Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая"

«Дом дураков» и другое
Андрон Кончаловский

Вступление

В свое время, в «Панораме» состоялась публикация содержания одной из наших бесед с Кончаловским Андроном при активном участии в ней Серегея Рахлина. Потом этот текст перепечатал московский журнал «Искусство кино», и ещё потом, год спустя, он вошел в один из моих «американских» сборников.

Я знаю, что теперь и в титрах его фильмов, и у журналистов берущих интервью, он именуется более официально – Андрей. Андрей Сергеевич – так и Рахлин при нашей беседе, не будучи с Кончаловским знаком до того, обращался к нему. Я же позволю себе ниже сохранять, ставшее за многие годы привычным, имя – Андрон.

И вот, спустя годы, мне показалось уместным, вопреки хронологии, предварить изложение нашей тогдашней с Кончаловским беседы рассказом о другой встрече, недавней, – уже в Москве. Кажется, было это за день до открытия Второго Московского кинофестиваля, а может, в другой день, после показа на Васильевской в Доме кино «Дома дураков» – забавно написалось, не правда ли? Но вот тогда-то и позвал он к себе – чтобы без посторонних…

И… едва я отстучал эти несколько строк, заглянул в интернет – его имя в первых новостных колонках: «… российский режиссер Кончаловский станет кавалером французского ордена Почетного легиона – Ordre National de la Legion d’Honneur…церемония награждения состоится в Париже 22 сентября 2011 года».

В час ему добрый – вот такой путь длиной в полвека, от дебютного «Первого учителя» в 65-м, эпохальной «Сибириады», трех американских «Сбежавший поезд», «Гомер и Эдди», «Танго и Кэш» до взявшего за душу «Дома дураков» и дальше, и дальше… следовали сотни ссылок на его имя. Открывать их я побоялся: сбиться с канвы и ритма повествования легче-лёгкого – как-нибудь потом, решил я.

Надо же, как совпало! Вот и не верь после этого мистикам, утверждающим, что нас, нашей рукой кто-то (или что-то) ведёт – и всегда ко времени.

Или ещё вот – судите сами. Принимаясь за главы «Кино», несколькими днями раньше, я вернулся к записи беседы с Мариной Голдовской – она предшествует заметкам о проведенном ею в Калифорнийском университете фестивале документальных фильмов, снятых на территории бывшего СССР. И вот – открываю почту со свежей «Панорамой»: Марина смотрит на меня с фотографии на первой полосе. А в развороте выпуска – подробное с ней интервью: Марина только что завершила работу над документальной лентой «Горький вкус свободы» – о погибшей журналистке Анне Политковской.

В фильме использованы редчайшие кадры – Голдовская дружила с Анной многие годы, со студенческой скамьи, и надо же было случиться так, что, спустя годы, фотографии и кадры съемки, отчасти сделанные любительской камерой, составили ленту, посвящённую её памяти. А теперь этот фильм оказался в числе показанных полутора десятков лучших, снятых независимыми американскими режиссерами – какой-то из них будет представлен на «Оскара».

Уместно добавить, что этому фильму Марины предшествовал снятый ею в 1990 году «Вкус свободы». Вспоминаю, как еще не вполне до конца смонтированную ленту, её черновой вариант, Марина показывала у меня дома. «Мы все тогда находились в состоянии эйфории, – рассказывает Марина корреспонденту «Панорамы», – наконец-то, «свобода нас встретит радостно у входа!» И дождались…».

Вот такая перекличка названий. А о проведенном ею фестивале в Калифорнии вспомним в других главах, после этих заметок – всё же так подсказывает хронология…

Но вернемся в наши дни…

Аристократ…

…Лучшее название к этой части заметок просто не придумывается. «Решись я сегодня полностью и последовательно изложить нашу нынешнюю, московскую, беседу с Кончаловским – потребовался бы не один десяток страниц. Возможно, со временем так и случится, – но это потом… Здесь же привожу только самое близкое смыслу и идее заметок этого раздела книги…», – писал я в «Панораме» и позже, в сборнике, вышедшем в московском издательстве.

