Текст книги "Очерки по русской семантике"

Замечу в этой связи, что следует различать две разных, хотя и схожих по конечному результату, операции «натурализующего» наречения иностранцев и иноплеменников в России, начиная с конца XVII в.: а) наречение путем присоединения русского «натурализующего» отчества Иванович к иноязычному личному имени или к его русскому / русифицированному соответствию и б) наречение с использованием целостного русского именованияИван Иванович. Как отметил В. И. Даль, «Иван Иванович – почетное или шуточное имя и отчество немцев, а еще более калмыков, кои всегда отзываются на кличку эту, как чуваши на зов: Василий Василич» [Даль 1881: II, 5].

Можно было бы включить в этот далевский ряд еще именование Алексей Алексеич (Лексей Лексеич), которым в те же годы награждали лакеев и солдат (см., например: А. И. Левитов, Московские «комнаты снебилью», 1863; И. Ф. Горбунов. Из московского захолустья, 1864), можно было бы привести немало фактов, подтверждающих справедливость наблюдения Даля и в отношении чувашей, и в отношении калмыков (ср., например, свидетельство современного автора: «Иван Иванович – так называли астраханские приказчики всех калмыков подряд» – А. Балакаев. Страна Бумба, II // Дружба народов. 1977. № 7. С. 108. – Перевод с калмыцкого В. Сидорова), и в отношении русских немцев, «германо-руссов», как назвал их С. П. Жихарев (Дневник студента, 23 июля 1806 г. // Записки современника, – М., 1981. С. 103). Ср. данные о дошедшем до нас альбоме конца XVIII в., который заполнялся в Петербурге, Кронштадте и Нарве и принадлежал лицу немецкого происхождения, называемому в русских записях Иваном Ивановичем (Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1977 г. Л., 1979. С. 4–5). Или водевиль П. Каратыгина «Булочная, или Петербургский немец» (1844), в рецензии на который Н. А. Некрасов писал: «Петербургский немец, одно из интереснейших лиц в огромной и разнородной массе петербургского народонаселения <…> Язык, которым говорит почтенный Иван Иванович Клейстер, – это язык ни русский, ни немецкий, – русский язык на немецкий лад…» (Я. А. Некрасов. Собрание сочинений: В 12 т. М., 1948–1953. Т. 9. С. 135). Ср. также характерное употребление рассматриваемого именования в качестве окказиональной антропонимической марки: «В Красноярск приехал я поутру 7 февраля. Станция находится там при гостинице. Толстый и улыбающийся немец Иван Иванович вышел встречать меня и объявил…» (М. М. Михайлов. Записки, 1862).

Следует уточнить, однако, что в действительности именование Иван Иванович использовалось в России значительно шире и до конца XIX в. было как в жизни, так и в литературе меткой российской натурализации не только немцев и калмыков. Это именование было общим целостным маркирующим именем всех натурализовавшихся нерусских, иноплеменников и иностранцев – независимо от крови, текущей в их жилах, от их подлинного, «природного» имени и от подлинного, «природного» имени их отцов, будь то вывезенный из Персии или из Грузии графом П. Д. Бутурлиным мальчик-сирота, названный Иваном Ивановичем Иноземцевым и ставший отцом прославленного русского врача Ф. И. Иноземцева (Русский архив, 1872. Кн. 2. Вып. 7–8. С. 1409), «капельмейстер для обучения мальчиков волостных музыке», который «был природой <sic!> поляк, хотя и назывался Иван Иванович Розенбергский» (А. Т. Болотов. Жизнь и приключения, XXII, 1789–1792), финский малыш, сирота Якко, попавший к русским во время русско-шведской войны и названный ими Иваном Ивановичем (В. Ф. Одоевский. Саламандра, 1841), еврей-выкрест репортер Иван Иванович Шмуль (А. С. Суворин. Новое время, 1895) или «старый морщинистый, улыбчивый китаец», директор чайного магазина в предреволюционной Москве «милейший Ван Ваныч Ли» (Б. Евгеньев. Московская хроника//Москва. 1986. № 1. С. 72).

И вот почему, имея в виду свое стихотворение «Прозерпина» (Северные цветы на 1825 год), являющееся вольным переложением XXVIII картины в поэме Эвариста Дефоржа Парни «Превращение Венеры», Пушкин шутя называет его Иваном Ивановичем (письмо Л. С. Пушкину, февраль 1825). Ср. также: «Ребенка при святом крещении назвали Васильем. Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем, так как Ульрих Райнер Мария в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем» (Н.С.Лесков. Некуда, 2, 3, 1864).[136]136
  Будучи органическим членом антропонимического ряда с символическим именем Иван во главе, – именем «среднего» русского, именование Иван Иванович, казалось бы, также должно было нести это символическое значение Однако в русском культурно-языковом сознании оно было изначально связано с древней фольклорной традицией использования подобных образований (см ниже) как знаков «чужого мира» и имен принадлежащих ему «смешных страшилищ» (см об этом в работах [Пеньковский 1986-6, 1988, 1989 – а]) и стало освобождаться от этой семантики лишь во второй половине XIX в
  Именно в эти годы на этом антропонимическом поле были проложены дорожки к стоявшим на краю русских сел «гостеприимным» питейным заведениям с «заветною елкой» над крыльцом (В. А. Соллогуб. Аптекарша, 1841; Тарантас, 1845), которые сначала получили имя «Ивана под елкой» (Воскресные посиделки Книжка для доброго народа русского Первый пяток СПб, 1844 С 25), а затем стали называться «иван-ёлкин» [Даль1881 I, 519] и шутливо-уважительно Иван Иванович Елкин (А И Левитов Сцены и типы сельской ярмарки, II, 1856–1860)
  К этому же времени относятся первые примеры употребления этого именования в стандартном символическом значении «Иван Иванович на вечере (под этим именем представляю вам подразумевать на выбор ваш какого-нибудь кавалериста или молодого франта во фраке) Входит хорошенькая женщина «(А С Даргомыжский – Л И Кармалиной, 6 декабря 1856 //Русская старина, 1875, Кн. 7, С 419); «Довольно странно, что мы часто не можем ответить на самый простой вопрос из обыденной жизни Спросите зачем сюда приехал Иван Иванович такой-то? Сотни человек ответят вам не знаю Спросите что такое жизнь? И ответы посыплятся <sic!> к вам со всех сторон «(Из бумаг кн. В. Ф. Одоевского <60-е г >// Русский архив 1874, Кн. 1, Вып. 2, С. 356–357) С этого же времени именование Иван Иванович присваивается фигуре «рассказчика» (например, в очерках А. И. Левитова конца 50-х – начала 60-х гг.), которого ранее (достаточно вспомнить пушкинские «Повести Белкина») именовали обычно Иваном Петровичем Такова же фигура собеседника рассказчика – например, у А Григорьева («Беседы с Иваном Ивановичем о современной нашей словесности…», 1860) и др. В современном языке использование этого именования для символического обозначения «среднего» взрослого русского является нормой. Ср.: «…когда двое вступают в близкие приятельские отношения, дистанция между ними уменьшается (они “на короткой ноге”), и потому формы речевого общения между ними резко меняются: появляется фамильярное “ты”, меняется форма обращения и имени (Иван Иванович превращается в Ваню или Ваньку), иногда имя заменяется прозвищем…» (М. М. Бахтин Франсуа Рабле и народная смеховая культура Средневековья. М., 1955. С. 20).
  Замечу, однако, что в советской литературе (особенно широко и последовательно у М. Булгакова), в газетной и журнальной публицистике (а отсюда и в массовом культурном сознании), начиная с конца 30-х гг., наблюдается стихийное, неосознанно «фрондирующее» (и, к счастью, ускользнувшее от недреманого ока советской идеологической охраны) возвращение к забытой почти на век семантике, и Иван Иванович входит в открытый ряд «мифологических» (как правило, бесфамильных) именований начальственных персонажей второго и третьего плана, представителей, хотя и не высшей, но достаточно высокой власти – секретарей ЦК национальных республик, крайкомов, обкомов и райкомов, министров, начальников главков и трестов, директоров заводов, главных редакторов газет и журналов, главных режиссеров и т. п. аналогов «смешных страшилищ» «чужого мира» былинной эпохи. Вот показательный пример: «– Какие же преступления вас пришлось расследовать? – Бандитизм и… – Сидоренко поморщился, – в основном взятки. Последние три года в составе бригады Прокуратуры СССР расследую факты коррупции в государственном и партийном аппарате ряда республик. <…> На допросе говоришь обвиняемому: Что, Иван Иванович, не повезло вам? Да-да, Юрий Георгиевич, ужасно не повезло! – сокрушается он, пребывая в незыблемой уверенности, что взятки берут все без исключения, а то, что он очутился за решеткой, – роковая случайность <…> – До сих пор не опомнюсь! Вам не позавидуешь, – констатирую я и предлагаю ему сигарету. Не говорите! – Он закуривает и спрашивает: – Так на чем мы остановились? – На том, что вы взяли у Петра Петровича пятнадцать тысяч рублей за назначение Семена Семеновича председателем облпотребсоюза. Сволота ваш Петр Петрович, отъявленный негодяй! – слышу в ответ. – Засудите его, Юрий Георгиевич, строжайшим образом накажите, чтобы другим неповадно было! <…> На смену Ивану Ивановичу вызываешь на допрос какого-нибудь Султана Султановича, и так день за днем. …» (К Столяров. Профессионалы <документальный очерк> //Неделя. 1989.№ 23.С. 11). Или: «Это раньше нужно было писать для Ивана Ивановича или Георге Георгиевича в надежде на лавры, теперь всем и каждому нужно писать для читателя» (Думитру Матковски, Нарушитель в заказнике //Литературная газета. 4 февраля 1987); «Сколько я повидал приемных, где ходят вокруг стола секретарши, чтобы попасть на прием к первому. “У Ивана Ивановича разговор с Москвой”. “Сидор Сидорович работает с документами”. “Петр Петрович ждет делегацию”. Я не иронизирую. Масштаб работы первого лица заставляет нас безропотно принимать такой порядок вещей. Но теперь я знаю приемную, где ничто не дает тебе почувствовать: “Вас много, а я один”. Чтобы попасть к Клецкову достаточно спросить: “У Леонида Герасимовича никого?” – “Никого”. Заходи смело…» (Правда, 12 июля 1987); «Если писать о народе, а на самом деле о руководимом Иваном Ивановичем районе, да еще с мыслью заслужить от Ивана Ивановича и прочих инстанций благодарность, то, кроме лести, ничего не будет» (Советская культура, 16 февраля 1989). Ср. также: «Человек от Ивана Ивановича – это звучит гордо'» (С Ципин Случайные мысли //Литературная газета. 26 октября 1989. С. 16). Или: «Из законченных следствием дел суды отбирают дело Ивана, но не Ивана Ивановича… .» (Спутник. 1989. № 7. С. 48 – в заметке В. Олейника, следователя по особо важным делам прокуратуры СССР) и др.
  Любопытно, что по той же логике «Иван-Ивановичами» в сталинских лагерях называли интеллигентов как представителей другого мира – также «чужого» для значительной части лагерных заключенных (Е Сидоров, О Варламе Шаламове и его прозе//Огонек. 1989. № 22. С. 13).


