор» и подал Абхазу свой блокнот и ручку. – Можете ответить прямо здесь, в моём блокноте.

Абхаз вновь перечитывает вопросы «Майора», долго сосредоточенно обдумывает свой ответ. Наконец, тяжело выдохнув, возвращает и вопросы, и так и не замаранный писаниной блокнот.

– Всё равно Бэтмену отвечать на все… – виновато улыбнувшись, говорит он.

– Замечательно! – принимая назад свои бумаги, воскликнул «Майор», словно другого ответа он и не ждал от Абхаза.

– У вас что-то ко мне?..

– Да… Нет, ничего… – видимо, передумав, ответил тот.

Блокпост Абхаза в двух километрах от погранперехода Северный. Когда-то здесь была украинская таможня. Высокое, выкрашенное в голубой цвет здание. На всю стену розовое полотнище с ликом Спасителя и надпись: «Нет больше той любви, аще кто положит души свои за други своя». Слева от блокпоста старая пожарная вышка, от которой тянется сеть недавно выкопанных окопов. Где-то вдали били миномёты, слышалась беспорядочная стрельба.

– Через Суходол едь, – говорит Абхаз Жеке. – Там дорога, конечно, убитая и длинней, зато поспокойней…

– Ты меня учишь? – усмехается тот.

– Гляди сам… Укропские ДРГ сегодня под Молодогвардейском четыре машины беженцев расстреляли. Так, ни за что – потехи ради. Не напорись…

Какое-то время едем пустой, совершенно разбитой дорогой, тут и там объезжаем сгоревшие машины беженцев. Знойный ветер колышет рассыпанное у обочин тряпьё. Высоко в небе гудит самолёт. Высунувшись в окно и морщась от яркого света, Жека смотрит ввысь.

– Если всё-таки долбанёт, то без шансов… – буднично говорит он.

Самолёт уходит к Краснодону, и мы видим полосы от выпущенных им ракет, слышим близкие взрывы. По крутому склону Жека съезжает с разбитого асфальта. По грунтовке, идущей вдоль сгоревшего хлебного поля, машина бежит быстрей. В конце поля остановились. Жека осмотрелся.

– Здесь… – кивая на ближнюю балку, из которой поднимался негустой чёрный дым, сказал он.

Свернули к балке, едем без всяких дорог по пылящему пеплом полю.

– Куда? – спросил я.

– Щас глянем… – неопределённо ответил Жека. – Вчера укры хотели по этой балке обойти Абхаза и отрезать от границы. Но у наших тут хрен проскочишь… – добавил он.

Машину оставили на краю балки, пешком спустились вниз. В широкой, невидимой от дороги низине, ещё догорала искорёженная огнём и взрывами техника: танки с отброшенными башнями, коробки БТРов, уронившими в землю стволы САУ, остовы «Уралов» и «Градов». Знойный ветер доносит до нас тяжёлый, сладковато-тошнотворный запах сгоревших человеческих тел.

– Поехали… – говорю я.

– Чего ты боишься? Тут живых не осталось… – уходя вперёд, говорит Жека.

– Я знаю… Я не боюсь… Поехали, Жека, – зову я.

Некоторое время едем молча.

– Что, жалко? – насмешливо спросил Жека.

– Жалко у пчёлки… – уклончиво отвечаю я.

– А мне жалко… – неожиданно говорит Жека. – Жалко людей, сгоревших в тех машинах, что видел ты на дороге… И этих дураков, которых понагнали сюда на убой, тоже жалко… Всех по-разному… А ты заметил, как подсуетились наши местные партизаны? – сменив тон на весёлый, спросил он. – По балке не единого ствола – всё подчистили!

Машина бежит по одному лишь Жеке известной пыльной дороге, петляющей по косогорам и выгоревшим ложбинам.

– О Кудине что-нибудь слышно? – спрашиваю я.

Жека отрицательно качает головой.

– Людка всё ещё там… А за Носача знаешь? – спросил он.

