Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая"

В тот же раздел, что и текст несостоявшейся беседы с Савелием, могла бы войти и, тоже не состоявшаяся, беседа с Сичкиным. Этот раздел сборника в его первой публикации я назвал «Жители волшебного мира» – там было и о Леночке Кореневой, и еще о ком-то из киноактеров… В общем, не случилось такой беседы с Борей Сичкиным. Он и был для всех нас, его друзей – Боря, несмотря на солидную разницу в годах. А для всех – Бубой Касторским.

Одно из последних воспоминаний о Сичкине связано с моим юбилеем, празднование которого случилось при моем яростном сопротивлении: вечер все же состоялся с участием прилетевших из Москвы, из Иерусалима друзей и, конечно же, Бори Сичкина, прибывшего за несколько дней до того, загодя, из Нью-Йорка. Боже, – как он лихо танцевал на эстраде, повторяя эпизоды из «Неуловимых мстителей», как пародировал дряхлого Брежнева (он сыграл и серьезную роль в этом амплуа в фильме у американцев)! А потом, после хорошего застолья, мы погружались в пузырящуюся воду джакузи, и с нами – спокойно, все было пристойно – не вполне одетые девушки…

А еще Боря позванивал иногда из Нью-Йорка со словами: «Саша, ты же знаешь, как я тебя люблю, я всегда рядом! Ну скажи, чем я тебе могу быть полезен? Может, тебе нужны деньги? – немедленно звони мне. Нужен миллион? О чем разговор, ты только скажи, и мы побежим искать этот миллион вместе!».

Денег он мне, однако, никогда не присылал, что и правильно – всё зарабатываемое Борисом уходило на инструменты и прочие профессиональные нужды его сына, композитора талантливого, что, как известно, не всегда сопровождается большими деньгами, зато новые записи Емельяна ко мне приходили часто.

А вот еще: мы собирали деньги на памятник Савелию – они тесно дружили и с какой-то даже, я бы сказал, нежностью относились друг к другу. Борис успел посвятить Савелию многие страницы своей книги, весёлой и забавной, изданной незадолго до его кончины в Нью-Йорке. (Сичкин был великолепным рассказчиком – в застолье, и, как теперь оказалось, обладал писательским даром – тоже.)

Борис по старой памяти передал через меня в «Панораму» главки из этой, подготовленной к печати, книги и, ожидая их публикации, звонил мне: «Ну, что, вышли они?». Опубликованы главки были с небольшой рекламой незадолго до выхода самой книги. Кто тогда мог знать, что и незадолго до кончины самого автора…

Так вот, когда не стало Савелия. Мне удалось договориться с Михаилом Шемякиным – собственно, и уговаривать-то его не требовалось, надо было создать надгробный памятник Савелию.

Шемякин сказал сразу:

– Да, конечно, за честь сочту, только не сразу – надо сдать срочные заказы. Какие деньги, ты что? – возмутил его мой вопрос. – Только на литье потребуются – это будет сделано в Ленинграде.

И было сделано, причем, превосходно – может быть, даже это одна из лучших работ замечательного художника и скульптора.

Вот и Сичкин прилетел из Нью-Йорка, и он снова был неподражаем, Журбин Саша с супругой Ириной, Круглова Вероника из Сан-Франциско. Эрнст Неизвестный на мою просьбу откликнулся, прислав для проводимого аукциона статуэтку – что тоже помогло собрать недостающую сумму. Привезли дочку Савелия Басечку – названную так Савелием в память о своей маме. Наташа Крамарова (она и сейчас сохраняет фамилию Савелия) – первые деньги на памятник, конечно, были её – едва скрывала слезы на протяжении вечера.

Вот уже сколько времени прошло со дня, когда звонил мне Емельян, сын Бориса… Сказанными тогда его словами завершил я главку, посвященную Крамарову и Сичкину, в вышедшей недавно в Москве книге. Не случайно их имена стоят там рядом: они и в жизни были близки, свидетелем чему мне довелось быть на протяжении лет, прожитых ими в Штатах.

И в судьбах их было немало общего – так, они оба оставили страну, где их популярности могли завидовать актеры-лауреаты многих государственных премий (и ведь завидовали! – мне и с этим довелось столкнуться, когда я добывал в Москве согласие соратников Савелия по экрану на беседу с американскими авторами фильма о нём).