[Закрыть]

Вот откуда в русской прозе XIX в. многочисленные персонажи второго и третьего плана (нередко лишь упоминаемые и часто не наделенные фамилиями) немцы, «немецкие уроженцы» (И. С. Тургенев. Однодворец Овсяников, 1847), но также французы, англичане и шведы, Адамы (Густавы, Крестьяны, Францы) Ивановичи и Амалии (Кристины, Матильды, Эрнестины) Ивановны – учителя немецкого и французского языка, управляющие имениями, ремесленники, купцы, врачи, аптекари, кухмистеры, домовладельцы, акушерки, экономки и т. п. Особенно широко (от вдовы генерала фон В. в пушкинском отрывке «В 179* возвращался я…» до учителя в «Детстве» Л. Толстого) представлены среди них Каролины Ивановны и Карлы Ивановичи (или Иваны Карловичи), а также Каролины Карловны и – в пару к рассмотренным выше Иванам Ивановичам – еще более многочисленные Карлы Карловичи.[137]137
  Закрепление за этими именами этнонимизирующе-типизирующей функции в русской литературе восходит к середине – концу XVIII в. Ср. в «Сатирическом вестнике» Н. Н. Страхова (1790) извещение о «продаже ходуль для низкорослых девушек» от имени Франца Карла, французского башмачника в Москве (Русская сатирическая проза XVIII века. Л., 1986. С. 138). Тогда же рядом с Ивановичами и Карловичами, Иванами Ивановичами и Карлами Карловичами появились и другие претенденты на статус этнонимизирующих знаков, но выдержали конкурс и вошли в употребление, и то лишь на вторых и третьих ролях, только Адамовичи и Адамы Адамовичи (начиная с Адама Адамовича Вральмана в фонвизинском «Недоросле») и совсем уже редкие Богдановичи и Богданы Богдановичи (от Богдан как русского соответствия немецким Готлибам).


[Закрыть] Ср.: «Управляющий! уж в одном этом слове сейчас слышится немец, какой-нибудь Карл Иванович Бризенмейстер или еще помудренее…» (Д. В. Григорович, Ф. М. Достоевский, Н. А. Некрасов. Как опасно предаваться честолюбивым снам, 1846); «– Тьфу! всё навыворот, все теперь кверху ногами пошли. Девушка в доме растет, вдруг среди улицы прыг на дрожки. “Маменька, я на днях за такого-то Карлыча или Ивановича замуж вышла, прощайте!..”» (Ф. М. Достоевский. Идиот. Ч. 2. Гл. IX – слова генеральши Епанчиной).[138]138
  О том, насколько тесно были связаны в русском культурном сознании патронимы Иванович и Карлович, свидетельствует приводимый ниже текст: «Наследник поднял бокал и провозгласил мое здоровье, назвав меня по имени, и потом вдруг запнулся, забыв отчество Якова Карловича, и шепнул сидевшему напротив Я. Ростовцеву: “Напомни”. Тот же на первой букве “Я” так долго заикался, что Наследник поспешно назвал жениха моего Яковом Ивановичем» (Я Грот Воспоминания // Русский архив. 1899. Кн. 1. Вып. 3. С. 476). Показательны также случаи подмены одного отчества другим у разных авторов. Так, в рассказе В. Ф. Одоевского «Живой мертвец» (1844) любовница героя, дама полусвета, Каролина Карловна, в другом месте этого же текста оказывается Каролиной Ивановной (В Ф Одоевский Последний квартет Бетховена. Повести, рассказы, очерки. М., 1982. С. 219, 223).


