Текст книги "Очерки по русской семантике"

Часть II. Семантика имен собственных

Русские личные именования, построенные по двухкомпонентной модели «имя + отчество»[123]123
  Расширенный и переработанный вариант публикации 1976 г. Переработка выполнена при поддержке РГНФ (гранты 01-04-00-132а и 01-04-00-201а).


[Закрыть]

Бурный рост антропонимических исследований в последние десятилетия обусловил становление антропонимики как самостоятельной области научного познания и позволил заложить основы этой науки. Но то, что сделано, – только начало, и до идеала – восстановления русской антропонимической системы во всей ее полноте – еще достаточно далеко. Не обследован ряд важных секторов русского антропонимического пространства, по некоторым же другим – материал, находящийся в нашем распоряжении, явно неполон и потому недостаточно осмыслен. Многие важные теоретические проблемы пока остаются нерешенными, иные же и вообще еще не поставлены (см. об этом также в работе [Никонов 1970]).

Так, например, если основные (базовые) антропонимические единицы – личные имена, отчества, фамилии и прозвища – давно уже являются предметом заинтересованного внимания ученых, собираются, описываются и исследуются в различных аспектах и с разных точек зрения, то соединения этих единиц друг с другом (а также с некоторыми апеллятивными именами лиц) в составе двух-, трех– и многокомпонентных сочетаний, являющихся важнейшими формами личного и персонифицирующего именования, оказываются совершенно неизученными.

Одной из причин такого положения следует, по-видимому, считать то, что указанные комплексные формы, образуемые по определенным типовым моделям путем своеобразного нанизывания базовых антропонимических единиц (Петр, Петя, Петька, Иванович, Сидоров, Гвоздь и т. п.), представляют собой рядоположеные соединения (Петр Сидоров, Петя Сидоров, Петька Сидоров, Петька-Гвоздь, Петр Иванович, Петр Иванович Сидоров), входя в которые базовые антронимы по общему молчаливому пред-положению остаются тождественными себе, не подвергаясь каким-либо синтагматическим изменениям. Ниже будет показано, что по крайней мере для части случаев такое представление несправедливо, но сейчас важно подчеркнуть одно: на современной антропонимической карте такие комплексные образования создают обширное белое пятно.

Для них не выработана необходимая научная терминология. Не известен полный набор моделей, по которым они образуются. Не исследованы взаимоотношения между этими моделями и правила трансформации, определяющие возможные переходы от одной модели к другой. Не установлен характер внутренних связей между их компонентами, возможности их лексического наполнения и обусловленные этим возможности их внутреннего варьирования. Не выяснены и не кодифицированы стихийно сложившиеся и, видимо, развивающиеся нормы употребления тех или иных форм, хотя имен-но с их помощью носители русского языка в различных социальных и возрастных группах и в различных ситуациях и условиях общения осуществляют различные виды личного и персонифицирующего именования. Совершенно не изучены стилистические и образные потенции таких форм и правила, по которым происходит их преоб-разование в художественной речи.[124]124
  Предполагая посвятить этой последней проблеме специальное исследование, отмечу здесь только одно принципиально важное положение: в художественном тексте любое личное именование, не переставая быть самим собой, преобразуется в личное имя. Именно этим объясняется возможность этимологического анализа таких именований применительно к их носителям, что для естественных образований бессмысленно. Именование и имя – таковы те два полюса, между которыми в восприятии читателя и слушателя создается пульсирующее напряжение большей или меньшей мощности, которое и обеспечивает необходимый художественный эффект.


[Закрыть]

Важнейшее место в указанном кругу образований принадлежит личным именованиям, построенным по двухкомпонентной модели, соединяющей личное имя и патронимическое имя (отчество). Статус и уровневая принадлежность этой модели и ее конкретных реализаций не получили в русском языкознании устоявшейся интерпретации.

1. Есть основания считать, что двусловные именования лица типа Иван Васильевич, Марья Петровна и т. п., обладая целостностью номинации, занимают промежуточное положение между словосочетаниями (с аппозитивным определением-приложением) и составными словами, причем обнаруживают тенденцию к превращению в составные слова.

1.1. Со словосочетаниями их сближает:

1) то, что каждый их компонент является самостоятельной лексемой и может использоваться в самостоятельном употреблении;

2) то, что эти компоненты синтагматически связаны – как бы ни квалифицировать способ связи между ними: как согласование (в традиционном или новейшем понимании этого явления [Степанов 1973: 4, 66]), как координацию, корреляцию, параллелизм или как-нибудь иначе (см.: [Копелиович 1998]);

3) то, что каждый из компонентов может эллиптироваться. При этом эллипсис отчества ситуативно ограничен и всегда конситуативен (обычное именование лица одним личным именем не является эллиптированной реализацией рассматриваемой модели), тогда как эллипсис имени может быть, по-видимому, и языковым.

Эллипсис этих компонентов может иметь специальный лексический показатель. В этой роли выступает частица просто, получающая местоименную функцию на синтаксическом уровне и используемая как знак эллиптированного компонента (см. об этом в работе [Пеньковский 1986а: 17–18]). Ср.: «– Как вас по отчеству-то, Агата? – Да никак… Просто Агата» (А. Иванов. Вечный зов); «– Добрый день, Анна Дмитриевна. – Здравствуйте, здравствуйте. Только уж зовите меня просто Митриевна» (из записей устной речи). Ср. также: «…с переходом в неофициальную сферу имя часто подвергается диминутивной деривации и эллипсису. Например: …Ирина Васильевна – Ирина или просто Васильевна» [Суперанская 1973: 163–164]. Ср. также (с одновременной трансформацией отчества в личное имя): «Имя-отчество ее Анна Фридриховна – она полунемка, полуполька из Остзейского края, но близкие знакомые называют ее просто Фридрихом, и это больше идет к ее решительному характеру» (А. И. Куприн. Река жизни, 1906).

