Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга вторая"

Я знаю Людмилу Кафанову как автора множества публикаций – в «Панораме», в других изданиях русской периодики, но и не только зарубежной. Она и сама вспоминает в прологе книги, гранки которой мне довелось прочесть перед самым выходом её в свет: писала статьи и репортажи «о чем угодно» – о театре, кино, музыке, актерах, ученых… Еще бы: корреспондент «Огонька», радио, автор «Нового мира», театральный критик – всего не перечислишь.

«И потому всю ночь не наступало утро…» – да простит мне Булат Шалвович заимствование здесь его строки – просто она пришла мне на память: пусть не всю ночь, но, точно, было далеко заполночь, когда я отложил в сторону стопу листков – гранки будущей книги.

Я читал их, как сюжет многосерийного фильма, от просмотра которого трудно оторваться… И вот сейчас, отложив последнюю страницу, я затрудняюсь определить жанр, к которому можно бы отнести эту книгу: мемуар, по существу – да, но по форме это сборник замечательных новелл, коротких главок, каждая из которых посвящена событию, свидетельницей, а чаще – участницей которого довелось быть автору.

«Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые», – писал поэт. А этих минут, «роковых», на долю Кафановой, ее друзей, родных пришлось немало – еще бы: кафкианские тридцатые-сороковые, отчасти пятидесятые, да и позже…Вот автор цитирует строфу замечательного Николая Глазкова, это ему принадлежит авторство выражения «самиздат»: «…Я на мир взираю из-под столика. Век двадцатый – век необычайный, Чем он интересней для историка, тем для современника печальней» —

– Вот эти «интересности» и печали, рассыпанные по страницам книги, составляют ее предмет, и каждая главка-миниатюра выписана умело, искренне. И везде автор остается небезразличным и сопричастным к описываемым сюжетам и к людям, действующим в них.

Автор не стесняется вспомнить свои увлеченности, романы, объектом которых порой были такие лица, что не стыдно и не грех назвать их по именам. И сквозь всю книгу, простите мне невольный каламбур, проходит главный роман ее жизни – любовь к Роману Романову, актеру и режиссеру, ставшему особо известным за рубежом исполнением цыганских романсов. Им заслушивались в самые первые, «итальянские», месяцы эмиграции Людмилы и Романа и сын Шаляпина Федор Федорович, и княжна Волконская, и её друзья – представители старой российской аристократии, доживавшие свой век в Риме и приветившие там супругов, только что оставивших родину.

Совершенно великолепны вставки – мини-рассказы друзей Кафановой, которые она приводит – Мейерхольда, Евгения Весника, Мартинсона (книга о котором была уже завершена и осталась ненапечатанной – негоже тогда и там было издавать труды эмигрантов, даже самые занимательные).

Не удержусь, приведу один из них. Рассказывает Сергей Мартинсон: «Папа мой был швед. Он торговал бриллиантами и был поставщиком камней ко двору Его Величества. Жили мы в Петербурге, в особняке около Зимнего на Миллионой улице. Рядом стоял другой особняк – графа Горобовского, выходивший окнами на Дворцовую набережную. В ночь 25 октября 1917 года у нас в квартире зазвонил телефон. Папа снял трубку. Звонил граф Горобовский. Он сказал: «Александр Иванович, услышал я шум на Дворцовой набережной, выглянул в окно и вижу – матросня входит в Зимний, выходит… Как вы думаете, что делать?» – «Позвоните в полицию», – посоветовал папа».

Это – из давнего, а вот и более поздний сюжет: актер еврейского театра Моисей Гольдблат с Иваном Ромом-Лебедевым придумывают и пробивают у советской власти цыганский театр «Ромен».

Прочитав первые несколько десятков страниц, я стал выписывать на отдельный листок имена упомянутых в книге «действующих лиц». Дойдя до половины списка, я заметил: листок был целиком заполнен – и какими именами!