«Потом» – наступило сегодня, когда не теснят газетные или заданные издательством рамки.

Итак, середина 2010-х… Андрон, как всегда, парадоксален и даже, кажется, провоцирует возражения – он ожидает их, выслушивает и почти сразу переходит к следующей теме. В этот раз я, может быть, впервые за все годы нашего знакомства по-настоящему оценил глубину, неординарность, философичность его мышления. Добавлю – и энциклопедизм…

Возвращаясь к той беседе с Кончаловским, сохраню в записи вопросы и Анны Ж. – боюсь, не вспомню сегодня её фамилию, да и вряд ли это существенно: совершенно неожиданная для меня участница нашей встречи, польская журналистка – она оказалась в квартире Кончаловского, неподалеку от Васильевской, в двух шагах от Московского Дома кино, чуть раньше, чем я. Андрон не успел меня предупредить: журналистка в этот вечер возвращалась в Варшаву, и её визит оказался почти неизбежен… ну, не мог Андрон ей отказать! И беседа наша случилась «на троих»…

Приведу сначала часть ответов Андрона на вопросы гостьи, свидетелем которых мне случилось быть – я их сохранил в магнитофонной записи, – в контексте рассказа о той нашей встрече они кажутся мне не совсем лишними.

Интересовалась она многим, Андрон терпеливо ей отвечал – не смущали его и вопросы гостьи, казавшиеся мне за гранью дозволенного – той, где начинается очень личное. Нашу с ним часть беседы я намеренно ограничил отдельной главой в этой записи. Пока же приведу некоторые его ответы Анне – пусть простит она меня за это заимствование, как я простил её за отнятое время из оговоренного мною с Андроном загодя.

С них и начну:

– Я хочу взять из беседы с вами, может, какие-то её части на радио, – предупредила Анна, включая не по-походному солидный магнитофон.

– Да что хотите, то и делайте, – улыбнувшись, разрешил Андрон.

– Можно, я спрошу такое… – вы были когда-нибудь счастливы? – и она щелкнула кнопкой магнитофона.

– Почему когда-то – всю жизнь! – не задумавшись отреагировал Андрон.

– И что, вы никогда не нуждались, у вас всегда было много денег?

Я зажмурился – вот это вопрос для начала!

– По советским понятиям – всегда, – не смутившись, сразу ответил Андрон. – Я писал сценарии, а это более прибыльная вещь, чем постановка фильма – за них платили «роялти»-по-тиражные. А было поставлено десять, или даже 15 фильмов по моим сценариям – именно сценарий был мой первый диплом, снимал я его в Киргизии… Потом я женился на казашке, и появились фильмы по моим сценариям в Казахстане, в Узбекистане, в Туркменистане, в Таджикистане – там их было немного, чуть-чуть. Так и были все азиатские республики мной «охвачены», – улыбнулся Андрон – А в вас, и правда, есть что-то азиатское!

«Не слабо…» – подумал я.

– Наверное, есть – я ведь из казаков: мой прадедушка Суриков был яицкий казак, а казаки мешались в Сибири с киргизами, с другими… В общем, «завоеватели Сибири» – вот и себе завоевали такое.

– Поскреби русского – найдешь татарина, – продемонстрировала Анна знакомство с нашей классикой.

– Ну, допустим, не татарина…

– А как сейчас живет Кончаловский? – наседала она.

– Безусловно, замечательно! Да и вообще, я всегда жил хорошо!

– Такое редко услышишь в России… – и почти сразу, – Сколько вы получали раньше, сколько теперь?.. Вы сегодня живете лучше или хуже?..

– Хуже, конечно, – быстро ответил Андрон, – но при этом, все равно хорошо… Я, пожалуй, единственный человек, кто говорит это сегодня в России. Почему? Дело в том, что русские очень любят жаловаться, любят, когда их жалеют. У нас любят несчастных, бедных и больных, ненавидят здоровых и богатых… А лучше всего быть алкоголиком, несчастным, запрещенным – такой типаж, поэтому и я был определенное время героем – у меня запрещали «Асю-хромоножку».