– А что с ним?..

– Значит, не знаешь… Марию убили.

С Марией Носач прожил около тридцати лет. Две взрослых дочери выдали замуж. За старшую, Надежду, живущую в Ростове, Носач был доволен, часто упоминал её в разговоре: «За Надюху спокоен, – говорил он. – Надюха за казака вышла! А вот стрекоза Ленка нашла себе винницкого хохла…» Здесь Носач обычно вздыхал: «Она там уже и не Елена, а Олэна… Внучка Оксанка подрастает. В Станице была – балакает так, что не всё от неё поймёшь». – «На всё Божий промысел, – успокаивала Мария. – Как Господь управит – тому и быть». – «Пропала фамилия…» – «Так и моя фамилия в своё время «пропала», – возражала Мария. – Такова доля… «Прилепится жена к мужу, и будет одна плоть» – куда ж от этого деться. У нас сейчас одна забота – молиться о них…»

«Теперь на одну молитвинницу меньше стало», – с горечью думаю я и вспоминаю, как когда-то на свадьбе клала она свою русую головку на руку Носача и при этом умудрялась смотреть в его доброе широкое лицо.

– Поначалу вроде всё нормально было, – рассказывает Жека. – переправил её Носач за Донец, сам занимается эвакуацией станишан, а она вдруг встосковала и, пока суматоха, назад, в Станицу. Кинулся Носач вечером – нет её. Давай звонить, а она дома уже и давай Носачу причины придумывать. Она ведь сколько лет в церковном хоре Станицы пела. Как, мол, я брошу хор. – «У Никодима петь будешь». – «У Никодима есть кому петь, а тут без меня всё рухнет…» Была и другая причина: «Куда в белый свет лететь, нужно кому-то и дом сберегать, – говорила она. – А то “освободители” придут – по кирпичам всё растянут…» – «Ну, раз так, – говорит Носач, – тогда и я сейчас приеду!» Испугалась она за него, тут же наобещала, что утром же придёт. А утром, чуть свет… Первый прилёт сто двадцатой – дом в щебень, – вздохнул Жека. – Веришь, что случайно прилетело?.. Навёл кто-то… Собрала родня в гробик всё, что от неё осталось, несут по старому мосту через Донец, а Носач ничего не знает, встречать выехал. Видит родню. – «А где ж Маша?» – «Да вот же она…» Никодим отпевал… Похоронили в церковной ограде.

– Вот так вот жёнам мужей не слухать… – через время добавил Жека.

– Где он сейчас? – спросил я.

– Там же, у Никодима…

– Нужно проведать его, поддержать…

– Ему сейчас до лампады наше участие, – неожиданно говорит Жека. – Позавчера с Кубанцо́м к нему ездили. Глядим – стоит на коленях посеред храма. Мы к нему подошли, за плечо трогаем: «Носач, Носач…» А он шепчет молитвы, по щекам слёзы бегут… Нас так и не заметил…

Какое-то время едем молча.

– Как думаешь, у Носача «крыша» поехала? – взглянул на меня Жека.

Я промолчал.

У какого-то посёлка вновь выехали на побитый асфальт. «НОВОСВЕТЛОВКА» – прочёл я на указателе, под которым чьей-то рукой было дописано неровными буквами: «Русская земля».

– Тут тоже укропские ДРГ шалаются… – доставая с заднего сиденья бронежилет и подавая мне, говорит Жека. – На дверцу повесь…

– Поможет?..

– Всё ж поспокойней… – пожимает плечами.

– Колонну бронетехники сожгли, а ДРГ отловить не можем… – говорю с грустью.

– Колонна что, вот она вся перед тобой… «Птаха» выпасла, звякнула – и накрыли… А эти на частных машинах ездят. Пойми тут, где беженцы, где они… Здесь побеждает тот, кто первым выстрелит. Вот встретим сейчас их на каком-нибудь драном «москвиче» – у них преимущество.

– Почему?