[Закрыть] Ср. еще: «Началось тем, что актер Щепкин, стоя тут как гость, просто во фраке, вдруг выступил и продекламировал пресмешную сцену. Не угодно ли вам чаю в.в.? – Почему нет? Башилов вышел приказать; через минуту является толстый Немец Карл Карлович в шитом кафтане, в большом напудренном парике, с подносом и чаем; вообрази себе смех и удивление Великого Князя, узнавая в Немце Башилова самого. Ну уж посмеялись мы…» (А. Я. Булгаков – К. Я. Булгакову, 19 августа 1830 // Русский архив, 1901. Кн. 3. Вып. 12. С. 504). Или позднее с яркой социальной окраской: «Не имеет он <сибирский мужик> понятия о барском доме, о “на конюшне”, о бурмистре, о “барской барыне” или о “барском барине”, не орудовал над ним барин-вольтерианец, не орудовал и не делал опытов барин-аракчеевец; не был он проигран в карты, пропит с цыганками, заложен и перезаложен; не был он дрессирован просвещенным агрономом, не был бит в морду Карлом Карловичем…» (Г. И. Успенский. Поездки к переселенцам. От Казани до Томска и обратно, 3, 1880).[139]139
  Вот далеко не полный перечень такого рода литературных Ивановичей и Карловичей, рядом с которыми идут Ивановны и Карловны: Ивановичи и Ивановны: «Август Иванович, “худой и тощий немец” с длинным носом и с длинными тонкими ногами» (В. А. Слепцов. Письма об Осташкове, 8, 1862); Адам Иваныч Шааф, немец-гувернер (И. С. Тургенев. Месяц в деревне, 1850); «Адам Иваныч Шульц, “маленький, кругленький и чрезвычайно опрятный немчин”, “приезжий гость, купец из Риги”» (Ф. М. Достоевский. Униженные и оскорбленные, I, 1, 1861); «Адольф Иваныч Клейн, “немецкий кулак”, в прошлом содержатель дома терпимости в Петербурге» (Г. Успенский. Из деревенского дневника, 1877–1880); «Амалия Ивановна Липпевехзель, квартирная хозяйка Катерины Ивановны Мармеладовой, которая намеренно называет ее Амалией Людвиговной» (Ф. М. Достоевский. Преступление и наказание, 2, VII, 1866); Бьянка Ивановна Жевузем, владелица частного пансиона (А. П. Чехов. В пансионе); «Вот он (Отгон?) Иванович, “управитель, <…> немец или француз из Митавы” (О. Сомов. Кикимора, 1830); Ганс Иванович, немец, управляющий сахарным заводом (Б. Васильев. Были и небыли); Григорий Иванович Клевер, “сын какого-то оптика из Риги”, тайный советник, который “покровительствовал немцам по службе, но вне службы казался русским с головы до пят и дома даже не говорил по-немецки, даже иногда слово немец в ругательном смысле употреблять любил” (Я. Полонский. Женитьба Атуева, VIII, 1869); немец Карл Иваныч (А. И. Полежаев. Рассказ Кузьмы, или вечер в «Кенигсберге», 1825); Карл Иванович Мейер, немец, содержатель московского пансиона, в котором учился повествователь (А. С. Пушкин. История села Горюхина); Карл Иванович, полковой доктор (В. А. Соллогуб. Тарантас, 1840), Карл Иванович, камердинер (А. И. Герцен. Записки одного молодого человека, 1840); Карл Иваныч, управляющий из немцев (Д. В. Григорович. Антон-горемыка, 1847); Карл Иваныч – немец-управляющий, «мозглый такой старичонка, а преехидный, и уж какой девушник, просто беда…» (М. М. Михайлов. Шелковый платок, 1856); немец Карл Иваныч, выписанный из Риги, «чтоб он княжовский дом живописью украсил» (П. И. Мельников-Печерский. Именинный пирог, 1859); Карл Иваныч, немец, врач (А. Ф. Писемский. Тюфяк, I, 1851); Карл Иванович Вебер, немец, коннозаводчик (Г. П. Данилевский. Беглые в Малороссии, 1862); немец Карл Иванович, управляющий фабрикой (И. Ф. Горбунов. В дороге, 1865); «Суханчикова говорила о каком-то Карле Ивановиче, которого высекли собственные дворовые» (И. С. Тургенев. Дым, IV, 1867); петербургский немец Карл Иванович вместе с его отцом Иваном Карловичем (В. В. Крестовский Петербургские трущобы, 1864–1867); «какой-то Карл Иванович, которого высекли его собственные дворовые» (И С Тургенев Дым, V, 1867); Карл Иваныч, аптекарь (М Е Салтыков-Щедрин Благонамеренные речи, 1872–1876; Письма к тетеньке, 1881–1882); Карл Иванович Шустерле, управляющий имением (Карл Терле [А М Герсон] Письмо поступившего в управляющие имением к своему господину // Развлечение, 1879, № 5, С. 32); англичанин Карл Иванович, фабрикант (В Солоухин Паша); обрусевший немец Карл Иванович, «до колхозов» – владелец мельницы (В Марченко Карлушина мельница, 1979) Каролина Ивановна, «дама, кажется, немецкого происхождения», «к которой он <одно значительное лицо> чувствовал совершенно приятельские отношения» (Н В Гоголь Шинель, 1842); Каролина Ивановна, кухмистерша, обрусевшая немка (Ф М Достоевский Двойник, 1846); Каролина Ивановна, «русская немка» (Я. Бутков Первое число, 1845); Крестьян Иванович Рутеншпиц, «доктор медицины и хирургии» (Ф М Достоевский Двойник, 1846); француз Луи Иванович (И А Бунин Суходол, 1912); Луиза (Лавиза) Ивановна, содержательница публичного дома (Ф М Достоевский, Преступление и наказание, 1866); Минна Ивановна, обрусевшая немка (А Вербицкая, Дух времени, 1907); немец Франц Иваныч, аптекарь (В А Соллогуб Аптекарша, 1841), Франц Иваныч Лежень, француз из Орлеана, барабанщик Наполеона, попавший в русский плен (И С Тургенев Однодворец Овсяников, 1847); Франц Иваныч Раух, небогатый помещик (В. Закруткин Сотворение мира, IV, 1); Христиан Иванович Гибнер, немец-врач (Н В Гоголь Ревизор, 1836); Шарлотта Ивановна, гувернантка (А П Чехов Вишневый сад, 1903); приехавшая в Россию финка Эльса (Лизавета) Ивановна (В Ф Одоевский Саламандра, 1841) и др.
  Карловичи и Карловны Август Карлыч, немец-управляющий (Г Успенский Очерки провинциальных нравов, 1867), Август Карлович Зауэр, немец-лекарь (Н В Федоров-Омулевский. Попытка – не шутка, 1, IV, 1873); Аврора Карловна, начальница пансиона (И Ф Горбунов Купеческое житье, 1861); Адам Карлыч, полковой лекарь (М. Н. Загоскин. Предсказание, 1845); «какой-нибудь друг дома Адам Карлович» (И. И. Панаев Великосветский хлыщ, 1854); Адам Карлович Либенталь, «молодой немец не без резвоухвременисти» (К Прутков Фантазия, 1851); Амалия Карловна, француженка m-lle Bourienne (Л. Н. Толстой Война и мир, 3, 2, X, 1863–1869), Амалья Карловна, аптекарша (Н. В. Успенский. Заячья совесть 3, 1885); Амалия Карловна, немка, содержательница гостиницы (П. Д.Боборыкин. Без мужей, 1897), Анна Карловна Штейн, жена приказчика (Ф. Дершау. Лука Лукич, 1845); Анна Карловна, немка, содержательница золотошвейной мастерской (М Михайлов Голубые глазки, 1855), Анна Карловна, немка-гувернантка (С. Терпигорев. Марфинькино счастье, 1870-е гг.), Антон Карлыч Центелер (И. С. Тургенев. Затишье, 1854); Антон Карлович Десарт, учитель французского языка (Я. П. Полонский. Признания Сергея Чалыгина, III, 1867); Василий Карлович, немец-управляющий в имении князя Нехлюдова (Л. Н. Толстой. Воскресение, 1889–1899); Виктор Карлович, доктор-немец (Г. Немченко. Проникающее ранение, 1985); Гедвига (Едвига) Карловна, немка-экономка в аристократическом доме (А. И. Эртель. Гарденины, 1, I, 1889); Генриетта Карловна, гувернантка (М. Е. Салтыков-Щедрин. Пошехонская старина, 1887); Григорий Карлович, немец-управляющий (А. Н. Толстой. Хождение по мукам, 2, 4); Густав Карлович, губернский стряпчий (В. К. Кюхельбекер. Последний Колонна, 2, 16, 1843); управляющий, «блудный немец», агроном Иван Карлович (Ф. М. Достоевский. Униженные и оскорбленные, 1, 2, 1861); Иван Карлович Швей, старший мастер на сталелитейном заводе (А. П. Чехов. Добрый немец); садовник Иван Карлович (А. П. Чехов. Черный монах, 1894); инженер депо Иван Карлович, «из немцев, важный и строгий господин» (А. Рыбаков. Тяжелый песок); Карл Карлович Брокман, немец, врач (Г. Квитка-Основьяненко. Мертвец-шалун,1828); Карл Карлович, немец из Сарепты, учитель музыки (А. И. Герцен. Записки одного молодого человека, 1840), немец Карло Карлыч Линдамандол, управляющий (И. С. Тургенев. Контора, 1847); латыш Карл Карлыч, управляющий (С. Безыменный. Прошлое лето в деревне, IX, 1862); немец Карл Карлыч, винокур (А. И. Эртель. Гарденины, 2, XIV, 1889); немец Карл Карлыч, учитель (Л. Н. Толстой. Зараженное семейство, 1, 6); Карл Карлович, «аккуратный» немец-садовник (К. Станюкович. Побег, 1885);немец Карл Карлович Фюнф (А. П. Чехов. Корреспондент); «сухой и бледный» Карл Карлович, учитель (А. П. Чехов. Событие), Карл Карлович Шульмер, чиновник (Ф. Ф.Тютчев. Кто прав? 1893); немец-управляющий Карл Карлович (П. Мирный. Лихо давне й сьогочасне, 1897), Карл Карлович, управляющий (Н. Кочин. Девки, 4), Карла Карлыч, немец-управляющий (И. Соколов-Микитов. Елень); Карл Карлович, старый поселенец из каторжан… (А. Ананьев. Танки идут ромбом, 17); Каролина Карловна, дама полусвета(В. Ф. Одоевский. Живой мертвец, 1844); Каролина Карловна, немка-гувернантка в барском доме (М. Вовчок. Игрушечка, 1859); Каролина Карловна, дама полусвета, устраивающая карьеры (М. Е. Салтыков-Щедрин. Жених, 1885); француженка Лина Карловна, содержанка богатого купца (И. И. Панаев. Шарлотта Федоровна,1857); Луиза Карловна, дама полусвета (А. Григорьев. Другой из многих, 1847); Луиза Карловна, немка-гувернантка (Я. Полонский. Признания Сергея Чалыгина, 1867); Марья Карловна, жена «сапожных дел мастера» (В. А. Соллогуб. История двух калош, 1839); Марья Карловна Штейн, дочь приказчика (Ф. Дершау. Лука Лукич, 1845); Марья Карловна, приживалка в доме Ростовых (Л. Н. Толстой. Война и мир, 1863–1869); Марья Карловна, надсмотрщица в тюрьме (Л. Н. Толстой. Воскресение, 1889–1899); Матильда Карловна, жена управляющего (И. Ф. Горбунов. Из деревни, 1, 1861); «чухонка»-кофейница, Мина Карловна мадам Шнапгельд, «родом из Выборга», приехавшая в Москву из Риги, гадальщица на кофейной гуще (Ф. В. Ростопчин. Ох, французы! XL); Минна Карловна Шандау, владелица булочной (И. Эренбург. Рвач, 1926); Минна Карловна, домовладелица (М. Кузмин, Форель разбивает лед, 1929); Михаил Карлович, садовник в графской усадьбе, которого «все почему-то считали немцем, хотя он был швед» (А. П. Чехов. Рассказ старшего садовника, 1894), Родион Карлыч фон-Фонк, «обруселый немец» (И. С. Тургенев. Холостяк, 1849); Роза Карловна, рижская немка, содержательница наемных комнат (В. Брюсов. Обручение Даши); Сергей Карлыч Менсбир, игрок (А. Григорьев. Один из многих, 1846); Федор Карлович Кригер (Ф. М. Достоевский. Униженные и оскорбленные, 1, 1); Федор Карлович. скрипач в кафе-шантане (В. Гаршин. Надежда Николаевна, IV, 1885); Франц Карлыч, немец-врач (Г. П. Данилевский. Черный год, 1888); «немецкая мамзель / Шарлотта Карловна, немножечко болтлива, / Зато уж как добра, тиха, неприхотлива» (М. Н. Загоскин. Благородный театр, д. 2, я. 7, 1828); аптекарша Шарлотта Карловна (В. А. Соллогуб. Аптекарша, 1841); гувернантка Шарлотта Карловна(А. Башуцкий. Няня, 1841–1842); Эмилия Карловна, родом из Риги (И. С. Тургенев. История лейтенанта Ергунова, 1867); Юлий Карлыч Вейсбер (А. Ф. Писемский. Комик, 1851); Яков Карлыч Оп, аптекарь (В. К. Кюхельбекер. Сирота, 1833) и др.


[Закрыть]

2.4. Неукоснительная строгость, с какой в русском языке соблюдается фразеосхема рассматриваемой модели, обеспечивает беспрепятственное восприятие и однозначное понимание соответствующих сегментов писаных и произнесенных текстов как репрезентантов именно этой, а не какой-нибудь иной антропонимической модели.[140]140
  Этому способствует, несомненно, обычное противопоставление патронимических и фамильных имен на – ович по месту ударения (ср.: Антонович – Антонович, Сергеевич – Сергеевич и т. п.) при отсутствии у фамильных имен стянутых и синкопированных вариантов. Ср. также противопоставление патронимических имен на – ович и фамильных имен на – евич (Антонович – Антонёвич и т. п.). На основе таких противопоставлений сложились нередкие в практике создания псевдонимов специальные приемы преобразования отчеств в фамилии, типа Александр Серафимович Попов> С. Серафимович и под., где перенос ударения функционально тождествен усечению морфа ич. Ср.: Леонид Савельевич Липавский (1904–1941)> Леонид Савельев (писатель, примыкавший к обэриутам (Вопросы литературы, 1988. № 4. С. 50), Андрей Платонович Климентьев > Андрей Платонов и т. п.