1.2. С составными словами их сближает:

1) то, что, характеризуясь раздельностью и склоняемостью обоих компонентов, они обнаруживают в разговорной речи тенденцию к слиянию этих компонентов в единое целое с утратой склонения первой части (ср.: Иван Петрович – Иван-Петровича, Иван-Петровичу, Иван-Петровичем и т. п.);[125]125
  В беглых, аллегровых стилях речи к этому изменению в мужских и женских именованиях определенной фонетической структуры присоединяется явление фонетической компрессии. CV.: Александр Александрович – Сан-Саныч или Сан-Санч, Марья Ивановна – Марь-Ванна, Людмила Александровна – Л-Санна и т. п. Особенно показательно, что женские именования такого типа свободно образуют известные разговорные звательные формы. Ср.: Марья Ивановна – Марь-Ванна – Марь-Ванн!;Анна Александровна – Анн-Санна – Анн-Санн' и т. п.


[Закрыть]

2) то, что образующееся в результате такого слияния единство получает возможность выступать в качестве производящей основы притяжательных прилагательных (ср.: Иван Петрович – Иван-Петровича – Иван-Петровичев, – а, -о, – ы и т. п.).

1.3. К двум только что охарактеризованным рядам общностей следует прибавить еще то, что объединяет все три типа образований, а вместе с ними и сложные слова, – возможность создания на их базе разного рода аббревиатур (Николай Николаевич – Ник-Ник или Эн-Эн и т. п.).[126]126
  От аббревиатурных имен как «стационарных» образований, обладающих всеми основными признаками слова, следует отличать возникающие в определенных речевых ситуациях окказиональные устные воспроизведения буквенных двучленов, состоящих из инициалов имени и отчества. Ср.: – Вот и еще хотел я вас спросить <…> Скажите, Александр Николаевич, как собственно звали вашего отца? Николай… – Николай Евгеньевич. – Эн Е, значит? Да, так и тот офицер назван: Я Е Погодин. Это я в одной старой газетке прочел про некий печальный случай: офицер Я Е Погодин зарубил шашкой какого-то студентика!.. (Л. Андреев. Сашка Жегулев, I, 2). То же в случае устного или письменного воспроизведения инициалов имени и фамилии. Ср. в резком отзыве В. В. Гиппиуса о книге И. Коневского: «Зачем взял эпиграф из меня, когда я еще не печатал? да еще подписал не именем – Beze? за что?…» (в письме Ф. Сологубу 15 декабря 1899 г. //Ежегодник Пушкинского Дома на 1977. Л., 1979. С. 84). То же самое явление запрограммирована имеет место при устном воспроизведении стихотворных текстов с инициальными обозначениями лиц. Ср. в тексте так называемого «Альбома Онегина»: «Вчера у В., оставя пир, / R С летела, как зефир» (А С Пушкин Собр. соч. в 10 т. М., 1950. Т. V. С. 542), где «R. C.» – по правилам французского чтения должно воспроизводиться как [эр-сэ] (см. обоснование этого в [Пеньковский 1999: 282]).


[Закрыть]

Едва ли справедливо связывать образование аббревиатурных антропонимов только с практикой конструирования псевдонимов и, поскольку выступления в печати под псевдонимом стали редкостью, утверждать, что такие аббревиатуры сейчас почти не возникают [РЯСО 1968: 67]. Аббревиатуры-антропонимы широко используются в устном общении целого ряда коллективов – школьных, студенческих, дружеских, научных, профессиональных и др. с середины прошлого века и до наших дней. Ср. принятое в дружеском кругу А. И. Герцена его шутливо-прозвищное имя Аи (Я. Я. Эйдельман. Век нынешний и век минувший//Прометей. Вып. 1. М., 1966. С. 181). То же позднее и в наше время: «…На сцене сейчас черт знает что. Одна надежда, что Ка-Эс <Станиславский> поднимется в мае, глянет на сцену…» (М. А. Булгаков – П. С. Попову, 7 мая 1932 // Ежегодник Пушкинского дома на 1976 год. Л., 1978. С. 70); «Одному таланту достаточно писчей бумаги, другому – своей лаборатории, Николаю Владимировичу, Энвэ, как мы его звали, нужны были всегда и всюду слушатели» (Д. Гранин. Зубр); «Между собой сотрудники именуют его <академика С. П. Королева> “СЛ” – тут слышится отзвук и лаконичной четкости даваемых указаний и строгость характера» (Техника молодежи. 1974. № 4. С. 11); «…все зависит, конечно, от того, как посмотрит Атэ. “Атэ” – таково было внутрижурнальное, кодовое имя Твардовского, произносимое, конечно же, за глаза, с школьным благоговением и трепетом, и люди, позволявшие себе всуе, за столиками ЦДЛ, произносить это имя, как бы причисляли себя – уже одним этим знанием кода – к сонму близких и посвященных…» (Ю. Трифонов. Вспоминая Твардовского // Огонек, 1986. № 44. С. 21).[127]127
  Ср. развернутое описание этого типа личного именования в партийной среде с журналистски разоблачительной, но совершенно ложной его мотивировкой: «Практика нашей общественной жизни давно породила такой термин – “первое лицо”. Так вот, отношения этого первого лица и его аппарата, всей его “королевской рати” достаточно непросты и неоднозначны <…>Даже называть первое лицо, общаясь в своем кругу, в неофициальной обстановке, они не решаются ни по фамилии, ни по имени-отчеству а только – двумя буквами его инициалов. Так же и здесь, в Новосибирске, правил сперва “Эфэс” – Ф. С. Горячев, а затем “Апэ” – А. П. Филатов. Старожилы так называемого “обкомовского квартала” до сих пор вспоминают исторические променады “Эфэса”…» (Правда, 11 октября 1988 г.)