– Ну, ты ж не будешь стрелять по первой попавшейся машине, может, там беженцы, дети… А они уже знают, кто мы. Для них тут своих нет… Вон в Луганске вторую неделю «хлебовозку» отловить не можем. Раньше б ментов поставили на каждом перекрёстке – и куда б они делись. А сейчас – мёртвый город…

– Что за «хлебовозка»? – спрашиваю я.

– Машина хлебовозка…

– Да это понятно, что не самолёт…

– Сейчас единственный транспорт, который без ограничений ездит – «скорые» и «хлебовозки», – поясняет Жека. – Станут где-нибудь на пустыре, миномёты достали – пару залпов по жилым кварталам и рынкам – и нет их… Омертвел город, мало кто из дому высунется. Да и толку высовываться, когда в магазинах и аптеках пусто. На рынках ещё бывает кой-что, так они ж, гады, по рынкам и бьют. Только отстреляют, ещё и мы до путя ничего не знаем, а по хохлоящику уже передают: «В Луганске русские террористы обстреляли рынок». И ведь многие верят!

Жека вдруг грустно усмехнулся, взглянул на меня.

– Вот на прошлой неделе приходит к Бэтмену старичок, говорит: «Вы, пан командыр, звынить мене… Не могли б написаты распысочку…» – «Какую распысочку?» – «Та на машины…» – «Какие машины?» – «Так вчора ж ваши хлопци вид вашего имени конфисковали у моих сынив…» Бэтмен всё подразделение на уши ставит – никто никаких машин не брал. А вчера под Лутугино новая «конфискация», и опять от нашего имени… И по посёлкам уже шухер идёт: «Ополченцы у людей машины отжимают»… А ты давай бегай, оправдывайся! И это бы еще куда ни шло – войдут под видом ополченцев в какой-нибудь дом, ограбят, мужика скрутят и на его глазах, под крики: «Да здравствует Россия» жену изнасилуют и убьют, а мужика «случайно» живым оставят. Мечется он потом зверем, готов любого из нас убить. Вот такая вот война, Саня… Вот и жалей их… Наши с ног сбились гоняться за ними. Злые, как собаки. Если накроют – в плен брать не будут…

В Луганск въехали со стороны Острой Могилы. Пустая улица – ни машин, ни пешеходов. Только в разбитых витринах былых супермаркетов мелькнёт и тут же исчезнет чья-то фигура.

– Кому война, кому – мать родна, – кивнув на разбитые магазины, говорю я.

– Всяко бывает… – уклончиво отвечает Жека. – Может, для кого, – единственный шанс не сдохнуть с голода.

Вдруг сзади нас с треском шарахнул взрыв.

– Ух, мать!.. – клюнув лицом к рулю, кричит Жека.

Второй разрыв в сотне метров впереди нас. Падают на дорогу срезанные осколками ветки липы.

«Следующий наш?..» – успеваю подумать я и в ожидании взрыва закрываю глаза.

Не притормаживая, на всём ходу Жека уходит с центральной улицы в какой-то проулок. На колдобинах меня подбрасывает, я бьюсь головой в дверь и начинаю приходить в себя.

– ДРГ?.. – схватившись за ушибленную голову, кричу я.

– Какое там ДРГ… С Аэропорта лупят!.. – орёт Жека и среди домишек частного сектора несётся по непонятной мне дороге.

Все прежние мои навыки, моё звериное чутьё, не раз спасавшее меня на переходах, вдруг стали здесь бесполезными, и я, неожиданно быстро смирившись, покорно ждал, когда невесть откуда прилетит и накроет нас мина. Машина несётся по пустым мёртвым улочкам, мелькают поваленные заборы, пробитые осколками ворота, дома с разбитыми крышами, изуродованные деревья… Но взрывы всё реже и реже, наконец вовсе стихли. Жека сбавляет ход и уже старается объезжать попадающиеся на пути ямы.