Качалов, Мейерхольд, Райкин, Ростропович… – это сцена. А еще – Михоэлс. А вот Светлов Михаил Аркадьевич с его замечательными остротами, Булгаков, Слуцкий… – это литература. Ученые с мировыми именами – Ландау, Алиханян, Мигдал. И все они в той или иной степени оказались причастны к судьбе автора. И Лиля Брик – тоже…

Или вот, спектакли в «Большом» и его филиале, которые по поручению редакций рецензировала Кафанова, а в них – Козловский, Лемешев, Рейзен, Неллеп, Лисициан, Мелик-Пашаев. И Пирогов Александр Степанович – кумир нашей молодости: мы с друзьями ни одной «Русалки», кажется, не пропустили, когда «Мельником» был он, и ни одного «Бориса», когда пел он! Вот и выходит – мы в одно время с автором слушали спектакли с их участием, мы застали на сцене этих замечательных исполнителей! Какие-то афишки того времени с составом исполнителей я храню до сей поры, здесь они, со мной…

Да, я ведь не привел название книги – «Любовь и мистика»… Так ведь и правда, – разве мистика не есть логика нашей жизни? Вот я читаю и вижу знакомые имена – наверное, не случайно: нашими общими друзьями оказались Коржавин, Миша и Илья Сусловы, Димент Игорь с женой Алидой, замечательной художницей – ее картина, подарок Алиды, украшает одну из стен моего дома…

И уж совсем меня растрогало упоминание автором Большого Козловского переулка, где прошло ее детство: выходит, росли-то мы совсем рядом – мой Боярский переулок длиной всего-то в два дома, как раз там и замыкался, начинаясь от старого метро «Красные ворота».

Хронологически книга завершается перелетом в Америку, где продолжилась неординарная биография семьи Людмилы Кафановой и Романа Романова, послужившая сюжетом второй книги этого «двукнижия». Прочтенное мной, как заметила автор в нашем телефонном разговоре, – только первая ее часть. А вторая – она тоже написана, в ней будут США, Нью-Йорк, ставшие для автора «второй родиной», как принято иногда выражаться.

Только, мне кажется, это не вполне точно: родина-то, всё же, это место, где мы родились – и как бы нам там ни приходилось, именно о ней, ставшей фоном повествования и местом его действия, по большому счету, показалось мне, эта книга. И дай-то Господь тем, кто ее ныне населяет, никогда не испытать тех «печалей», которые пришлись на долю наших современников, оставивших ее в разные годы.

«Щеголи и вертопрахи», – так назвал Лев Бердников свою новую книгу. Что такое щеголи – можно и не объяснять, хотя, в наше время привычнее – «франт», ну еще, может быть, «стиляга». А вот «вертопрахи» – это нечто совсем забытое… Словарь Ожегова объясняет: «легкомысленный, ветренный человек».

Ну да – так оно и было в российской истории: ее судьбу порой решали они – щеголи и вертопрахи, – волею случая вознесенные к властным вершинам империи. О них рассказывает автор, прослеживая биографии царедворцев XVII–XVIII веков – порой благополучные и даже замечательные, но нередко завершавшиеся на плахе. Только и те, и другие оставили след, ведущий ко дням нынешним, вплоть до нашего Сегодня.

Я снова пролистываю её страницы, отмечая на них самые значимые события и имена фигурантов к ним причастных, приведенные в книге. Вот князь Голицын – «…писаный красавец…модник того времени». Он, «…не только заимствовал внешние атрибуты западной культуры, – продолжаю цитату, но и —…проникал в глубинные палаты европейской и мировой цивилизации». Реформы Петра Первого отразили планы и идеи Василия Голицына, хотя оказались куда более жестокими для страны, ее народа, нежели их предполагал Голицын.