[Закрыть] Ср. также отражения именований этого типа в языке художественной литературы: «– А что думает Эн Фэ? – мгновенно справился Таманцев. Это был его обычный вопрос. Он почти всегда интересовался: “А что сказал Эн Фэ?… Что думает Эн Фэ?… А с Эн Фэ вы это прокачали?…”» (В. Богомолов. В августе 44, 1); «…А учитель такой симпатичный оказался, Федор Федорович. Мы его зовем сокращенно Эфэф…» (В. Железников. Каждый мечтает о собаке, 1); «…все шло вроде бы своим чередом, тем более, что ПэПэ – как звали сотрудники Петра Петровича Кирьянова – хозяйничать ей не позволял и все решал сам» (А. Лиханов. Паводок); «– Всю летучку его долбают. Хоть бы ты сказал два слова в его защиту… – Я скажу. За что долбают-то? – Ну, ты же знаешь: Эрэр его не переваривает…» (Ю. Трифонов. Бесконечные игры, 5; «Эрэр» – Роман Романович).

[Показательны в этом отношении явления антропонимического раскрытия аббревиатур-апеллятивов. Таково, например, широко распространенное в первые годы Отечественной войны именование бронепоездов («бэ-пэ») именем «Борис Петрович» (см.: Я. Шведов. Из дневника батальонного комиссара // Молодая гвардия. 1974. № 4. С. 68). Ср. также: «Тут путь “эмки” преградил ихтиозавр ТБ-3, известный в авиационном обиходе и под женским именем “Татьяны Борисовны”. Гремя четырьмя моторами, “Татьяна Борисовна” разворачивалась на старт…» (А. Афиногенов. А внизу была земля, II, 2 // Октябрь. 1975. № 5. С. 61) и др. под.[128]128
  Такое же раскрытие аббревиатуры – правда, полученной лишь мысленно, – объясняет и переход от «такой матери», к которой «посылают» в общеизвестном обсценном выражении к эвфемистически вполне благопристойной «Евгении Марковне». Ср.: «Когда говорят “Еж твою двадцать”, “Японский бог”, посылают к “Евгении Марковне” – собеседник в уме осознанно и подсознательно, но переводит и слышит, вернее, понимает сие как каноническое ругательство. Но прямо нельзя – неприлично…» (Ю. Крелин. Когда опять вспоминается… // Вопросы литературы. 1999. № 9-10. С. 236). Случаи такого рода нужно отличать от поверхностно сходных результатов замены целостных компонентов именования близкими им по звуковому составу на основе фонетической аттракции. Ср., например: советская власть → Софья Власьевна.


[Закрыть]

1.4. Наличие у рассматриваемых словосочетаний признаков составного или даже сложного слова объясняется спецификой их семантики и структуры. Обладая целостностью номинации и обнаруживая тенденцию к целостности семантики, эти словосочетания фразеологичны по своей структуре. В этом отношении они сближаются с фразеологизированными конструкциями и, как и эти последние, строятся по определенной и строгой фразеосхеме.

Этим обусловлено то, что, при широких возможностях лексического наполнения и фонетического варьирования компонентов, в современном языке совершенно невозможны ни их перестановка (ср. Иван Петрович, но не Петрович Иван),[129]129
  В прошлом такая перестановка была вполне обычной, во всяком случае в языке фольклорных жанров: «Да Борисович Иван / Поутру рано вставал, / Утру свету дожидал, / Он зоры не просыпал, / Он к суседу побежал, / Ко суседу ко Петру / Ко Тарасовичу. / Колотился под окном / Он толстым кулаком, / “Разбудися, мой сусед, / Да Тарасович Петр!”….» (Былины Севера. М.; Л., 1951. № 218. С. 167); «Что не стало у нас воеводы /Васильевича князя Михаила….» (Я. Симони. Песни, записанные для Ричарда Джемса в 1619–1620 гг. //Памятники старинного русского языка и словесности XV–XVII столетий. СПб., 1907. С. 2); «Уж ты, Аннушка, не убойся, / Петровна Анна, не страшися…» (Лирика русской свадьбы. М., 1985. С. 164) и др. под.


[Закрыть] ни разделение вставными единицами.[130]130
  Если не иметь в виду некоторые частицы, которые более или менее свободно вводятся между компонентами любых фразеологизмов (ср.:«… .через Амалию же Ивановну.…» – Ф М Достоевский Преступление и наказание. Ч. 5. Гл. 2), то едва ли не единственным исключением оказывается народно-поэтическое, уважительно-величальное свет, используемое в раз-говорной речи как своего рода шутливо стилизующая вокативная частица: «– С золотишком вас, Алексей свет Николаич, – сказал Комлев…» (Ю. Сбитнев. До ледостава//Наш современник. 1973.№ 5. С. 83); «– Хорошо, хорошо, – примирительно сказал Полунин, подавляя улыбку, – прости, Авдотья свет Рюриковна, не знал твоей родословной…». (Ю. Слепухин. Южный крест//Звезда, 1980, № 3, С. 45). Между тем в старом русском языке использовался, а в диалектной речи и в просторечии в этой позиции используется и сейчас широкий круг частиц, вводных слов, предметных имен и местоимений. Ср. в отражениях «старый буфетчик просил доложить его милости, что Николай, дескать, Осипович и Авдотья, дескать, Бонифатьевна Карпентовы покорно просят». (В А Соллогуб Сережа, 1838); «– Я ему и заикнулся Иван, дескать, Прохорыч! Деньги-то больно плохи даешь» (И В Селиванов Перевоз, 1857); «– Скажи Серафима, мол, Ефимовна приехали» (П. Д. Боборыкин Василий Теркин, 1, XXIII, 1892); «– Ну, какова же показалась вам моя Александра Михайловна и матушка ее Марья Абрамовна? – Ну что, моя голубка, – отвечал я Марья твоя Абрамовна кажется мне боярыня умная и степенная, а и Александра твоя Михайловна девушка, кажется, изрядная» (А Т Болотов Жизнь и приключения, XI); «Приживалки и кумушки вопили страшными голосами, приговаривая затверженные речи “Батюшка, кормилец, Иван ты наш Федотыч, на кого ты нас покинул? ”«(В А Соллогуб Тарантас, 1840) и мн. др. под.