А недавно принял я с благодарностью, но и с грустью, предложение российского издательства участвовать в сборнике, посвященном памяти Бориса Сичкина, ушедшего в мир иной немолодым, если возраст исчислять годами, но невероятно юным душой и неутомимо активным и в жизни, и в творчестве. Он и умер за рабочим столом, поднявшись пешком на четвертый, кажется, этаж к себе в квартиру…

Вспомнил я в своей главке, как в первый приезд в Лос-Анджелес Сичкина сопровождал импресарио Виктор Шульман. Кажется, это была первая американская гастрольная поездка Сичкина по Штатам с концертами, участие в которых принимал и популярный в те годы эстрадный певец Жан Татлян. Вспомнить это помогла мне сохранившаяся фотография – её я сделал по пути в Малибу, в замечательный рыбный ресторан-поплавок, таким не зазорно было похвастать перед гостями из Нью-Йорка.

Помню, разместились мы за столиком у окна с потрясающим видом на открытый океан. На Тихий океан! – не уставали мы с Баскиным бахвалиться, заказывая славящиеся на всю Калифорнию местного приготовления лобстеры и креветки.

– Что пить будем?

– Здесь превосходный шабли… Или красное?

– Минутку!.. – Борис склонился к походной сумке, невозмутимо вытащил из-под стола и торжественно выставил на него бутылку «Столичной». Мы с Баскиным дружно охнули: нельзя же здесь! Однако так же дружно вскоре прикончили «нелегальную» бутылку, манипулируя под столом стаканами, в которых нам принесли вино (его заказать все же следовало).

И как не вспомнить здесь его «Брежнева» – этот номер он исполнял неподражаемо точно, повторяя невнятную манеру изъяснения престарелого партийного вождя. Видимо, не случайно именно Борису досталась роль Брежнева в американском фильме – ее он сыграл с минимальным гримом.

Немного, но успел Борис поработать и в американском кино: сегодня, когда я вернулся к опубликованным в книге заметкам о Сичкине помог мне вспомнить его участие в американских фильмах Олег Видов. Именно Олег в 89-м году уступил Сичкину предложенную ему роль в фильме «Последние дни», что позволило Борису, став членом американской актерской гильдии, получить и роль Брежнева в фильме «Никсон».

Снимался здесь Сичкин и потом в нескольких (небольших, правда, – язык всё же!) ролях. Вспомнил сегодня Олег и телевизионный фильм, в котором он снимался с Борисом в России «Стоянка поезда 2 минуты».

А тогда, в Лос-Анджелесе, начинал Сичкин, обращаясь к залу: «Дорохие… товарищи евреи!..» – что сразу вызывало хохот в аудитории: большинство присутствующих как раз благодаря этому обстоятельству смогли покинуть Киев, Житомир, Москву… Далее следовали поздравления с праздниками Пасхи или с наступающим Новым годом по еврейскому календарю, и «Брежнев» переходил, вдруг, на местечковый жаргон, обильно вставляя в монолог словечки на идиш.

И потом, в фойе, зрители тесно обступали артиста и снимались на памятные фото – одно из них, сделанное, кажется, в последний приезд Сичкина в Лос-Анджелес, я сохранил в своем фотоархиве.

* * *

Даже и тогда, когда Борис задерживался в Лос-Анджелесе на неделю-другую, останавливаясь у меня, побеседовать с ним «под магнитофон» не случилось. Какие-то детали, подробности, вроде бы забытые, сегодня всплывают в памяти, ну, вот такое, к примеру.

Один из приездов Сичкина был связан с десятилетним юбилеем «Панорамы» и, значит, это был год 1990-й. Соответственно, был большой концерт с участием Бориса и последующие приемы – первый был устроен в доме, принадлежащем разбогатевшим (замечу, вполне справедливо) на создании компьютерных программ знакомым эмигрантам из Киева, по инициативе самих хозяев.

Наши нью-йоркские гости, авторы публикаций в «Панораме» Вайль и Генис (их имена всегда произносят вместе, нередко даже и теперь, когда не стало Петра Вайля), прилетевшие из Москвы Розовский Марк, Долинский Володя, еще кто-то и мы с Борисом Сичкиным шествовали за хозяевами по дому. Проходили, молча переглядываясь, через анфилады просторных комнат, минуя крытый домашний бассейн, джакузи и упиравшиеся в высокие потолки мраморные колонны.