Наверное, это просто часть русской ментальности… Не будучи запрещенным нельзя стать героем, – рассуждает наша интеллигенция, она всегда должна находиться в оппозиции к власти. Так и режиссера Кончаловского героизировали. Собственно, интеллигенция и есть только в России, больше ее и нет нигде. Есть интеллектуалы…

…И интеллектуал

– Как «нет»?… – оторопела Анна. – И всё же, кто ваш зритель – интеллигенция, не так ли, вы же на нее ориентируетесь?.. – спохватилась она.

– А интеллигенция… – вряд ли: разница между интеллигентом и интеллектуалом огромна! – жестко произнес Андрон. – Себя я не отношу к интеллигенции. Кто они, интеллигенты? Это люди, которые выбились из рабов, пошли в разночинцы, получили образование. Можно быть аристократом и не быть интеллигентом… Толстой не может быть интеллигентом! А они решили, что интеллигенция всегда в долгу перед народом. Интеллигенция говорит – народ болеет… Она его жалеет, она хочет ему помочь… Никакого интеллекта не требуется, чтобы сказать «Мы в долгу перед народом» – никакому интеллектуалу не придет в голову сказать такое!

И ведь еще Чехов говорил: «Ненавижу русскую интеллигенцию, даже когда она жалуются, что ее притесняют, – потому что ее притеснители выходят из её же рядов!». Добавлю – они ехали в деревню лечить, а их гнали палками оттуда и убивали. И ведь это из интеллигенции выросли марксисты.

– Марксисты?.. Так ведь сам Ленин не жаловал интеллигенцию, вспомни его знаменитое «говно нации»? – заметил я.

– Вот-вот, – засмеялся Андрон.

– За что же вы ее так не любите? – дождалась паузы Анна.

– Я не «не люблю» – я ее презираю… А не люблю за то, что она всегда партийная. Интеллигенция не может быть не партийной: или ты с властью, или против – иначе она теряет смысл. В письмах Суворину Чехов замечательно написал: «Я ни левый, ни правый… Я ни реакционер, ни либерал – я художник!». Толстой не обязательно был в оппозиции правительству: иногда он был согласен, иногда – нет…

Интеллигент не может быть в согласии с правительством – он тогда теряет смысл! «Или ты с нами, или против нас!» А интеллектуал может быть со всеми, и художник – тем более. Об этом замечательно написано в сборнике «Вехи» – в «самом реакционном сборнике», как у нас его называли, – «реакционеры» там собрались: Струве, Гершензон… или вот крупнейший философ Розанов – они много писали на тему «интеллигенция и революция», показывали роль интеллигента в революции. Они терпеть не могли интеллигенцию!

У нас сместились все понятия – интеллигенцию часто сравнивают с чистотой нации, с её духовностью… Чепуха!

– А ведь вас интеллигенция любит, – вставила в монолог Андрона, Анна.

– Мне всё равно, кто меня любит – интеллигенция, не интеллигенция – это для меня не имеет значения. Я говорю слова, которые политически «не корректны»: Пушкин – не «интеллигент», а Чернышевский – да, разночинцы – они интеллигенты. Вот Белинский – «Неистовый Виссарион»: «повалить бы на пол, сапогами, по черепу, чтоб мозги наружу…» – интеллигент, – усмехнувшись добавил Андрон, утверждая свою мысль. – Мне кажется, интеллигенция ничего конструктивного не несет – только деструктивное: «разрушить всегда хорошо!».

– Но ведь вы – интеллигент, не так ли? – настаивала Анна.

– Ни в коем случае! – себя я к интеллигенции не причисляю: можно быть аристократом и не быть интеллигентом. Интеллектуал – да, а это – другое… – и твердо завершил фразу, – я аристократ.

Помолчав, он продолжил:

– Интеллигенты не виноваты, что они такие… прослойка в больной, ненормальной, паталогической нации. В российской культуре между аристократией и народом всегда была пропасть: абсолютно западная аристократия – и православный полутатарский народ. Вот у вас в Польше, – кивнул Андрон журналистке, – у вас такого процесса не было – не было разрыва в религии, а когда религия одна, то и ментальность одна, она объединяет. Да и в России католицизм очень серьезно пробивался… но не случилось.