[Закрыть] Даже подстановка вместо нормативных полных форм входящих сюда личных имен – их производных с раз-личными эмоционально-оценочными суффиксами и вообще всех так называемых полуимен (ср. былинные Илеюшка Иванович, Добрынюшка Никитич и т. п., народно-песенные типа Клавденька Гордеевна и под., диалектные, например, пермские типа Дуня Николаевна и т. п.) противоречит сложившейся антропонимической норме.

Ср. снятие этого ограничения – с сознательным нарушением фактической антропонимической нормы – в специально детских именованиях при шутливом обращении взрослых к ребенку как к взрослому или – вследствие незнания нормы – в детских «взрослых» самопредставлениях типа Оля Петровна и т. п. (отражение этого см., например, в рассказе В. Белова «Вова-сатюк») и в некоторых других случаях. Ср. шутливую надпись М. А. Булгакова на подаренном Елене Сергеевне Шиловской (его будущей жене) машинописном экземпляре инсценировки «Мертвых душ» (28 ноября 1930 г.): «Знатоку Гоголя Лене Сергеевне….» (Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома. Л., 1978. С. 67). Ср. также именование Даша Викторовна, которым велела называть себя учительница-татарка, героиня рассказа Ю. Дружникова «Уроки молчания», потому что «паспортное имя у нее трудно выговаривается и не нравится ей» (Юность. 1974. № 5).

Противоречат строгой норме и известные некоторым стилям непринужденного общения ласкательные с оттенком фамильярности образования типа Иванушка Петрович, Танечка Николаевна и т. п. Показателен случай с сознательным противопоставлением двух типов форм: «Скажи не Катеньке Николаевне, а Катерине Николаевне, что брат ее будет разве через месяц…» (П. А. Вяземский – В. Ф. Вяземской, 13 января 1832 г. // Звенья. Т. IX. М., 1951. С. 252). Ср. еще: «Наталочке Александровне» – в дарственной надписи В. В. Маяковского Н. А. Брюханенко (1927) на титульном листе 5-го тома собрания его сочинений (Литературное наследство. Т. 65. М., 1958. С. 196). То же в отражениях: «…Относительно всех пятерых девиц он <Квашнин> сразу стал на бесцеремонную ногу холостого и веселого дядюшки. Через три дня он уже называл их уменьшительными именами с прибавлением отчества – Шура Григорьевна, Ниночка Григорьевна…» (А. И. Куприн. Молох); «– Подождите минутку, Егорушка Иванович, – сказала она…» (С. Дангулов. Кузнецкий мост); «– Только информация у тебя, Ганночка Денисовна, односторонняя…» (Д. Гранин. Дождь в чужом городе) и т. п. То же самое следует сказать и о «суффиксально-согласованных» формах, которые (в связи с невозможностью уменьшительно-ласкательных образований от мужских патронимических имен) представлены только женскими именованиями типа Танечка Петровночка, Танюшка Петровнушка, Оленька Петровненька и под.

2.0. Сказанным определяется влиятельность рассматриваемой модели, объясняющая целый ряд различных по частоте и распространенности, но в любом случае показательных явлений.

2.1. Таковы, например, факты преобразования второго личного имени в двойных парных именованиях типа Козьма-Демьян (< Косма и Дамиан) в отчество, откуда Козьма (Кузьма) Демьянович.[131]131
  Ср, например, в тексте русской свадебной песни «Ты, святой ли ты, Козьма Демьян, Да Козьма ли ты Демьянович!» Ср также шутливое «Давненько я у Фрола Лаврыча не бывал» (о церкви святых Флора и Лавра), записанное нами в д. Малые Удолы Вязниковского района Владимирской области.


[Закрыть]