И только когда мы спускались со второго этажа, Борис не выдержал, потрогав пальцем обитую стеганным атласом стену: «Мягкая… как в дурдоме», – шепнул он мне, подмигнув, полагая, что нас никто не слышит. Услышали, однако: хозяйка, шедшая впереди нас виду не подала, только с той поры наши с ней контакты стали очень нерегулярными. Что и ладно…

А вот – еще… Листая страницы альбома с надписью на корешке «Сичкин», нашел одну фотографию, напомнившую мне и такое: случилось нам однажды с Борисом встретить Новый год в замечательной компании в нью-йоркском ресторане. За столом в «Русском самоваре» собрались с нами Аксеновы Василий и Мая, Журбины Саша и Ирина, Лев Нусберг с супругой, Илья Баскин…

Гостеприимство Ромы Каплана, хозяина ресторана, в тот вечер пределов не знало – порознь все мы там бывали и раньше, но вот так, все вместе – впервые.

Борис, как-то естественно, сразу оказался в центре внимания: он сыпал новыми анекдотами (откуда только он их успевал добывать!), разбавляя их поток забавными историями из жизни бывших одесситов, населивших Брайтон-Бич. Думаю, многие из этих «историй» рождались у него здесь же, за столом, экспромтом – и это тоже было одной из сторон его таланта.

«Знаешь, – заметил Олег в нашем нынешнем разговоре, – удивительно чистый Борис был человек, полон достоинства, в компании друзей он мог повести себя «опереточно», поддерживая общее веселье, но при этом совершенно не выносил пошлости, звучащей иногда в рассказываемых анекдотах».

* * *

А однажды я проверял свой автоответчик, готовясь к возвращению из Москвы, и услышал такую запись: «Саша, мы вчера папу похоронили…». Это звонил Емельян.

Ну вот, пока – всё. Остальное было в книге «Между прошлым и будущим»: это пространство вместило и те страницы, что посвящены дружбе с Борисом Сичкиным – они хранят для меня одно из самых дорогих воспоминаний.

Снова некролог… То одна кончина, то другая. И ведь какие люди уходят! – известнейшие писатели, замечательные актеры… Поразительный год выдался. Убийственный.

И вот теперь он – Леонид Хотин. Ему бы жить и жить. Не случайно друзья называли его «человек-ртуть», таким он и был: ни минуты покоя, всегда в работе, новые идеи, новые люди. Неисчислимое множество публикаций – сначала в американской, в русско-американской, и в «Панораме» прежде всего, и потом в постсоветской российской прессе, когда она вознила – в «Известиях», в «Экономической газете», в журнале «Знание – Сила».

Родившийся в 1930-м году в Лениграде выпускник-историк Свердловского университета беспартийный еврей Леонид Хотин не был допущен в аспирантуру и он брался за любую работу – случалось ему подрабатывать тапером в театре, истопником… и, наконец, оказавшись в Москве, он аспирантуру завершил.

В те годы свободное время Хотин посвящал шахматам – он тренировал московских шахматистов, судействовал на шахматных турнирах, а став научным сотрудником Института социологии Академии наук СССР, провел серьезнейшее исследование по прогнозу потребностей советского населения. Может быть, отчасти, результатом этого (не говоря о прочих обстоятельствах), и явилось его решение оставить Советский Союз, что не удивительно.

С 1975 года Хотин преподавал русский язык в Военной школе в Калифорнии, а с 1977 года он – социолог-исследователь Университета в Беркли. В этот период он организовал и провел опросы среди эмигрантов из СССР в США и в Израиле на темы «второй экономики» и советской экономической бюрократии.

Сфера его интересов всегда выходила далеко за круг профессиональный – социологические исследования. Чего, например, стоит его поистине титанический труд, начатый на правительственный грант США в 1981-м году, – многотомный справочно-информационный журнал «Abstracts» на английском языке с аннотированными текстами из русской периодики – востребованный сотнями университетов и библиотек в США, Европе, Израиле, Австралии…

С 91-го года по 2004-й год журнал выходил на русском языке под названием «Зарубежная периодическая печать на русском языке» – он и в хранилище «Панорамы» присутствует как пособие, необходимое в случаях, когда ответа на возникший вопрос «Где…», «В каком году…», «Кто автор…» больше нигде не сыщешь.