Мне кажется, в Польше не было этого разрыва, холоп и шляхтич пили одно и то же вино, в отличие от России, они все по-польски говорили. У нас же аристократия имела прокатолическое направление мыслей, а народ всегда был глубоко ортодоксален. И поскольку произошел разрыв между ними, Петр вообще мог издеваться над церковью – создавал свой «Святейший Синод из пьяниц», и недаром церковь считала его Сатаной. Аристократия же российская во многом попадала под влияние католицизма, особенно Павел… Этого процесса в Польше не было – не было разрыва в религии.

– У нас католицизм и сделал Польшу – Польшей, – согласилась Анна. – Мне кажется, вас всегда интересует прошлое, и вы его хорошо знаете, – добавила она.

– Верно, – согласился Андрон, – не зная прошлого, никогда не придумаешь себе будущее.

– Только каждое поколение повторяет ошибки предыдущих, и история повторяется в не лучших своих эпизодах, – не удержался я, до того терпеливо молчавший… «Интересно, – думал я, – надолго ли её хватит? Ведь говорила, что спешит». Да и Андрон, казалось, стал уставать, но сохранял при этом в ответах гостье любезность:

– Вот именно поэтому интересно знать, что будет – опять то же самое? – улыбнулся он. – Для этого и нужно изучать историю.

…Вместе с правительством?

– Как интеллектуал я могу быть не в оппозиции правительству. Даже думаю, сейчас гораздо больше, чем при коммунистах, я вместе с правительством, – больше, чем когда-либо.

– А почему?

– Меня устраивает возможность уехать из страны, но это частность.

– Ага, свобода? – догадалась Анна.

– Не свобода уехать, а свобода выбора вообще! Хотя в России свобода приводит к трагическим результатам.

– И привела? Вы говорите о перестройке?

– Приводит… – повторяя, подчеркнул Андрон. – За десять лет после того периода, я считаю, Россия потеряла очень много.

– Но вы-то не потеряли?..

– Наверное, и я теряю вместе с Россией.

– Ведь вы только что говорили, что живете замечательно!

– Я и живу замечательно, потому что могу работать так, как хотел бы.

– А что вы делаете – вы сейчас имеете возможность снимать фильмы? Ваши коллеги жалуются, что не могут снимать из-за отсутствия денег: вот Климов, например, не снимает… Смирнов не снимает…

– Снимают многие, – возразил Андрон, – Климов не снимает, а Митта снимает, Наумов снимает, снимают и другие. Я думаю, что снимать можно в любых условиях – было бы желание. Взял видеокамеру, пошел на улицу, снял, смонтировал – можно снять гениальный фильм! А я снимаю сейчас документальный сериал, который называется «Культура и судьба».

– А вот книги вы написали – почему? Хотели найти новые формы «рассказывания»? – не очень по-русски выразилась Анна.

– Я приезжал из Америки, когда меня стали пускать обратно. Был у меня приятель Алик Якуб, который записывал за мной – вот и получилось две тысячи страниц… Я прочитал их, начал компоновать, переписывать. Для меня это – не литература, а просто способ общения через бумагу.

– Ваши книги очень популярны… Вот, ваш брат говорит: человек 50 лет работает на имя, а потом – имя на него. Вы согласны с этим?

– И с этим я тоже согласен, – улыбнулся Андрон.

– А с чем еще вы согласны?…

– Ну вот с тем, что деньги передаются по наследству, а уважение – нет! Его можно только лично заработать…

– Это вы к чему? – не поняла журналистка.

– Просто так, хорошая мысль пришла! – рассмеялся Андрон. Мне даже показалось, что он начинает посмеиваться над собеседницей.

– А с чем вы еще согласны и не согласны?

– Ну есть вещи, есть люди, с которыми я не согласен…

Они не виноваты…

– А с Никитой Сергеевичем вы всегда согласны? Мне кажется, что критика к нему относится необъективно… – Анна заговорила о брате Андрона, Никите Михалкове, – …потому что он «великий начальник».