[Закрыть] Отсюда – благодаря высокой информативности и идентифицирующей и дифференцирующей силе этой модели – почти неограниченная свобода лексического наполнения каждого из ее компонентов.

2.4.1. Помимо стандартных антропонимов, т. е. личных имен, находящихся в живом обращении на данном синхронном срезе русского языка, наполнителями основ компонентов этой модели могут быть любые архаические имена из состава языческого и христианского именословов, любые экзотические иноязычные имена и имена вымышленные, придуманные или сконструированные в тех или иных целях.

Это совершенно очевидно в отношении первого компонента модели, но столь же справедливо и в отношении второго ее компонента, поскольку патронимические имена на – ович, – овна свободно образуются от любых антропонимических основ – непосредственно от основ на согласный или при помощи интерфикса – у– от основ на гласный, т. е. не знают по существу никаких морфонологических ограничений.[141]141
  Именно эта морфонологическая универсальность объясняет широкое и свободное принятие рассматриваемой модели многими народами, населяющими Советский Союз. См. публикации на эту тему в сб.: «Личные имена в прошлом, настоящем и будущем». М., 1970.


[Закрыть]

Что касается их нормативного ограничения основами только мужских и притом только официальных мужских имен, то оба эти ограничения имеют, несомненно, экстралингвистический характер.

Первое обусловлено отсутствием в современной системе личного именования матронимического принципа,[142]142
  Судя по фамильным именам на – ич типа Татьянич, Маринич, матронимический принцип свободно использовался в прошлом, правда для образования не отчеств, а прозвищ, которые затем становились фамилиями и получали продолжение в фамилиях на – ичев типа Татъяничев


[Закрыть] но легко снимается в некоторых неофициальных ситуациях общения (при шутливом подчеркивании того, что ребенок весь в мать, для указания на то, что его отец неизвестен и т. п.),[143]143
  Ср., например, имя одного из героев повести Н. Кочина «Девки» – Анныч, которому отец его, так как он был «пригулыш», «крапивное семя», дал отчество по матери и заставил поназаписать его в книгу (см. кн. 3, гл. 7. М., 1974, С. 235–236). Здесь действует традиция, восходящая к древним векам русской истории. Так, по свидетельству Ипатьевской летописи (запись 1187 г.), галичское общество конца XII в. упорно не признавало Олега, сына Ярослава Галицкого Осмомысла от незаконной связи его с Настаской, и издевательски величало его Настасъичем (Б А Романов Люди и нравы Древней Руси. Л., 1951. С. 203). И, с другой стороны: «Односельчане, бывало, немногословно поминали Арину Кузъмовну – работницу в колхозе, Кузьмовну-умелицу, Кузьмовну-советчицу, Кузьмовну-лекаря. Наивысшей формой проявляемого уважения односельчан было то, что Васю, сына Кузьмовны, в Петровском величали Василий Ариныч. Петровское признавало за Кузьмовной как бы права и матери и отца своим детям…» (Т. Роббер. Петровское // Звезда. 1976. № 5. С. 123). Возможна и иная семантика матронима. Так, в неосуществленном плане романа «Два поколения» И. С. Тургенева (1845) охарактеризованный как «небогатый сосед, паразит» Сергей Авдеич Стяжкин получает второе прозвищное имя «Авдотьич» – по имени своей жены Авдотьи Кузьминишны – и, следовательно, характеризуется как подкаблучник (Я С Тургенев Сочинения: В 15 т. Т. 6. М.;Л., 1963.С.380).


[Закрыть] при описании фантастического общества, использующего матронимический принцип личного именования[144]144
  Ср., например, следующий диалог из повести-сказки В. Шефнера «Скромный гений»: «– А как тебя величать-то? – …Меня зовут Матвей Людмилович – А меня Степан Степанович. Я этих материнских отчеств не признаю, – добавил он с доброй стариковской усмешкой. Завели новые моды – женские отчества, корабли с парусами, на конях по дорогам скачут… Нет, мне, старику, к этим новинкам уже не привыкнуть…» (и здесь же такие персонажи, как Сергей Екатеринович Светочев и Андрей Надеждович Ковригин). Ср. также в мистической поэме А. Введенского «Кругом возможно бог» (1930–1931) с характерной для этого автора зыбкостью и произвольностью номинаций именование Мария Наталъевна (рядом с Ниной Картиновной) (Александр Введенский Полное собрание произведений: В 2 т. Т. 1.М., 1993. С. 136).


[Закрыть] и в целом ряде других случаев.

Другое ограничение обусловлено несовместимостью сфер употребления сокращенных и экспрессивно-оценочных форм личных имен, с одной стороны, и патронимических имен, с другой, и их принадлежностью разным моделям: первые являются неофициальными и принадлежат однокомпонентному именованию «личное имя» или двухкомпонентной модели «имя + фамилия»; вторые же являются официальными, соответственно принадлежа либо двухкомпонентной модели «имя + отчество», либо трехкомпонентной модели «имя + отчество + фамилия». Ср. снятие этого ограничения в случаях, когда сокращенное имя избирается в качестве полного и оказывается официальным: Жорж → Жоржевич, Олесь → Олесевич (ср.: [Суперанская 1970: 188] и в некоторых других ситуациях[145]145
  Ср. у А. Чехова: «Барышни] Михаил Михайлович!.. [Лебедев] Мишель Мишелевич!…» (Иванов, д. II, карт. V).


[Закрыть]).

2.4.2. Наполнителями компонентов рассматриваемой модели могут быть также и нарицательные имена, апеллятивы, что свидетельствуется как официальными именами реальных лиц (ср. отмеченные в литературе предмета имена Аргон, Гений, Трактор и т. п., откуда, естественно, и соответствующие патронимические имена у лиц следующего поколения[146]146
  Можно полагать, что именно перспектива возможного последующего образования патронимического имени сдерживает и без того ограниченное использование апеллятивов в качестве мужских имен. Для женских имен, а также для прозвищ этот сдерживающий фактор отсутствует.


[Закрыть]), так и вымышленными, обычно в художественно-выразительных целях, именами.[147]147
  Ср., например, Перспектива Степановна, Дуб Викторович и Сосна Викторовна в повести-сказке В. Шефнера «Человек с пятью “не”».


[Закрыть]

Однако во всех подобных случаях апеллятивы подвергаются предварительной антропонимизации и входят в состав компонентов именования уже как полноправные антропонимы. Поэтому особый интерес представляют здесь такие образования, в состав которых апеллятивы входят именно как апеллятивы, и если и становятся антропонимами или приобретают статус антропонима, то не до, а после и в результате такого вхождения. Можно указать три вида таких образований:

1. Образования с апеллятивами в первой части. Таковы рассмотренные выше персонифицирующие именования предметов и животных типа Дунай Иванович, Соха Андреевна, Мороз Васильевич и т. п. и оценочно-характеризующие именования лиц типа Балда Иванович, Дурында Ивановна и т. п., а также шутливые, нередко «заглазные», прозвищные именования с апеллятивными заменами «правильных» имен. Ср.: «Преподаватель рисования был Борис Яковлевич. Мы звали его – Барбос Яковлевич…» (Из воспоминаний о подготовительном классе Киевской второй гимназии Е. Б. Букреева, 1900. – Цит. по: М. Чудакова. Жизнеописание Михаила Булгакова//Москва. 1987. № 5. С. 16.)

2. Образования с апеллятивами во второй части. Таковы, например, именования сказочных героев типа Иван Быкович, Иван Водович и подобные им, свободно образуемые шутливые, обычно «заглазные», окказиональные прозвищные именования лиц с апеллятивными заменами основ «правильных» отчеств. Ср.: «Если мы и смеялись над ней <грубой и наглой Прасковьей Фроловной>, называя ее Прасковьей Кувалдовной, то только за глаза» (Ф. Ф. Тютчев. Кто прав? XIV, 1893); «По другую сторону печи, ближе к окнам, помещался бывший суфлер Иван Степанович, плешивый, беззубый, сморщенный старикашка. В былое время весь театральный мир звал его фамильярно Иваном Стаканычем.…» (А. И. Куприн. На покое, 1, 1895).

3. Образования с апеллятивами в составе обеих частей нескольких функционально-семантических типов. Таковы, в частности разнообразные персонифицирующие именования предметов и животных типа фольклорных Сарай Сараевич, Волк Волкович, Ерш Ершович, Беда Бедовна, Воспа Восповна, Икота Икотишна, литературных Мороз Снегович, Волк Злодеич и др., именования былинных персонажей типа Батыга Батыгович, Змей Тугаринович и т. п. и оценочно-характеризующие именования лиц типа литературных Лихач Кудрявич и разговорных Сахар Медович, Актер Актерыч, Бюрократ Бюрократович, Корифей Корифеевич и т. п. (см. о них специально в работе [Пеньковский 1986 – 6], а также окказиональные шутливо-ироничные прозвищные именования с апеллятивными заменами обоих «правильных» компонентов: «[Прежнева] Что ты, Устинья Филимоновна? [Перешивина] Проведать, матушка, пришла. [Поль] А, ботвинья лимоновна, откуда тебя принесло? [Перешивина] [Какая я ботвинья лимоновна? Вы все, барин, шутите…» (А. Н. Островский. Не сошлись характерами, III, 1846). Ср. еще ироническое переименование Ипполита Ипполитовича в Митрополита Митрополитовича в рассказе А. П. Чехова «Учитель словесности».