– Что ты там трёшь? Неужто пуля? – кивая на мой набитый лоб, неожиданно хохочет Жека.

– Гуля… – тру кулаком лоб и тоже не могу удержать рвущийся из меня, нервный смех. – Пуля набила гулю…

Жека вывел машину из частного сектора, и мы выехали на широкую улицу. Я осмотрелся и наконец стал понимать, где мы. Вон вдали здание Машинститута. Сюда прилётов не было. Здесь тихо и мирно, даже небольшая кучка людей стоит у остановки в ожидании редких маршруток.

– А ты говорил «вымерли», – кивая на людей, весело говорю я.

– В «Маше» гуманитарку сегодня давали, – говорит Жека. – Счастливчики – кому досталось…

Сильный взрыв колыхнул землю. Яркая вспышка и чёрный дым скрыли автобусную остановку, Машинститут, улицу… На мгновение, кажется, я ослеп и оглох. Первое, что я увидел – падающие на землю осколки оконных стёкол, и только потом лежащих на асфальте людей. Едва ли не на ходу Жека выскочил из машины.

– Жека, что?!. – растерянно кричу я.

Надеясь найти живых, трогаю тёплые окровавленные тела.

– База, база… – вижу у Жекиных губ рацию. Почти ничего не осознавая, слышу его спокойный и от этого ледяной голос. – База, у «Маши» пять человек – все двухсотые… Хорошо, дождёмся «скорую»…

– Саня, не трогай… Им уже не поможешь… – Жекина рука касается моего плеча.

Зачем-то я поднимаю лежащий у бордюра осколок мины, крепко сжимаю его в ладони. Распрямившись, вижу всех убитых в отдельности: две старухи, молодая женщина, девочка-подросток и хорошо одетый, при галстуке, старичок, рядом с которым очки и кожаный потёртый портфель. Шляпа, должно быть, тоже его, лежала далеко от места взрыва.

«Профессор из Машинститута…» – почему-то подумал я.

Меня бил сильный озноб, я едва удерживался на трясущихся ногах, и мне стоило больших усилий расчехлить фотоаппарат. Я уже навёл его на разбросанных взрывом людей, но почему-то в тот момент мне показалось кощунственным фотографировать их, и я не посмел нажать на спусковую кнопку.

Словно в каком-то жутком сне, я вижу посторонние детали и пытаюсь их соединить воедино. Из разодранных кульков высыпается на грязный асфальт сахар и белые зёрна риса, из пробитой бутылки, побулькивая, тихо вытекает масло. Тонкая его струйка, огибая неровности, упирается в густеющий ручеёк крови и, не смешиваясь с ним, течёт рядом.

Тошнота подступила к моему горлу, и мне стало трудно дышать.

– Саня, поехали… – тянет меня за локоть Жека. – Тут уже без нас…

Только сейчас замечаю стоящую рядом «скорую», людей в грязно-голубых халатах… Старший кому-то даёт команду:

– Документы смотрите… Нет документов – телефоны берите… Опознаем по телефону…

База Бэтмена находилась в пустующем студенческом общежитии, штаб в просторном зале, бывшем когда-то «Красным уголком». У каждой комнаты на полу вместо коврика украинский флаг, на дверях надпись: «У нас вытирают ноги».

Бэтмена на Базе не было, и это меня обрадовало. Меня по-прежнему трясло и тошнило, и я не хотел, чтоб он это видел. Не раздеваясь, я, свесив ноги, лежал на общажной кровати и, разжав ладонь, тупо смотрел на найденный мной осколок.

– Ты сфотографировал?.. – спросил Жека.

Отрицательно качаю головой.

– Почему?..

Молча пожимаю плечами.

– Сань, там внизу сейчас ужин. Пойдём…

Не отвечаю, лишь мотаю головой.

Жека берёт из моих рук осколок, словно взвешивая его, легонько подбрасывает на ладони и, возвращая, говорит:

– Сто двадцатый миномёт…

Взвыли сирены – по коридору послышались спешные шаги.