– Я думаю, из ста статей о нем 95 резко негативны, причем, вполне по-русски: никакой объективности. Да и о моих картинах пишут иногда – «запредельно плохой фильм»…

– Но недавно я слышала, в Доме кино на Васильевской, на премьере вашего фильма «Дом дураков», женщина говорила: «Молодец Кончаловский – наконец-то снял фильм не для отморозков, а для людей!» А другая говорила: «Что-то Кончаловский так чеченов полюбил?»…

– Но ведь это не критики – это зрители. Критики партийны… И чеченцев я не «полюбил», а просто понял их немножко – готовясь к съемкам, я специально изучал всё, связанное с Чечней. Чеченская проблема – не вчерашняя… Вообще, удобно знать, кого надо не любить, так проще, когда готова формула: «чеченцев надо не любить», «черножопых надо не любить», «евреев надо не любить»… и так далее. Тогда все просто и не задаешь себе вопросов. «Подвергай всё сомнению», – сказал кто-то из великих, Декарт, может быть.

Фильм же мой замалчивают, а если нет, – то ругают. Меня же это не задевает совершенно! Писать сегодня дозволено все, что угодно. Критики это одно, а зрители – это совершенно иное: только что на фестивале в Самаре фильм получил первый приз «Симпатии зрителей». Так что, пусть себе ругают.

– А кого вы не любите, кроме критиков?

– Я теперь не могу сказать, что я их не люблю – я их раньше не любил, а сейчас мне их… – Андрон задумался, подыскивая правильное слово, и завершил, – …жалко. Не всех – русских критиков, это сублимирующие люди, они хотят быть замечены! Приходит газета – а её никто не читает… в неё заворачивают селедку, или используют в гигиенических местах. А если и читают – то очень мало.

Поэтому любое, даже достаточно авторитарное правительство – как наше, может спокойно разрешить печатать всё, что угодно. А вот телевидение смотрят – поэтому там безответственных заявлений очень мало – там есть обратная связь: человек понимает своё значение, он начинает понимать вес своих слов, любой государственный деятель, если он не сумасшедший, понимает, что может лишиться своего поста, ну, разве за исключением Жириновского…

Там есть связь между значением слова и пониманием того, какой оно вызовет результат – чего нет в газетах: поэтому они всё могут писать – плохая картина, а сделал её талантливый режиссер, и критика будет писать что-то обтекаемое, потому что нельзя ругать – она партийна. Они не виноваты – это часть русской ментальности.

– А вы сами довольны своей картиной «Дом дураков»?…

Андрон почти не дослушал вопрос:

– Она могла быть лучше… Какие-то вещи в ней могли быть лучше, есть что-то, что не получилось – сложно снять так, чтобы получилось всё! Но у меня получилось про то, что хотел, – договорив, Андрон пригласил жестом Анну продолжить, заметив, что она готова завершить прерванную фразу.

– А у вас есть картины такие, о которых вы жалеете, что их сняли?

– Нет… Жалею, что поздно уехал в Америку, – не в первый раз при мне повторил Андрон, – надо было бы раньше, там бы я еще многому научился, работая с большими компаниями, как быть коммерческим режиссером – и этот опыт был важен.

– И этот опыт вам сейчас пригодился? – полюбопытствовала Анна.

– Опыт всё время годится – это жизнь, она всегда чему-то учит. Знаете, вот родился волчонок в лесу, сначала его натаскивает волчица, он учится есть, потом – как самому поймать барана, потом появляется охотник и стреляет, – теперь волк учится, как прятаться, как убегать… Так что, вы спросите, показалось волку более полезным в его опыте? Всё полезно! И как барана красть, и как прятаться – так и мы учимся…

А иногда мы учиться не хотим… Это с возрастом приходит, когда учиться уже не хочется. А Америка… – и Андрон снова повторил почти слово в слово фразу, которую я от него услышал в Калифорнии много лет назад: – Жалею, что поздно уехал – надо бы лет на 10 раньше…

И я вспомнил как, где-то в начале 80-х, Кончаловский рассказывал мне: глава кинокомитета Ермаш предлагал ему: «Положи мне на стол свой загранпаспорт, – тогда Андрон был женат на француженке, он мог свободно перемещаться по миру, и уже что-то завязывалось у него с работой в Голливуде. – Возвращайся, – убеждал его Ермаш, – запустим для тебя любую картину. Две картины!»