То же – как в жизни, так и в литературе – при перестройке на русский лад иноязычных многокомпонентных именований, когда Гавриил-Карл-Яюдовик-Фршциск де Моден, французский эмигрант, с 1793 г. на русской службе, обер-егермейстер, участник персидских походов, именуется Гавриилом Карловичем (Звенья. Т. IX. М., 1951. С. 321), a Josephus Johannes Baptista Carolus Bova завоевывает в России славу как архитектор Осип Иванович Бовэ (1784–1834); немец Христофор Теодор Готлиб Лемм становится Христофором Федоровичем (И. С. Тургенев. Дворянское гнездо, 1858), француз Жан Батист Боке под пером Герцена превращается в Ивана Батистовича (А. И. Герцен – М. К. Рейхель, 3 марта 1853 г.), а великий римский поэт Гораций (Публий Гораций Флакк) на русский лад именуется Горацием Флакковичем (К. Н. Батюшков – Н. И. Гнедичу октябрь 1810) и т. п. Ср. еще: «– А позвольте узнать имя и отечество ваше, – спросил штаб ротмистр <…> – В Курляндии, – отвечал старик смеясь, – звали меня Готфрид-Иоганн Гертман, а здесь трудно показалось мужичкам запомнить настоящее имя, и меня привыкли просто звать Федором Ивановичем…» (В. А. Вонлярлярский. Большая барыня, 2, 1852). Таково же происхождение именования Егор Федорович в качестве «домашнего» фамильярного обращения к Георгу Теодору Гегелю в московских философских кружках первой четверти прошлого века: «Благодарю покорно, Егор Федорович, – кланяюсь вашему философскому колпаку…» (В. Г. Белинский – В. П. Боткину, 1 марта 1841). Отсюда такие имитирующие просторечно-простонародную русификацию двойных иноязычных имен – шутливые именования, как Филипп Егалитетович («Вчера носили его <Каратыгина, игравшего роль Дмитрия Донского>, но более аплодировали Московскому князю, нежели великому актеру. Тут видел я национальный инстинкт. Всякий как будто говорил себе: Ну-ка! Г-н бесфлотный адмирал Руссен, сунься-ка! О дерзостный посол надменнейшего Филиппа Егалитетовича, не сладить тебе с Русским Богом» (А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 13 апреля 1833 // Русский архив, 1902. Кн. 1. Вып. 3. С. 519) или Людовик Филиппин в рассказе П. М. Садовского о революции 1848 г. (Русская старина, 1873. Т. 3. С. 122), Микел Анжёлычи в стихотворении В. В. Маяковского «Слегка нахальные стихи товарищам из ЭМКАХИ» (1928), Бердан Рамзеич < Бертран Рамзей Перри (английский морской инженер) в рассказе А. Платонова «Епифанские шлюзы» и др. под. Ср. также именование учителя пения Ивана Севастьяновича Бахова в рассказе Ю. Мориц «Золотой человек» (Юность. 1977. № 4).[132]132
  Естественна и понятна и обратная трансформация русских патронимических имен во второе личное имя в условиях приспособления русских двучленов рассматриваемой модели к нормам западноевропейского личного именования, не знающего и не использующего «отчеств» Отмечу два «модуса» такого приспособления. Один, когда «чужое» русское приспосабливается к иноязычному «своему» a) «Quel soleil, hein, monsieur Kiril? (так звали Пьера <Петра Кирилловича Безухова> все французы) «(Л Н Толстой Война и мир, IV, 2, XI, 1863–1869); б) «Тут Амалия Ивановна, рассвирепев окончательно и ударяя кулаком по столу, принялась визжать, что она Амаль – Иван, а не Людвиговна» (Ф. М. Достоевский Преступление и наказание, 5, II, 1866); «– Он <француз Gigot> сейчас ко мне <говорит Ольга Федотовна> так прямо и летит, а сам шепчет “Эскюзе, шер Ольга Федот” «(Н С Лесков Захудалый род, 2, 6, 1874) Другой, когда отчуждаемое „свое“ в тех или иных целях приспосабливается к освоенному „чужому“ а) в России, в условиях активного русско-французского двуязычия «доносились до Петиной обрывки все того же, то тягучего и липкого, то тараторящего разговора об одних и тех же именах московских бар – Vous savez Marie Paul vient d’arriver / – Pas possible! – Le princeAlexandre Mchel a eu un coup apoplexie foudroyante – Это значило по-русски “Марья Павловна” и “Александр Михайлович”. Давно известны ей эти московские вольности французского барского разговора…» (П. Д. Боборыкин. По чужим людям, 1897); б) в стране чужого языка в целях натурализации: «Мария Константиновна Башкирцева подписала свою картину “Молодая женщина, читающая «Развод» Дюма”, выставленную на парижской выставке 1880 г., псевдонимом Мари – Константин Рюсс» (О Добровольский Муся //Дружба народов. 1979. № 8. С. 230). Отсюда Michel-Michel – шутливое прозвищное именование Михаила Михайловича Нарышкина в кругу ссыльных декабристов: «… .Michel-Michel явился с Сутгофом – а вслед за ними Евгений-фотограф» (И.И. Пущин – Н. Д. Фонвизиной, 24 сентября 1857 г.).


[Закрыть]

Показательно также преобразование по модели «имя + отчество» личных именований, представляющих сочетание имени с прозвищем или с высоким приложением-эпитетом в функции второго имени. Отсюда такие широко представленные в былинном языке образования, как Михаил Козарьевич (< Михаил Козарин), Мишаточка Путятович (< Мишаточка Путята) или Змей Тугаринович (< Змей Тугарин), Бурушка Косматьевич (< Бурушка косматый) и др. под. Ср. также менее распространенные случаи типа Иван Златоустович (с. Б. Удолы Вязниковского р-на Владимирской обл.) < Иван Златоуст или соотношение русского народнопоэтического Днепр Словутич и укр. Днiпр-Славута и т. п. Ср. также: «Зачем завозить то зерно, какое уже и дома можно намолачивать с лихвой? Куда же смотришь, Госплан Союзович? (Ю. Черниченко. Две тайны // Литературная газета, 19 июля 1984 г.). Или: «И с Весной Апрелевной / Не встречать у пристани / Юности подстреленной…» (Е. Савинов. «Все тянулось медленно…», 1977).

Особо должна быть отмечена связанная с историей формирования патронимических имен и возникновением на определенном ее этапе омонимии отчеств и фамилий на – ов (ср. намеренно самоуничижительно-насмешливую – в пику аристократам! – авторекомендацию Евгения Васильевича Базарова встречающим его Кирсановым-старшим: «-…позвольте узнать ваше имя и отчество? – Евгений Васильев, – отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом» – И. С. Тургенев. Отцы и дети, II, 1861) возможность аналогичной трансформации образований, построенных по двухкомпонентной модели «имя + фамилия». Таково превращение Гришки Отрепьева в Гришку Отрепъевича («Приехал в Москву самозванный царь, Самозванный царь Гришка Отрепьевич» // Былины Севера. Т. II, № 108) или, например, какого-нибудь М. Я. Лонгинова в Михаила Лонгиновича (М. Е. Салтыков-Щедрин. Январь 1864 года).

2.2. О влиятельности рассматриваемой модели свидетельствует, несомненно, и яркий прием конструирования личных и персонифицирующих именований из неантропонимов путем присоединения к ним одного из узкого круга готовых «ключевых» отчеств.