Как результат этой работы в 2007-м году вышла итоговая книга «Литературная критика и литературоведение по материалам русской зарубежной прессы»». А за год до того ему был поставлен диагноз – ALS, болезни пока мало изученной, при которой постепенно, начиная с ног, атрофируются мышцы.

Уже будучи неизлечимо больным, Хотин продолжал работу над статьями по исследованиям в области социологии, которые выходили в свет в российской и американской научной периодике – таким я и застал его в Москве год назад… Самая последняя его работа была опубликована в журнале, посвященном проблемам переходного периода российской экономики.

* * *

Я как-то зимой гостил у него в Монтерее… уехали мы в горы с лыжами. На обратном пути машины забуксовали в глубоком снегу, потом их крутило на обледенелой дороге, и пока мы выбирались, он места себе не находил: срывался график работы! – пусть всего на несколько часов, но для него эти часы не были прожиты, как надо и как планировалось: он должен был посвятить их работе. И ведь, правда, едва мы добрались домой, остававшиеся там сообщили – «телефон разрывается!». А на автоответчике давно кончилась лента (тогда еще не было нынешних, безленточных).

Просто сказать, что Хотин был востребован – значит не сказать ничего.

Хотин, по сути дела, стал первым, кто, по выражению нашего общего друга, Бориса Горбиса, жившего немало лет с ним бок о бок в Северной Калифорнии, «из числа ученых, покинувших СССР с нашей «волной», пробил здесь головой лёд американской науки», т. е. в середине семидесятых».

Круг людей, с кем Лёня был связан в жизни профессионально, непостижимо велик. Но и добрыми друзьями, ценившими его незаурядный ум аналитика, его доброжелательность, его способность сохранять чувство юмора в самых непростых обстоятельствах, Господь не обделил Хотина. А среди них вспомним Булата Окуджаву, Василия Аксенова, Сашу Соколова… Но и не только со столь громкими именами. Сейчас мы перезваниваемся – вспоминаем с ними Лёню: А ты знаешь?… А ты слышал? – не стало Хотина.

И каждый из них находит свои слова – всегда добрые и искренние, потому что таким был человек Леонид Хотин. Среди них назову сегодня только наших авторов Мишу Лемхина, Валерия Головского, Сергея Замащикова, Лилю Соколову, Ольгу Матич… И моего сына Станислава, до нынешних дней поддерживавшего связь с семьей Хотина. И потому можно считать что их подписи стоят рядом с моей. А сколько их, тех, кого я сегодня здесь не назвал – тех, кто звонил с соболезнованиями Галине, его супруге, и дочери Тане…

Светлая память ученому, публицисту, издателю, нашему другу замечательному Лёне Хотину.

11 февраля 2004 г.

«Четверть миллиона советских евреев, покинувших СССР, в долгу перед ним за знаменитую поправку, носящую его имя; поправку, которая заставила советское правительство выпустить их из современной формы рабства».

Сенатор Эдвард Кеннеди

Когда я пишу о Генри Джексоне, я опираюсь не только на слова близко знавших его сенаторов и конгрессменов, произнесенные в связи с его неожиданной кончиной. Мне повезло встречаться и беседовать с ним в официальной обстановке, когда я дважды брал у него интервью – для телевидения и для газеты – и в домашнем кругу, у наших общих друзей. У меня сохранились фотографии, на которых сенатор с открытой улыбкой смотрит в объектив фотоаппарата, а его руки лежат на плечах недавних эмигрантов из Советского Союза – тех самых, которые навечно обязаны ему своей свободой. И магнитофонные ленты – записи наших с ним бесед…

Я вспоминаю мою первую встречу с конгрессменом. Это было 8 февраля 1981 года. Со времени принятия «поправки Джексона-Вэника» прошло 6 лет. Советский Союз формально не признавал полномочность закона, связавшего предоставление ему «режима наибольшего благоприятствования» в торговле с либерализацией процесса эмиграции из СССР, но на деле вынужден был сделать ряд уступок. И, в результате, за шесть лет около 200 тысяч советских евреев и, одновременно, значительное число русских армян, немцев, да и этнических русских сумели покинуть пределы Советского Союза.

К началу 1981 года число разрешений на выезд из СССР стало резко снижаться. Именно это было основной темой нашего телевизионного интервью. Вопросы Джексону задавали Фил Блейзер, ведущий этой телепрограммы и издатель американского еженедельника, и автор этих заметок.