Тогда Андрон не вернулся. Вернулся он позже…

…И все-таки о газетах

«Приходит газета – а её никто не читает…». В тот раз с Кончаловским я спорить не стал – ему виднее. Но вот что я знаю сегодня…

Газет там действительно много – и как на все хватает читателей?.. При этом, вроде бы, никакой цензуры: есть издания открыто критически настроенные по отношению к власти, есть открыто же проправительственные, есть полу– и вполне порнографические изданьица и даже изданьища, но и эти, бывает, не чураются политики. В общем, – «…свобода, брат, свобода!». Хорошо это или плохо? Кому как.

Но вот… Прошло каких-то три-четыре года, и сегодня я уже был бы осторожнее в оценке неподцензурности российской прессы. Совсем недавно один русский журналист поведал в московской телепередаче: скоро газет будет в России меньше, даже гораздо меньше. История такая: некто, правительственный чиновник высокого, ну очень высокого ранга пригласил к себе богатого, ну очень богатого промышленника, из олигархов.

«Почему, – поинтересовался чиновник, – во всей Франции выходит 50 газет, а у нас только на московских прилавках число их названий – 450, мне тут доложили?..»

И чиновник вежливо попросил олигарха прикупить – разумеется, для личного пользования и выгоды этого олигарха, – самую главную организацию, которая эксклюзивно распространяет почти все российские газеты и журналы, всю периодику, и в розницу и по подписке. Хочет – распространяет, а хочет – не распространяет.

Дальше объяснять? За счет каких газет их общее число уменьшится – скоро, наверное, узнаем, думал я тогда. Уже узнали… Здесь вспомню события, предшествующие нашей беседе, вот они.

«Новые Известия» приостановили выпуск с одновременным увольнением Игоря Голембиовского, выполнявшего обязанности главного редактора и гендиректора, пришедшего в газету с ее созданием после раскола «старых» «Известий» в июне 1997-го. Приостановили сразу после публикации в «Новых Известиях», как считают комментаторы, статьи о нарождающемся культе личности российского президента Владимира Владимировича Путина… И почти сразу был назначен новый редактор и новый гендиректор. Газета вышла снова, и теперь она мало отличается от других, присмиревших.

Хотя сохраняется воздух воли 90-х в двух-трех изданиях – в Москве и на далеких окраинах. Какой ценой – ведомо их редакторам. Да и надолго ли?..

Или вот, из сравнительно недавних историй: был – «Московский Корреспондент» с его скандальной публикацией о дружбе тогдашнего президента страны с известной гимнасткой… «Закрылась газета по причине экономической нерентабельности», – объяснил её владелец. Да и другие были, о которых и вспомнить сегодня нечего.

Ну ладно, это – было, об этом и россиянам, кому интересно, известно не первый день.

А что – сегодня? В нынешнем, 2011 году, вышла в Лондоне книга высланного из России британского журналиста Люка Хардинга – там приведены любопытнейшие факты, в которые и поверить-то, порой, трудно, больше того – не хочется. Автор вспоминает: началось всё с интервью, взятого его коллегами из лондонской «Гардиан» у Березовского, где тот рассказал, что планирует финансировать в России свержение «режима Путина». Не слабо… И вскоре, пишет автор, с ним стали происходить очень странные вещи – «…на меня насело ФСБ… а в 2007 году они проникли в мою квартиру», и потом еще, и ещё.

Повторю: «Ну ладно, это ведь иностранный корреспондент, – думал я, читая интернетную заметку, – с ними в России всегда что-то было не так». Но дальше: Хардинг называет три негласных табу, которые касаются всех – их можно игнорировать, пишет он, «…но могут наступить последствия, с которыми я столкнулся».