Таковы, во-первых, персонифицирующие именования природных объектов типа Гром Иванович, Мороз Иванович, Дон Иванович, Дунай Иванович (ср. также более поздние Урал Иванович и Амур Иванович) и т. п. в языке различных народно-поэтических жанров и, в качестве реминисценции, в живой народной речи. Ср. также в стилизации: «– Здравствуй, Заря-Заряница, красна девица! Здравствуй, День Иванович!…» (В. Пулькин. Кижские рассказы).

Таковы, во-вторых, некоторые персонифицирующие именования животных типа Гаган Иванович (для гуся), Котофей (Котай, Котонайло, Кысарей) Иванович (для кота), Лисафья (Лисава, Лисавета) Ивановна (для лисы), Петушайло Иванович (для петуха), обычные в языке загадок, русской сказки и других сопре-дельных жанров.

Вместе с некоторыми другими, вполне антропоморфными именами животных, каковы Хавронья Ивановна (для свиньи), Михаил Иванович (для медведя), Марья Ивановна (для медведицы) и Левон(тий) Иванович (для волка), они образуют особый антропоморфный именник, противопоставленный апеллятивному именнику всех остальных домашних и диких животных.[133]133
  Этот факт может, вероятно, свидетельствовать об особом месте, которое занимают перечисленные животные герои в сказочном мире, выступая как связующее звено между двумя противопоставленными его частями – домом и лесом. Об этом противопоставлении см.: [Иванов, Топоров 1965]. Если это так, то последующее расширение указанного круга животных имен можно было бы рассматривать как проявление отхода от первоначальной традиции. Ср., например, такие образования, как Зайчик Иваныч в одноименной сказке А. М. Ремизова, Зверь Иванович (в обращении к лосенку – В. Шишков Лесной житель), Дробан Иванович (в почтительном именовании коня (А. Платонов. Встреча в степи) или Ворона Ивановна в одноименном рассказе и сборнике Д. Горбунова (Ярославль, 1972).


[Закрыть]

Сходные антропоморфные именования предметов обнаруживаются и в иных случаях. Таковы, например, ритуальные (в заговорах) именования типа Анна Ивановна (в обращении к полуношнице, особой детской болезни) или Соломония Ивановна (в обращении к целебной росе) и т. п. (см.: Я. С. Ефименко. Материалы для этнографии русского населения Архангельской губернии. Ч. 2. М., 1879). Ср. также именования предметов, принятые в практике общения тех или иных узких коллективов, например, имя самовараИван Иванович в семье художника Серова (см.: Я. Я. Симонович-Ефимова. Воспоминания о В. А. Серове. Л., 1964. С. 21) или в индивидуальном употреблении: профессиональный шулер Ихарев любовно называет свою колоду крапленых картАделаидой Ивановной: «…Вот она заповедная колодишка – просто перл! За то ж ей и имя дано: да, Аделаида Ивановна. Послужи-ка ты мне, душенька, так, как послужила сестрица твоя, выиграй мне так же восемьдесят тысяч, так я тебе, приехавши в деревню, мраморный памятник поставлю…» (Н. В. Гоголь. Игроки. Ч. II, 1836–1842); «…Он снял саблю и, сказав: “Подождите здесь, Софья Ивановна!”, поставил ее в угол…» (Н. А. Некрасов. Очерки литературной жизни, 1845); «Анатолий Васильевич пил местную минеральную воду, принимал дигиталис и строфантин, который он величал “Строфантин Иваныч”» (Н. А. Луначарская-Розенель. Последний год // Прометей. Т. I. M., 1966. С. 225). Ср. также: «Они боготворили завод. Машины для них были живыми. Они звали домну “Домной Ивановной”. Они звали мартеновскую печь “дядей Мартыном”…» (И. Эренбург. День второй, 3) и т. п.

Таковы, в третьих, оценочно-характеризующие личные именования (преимущественно вокативы) типа Балда Иванович (Ивановна) и под., широко распространенные в говорах, просторечии и разговорной речи. Ср., например, в одном из рязанских говоров: «Кроф’ он штол’? Он д’ит’ам кроф’, а мн’е он – Ч’орт Иваныч!..» (Словарь современного русского народного говора. М., 1969. С. 253). Ср. также: «– Эх вы, Декадент Иванович, – грубо махнул на него рукой Аргаковский, – тряпку вам сосать!..» (А. И. Куприн. Поединок, 1905);«…чем чище, чем возвышеннее казалась она ему несколько минут пред тем, тем больнее резали его ухо грубые, циничные слова и выражения: “интересный мужчинка”, “Захудай Иваныч” и тому подобные mots кафешантанного лексикона» (Ф. Ф. Тютчев. Денщик, 1888); «…смеялись над рассказом Ивана Гнедых, как он в селе пищу покупал: – Говорю ему, Идолу Иванычу: для лесных братьев получше отпускай, разбойник…» (Л. Андреев. Сашка Жегулев, II, 2); «[Тропачев – Василию Семеновичу Кузовкину]…Ну, как вы поживаете, Имярек Иваныч? Я вас давно не видал…» (И. С. Тургенев. Нахлебник, 2, 1848); «-…Танцуешь с какой-нибудь кривулей ивановной, улыбаешься по-дурацки, а сам думаешь…» (А. Чехов. Один из многих); «– А ты что же, обалдуй иванович, зачем ты той девице дал адрес? Котелок твой соображает?…» (Ю. Пиляр, Последняя электричка, II); «…он никакой: ни матки, ни батьки нет, а так – пришей кобыле хвост, пристебай иванович» (В. Козько. Високосный год); Разбудил Володьку отец. Ты что же это, Соня Ивановна? – Уроков очень много, – вздохнул Володька. – Я вчера до трех часов ночи занимался…» (Л. Пантелеев. Индиан Чубатый); «Утром, во время лабораторных, Юра вышел на улицу. Я спросил: “Ты куда?” Он ответил: “Передать ключи отцу”. А это был не отец, а этот Тип Иванович…» (А. Рыбаков. Выстрел, 34 – речь идет о темном дельце Валентине Валентиновиче Навроцком); «– Ну чего, чего, трус Иваныч? Чего ты?» (Г. Бакланов. Друзья, VII); «– Ты что же это, Шут Иванович, на репетицию не приходил? – набросился на него комик…» (А. П. Чехов. Актерская гибель) и т. п.