Или Лефорт – «герой мод и кутежей», познакомивший Петра со свободными нравами «Немецкой слободы» и с бывшей своей любовницей Анной Моне, ставшей «метрессой» царя, хотя и не единственной (их историки насчитывают сотню, а то и больше), как и Мария Гамильтон, уж было «примерявшая на себя царскую корону», но завершившая жизнь на плахе – свидетельствуют: Петр поднял ее голову, отсеченную палачом, и «почтил поцелуем»…

Именно Лефорт побудил у царя желание «видеть европейские «политизированные» государства» – и Петр провел там немало времени. Вот после этого и полетели боярские бороды – их кромсал ножницами сам царь! Не сразу россияне приняли новые порядки, последовавшие за брадобрейством – так, например, жители Астрахани восстали, их восстание было жестоко подавлено генералом Шереметьевым…

Тогда же, примерно, воник царский указ о видах одежды, которые становились присущи разным сословиям. Мундиры-мундирами – только реформы Петра вовсе не были поверхностными, но глубинными – к примеру, именно за ними последовала в России эмансипация женщин. Но и укоренилось подобострастное отношение к лицу, облаченному в форму, предполагавшую его положение в иерархии власти и, соответственно, его возможности – от приближенных к царствующим особам, до жандарма и последнего околоточного… и до… представителей заменивших их ныне сословий. Не об этом ли писал Поэт, аллегорически прощаясь с родиной – «Прощай, немытая Россия… и вы мундиры голубые…».

Страница за страницей развертывается в книге полотно российской истории, имена вершивших её – Петр Толстой, Александр Меньшиков, Екатерина 2-я, Павел 1-й… Больше 30 глав, и в каждой приведены уникальные подробности нравов, быта, личных коллизий. Они рассказывают о противостоянии так называемых «славянофильства» и «западничества», а иными словами – косности и прогресса, что делает труд автора актуальным и сегодня.

Завершив чтение последней главы, читатель обнаруживает еще десяток страниц, содержащих ссылки – остается поразиться количеству первоисточников, с которыми работал Бердников, готовясь опубликовать свой труд. А ведь там немало ссылок и на опубликованные ранее труды самого автора, и, стало быть, совсем не напрасно прошли годы его работы в Музее книги «Ленинки» – где теперь, надо думать, хранится и эта книга…

2009 г.

– Да стоит ли… – сомневался мой собеседник, когда я, ознакомившись с полученной от него книгой, позвонил ему в Нью-Йорк и предложил отозваться о ней печатно, то есть в нашей прессе. – Тираж-то у нее совсем маленький, – продолжал он, – вряд ли тех, кому окажется интересно её содержание, много. Ну вот, вам я послал, друзьям, в «Панораму», в университетские библиотеки здесь – в Штатах, в Россию…

– Как раз потому-то и стоит! – возразил я. – Прочесть ее смогут немногие, коль вы сами «приговорили» свой труд всего-то к сотне-другой экземпляров. Уверен, что вы недооцениваете число, не обязательно меломанов, но вообще всех, кому небезразличны или просто любопытны подробности жизни и карьеры гениального певца, Федора Ивановича Шаляпина. И уж, во всяком случае среди читателей «Панорамы», их совсем немало, это я знаю по своему опыту.

В общем, не убедили меня его аргументы, за которыми, не в последнюю очередь, стояла и его авторская скромность. И потому я вернулся к прочитанной недавно книге Иосифа Дарского и снова листаю ее. Хотя, собственно, я и не закрывал ее – открытой она осталась на странице, где был помещен фотопортрет Шаляпина с дарственной надписью героине моего рассказа «Анна Семеновна» – его копию я послал в свое время Дарскому, зная о его одержимости всем, что связано с певцом. И вот результат этой одержимости – его вторая книга, посвященная Шаляпину, – совершенно удивительное издание, результат многолетнего труда.

Итак – «Шаляпин: герой и автор». Дарский в предисловии пишет: «…книга – не совсем моя»… И действительно: в ней собрано все, «что имеет отношение к певцу – публикации о нем в прозе и стихах, – они составили первую половину книги, – и публикации сочинений самого Шаляпина (вторая половина) как известных, так и малознакомых». Кроме, разумеется, хорошо знакомых многим читателям материалов, вошедших в московский трехтомник 1979 года. Еще в книге Дарского приведены отрывки из воспоминаний и рассказов о Шаляпине Ивана Бунина, Леонида Андреева, Александра Куприна, Владимира Гиляровского, Льва Кассиля…

Итого – 270 страниц убористого текста. Я прочел их почти сразу, отложив другие книги, ждавшие своей очереди.