Итак, перечисляет автор, не следует писать о тайных активах, которыми располагает Путин, его команда и друзья, это первое – хотя всё было обнародовано в скандальном «Вики Ликс», регулярно публикует подобную статистику «Форбс». Вот о коррупции в стране абстрактно – пожалуйста! Пишите! Но не о конкретных людях.

А еще нельзя писать о деятельности ФСБ и, в частности, о причастности ФСБ к убийству Литвиненко. И третье – не следует писать о войне на юге России в мусульманских республиках. То есть писать можно, но только в рамках организованных МИДом пресс-туров, что есть, по мнению автора, «пустая трата времени».

Такие дела… Ладно, об этом хватит.

Ногами в живот…

Есть у газетчиков такое выражение: «лезть ногами в живот», – немудрено, что сегодня оно пришло мне в голову, перечитывая предыдущие страницы этих записок. Сегодня популярно определение «гламур» для той части прессы, о которой чаще говорили обобщенно – «желтая».

«Да зачем это всё Андрону? – думал я, слушая вопросы журналистки, – существуют же деликатные способы остановить её». И, между тем, возвращаясь к остающейся части записи нашей беседы, убеждаюсь снова: Анна – вопрос за вопросом продолжала «ногами». Мне даже показалось, что теперь ответов Андрона она почти не слушает, надеясь на магнитофонную запись, а может, еще и потому, что уже не всегда на них рассчитывает. Вопросы из нее сыпались, «как горох из худой корзины» – другое сравнение не приходит в голову. Однако, приведу сохранившееся на пленке:

– Вы столько раз женились, – а легко ли мужчине начинать в жизни всё заново? Вам приходится подстраиваться – под другой характер, другие привычки… Или вы заставляете жен подстраиваться под себя? – вот, ведь и об этом не забыла.

– Никого я ничего не заставляю просто потому, что мне везло, нам нравилось быть вместе!

– Вам везет уже несколько раз…

– Да, женился, расходились… Но пока повезло мне один раз – потому что вот сейчас я не хочу разводиться! – твердо сказал Андрон. – Если бы мне повезло раньше, я бы тоже не разводился, – рассмеялся он.

– А сколько у вас детей? – поинтересовалась польская гостья.

– Давайте, подсчитаю… – два… три… пять! – и все от разных жен.

– Недавно я видела фильм вашего сына – что вы о нем думаете?..

Перебью себя такой информацией, кажется, она здесь уместна: одновременно с выдвижением на «Оскар» 2011 года – «За лучший иностранный фильм» рядом с именем номинанта от России Никиты Михалкова оказалось и имя сына Андрона – Егора Михалкова-Кончаловского, правда, от Казахстана. Ну, бывают совпадения!

Скандал же, вызванный самоназначением в номинанты председателя российского Оскаровского комитета Никиты Сергеевича… – хочется думать, это отдельная тема, никак не касающаяся Егора, действительно очень талантливого кинематографиста.

Но это – кстати. А тогда:

– Да ну вас, – поморщился Андрон, – снова о кино, давайте сменим тему…

– А про женщин можно?

– Пожалуйста!

– Вы предпочитаете компанию мужчин или женщин? Или детей? Или зверей?

– Мне всё равно…

Я, не сдержавшись, шепнул Андрону, пока она возилась с магнитофоном, проверяя пишет ли: «Ну, давай же, поговорим, пусть она отдохнет!».

Он согласно кивнул, и обернулся к Анне:

– Людей… Хотя, вообще-то, не так много людей в жизни, с которыми интересно… в принципе.

– А с кем именно вам было интересно?

– С кем интересно, с теми и держусь! – Андрон заметно стал раздражаться. – В разное время – с разными людьми, все меняется. Меняются интересы… Да и вообще, мне сейчас интереснее остаться с книгой, чем ходить на презентации… Не люблю людных мест, мне интереснее с друзьями поговорить, книгу почитать…

(С книгой… эту часть беседы я вижу отдельной главой в записи – приведу её ближе к завершению рассказа о нашей встрече).