Значительно реже и, насколько позволяют судить немногие фактические данные, исключительно в просторечии Сибири, в этой же функции используется второе символическое патронимическое имя– Петрович. Ср. в сибирских записях Ф. М. Достоевского (1860): «– Ну-ну-ну! – полно вам, – закричал инвалид, проживавший для порядка в казарме и потому спавший в углу на особой койке. – Вода, ребята! Невалид Петрович проснулся! Невалиду Петровичу, родимому братцу!..» (Записки из Мертвого дома, II); «– Начинать! Скорей! – Скорей скорого не сделаешь, Иван Матвеич. – Да ты и так ничего не делаешь, эй! Савельев! Разговор Петрович! Тебе говорю: что стоишь, глаза продаешь!.. начинать!..» (Там же, VI); «– Куда это мужичье-то валит? – помолчав, спросил первый <арестант>, указывая вдаль на толпу мужиков, пробиравшихся куда-то гуськом по цельному снегу. Все лениво оборотились в их сторону и принялись их пересмеивать <…> Ишь, братан Петрович, как оболокся!.. – заметил один, передразнивая выговором мужиков…» (Там же, VI). Возможно, что то же предпочтение действовало и в ситуации крещения: «– Капитан спасательного судна старции Отомари – Архип Петрович Накамура-сан. – М-да. Почему Архип Петрович? – А… Крещеный. Православный японец…» (Г. Лаптев. Вексельное дело. Новосибирск, 1965. С. 261).

Отсюда – как вторичное явление – использование подобных образований в отношении к абстрактным понятиям, действиям, общественным движениям, учреждениям и т. п. Ср.: «…нельзя всем построить собственные домики и безмятежно жить в них, пока двужильный старик Захват Иванович сидит на большой коробке да похваливается, а свободная человечья душа ему молится…» (Н. С. Лесков. Некуда. Кн. I. Гл. XXV, 1, 1864). И, с другой стороны, у декабриста В. И. Штейнгеля – вместо ожидаемого в соответствии с общерусской нормой Сената Ивановича – по-видимому, отражающее воздействие сибирской речи во время его многолетней сибирской ссылки – Сенат Петрович: «Не могу не присовокупить пламенного моего желания, чтобы Господь избавил вас от состязания со стариком Сенатом Петровичем…» (В. И. Штейнгель – А.Ф. Бриггену, 30 июля 1852 г.). Ср. также – в сдвинутой функции – из материалов нашего времени: «[Авдонин]…Я от нее в коридор, а она дверь на замок. Вот в носках и того… задал Отрыв Петровича…[Мария] Как – Отрыв Петровича? [Авдонин] Ну, значит, бежать…» (А. Салынский. Мария).

2.3. Второй компонент рассмотренных именований, патронимическое имя на – ович, – овна, присоединяясь к апеллятиву, употребляется с погашенным антропонимическим значением, приобретая взамен другие функции. Оно становится здесь прежде всего знаком определенной антропонимической модели и, выступая как представление второго ее компонента, маркирует все образование в целом и особенно первую его часть, придавая апеллятиву статус антропонима.[134]134
  В этом отношении – при отсутствии для таких образований прочной орфографической традиции, что указывает на устный источник их проникновения в литературный язык, – чрезвычайно показательны расхождения в их написаниях. Это относится, конечно, и к рассмотренным выше именованиям-аббревиатурам.


[Закрыть] В то же время это имя оказывается еще и этнонимизирующим знаком, знаком принадлежности объекта культурному миру русского этноса.

Словообразовательно связанные с личными именами Иван и Петр и фамильными Иванов, Иванова, Петров, Петрова этими именами – символами «среднего русского» (ср. Свен Свенссон как имя «среднего шведа»),[135]135
  Отсюда специфический подбор фамилий к имени Иван в практике создания псевдонимов. Ср. Иван Человеков (псевдоним С. Д. Махалова), Иван Русаков (псевдоним В. Ф. Майстраха), Иван Русопетов (псевдоним К. Н. Леонтьева) и т. п. (см.: [Масанов 1958: III, 39, 233]).
  Иван как символическое имя входит в триаду личных имен «среднего русского» Иван – Петр – Сидор, образует соответственно-координативную пару с женским именем Марья и вместе с этим последним входит в двухкомпонентные именования с символическими отчествами Иванович / Ивановна, Петрович /Петровна (но не Сидорович / Сидоровна!). Ср. Иван Петрович, Петр Иванович – Марья Ивановна и Марья Петровна как символические именования «средних», типичных русских мужчин и женщин. Ср. в обращении опытного художника к начинающим: «Друзья мои золотые, научитесь сначала писать о двухэтажных домиках, о бараках, о комнатках в цветочных обоях, где живут Петры Ивановичи и Марии Ивановны, а потом уже кидайтесь на сорок пять этажей! «(Ю Трифонов Долгое прощание) Или «получается так, что успех перестройки зависит от принципиальности рядовых коммунистов в борьбе с противниками перестройки, а руководящие партийные и советские органы вроде бы здесь ни при чем “Давайте, мол, Петр Иванович и Марья Ивановна, – говорят они, – смелее боритесь со всякими бюрократами, не бойтесь, что вам сломают голову или хребет ”«(Правда, 13 февраля 1987) О триаде символических русских фамилий Иванов, Петров, Сидоров см. в работе [Клубков 2001 273–293]


[Закрыть] патронимы Иванович, Ивановна (реже Петрович и Петровна) также являются символическими, и употребление их в такой функции может считаться строго нормативным.