Не все, вошедшее в этот труд, показалось мне равноценным по значимости и столь уж необходимым для воссоздания облика певца. Наверное, их место могли бы занять иллюстрации, которых, к сожалению, в книге не наберется и десятка, что жаль. Возможно, другие читатели найдут в книге другие достоинства и недостатки – важно только, чтобы эти читатели были. А я пока поставлю томик Дарского на полку в раздел, пополняемый книгами о выдающихся деятелях мировой культуры, – там занимать ему место по праву.

2006 г.

* * *

Но вот, спустя несколько лет, пришлось потесниться книгам на этой полке – я только что закрыл пришедшую на днях из Нью-Йоркского издательства новую книгу Иосифа Дарского, и она тоже о Федоре Шаляпине. Этот многостраничный том можно было бы назвать продолжением предыдущей книги, если бы только он не являл собой совершенно самостоятельный труд, на этот раз иллюстрированный уникальными фотографиями и содержащий многостраничый справочный аппарат, включивший в себя, в частности, полный список выступлений великого певца в Северной и Южной Америке в период 1907–1936 гг.

Здесь я вынужден прервать себя – в этом списке 70 (уточняю – семьдесят!) страниц и на каждой поименованы и датированы до 20 выступлений… Отдельными разделами названы книги, посвященные Шаляпину, и упомянуты интервью, взятые у него в Северной Америке. Простите, читатель, ведь я еще не назвал книгу – «Царь Федор. Шаляпин в Америке», то есть всё перечисленное выше относится только к двум американским континентам.

И вот, главное: на отсвечивающем глянцем твёрдом переплете книги значится «Tsar Feodor, Chaliapin in America» – она адресована читателю американскому, прежде всего, а русские слова там можно обнаружить только в иллюстрациях или в сохраненных здесь цитатах из произнесенного, а вернее, спетого в разные годы Шаляпиным – «Достиг я высшей власти», или «И рад бежать, да некуда», – книга-то, все триста с лишним страниц, на английском языке!

И снова простите – лишних страниц в ней попросту нет, за это могу поручиться своей репутацией внимательного читателя. Год за годом ведет нас автор по страницам книги, прослеживая творческую биографию великого певца, и так – до завершающей описание его жизненного пути главы «Последний вояж». Плывя пароходом из Японии в Штаты, в самом конце декабря 1935 года, он узнал о кончине Максима Горького… Пережил он своего друга не надолго, успев еще выступить в Америке и в Европе – не стало Федора Шаляпина в апреле 1938 года. В Париже…

«NOVA» – издательство особое, специализируется оно на тематике «Цивилизации и Культуры»: оказаться в его издательском плане дано не каждому труду, вышедшему из-под пера даже хорошо известного писателя или исследователя – в частности, в серии «Fine Arts, Music and Literature» – «Изобразительное искусство, Музыка, Литература». Книге Иосифа Дарского, оказалось, – дано, и когда автор признался мне, что сам и что сразу писал её по-английски, помолчав, сраженный, я только и смог произнести: «Снимаю шляпу!».

А обнаружив своё имя в перечне тех, кого он счел возможным упомянуть в той или иной степени соучаствовавших при подготовке к публикации его книг о Шаляпине, я был по-настоящему польщен, о чем не преминул сообщить ему: в моём случае это была копия малоизвестного фотопортрета Федора Шаляпина с его дарственной написью, подаренного героине моего рассказа «Анна Семеновна» и после её кончины унаследованного мною. Теперь эта копия хранится в уникальном и по объему, и по составу экспонатов домашнем музее Иосифа Дарского, ожидая превращения музея домашнего в общедоступный – того он стоит. А пока о его содержании отчасти может дать представление знакомство с новой книгой Дарского – её электронная версия представлена в интернете на сайте издательства «NOVA».