– А сами вы какое кино любите?

– Кино я смотрю редко…

– Вам кино неинтересно? – удивилась Анна. – Но всё же, какой фильм вас заинтересовал из последних?

– Заинтересовал или понравился?…

Андрон промолчал и, поняв, что не дождется ответа, она спросила:

– Каким своим фильмом вы больше довольны?

– Какого своего ребенка вы любите больше? – теперь Андрон уже не скрывал своего раздражения назойливостью гостьи. – К какой ноге вы относитесь лучше – к левой или правой? – не сдержался он и заключил: – Всё, это последний вопрос!

– Ну еще 10 минут… – просительно привстала журналистка, – я только спрошу про вашу семью… Вы из такой семьи! Папа гимны писал, – и она выжидательно, не мигая, уставилась на Андрона.

Ну не давала ей покоя эта тема. Гламур…

Тогда, 15 лет назад, в Калифорнии, мы говорили с Андроном о его отце, о Сергее Владимировиче Михалкове, – вот и снова, в Москве, вернулись к нему. Сейчас, когда его не стало, хочется помнить только самое доброе, а было и такого немало, но об этом – ниже…

– Отец не только гимны писал – у него замечательные детские стихи, он классик детской поэзии. Он большое место занимает в русской литературе, он все-таки большой детский поэт и баснописец. Гимны же – это не поэзия… – добавил он.

– Ему, наверное, завидовали, что он гимны написал? – Анна ожидала, пока Андрон завершит фразу.

– Конечно! Не все и не обязательно, по-разному оценивая творчество отца. Вот Евтушенко, который не очень любил папу… Они как-то приехали ко мне вместе, и Евтушенко сказал: «Сергей Владимирович, а ведь гимн, я прочитал второй вариант, – говно!» А папа ему только сказал: «Учи текст!» Еще папа сказал тогда замечательную фразу: «Зачем вообще нужен новый гимн? Я бы просто оставил старый со словами «Боже, ЦК храни…»

– Я с ним беседовала лет 10 назад: он, заикаясь, но такое может сказать! – подхватила Анна. – А недавно я перечитывала книги вашей мамы… ее воспоминания, и кому-то об этом говорила, а мне сказали – ну, что ты читаешь эту полковницу КГБ? Она же в органах работала!.. Вы слышали такое?

Так, подумал я, настойчивая дама, – в ход пошла тяжелая артиллерия.

Андрон рассмеялся:

– Нет, этого я не слышал. Я слышал, что мой папа был генералом КГБ, но вот про маму… Ну, что делать, вот такие невероятные истории придумывают.

И снова – «ногами»:

– Когда вы слышите, что про семью пускают такие слухи – вас это как-то касается? Задевает?

– Раньше касалось, а теперь – нет, – твердо заключил Андрон. – Говорили, что и я работаю в КГБ, в Америке тоже писали такое… Ведь и мой портрет, – закрывая тему, засмеялся Андрон, – был на первой полосе «Лос-Анджелес Уикли» (популярном, у молодежи особенно, развлекательном еженедельнике) с подписью: «Выкормыш КГБ». Забавно всё это, что тут скажешь!.. Я никогда не был диссидентом, но и никогда не был с властью.

– А вы знаете, что с первым мужем мамы случилось? – да, видно основательно готовилась к этой встрече журналистка.

– Его расстреляли… Но они развелись до того, как его посадили. Вот если бы они не развелись, то и мама тоже «загремела» бы с ним в лагерь. Они же были в Америке довольно долго… Мама не хотела с ним жить – она разочаровалась в нем и поэтому вернулась в страну раньше, чем он. Она была очень религиозная… «полковница», – усмехнулся Андрон.

«Алексей Богданов, коммерсант и разведчик, повторивший судьбу многих, «вернувшихся с холода» – была о нем публикация в 90-е годы в российской прессе: вот, видимо, откуда эти слухи…» – вспомнил я. И промолчал.

– А ваш дядя убежал после войны или уехал как-то во Францию – как он там оказался?