Апеллятивное наполнение, таким образом, создает два основных типа реализаций изучаемой модели: неоднородные (апеллятивно-антропонимические и антропонимо-апеллятивные) и однородные– с апеллятивным составом обеих частей.[148]148
  Специально обо всей этой группе образований и связанных с ними теоретических проблемах см. в работах [Пеньковский 1986-6, 1988, 1989-а, 1989-6].


[Закрыть]

2.4.3. Этим двум апеллятивным типам противопоставлен основной для этой модели тип однородных антропонимических реализаций, представляющих (как и однородные апеллятивные реализации) две разновидности образований:

1) Образования с несовпадающим, нетождественным наполнением компонентов модели – типа Иван Петрович, Марья Александровна и т. п. Их можно было бы назвать гетеронимическими или гетеронимами.

2) Образования с совпадающим, тождественным наполнением компонентов модели – типа Иван Иванович, Александра Александровна и т. п. Их можно было бы назвать таутонимическими или таутонимами.[149]149
  Предложенные мною в первой публикации этой работы в 1976 г., термины гетероним и таутоним получили признание, вошли в научный обиход и были кодифицированы во втором издании «Словаря русской ономастической терминологии» Н. В. Подольской [Подольская 1988: 124].


[Закрыть]

При всем их внешнем сходстве, при всей их несомненной близости, эти две разновидности личных и персонифицирующих именований обнаруживают существенные различия. И не только лексические (они лежат на поверхности и совершенно очевидны), но и иные, скрытые за ними различия в характере и направлении внутренних связей между компонентами модели и их внешних связей. Вскрыть эти связи – значит получить ключ к объяснению всей (достаточно сложной, как было показано выше) системы реализаций изучаемой модели. Таким ключом может стать анализ различных реализаций модели с точки зрения мотивированности – немотивированности ее компонентов.

4.0. Подходя к антропонимическим единицам с указанной точки зрения, оказывается необходимым различать мотивированность – немотивированность их выбора (Мв – М-в), значения (Мз – М-з) и образования (Мо – М-о), учитывая при этом, что все они могут получать языковое выражение (Мв+, Мз+, Мо+) или оставаться невыраженными (Мв-, Мз-, Мо-).

Для разных типов основных антропонимических единиц отношение их к этим видам мотивированности оказывается различным, как различны их структурные особенности, способы введения в акт наречения и последующая антропонимическая жизнь.

4.1. Так, личные имена, как правило, не образуются (не придумываются и не конструируются) и не наследуются, а выбираются из определенного круга готовых имен. Поэтому они характеризуются мотивированностью выбора. Мотивированность эта может осознаваться или не осознаваться нарекающими и носителями имени, она может быть целиком экстралингвистической или опираться отчасти и на языковые признаки имени (характер его звучания, соответствие-несоответствие в том или ином отношении отчеству и/или фамилии и т. п.[150]150
  Действие такого рода факторов обнаруживает себя – на фоне основной массы гетеронимических именований с нейтральными составляющими – а) в подчеркнутой координации или б) подчеркнутой дискоординации по одному или нескольким дифференциальным признакам (происхождению и национально-языковым характеристикам, стилистической окраске, фонетическим особенностям и т. п.). Ср., например, именование старшего обер-камергера двора, итальянца по происхождению, графа Юлия Помпеевича Литта (1 IV 1763 – 24 I 1839), которому, как камер-юнкер, был подчинен Пушкин по придворной службе [Черейский 1988: 237–238]. Или именование выходца из петербургской семьи, отличавшейся особым интересом к Греции и греческой культуре, графа Аполоса Епафродитовича Мусина-Пушкина (Русский архив, 1897. Кн. 3. Вып. 10. С. 167). Ср. также именование ЭлпидифораАнтиоховича Зурова (март 1797 – 19.XII.1871), новгородского военного и гражданского губернатора, знакомого семьи Пушкиных: «…Кстати: Графиня Стройновская только что сочеталась новым браком; она вышла за Зурова, Ельпидифора Антиоховича. Бьюсь об заклад, что ее прельстило это имя, чем еще это можно объяснить – сорокалетняя женщина, богатая, независимая, имеющая двенадцатилетнюю дочь, – право же это смешно!” (О. С. Павлищева-Пушкина – Н. И. Павлищеву, 18 января 1836 // Мир Пушкина: Фамильные бумаги Пушкиных – Ганнибалов. Т. 2. СПб., 1994. С. 145). Ср. также именование Корнелия Люцианови-ча Зелинского, советского критика и литературоведа (1896–1970). Ср. в этой связи комическое именование Фемистокла Мильтиадовича Разорваки в «Фантазии» К. Пруткова (1851). Или (с учетом коннотаций фонемы и звука /Ф/ – [ф] в русском культурно-языковом сознании) «трехэфное» именование героини повести Н. А. Дуровой «Угол» (1840), возлюбленной графа Тревильского, купеческой дочери Фетиньи Федосовны Федуловой, ставшей графиней Фанни Тревильской. Говоря словами одного из персонажей, «Верно, Мефистофель думал целые три дня, пока подобрал такое гармоническое соединение имени с фамилией “Фетинья Федотовна Федулова, дочь Федота Федуловича Федулова!” Дивная поэзия!..» (Дача на петергофской дороге: Проза русских писательниц первой половины XIX в… М., 1986. С. 63). Или позднее у Аполлона Григорьева: «А вот – глава славянофилов /Евтихий Стахьевич Панфилов, /С славянски-страшною ногой, / Со ртом кривым, с подбитым глазом, И весь как бы одной чертой / Намазан русским богомазом…» (Встреча, 15, 1846). С другой стороны, ср. такие реальные именования, как Эдуард Митрофанович или Марианна Прохоровна (по понятным причинам не называю фамилий их носителей) и т. п. и – в художественном отражении – Мессалина Пафнутъевна («– Вот так темперамент. Ах ты, Мессалина Пафнутъевна!… Тебя, кажется, Женькой звать?…» – А. И. Куприн. Яма, 1909–1914) или Генриетта Потаповна Персимфанс (М. Булгаков. Дьяволиада).
  Понятно, что то или иное оценочное восприятие конкретных имен и, следовательно, осознание образуемых ими именований как гармонически координированных или, напротив, с той или иной силой контраста нарушающих координацию, зависит и от целостной системы оценок, меняющейся в этой сфере от эпохи к эпохе, и от исторического изменения коннотаций того или иного имени, и от уровня языковой культуры и степени изощренности языкового чутья и вкуса субъектов языковых оценок. Так, именование Ипполит Федорович едва ли привлечет к себе особое внимание носителей современного языка и скорее всего будет воспринято как нейтральное. Карамзину оно, однако, казалось неприемлемым: «Пиитическое имя Ипполита приятнее ушам без отчества» (Я М Карамзин О Богдановиче и его сочинениях, 1803 //Избранные сочинения. Т. II. М.; Л., 1964. С. 199). Отчество Федорович рядом с высоким именем Ипполит, как заметил по этому поводу К. С. Аксаков, оскорбило деликатность Карамзина своим «неблагозвучием» (К С Аксаков. Взгляд на русскую литературу с Петра Первого // Русская литература. 1979. № 2. С. 109). Ср. именование персонажа «Вешних вод» И. С. Тургенева(1871) Ипполита Сидорыча Полозова, в котором резкий контраст между высоким именем и низким отчеством (к тому же еще и в разговорно-просторечной стянутой форме) сохраняет и для нашего сегодняшнего восприятия всю свою первозданную силу.
  Ср. к сказанному диалог об именах и именованиях в рассказе И. С. Тургенева «Два приятеля»: «– Как зовут отца? – спросил он небрежно. – Его зовут Калимон Иваныч, – ответил Петр Васильич, – Калимон! Что за имя!.. А мать? – А мать зовут Пелагеей Ивановной. – А дочерей как зовут? – Одну тоже Пелагеей, а другую Эмеренцией. – Эмеренцией? Я такого имени сроду не слыхал… и еще Калимоновной. – Да имя точно немножко странное…<…> – Эмеренция Калимоновна! – воскликнул еще раз Вязовнин. – Мать зовет ее Emerance, – вполголоса заметил Петр Васильич…» (1853).


[Закрыть]), но, как правило, остается невыраженной [Никонов 1970: 41–43].

В то же время личное имя как чистый знак, характеризующийся тенденцией к полной редукции лексического значения (ср.: [Суперанская 1973: 236–249]), должно быть немотивированным по образованию. Если в момент наречения такая мотивированность и имеется, например, в искусственно сконструированных именах типа Вилен (<В. И. Ленин), Влаиль (< Владимир Ильич), Мэлс (<Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин), Донара (<дочь народа), Мюда (<международный юношеский день) и т. п. (см. о таких именах – в работах [Алексеев 1970: 248; Данилина 1972: 16–24]), то последующая их жизнь неизбежно приводит к забвению первоначально действовавшей мотивировки – нередко даже для самих носителей таких имен, сохраняясь для них в лучшем случае через семейные предания.[151]151
  Показателен случай, рассказанный С. Антоновым: «Когда я однажды в рабочей семье увидел девочку по имени Гертруда и спросил, почему ее назвали так старомодно, мне ответили: – Почему старомодно? Это сокращенное – Героиня труда» («Я читаю рассказ». М., 1973. С. 214). Ср. еще: «– Ладно, возьмем над вами шефство, Радмир Харитоныч. – Дамир, – поправил я. – Ну, имечко! Заграничное, что ль? – Отечественное. Даешь мировую революцию! Сокращенно: Дамир…» (А Белов Марш на три четверти, 2 //Октябрь. 1987.№ 2. С. 65).