Использование на их месте других патронимических имен – ср. народное именование сохи Сохой Андреевной, лисы Лисой (Лисаветой) Патрикеевной (отсюда: «Лис Патрикеич». Поэма в 12 песнях И. В. Гёте. С 36-ю эстампами по меди и 24-мя гравюрами по рисункам В. Каульбаха. СПб., 1870), а крещенского мороза – по связи с Васильевым вечером – Морозом Васильевичем, имя Потапович в общеизвестном сказочном именовании медведя или Сова Савельевна как именование сказочной птицы в повести А. Ф. Вельтмана «Сердце и думка» (1838), – наблюдается лишь единично и, обнаруживая четкую обусловленность некоторыми специальными семантическими и фонетическими факторами, должно рассматриваться как явление преднамеренного, художественно и экспрессивно оправданного нарушения указанной нормы.

Норма, о которой идет речь, должна быть признана одной из важнейших ономастических норм и тем более интересна, что за ней стоит многовековая культурно-этническая традиция. У истоков ее находятся именования типа Дунай Иванович и Дон Иванович. В ее русле шутливое именование паралича Кондратий Иванович (ср. кондратий и кондрашка). Одно из поздних ее порождений – именование Мамонт Иванович (по сообщению телевидения и прессы – чучело мамонта, выставленное в павильоне СССР на международной выставке «Экспо-73» в Японии).

Очень рано эта традиция сделала патронимы Иванович, Ивановна знаком натурализации нерусских в России. Одни получили такое отчество в качестве правильного трансформа их собственного второго имени (к примерам, приведенным выше, ср. еще Франц Иванович – именование гувернера Франца Иоганна Мендера в романе Б. Окуджавы «Свидание с Бонапартом»), другие – в соответствии с подлинным именем отца (так, великий австрийский композитор Иоганн Штраус-младший получил во время своих гастролей в Петербурге в 1865–1869 гг. дружеское именование Иван Иванович, – с отчеством, опиравшимся на имя его отца Иоганна Штрауса-старшего), третьи – как условное второе имя, позволявшее избежать фонетических трудностей, связанных с образованием отчеств от тех или иных нерусских имен. Одни носили его как часть законного паспортного именования, другие присваивали его себе самовольно, третьи получали его от русского окружения. Один из самых ранних примеров: славянский просветитель и ученый, проповедник славянского единства, автор «Всеславянского языка» (1659–1666), хорват Юрий Крижанич (1618–1683), прибывший в Москву в 1659 г. и проведший 15 лет в тобольской ссылке, был принят на Руси как «выходец-сербенин» «Юрий Иванович». Как указал В. О. Ключевский, он не знал своих родителей и сиротой был вывезен в Италию (Собрание сочинений. М., 1985. Т. III. С. 312). Была крещена Авдотьей Ивановной калмычка карлица-шутиха при дворе Анны Иоанновны (Русская старина, 1873. Кн. 3. С. 347), как позднее стала Екатериной Ивановной камчадалка, взятая ко двору Екатерины Великой (Русский Архив, 1870. Кн. 3. Вып 12. С. 2085). Ивановичем был назван также выдающийся художник-калмык, родившийся около 1765 г., в пятилетнем возрасте похищенный в астраханских степях яицкими казаками, доставленный ко двору Екатерины и получивший при крещении имя Федор (Прометей. Вып. 9. М., 1973, C. 48). Федором Ивановичем стал также, следуя уже установившейся культурно-языковой традиции, прибывший в Россию из Лифляндии граф Фердинанд Тизенгаузен, женившийся на дочери М. И. Кутузова, впоследствии приятельнице Пушкина, Елизавете Михайловне (во втором браке – Хитрово). И то же отчество на русский лад получил брат Ж.-П. Марата, профессор французской словесности в Царскосельском лицее в пушкинские годы, Давид Марат, переименованный в Будри [Черейский 1988: 50]. И знакомая Пушкина по Кавказу в 1820 г. молодая татарка Зара, крестница генерала Н. Н. Раевского, жившая в его доме, была названа Анной Ивановной [Черейский 1988: 16]. Ср. также рассказ А. Чехова «Перекати-поле», герой которого Исаак принял при крещении имя-именование Александр Иванович. Этот ряд может быть не-ограниченно продолжен хотя бы до псевдонима Сталина – Коба Иванович, которым он подписывал свои публикации в «Бакинском рабочем» в 1906–1907 гг.

Сказанное позволяет понять, как приезжавшие в Россию и осваивавшие ее бесчисленные Иоганны, Жаны, Джоны, Джованни, Юханы, Вано и Ованесы и т. п. одновременно сами осваивались ею и – разноплеменные и разноязычные – становились русскими Иванами Ивановичами. Так, стал Иваном Ивановичем лейб-медик Елисаветы Петровны и один из деятелей тайной канцелярии француз из Эльзаса Яоганн-Германн (Арман) Лесток (1692–1767) (Г. И. Веретенников. История тайной канцелярии. 1731–1762. Харь-ков, 1911). Именно так – Иваном Ивановичем – называет М. И. Глинка в своих «Записках» (1854–1855) великого итальянского певца Джиованни Батиста Рубини (1794–1854) и это же именование получает в русском окружении герой В. К. Кюхельбекера итальянский художник Джованни Колонна, приехавший в Россию к своему другу Юрию Пронскому («Последний Колонна», 1832–1843).