Генри Джексон особо отметил тогда то обстоятельство, что только неуклонным соблюдением американским правительством требований его поправки процесс эмиграции может быть восстановлен.

На мой вопрос, можно ли добиться от советских властей признания достаточными для эмиграции из СССР вызовов родственников не только из Израиля, но и из США, Генри Джексон ответил, что он знаком с этой проблемой и готовит определенные предложения для переговоров американского правительства с Советским Союзом.

В то же время он заметил, что эмиграция из Советского Союза не есть вопрос изолированный, что это – фрагмент общих отношений двух стран, которые зависят во многом от того, насколько твердо и решительно будут держаться Соединенные Штаты в переговорах с СССР, насколько быстро США сумеют восстановить свою мощь и свою репутацию, в значительной степени утерянную в последние годы.

Генри Джексон сказал, что будет делать все от него зависящее, чтобы помочь только что принявшему тогда верховную власть президенту Рейгану усилить мощь Соединенных Штатов и упрочить репутацию нашей страны как надежного оплота свободного мира.

Это заявление конгрессмена очень характерно для него: сейчас, после его смерти, многие его коллеги по правительству отмечают, что хотя по партийной принадлежности Генри Джексон был демократом, его деятельность в очень многом отличала его от других деятелей его партии, готовых идти на уступки под давлением советского блока; чего, например, стоило заявление калифорнийского сенатора Аллана Крэнстона, который, готовясь выставить свою кандидатуру на предстоящих президентских выборах, заявил, что первой его акцией после избрания будет… поездка в Москву с целью уговорить советских лидеров «дружить» с Соединенными Штатами, которые под его руководством будут готовы подать первыми пример такой дружбы, начав свое одностороннее разоружение.

Генри Джексону была чужда политическая наивность. Он глубоко разбирался в сущности коммунистического учения, его целях и его современной практике. И на всех правительственных постах, которые ему приходилось занимать за 44 года, в течение которых он постоянно избирался в Конгресс США, возглавляя ведущие правительственные комиссии и комитеты, Генри Джексон твердо и последовательно отстаивал и защищал интересы своей страны, интересы всего свободного мира.

Я вспоминаю еще одну встречу с ним, посвященную сбору средств в фонд его избирательной кампании. Разговаривая со мной, Генри Джексон заметил: «Вот, иные говорят, что я борюсь за свободу людей, которые, приехав в США, становятся иждивенцами нашей страны. Это же чушь! Я вижу собравшихся здесь – инженеров высокого класса, бизнесменов, киноработников, вас – издателя и редактора газеты! Не трудно догадаться, какой огромный творческий потенциал сдерживается советской системой в своих гражданах и сколько пользы могли бы принести своей стране люди, будь они по-настоящему свободны».

Когда пресса сообщила о смерти Генри Джексона, я позвонил Саю Фрумкину, ведущему много лет борьбу за свободу выезда евреев из СССР и тесно сотрудничавшему в этом вопросе с сенатором.

– Я сегодня вряд ли смогу назвать кого-либо в американском Сенате, кто так упорно и настойчиво боролся бы за соблюдение права советских евреев оставить страну, ставшую им злой мачехой. Я просто не знаю, кто сумеет его заменить в этой деятельности… – сказал Сай.

Добавить к этому можно лишь то, что сенатор Генри Джексон принимал близко к сердцу любые случаи нарушения прав человека в любой точке земного шара, любое проявление несправедливости.

Думаю, не последнюю роль в его преждевременной и внезапной смерти сыграло известие о гибели южнокорейского гражданского самолета – документальные кадры, заснятые на последней пресс-коференции сенатора, свидетельствовали, как пережил он известие об этой трагедии.

Заканчивая эти заметки, я снова перебрал сохранившиеся у меня фотографии покойного сенатора, магнитофонные записи наших бесед с ним. Я аккуратно сложил их в небольшую коробку и заклеил ее по швам прочным скотчем. Когда-нибудь я передам эту коробку своему сыну. И он будет хранить ее и, возможно, передаст своему сыну с напутствием – помнить о выдающемся политическом деятеле, о замечательном человеке, благодаря которому наша семья в числе многих тысяч других обрела свободу – хочется верить, и для последующих поколений.

Сентябрь 1983 г.