[Закрыть]

4.2. Соответствующие характеристики патронимических имен оказываются существенно иными.

В отношении отчеств нарекающие не располагают свободой выбора, поскольку отчество однозначно предопределяется именем отца. Оно принудительно навязывается и нарекающим и нарекаемым исторически сложившейся системой личного именования. Отчества, таким образом, не выбираются (в отличие от имен) и не наследуются (в отличие от фамилий),[152]152
  Ср., однако, отражающее бытовую точку зрения утверждение Н. А. Янко-Триницкой, что «отчества, как и фамилии, переходят от одних лиц к другим в связи с различными родственными отношениями» [Янко-Триницкая 1957: 243]. Ср.: «– Но рожать буду <сказала Люся Павлу>. Я очень хочу ребенка! – с какой-то веселой угрозой воскликнула она и рассмеялась. – Отчество-то хоть разрешишь твое взять? Мне нравится. Например, Олег Павлович. А?…» (В Шугаев На тропе // Наш современник. 1973. № 7. С. 22).


[Закрыть] а образуются. Они образуются, – по-видимому, каждый раз заново[153]153
  То, что при этом – особенно в случаях образования отчеств от стандартных личных имен – вновь образуемое совпадает с уже образованным, создаваемое с готовым, ни в какой мере не противоречит высказанному утверждению, поскольку в таком совпадении отражается связанное с известной антиномией языка единство результата-процесса, охватывающее всю массу существующих в языке регулярных производных образований.


[Закрыть] – от собственных мужских имен, представляя два особых продуктивных типа существительных с суффиксами – ович / – евич и – овна / – евна и два закрытых непродуктивных типа с суффиксами – ич и – ична / – инична.[154]154
  Иное понимание механизма образования женских отчеств сформулировано в «Грамматике современного русского литературного языка» (М., Наука, 1970). Авторы соответствующего раздела, исходя из наличия объединяющего патронимические суффиксы морфа – ов и опираясь на отношения, представленные в таких патронимических парах, как Саввич – Саввична, Никитич-Никитична, Фокич – Фокична, рассматривают все женские отчества как мотивированные мужскими (см. с. 123). При этом, однако, полностью игнорируются реальные семантические отношения (Петровна – ‘дочь Петра’, а не ‘сестра Петровича’) и постулируется сложная операция замены морфов (Петр > Петрович > Петровна – с заменой морфа – ич морфом – на) Если прибавить к этому, что имена Савва и Фока уже ушли из современного именника, а от имени Никита все чаще, вопреки норме, образуются регулярные отчества Никитович и Никитовна, то обсуждаемую точку зрения нужно будет признать неоправданной и требующей пересмотра. Любопытно, что единственная пара, которая могла бы подкрепить уязвимую позицию авторов (цесаревич ‘наследник престола’ – цесаревна ‘жена цесаревича’), в «Грамматике» не приводится.


[Закрыть]

При этом то, что с позиции нарекающих предстает как отсутствие свободы выбора отчества, для носителей отчеств оборачивается жесткими ограничениями их замены.[155]155
  Поэтому если имя отца предопределяет отчество детей, то отчество в его предвосхищающем представлении может корректировать выбор имени и оказывается иногда тем ultima ratio, который заставляет отвергнуть уже избранное для наречения имя. Ср. в этой связи рассказанную Л. Успенским историю об имени Чанг.


[Закрыть] Последняя может иметь место либо как следствие изменения имени отца [Б. Успенский 1969: 214], либо как следствие смены отца (при усыновлении).[156]156
  Новейшее демократизированное российское законодательство, в отличие от жесткого «уложения» советской эпохи, предоставляет гражданам России неограниченную свободу смены не только имени и фамилии, но и отчества.


[Закрыть]

Возможность свободного выбора отчества связана поэтому с редкими критическими ситуациями, когда имя отца по каким-либо причинам не может использоваться в качестве производящего (так бывало, например, при наречении отчества русским царицам иноземного происхождения [Б. Успенский 1971: 483] или на менее высоком уровне[157]157
  Ср. ситуацию, сложившуюся в семье сестры Л. Н. Толстого, Марии Николаевны, дочь которой от Гектора де Клена Елена Сергеевна получила отчество по имени ее крестного отца, дяди Сергея Николаевича (С Л Толстой Очерки былого. М., 1986. С. 286).


[Закрыть]), когда имя отца неизвестно, а конкретный восприемник отсутствует (например, при наречении младенцев-подкидышей в приютах и детских домах) и в некоторых иных случаях.[158]158
  Ср.: «Отца моего он <Латкин, перенесший удар и несколько помутившийся в сознании> ненавидел всеми оставшимися у него силами – он его заклятью приписывал все свои бедствия и звал его то бриллиантщиком, то мясником. “Чу, чу, к мяснику не смей ходить, Васильевна!” Он этим именем окрестил свою дочь <Раису>, назвали его Мартиньяном….» (И. С. Тургенев. Часы, XII, 1876).


[Закрыть]

Очевидно, что отсутствие свободы выбора отчества в естественных ситуациях наречения делает вопрос о мотивированности выбора в отношении патронимических имен некорректным, и, значит, соответствующий признак оказывается для них в норме нерелевантным.

Другой важной особенностью патронимических имен, противопоставляющей их личным именам, является наличие у них определенного лексического значения. По формулировке новейшей грамматики, патронимические имена «обозначают лицо, являющееся сыном того лица, которое названо мотивирующим словом» [Грамматика 1970: 103]. Таким образом, Иванович значит ‘сын Ивана’, Ивановна – ‘дочь Ивана’ и т. п. в полном соответствии с русской пословицей, гласящей, что «все Иванычи – Ивановы детки». Ср. также: «Был у Мирона один сын, и тот Мироныч…» (О. Носов. На пороге вечности // Звезда. 1984. № 5. С. 32). Ср. еще: «– Степан мой, Степан… Степанушка… Сынов разведем, сыны у нас будут, твоему роду продолжение, Степановичи…» (Ю. Гончаров. Нужный человек, 27); «Звали моего отца Якоб – это по-немецки, а по-нашему Яков, и я, следовательно, Яковлевич. Борис Яковлевич Ивановский…» (А. Рыбаков. Тяжелый песок).

Противопоставляясь по этому признаку также и фамильным именам (поскольку фамилия Иванов, например, несмотря на остаточную членимость, не обращает нашу мысль к некоему Ивану, зарытому под корнями генеалогического древа, и не обозначает ни ‘потомок Ивана’, ни ‘из семьи Ивана’), патронимические имена характеризуются мотивированностью значения и образования и потому должны рассматриваться как полуантропонимы-полуапеллятивы, как единицы, совмещающие в себе признаки двух лексических классов.[159]159
  Не случайно, что из всех типов антропонимических единиц только патронимам сопоставлены в русском различные местоименные корреляты. Таковы, например, шутливые разговорно-просторечные Батькович, Батъковна и диалектные уральск. сибирск. Чеевич, Чеевна: « – Как по отчеству? Чеевич ты будешь? – Павлинович – А-а, Павлина Митрича сын?; – Полинарья, чеевна она – забыла, Платоновна, кажись, говорила мне…» (Я П Тимофеев Диалектный словарь личности. Шадринск, 1971. С. 115). Ср. также: «Иван Бутурлин, а чей сын не знаю, имел жену Анну Семеновну…» (М. М. Щербатов. О повреждении нравственности в России, 1788 //Русская старина, 1870. Кн. II. С. 61). Ср. также фольклорные чуж мужской сын: «Ты поезжай-ко, / Чуж мужской сын, / Домой, на свою сторону…» (И Воронов. Вельские свадебные обряды и причеты // Этнографический сборник. Вып. 5. СПб., 1862. С. 37); (чуж) отецкой сын: «Сидит (чуж) отецкой сын на брусовой лавице, / В карточки играет…» (Свадебные песни Шенкурского //П С Ефименко Материалы для этнографии русского населения Архангельской губернии. Ч. 1. М., 1879. С. 107) и др.


[Закрыть]

4.3. Итак, можно утверждать, что личные имена и отчества противопоставлены по всем рассмотренным выше признакам (см. табл.).

Поскольку, однако, патронимические имена в противоположность личным не вполне свободны по употреблению и выступают обычно как члены двухкомпонентных и трехкомпонентных именований, находясь в них в односторонней зависимости от личного имени,[160]160
  Заметим, что современная антропонимическая норма не допускает соединения патронимов с фамильными именами – ограничение неизвестное старому русскому языку. Ср.: «…после вечерни приходила Матвеевна Гончина с молоком, молитву давал…» (Записная книга священника Иоанна Матусевича. 1774–1780 гг. //Русскаястарина, 1877.Кн. 8. С. 516);«Кабано-у Терентьичу доброго здоровья со всеми тебе вручениями…» (Гр. А. Г. Орлов-Чесменский – приказчику И. Т. Кабанову, 17 сентября 1807 // Русский архив, 1877. Кн. 1. Вып 3. С. 509) и т. п. Тожеу Н. А. Некрасова: «…глупый Рахманинов, который может быть сравнен в бестолковости только с покойным Лукичом Крыловым… .» (Письмо Н. А. Добролюбову, 1 января 1861 г.), где Лукич Крылов либо запоздалый для 60-х гг. и для Некрасова архаизм, либо принятое в петербургском литераторском кругу шутливое заглазное именование цензора Александра Лукича Крылова (1798–1858) в противопоставлении другому Крылову – Андреевичу, или (с шутливой подменой отчества) – Лафонтеновичу Ср.: «Мнение о русской Антологии, которую я воображаю не более, как в два-три печатных листка, не только мое, но и Крылова – Лафонтеновича» (П. А. Плетнев – А. С. Пушкину, 7 февраля 1825). Ср. в литературном отражении и в стилизации: «Добрый верный мой Сысоевич Чучин сообщил мне благую мысль…» (О. Сомов. Матушка и сынок, 1833 – из письма героя матери о его крепостном слуге Трофиме Сысоевиче Чучине); «Не радовали графа и его беседы с Терентьевичем Кабановым, наезжавшим в Нескучное из Хренового. Терентъич был из грамотных крестьян…» (Г. П. Данилевский. Княжна Тараканова, 2, XXV, 1883). Что касается использования отчеств в однословных именованиях типа Петрович, Дмитриевна и т. п., то в таких случаях, как было сказано выше, мы имеем дело с эллиптической реализацией двухкомпонентной модели «имя + отчество».