– Воздушная тревога, – говорит Жека. – Могут сейчас прибомбить нас… Нужно спуститься в подвал…

Отмахиваюсь рукой.

Недовольно крякнув, Жека заваливается на свою кровать.

– Если вдруг тихо, я спать не могу, – пробормотал он и, отвернувшись к стене, неожиданно быстро заснул.

А я ещё долго смотрю на рваный осколок и с изумлением думаю: «Как он, с одного лишь взгляда, смог определить, что это осколок стадвадцатимиллиметровой мины?..»

Поздно, около полуночи, пришли на ночлег три казака-кубанца. Двое заняли свободные койки, третий разместился на широкой полке, приспособленной для отдыха. Казаки уклались быстро, но спать не спешили. Возбуждённо обсуждая последние события, спорили.

– Рухнул фронт, покатился… – слышу глухой баритон за своей головой. – Ямполе позорно про… Северодонецк без боя бросили, думал в Лисичанске зацепимся – Мозг и оттуда свалил. Покатились до самого Алчевска…

– Сила солому ломит… – сонно проворчал Жека. – Мы тоже Станицу кинули…

– Сравнил Станицу… – гудит баритон. – Станица в ямине, её по-любому не удержать. А Лисичанск на буграх, там можно стоять сколько хочешь…

– Ты на Мозга не при, – спорит с ним звонкий тенор. – Мозг всё правильно сделал… Укры с Дебальцева в хвост вдарят – вот тебе и котёл. Потом уж с Лисичанска не вырвешься. Будут молотить, пока никого не останется…

– А местные… – вступает в разговор тот, что на полке. – С нами пошёл лишь каждый двадцатый. На языке все с нами, а как на деле…

– И ладно б бабы… – поддерживает его баритон. – Стоят здоровенные мужики, кричат нам в спину: «Что ж вы, сволочи, бросаете нас? Куда бежите?..» А самим взять оружие…

– Помирать никому не охота… – соглашается тенер. – Легче орать: «Россия-Россия!.. Путин, введи войска!..»

– Будет, как с теми, что в Счастье, – гудит баритон. – Уходили, звали: «Давайте и вы с нами…» Угнулись, помалкивают. А на другой день «Айдар» вошёл: «Всем, во славу Бандере, записаться в батальон!» Опомнились, ломанулись за нами, да поздно – постреляли на переправе… Сколько их побили?..

– Сотню, не меньше…

Под утро я наконец крепко уснул и, как уходили кубанцы, не слышал. По привычке проснулся рано, лишь алый луч солнца лёг через комнату. Жека, упёршись лбом в стену, громко посапывал.

«На какой бок упал, на том и остался. За ночь не шевельнулся…» – усмехнулся я, окликая его.

– Чего? – сонно отозвался он.

– Жек, как ты определил, что это осколок от стадвадцатимиллиметровой мины?

– Сюда другие не долетают… – позёвывая, просто объяснил он.

Скоро позвонил Бэтмен, не мне – Жеке. Я стою рядом и слышу их разговор:

– На базе сегодня не буду, – голос Бэтмена. – Возьми с собой кого-нибудь и отвези на Аэропорт ПТУРы, и выстрелы на РПГ. «Клюкву» просили… И скажи Пластуну, что менять их некем, пусть держатся…

– Понял, Саныч, – отвечает Жека. – Тут Атаман прибыл, ждёт тебя…

– Знаю, пусть ждёт… С ним и смотайся на Аэропорт…

УАЗ загрузили почти до верха.

– Давай ещё втулим как-нибудь газировки, – говорит Жека. – Жара, ребятам пить нечего…

– Ух ты! «Буратино»? – круто живёте!

– Как бы за это «Буратино» Пластун не набил нам морды, – смеётся Жека и тут же поясняет: – Какой-то спонсор, вместо того чтоб доставить обычной воды, пригнал фуру «Буратино». Ребята видеть его уж не могут…