[Закрыть] то целесообразно уяснить себе, как складываются реально эти противопоставления в естественных условиях их функционирования, т. е. в различных типах реализации двухкомпонентной антропонимической модели.

5.0. Можно предполагать, что в таких условиях указанные выше противопоставления должны принимать вид контрастов, а единство номинации должно порождать тенденцию к сглаживанию контрастов и снятию противопоставлений. Если это справедливо, то можно априори предположить, что действие этой тенденции должно сказываться прежде всего на признаках патронимического имени, ослабляя или даже устраняя в нем все то, что нарушает его антропонимическую цельность. Очевидно, что такие нарушения связаны как раз с характерными для патронимических имен при-знаками мотивированности значения и образования.

Разумеется, пока в обществе действует патронимический принцип наречения второго имени, эти признаки не могут полностью перестать осознаваться. Этому препятствуют как экстралингвистические, так и лингвистические факторы. Показателен в этой связи самый термин – отчество (ср. устар. отечество, отцеименное или отечественное имя). Ср. также формулировку вопроса об отчестве: Как вас по батюшке?

Этим объясняется возможность использования патронимов в составе двухкомпонентных именований как средства шутливой характеристики предметов по тем или иным их внешним связям, которые могут осмысляться как отношения родства, подчиненности и т. п. Таковы, например, отношения рода и вида. Ср. именование Софа Дивановна (о софе) в рассказе Феликса Кривина «Диваны, не помнящие родства» (Ф. Кривин. Полусказки, Ужгород, 1964) или принятое в коллективе конструкторов гигантского транспортирующего корабля «Мрия» и транспортируемого космического корабля «Буран» шутливое именование этой связки «Мрия Бурановна» (Правда, 25 мая 1989 г.). Ср. также в шутливом именовании собаки: «Все уехали на юбилей Жуковского, только Антонина Дмитриевна Блудова и Урика Дворняжковна Собакина остались дома: одна потому, что была больна, другая потому, что по своей собачьей натуре не имеет духу покидать больную…» (А. Д. Блудова – В. А. Жуковскому, 29 января 1849 // Русский архив. 1902. Кн. 2. Вып. 6. С. 351). Таковы же отношения между произведением и его творцом (ср. использование слов дитя, чадо, первенец и др. под; по отношению к порождениям духовной и вообще творческой деятельности человека). Например: «Дщерь же моя теперь Фелица Гавриловна скачет по городу, подымя хвост, и всяк ее иметь желает» (Г. Р. Державин – В. В. Капнисту, 11 мая 1783 г.). Ср. также Весна Викторовна в названии стихотворения и одноименного поэтического сборника поэта Виктора Бокова (М., 1964).

Но указанные признаки не могут также и оставаться все время в светлом поле сознания даже самого носителя данного патронимического имени (не говоря уже о его ближнем и дальнем окружении), поскольку основная функция этого имени – быть дифференцирующим и идентифицирующим именем, а не средством выражения родственных отношений.

Поэтому признаки мотивированности патронимических имен подвергаются ослаблению и существуют как бы между жизнью и смертью, возвращаясь в сознание, актуализируясь только в случаях особой необходимости или при особо благоприятных для этого условиях. Так, даже в ситуации, когда, не зная патронимического имени лица, к которому нужно обратиться, мы говорим: «Простите, не знаю Вашего отчества», связь «отчество ↔ имя отца» не прорывается обычно с периферии нашего сознания. А тот, чье отчество нас интересует, называет его, также не вспоминая о своем отце и его имени.

Поэтому ответная реплика типа «Моего отца зовут (звали) имярек» возможна лишь в коллективах, где именование взрослых лиц осуществляется в норме по однокомпонентной (личное имя) или двухкомпонентным (имя + фамилия, имя + прозвище и др.) моделям и потому отчество сохраняет всю силу и свежесть патронимического значения, либо же (при стандартном типе именования) имеет нарочито-искусственный характер и вызывается особым экспрессивным заданием. Ср.: «– Обо мне уже, наверное, слышали, – спросила она. – Бабкой Груней меня зовут. – Слышал, – сказал Зимарин, – вот только отчества не знаю. – Бабка Груня покачала головой, будто о чем-то не о том спросил ее Зимарин… – Зовут меня все так – бабка Груня. А отца моего Сергеем звали… Сергеевна я. Да уж привычней, когда бабкой Груней кличут…» (П. Кочурин. Вещие зори, 14); «Аристарх Гребенников не принял это всерьез, не бросил панибратского тона: – Ты будь спокоен, я беру руководство на себя! – Обойдусь… – Да ты что, Парфен! – Ты, надеюсь, не забыл еще, что моего отца Тимофеем зовут пока что… – Вот теперь до меня дошло… Я темный, и забыл, что вас по имени и отчеству с этого дня величать надо!..» (А. Кривоносов. Гори, гори ясно).

Понятно, что вторичная актуализация мотивированности отчества осуществляется обычно в режиме обратного словообразования как восстановление имени отца в тех случаях, когда отчество привлекает к себе особое, рефлектирующее, внимание своей необычностью в том или ином отношении, под давлением тех или иных ассоциаций или в связи с факторами экстралингвистического характера.

Ср., например, ситуацию, описанную М. Цветаевой в рассказе «Кирилловны»: «Существовали они только во множественном числе… и все на одно лицо… И имя у них было одно, собирательное, и даже не имя, а отчество: Кирилловны… Почему Кирилловны? Когда никакого Кирилла и в помине не было. И кто был тот Кирилл, действительно ли им отец, и почему у него было сразу столько – тридцать? сорок? больше? – дочерей и ни одного сына?… Теперь бы я сказала, что этот многодочерний Кирилл существовал только как дочернее отчество…»

Или, например, в рассказе В. Шефнера: «Счастливый неудачник»: «Эту пожилую женщину звали так: Татьяна Робинзоновна Эрколи-Баскунчак. Я сразу же спросил, кем ей приходится Робинзон Крузо, и она сердито ответила, что никем и не я первый задаю такой глупый вопрос».

В этой связи становится понятным использование А. И. Герценом отчества Семенович применительно к Николаю I для выражения намека на то, что Павел I не был его отцом (А. И. Герцен – М. К. Рейхель, 29 февраля 1855 г.). Ср. также: «Как рассказывал некий Дмитрий Васильевич: “Все можно доверить другу и приятелю, только не доверяй ему своей жены. Сына моего напрасно называют Дмитриевичем: стоит взглянуть на него, чтобы видеть, что он Владимирович. Истинный друг и жену мою любил по дружбе, как свою собственную”» (Рассказы бабушки, записанные Д. Д. Благова Л., 1989. С. 139).

В обычных же условиях связь «имя отца → отчество детей», определяющая механизм порождения отчеств в акте наречения, и обратная связь – «отчество лица ← имя его отца», отражающая мотивированность значения и образования отчеств, находятся за порогом нашего сознания.

5.1. Отчество, таким образом, обнаруживает тенденцию к тому, чтобы стать вторым личным именем, и по существу уравнивается с первым, отличаясь от него лишь местом, занимаемым в составном именовании.

Отсюда возможность рассмотренных выше трансформаций типа Козьма-Демьян > Козьма Демьянович, Христофор Теодор > Христофор Фёдорович и т. п.

Отсюда же – обычные ошибки в личных именованиях, связанные с меной основ первого и второго имени (Иван Павлович вместо Павел Иванович и наоборот) и свидетельствующие о том, что усвоение именования начинается с запоминания основ его компонентов при относительном безразличии к их месту, к их положению в модели. Соответственно в ситуации припоминания забытого имени память восстанавливает прежде всего компонирующие основы, ошибаясь в их локализации. Ср.: «– О, глядите, и Варфоломей Сергеич… – Сергей Варфоломеевич, – поправил Григорий Назарович. – Ну, это я извиняюсь, – не сильно смутился председатель колхоза. – Редко видимся…» (П. Нилин. Знакомство с Тишковым). Явление это настолько обычно, что рассеянных людей приходится специально предостерегать о возможности такой ошибки: «В. Каменский говорил мне, зная мою рассеянность: “Смотри, не спутай имя-отчество Анатолия Васильевича <Луначарского>, не скажи – Василий Анатольевич…:”» (М. А. Лентулова. Воспоминания). Ср. в этой связи также былинные варианты типа Змей Тугаринович и Тугарин Змеевич, Дунай Иванович и Иван Дунаевич и т. п., естественно возникающие в условиях устного бытования былин.[161]161
  Интуитивно постигая закономерность, стоящую заявлениями такого рода, и преобразуя их, художники слова выработали на их основе выразительный прием удвоения или раздвоения персонажей. Отсюда широко распространенные в русской литературе, начиная с Гоголя, комические персонажные пары, инвариантная единосущность которых символизируется тождеством компонирующих основ их именований: похожие друг на друга коллежские секретари Евтей Евсеевич и Евсей Евтеевич (Я. Бутков. Первое число, 1845); чиновники Иван Семенович и Семен Иванович (Н. А. Некрасов Петербург и петербургские дачи, 1845), помещики Петр Иванович и Иван Петрович, добрые и оригинальные холостяки (С. Безыменный Прошлое лето в деревне, «Русский Вестник», 1862. Т. 39. Кн. 5), два московских торговца Иван Петрович и Петр Иваныч (В. Ф. Одоевский. Ворожеи и гадальщицы, 1868); обыватели Иван Петрович и Петр Иванович (М. Е. Салтыков-Щедрин. Каплуны), Семен Петрович и Петр Семеныч, чиновники (П. И. Якушкин. Велик бог земли Русской, 1863); московские обыватели Назар Иванович и Иван Назарыч (И. Ф. Горбунов Еще из московского захолустья, II, 1865), обыватели Кузьма Терентьевич и Терентий Кузьмич (Я. Бутков. Битка, 1845); «похожие друг на друга до смешного, пожилые, оставшиеся за штатом» действительные статские советники Андрей Иваныч и Иван Андреич (М. Е. Салтыков-Щедрин. Недовольные), обыватели Яков Петрович и Петр Яковлевич (Он же Глуповское распутство) и мн. др. под.


[Закрыть]

Заслуживает быть отмеченным и прием шутливой характеристики лица при помощи апеллятивов или антропонимов с нарицательно-характеризующим значением, замещающих на равных правах либо первое имя, либо основу второго. Ср.: «Дорогая графиня Прелесть Александровна!» (В. А. Жуковский в письмах к Софье Александровне Бобринской // «Прометей». Вып. 10. М., 1974. C. 271), Бейрон Сергеевич вместо Александр Сергеевич (В. А. Жуковский – А. С. Пушкину сентябрь 1825); Калибан Венедиктович вместо Фаддей Венедиктович (А. С. Грибоедов – Ф. В. Булгарину, лето 1826); Ловлас Николаевич вместо Алексей Николаевич (А. Пушкин – А. Н. Вульфу, 16 октября 1829), Пиндар Романович вместо Гаврила Романович (<граф А. Хвостов о Державине> Русская старина, 1878. Кн. 9. С. 118); Юпитер Григорьевич вместо Николай Григорьевич (<о Н. Г. Рубинштейне> Н. Ф. Мекк – П. И. Чайковскому, 14 января 1880). И с другой стороны: Николай Гомерович вместо Николай Иванович (В. А. Жуковский – Н. И. Гнедичу, 1827), Леонид Лоэнгриныч вместо Леонид Витальевич (<о Л. В. Собинове> – В. Маяковский, Сергею Есенину, 1826) и мн. др. под.[162]162
  Ср. развернутое объяснение Батюшкова: «…но почему не назвать тебя внуком Аристиппа, внуком Анакреона или черта, если хочешь? Это, то есть, не значит, что ты внук, то есть взаправду, и что твой батюшка назывался Аристиппычем или Анакреонычем, но это значит, что ты, то есть, имеешь качества, как будто нечто свойственное, то есть любезность, охоту напиться не во время и пр., пр., пр. Ну, понял ли, понял ли, Анакреонович?» (письмо П. А. Вяземскому, 19декабря 1811).


[Закрыть]

5.2. Таким образом, пусть эфемерно, пусть на время и для определенных условий функционирования, но отчество освобождается все же от апеллятивных элементов значения, от избыточных для антропонима признаков мотивированности значения и образования.

В связи с этим суффиксы – ович, – овна и их варианты утрачивают свое патронимическое значение и получают служебно-техническую функцию – функцию суффиксов личного имени, занимающего в составном именовании лица второе место. Значение отчеств при этом становится значимостью, а образование – остаточной членимостью, подобно тому, как это характерно для фамильных имен различных регулярных типов.[163]163
  Это значит, что патронимическое имя (например, Петрович) как самостоятельная лексическая единица языка и отчество Петрович как часть речевых образований, какими являются составные именования лиц (например, Иван Петрович), не тождественны друг другу. В последнем этимологическое значение ‘сын Петра’ оказывается в значительной степени выветрившимся. Поэтому единицы Петрович и сын Петра (стар. Петров сын), совпадая на денотативном уровне, не совпадают сигнификативно. Они не способны замещать друг друга, как было в прошлом. Ср.: «Ответ держал Илья Муровец: “Зовут меня, государь, Илюшкою, а по отечеству Иванов сын, урожденец города Мурова…”«(Повесть о силнем могущем богатыре о Илье Муромце // Былины в записях и пересказах XVII–XVIII вв. М., 1960. С. 79). Поэтому если в списке погибших в Польше воинов второго Берлинского пехотного полка советский офицер Иван Петрович Рембеза именуется «майор Рембеза Ян сын Петра» (Я. Вахтель Азимут Варшава. Варшава, 1972. С. 268), мы понимаем выражение сын Петра в подобном контексте как проявление незнания русской антропонимической нормы и следование чужому для русского человека образцу. Ср. воспроизведение этой же формулы как реалии чужой жизни при передаче иноязычного текста: «С. Упсет. Улав, сын Аудуна из Хестиквена. Л.: Худож. лит., 1987 (перевод с норвежского Л. Брауде и Н.Беляковой). То же в виде шутки: «Том Кэмпбелл, активный член общества дружбы “Шотландия – СССР”, близкий друг Маршака, “Том сын Джона”, “Фома Иванович”, как называл Кэмпбелла Маршак…» (Б Галанов Прогулка с друзьями//Знамя. 1979.№ 8. С. 120). Но так было уже и в XIX в. Ср. шутливое ее использование Тургеневым: «…Искренно преданный Вам Тургенев, Иван, сын Сергея» (письмо Е. Я. Колбасину, 15 июля 1859). Или у Маяковского: «А Некрасов Коля, сын покойного Алеши – он и в карты, он и в стих и так неплох на вид…» (Юбилейное, 1924). Понятны поэтому ошибки при воспроизведении этого архаического типа именований: «– По такому случаю должен каждый выпить! Будь здоров, Семен сын Алексее!…» (В. Липатов. Сказание о директоре Прончатове. Л., 1977.С. 137). Вышла из употребления и другая его формула – с притяжательным прилагательным, уже в пушкинское время ограниченная узкой сферой юридического делопроизводства и воспринимавшаяся как архаическая. Ср. запись Пушкина на «вводном листе», которым он официально признавался законным владельцем выделенной ему отцом частью «сельца Кистенева»: «принял 10-го класса Александр Сергеев сын Пушкин» (Еже-годникПушкинскогоотделаПушкинскогоДомана1980год. Л., 1984. С. 15). Ср. в этом плане руссифицированное Феб Зевесович (В. А. Жуковский. Записка к Свечину 1814). Ср. также: «Для знакомства с девушками я даже придумал такую форму: Роман, сын Алексеев. Звучит привлекательно, непонятно и архаично…» (В. Киселев Веселый Роман. М., 1972. С. 12–13).
  Особо должны быть отмечены и выделены такие реализации рассмотренной выше модели со словом сын, которые отличаются тождеством имен по обе стороны этого ключевого слова и, помимо идеи кровного родства, несут – и это самое главное в них – идею наследственно и преемственно воспринятой и «династически» сохраняемой профессиональной, нравственной, гражданской и какой угодно другой традиции. Наполнителями компонентов модели «икс, сын икса» являются в таких случаях, как правило, не личные, а нарицательные имена, а образуемые ими именования используются преимущественно не для идентификации и дифференциации личности (поэтому они не имеют функции обращения), а – как риторический прием – для ее торжественного представления обычно в заголовочной части или в начальных строках публицистических (реже – художественных) текстов: «Гончар, сын гончара» (очерк К. Хромовой // Литературная Россия, 5 ноября 1976); «Искатель, сын искателя» (очерк Е. Ананьевой //Литературная газета, 13 декабря 1978); «Коммунист, сын коммуниста» (Аннотация о книге // Нева, 1978, № 7. С. 219); «Кузнец, сын кузнеца» (заглавие книги Е. Добровольского о героях труда – М., Госполитиздат, 1974); «Оленевод, сын оленевода» (название фотографии Н. Дейкина, экспонировавшейся на выставке «Интерпрессфото-77» // Комсомольская правда, 1 ноября 1977); «Рабочий, сын рабочего» (очерк К. Иванова//Дальневосточный коммунист, 7 февраля 1979) и мн. др. под. Можно было бы отметить целый ряд вариантов этой модели, но они заслуживают специального анализа.


[Закрыть]

Отсюда – возможность самостоятельного употребления отчеств в эллиптированных реализациях двухкомпонентной модели «имя + отчество» и их способность соединяться с квалификаторами типа дядя (дяденька), тетя (тетенька) и т. п. Ср.: «…ветер набросился на нее <Катюшу Маслову>, срывая с головы ее платок и облепляя с одной стороны платьем ее ноги. Платок снесло с нее ветром, но она все бежала. – Тетенька Михайловна! – кричала девочка, едва поспевая за нею. – Платок потеряли!..» (Л. Н. Толстой. Воскресение, 1, XXXVII, 1899); «В доме Голутвина все без исключения Мельникова называли Витальичем. Даже дочь – дядя Витальич» (О. Попцов. И власти плен, XVIII). Отсюда же последующее использование их в качестве образца соответствующей трансформации фамильных имен. Ср. широко распространенные в известных ситуациях общения и столь же широко отраженные в языке художественной литературы трансформации типа Бекетов → Бекетыч (С. Дангулов. Кузнецкий мост), Собачаров → Собачарыч (В. Шефнер. Змеиный день), Катасонов → Катасоныч (В. Богомолов. Иван) и т. п.