Всё написанное выше я поместил в текстах, на которые, хотел бы верить, обратит внимание читатель – прежде всего русскоязычный… Но и в надежде, что английский язык, если и не стал для него, живущего вне России, родным, то, во всяком случае, уже ему не чужд, и он отыщет новый труд Иосифа Дарского на интернет-сайте этого американского издательства.

Да и в нынешней России английский достаточно популярен – вот и хорошо.

2012 г.

Стихли аплодисменты… Гости, оставив стулья, собрались вокруг стола с угощениями, а правильнее сказать, столпились – потому что нас было за сотню, ну, может, чуть меньше. А мы с ним отошли в сторону. Он, аккуратно уложив скрипку в футляр, присел на валик дивана.

– Даня, а отчего бы тебе не собрать воедино всё, что ты рассказывал сегодня… Или в прошлый раз, когда я был на твоём выступлении (а сколько их я пропустил…), – вот бы записать это! Ведь набралось бы на книгу, а?

Скрипач пошевелил пальцами:

– Посмотри, они для смычка, для струн созданы. Перо – это что-то другое… Вряд ли соберусь…

А ведь собрался – пусть и спустя года три после нашего разговора, вместивших в себя не одно выступление замечательного музыканта и, в том числе, на Первом Всеамериканском фестивале памяти Окуджавы – это Даниил Шиндарев открыл его исполнением попурри на темы песен барда.

Книга – вот она, полторы сотни страниц. Прочел я ее быстро, хоть и возвращался постоянно к некоторым страницам – их содержание требовало того. А, завершив чтение, на другой день в разговоре с автором попрекнул его:

– Там же и половины нет того, о чем ты рассказываешь на встречах!

– Верно, – согласился он, – веришь ли, я начинаю думать о продолжении…

И уж точно не вошло в книгу многое из того, что он мог бы вспомнить, это я знаю достоверно.

А между тем, Шиндареву исполнилось 85, 50 из них остались «там» – в Советском Союзе, так что нетрудно представить, сколько мог бы, наверное, еще вспомнить этот выдающийся скрипач, выступавший в десятках стран в те годы, когда и названия-то их для большинства наших соотечественников звучали как у далеких планет из астрономических атласов – добраться до них можно было разве что во сне…

Но вот фотография, которой ровно тридцать два года: я сделал ее в Доме масонов здесь, в Лос-Анджелесе, на бульваре Уилшир, в один из моих самых первых американских выходов «в свет» – в этот вечер мы и встретились с Даниилом Шиндаревым.

И вот книга «Prima Musica» у меня в руках. Открывая ее первые страницы, я ожидал знакомства с мемуарами музыканта. Да, мемуары, конечно, потому что они охватывают основные сюжеты жизненного пути – автор рассказывает о семье, учебе, первых шагах в мире музыки, о непростых отношениях его обитателей с тогдашними руководителями учреждений советской культуры, да и между собой, порой… И всё же, я определил бы ее жанр – как размышления: здесь не просто перечень событий, но оценка их автором, не всегда беспристрастная, что и нормально.

Порой она мне казалась не бесспорна: ну, не могу, например, я согласиться с автором, что Пирогов Александр Степанович, ведущий бас Большого театра, актером был «не очень». Да я и сейчас помню мизансцены – из «Русалки», например, как он произносил в ответ на приглашение князя – «Не хочешь ли пройти в мой терем?..» «Нет, спасибо – заманишь, а там, пожалуй, и удавишь… ожерельем!» Или его «Борис»: «Молись за меня, юродивый…» Да, певец, один самых лучших басов «Большого» того времени. Но и драматический актер он был потрясающий!

Хотя, может, и правда, из оркестровой ямы всё заметнее, чем было с нашей студенческой галерки, откуда мы устраивали ему, да и не только Пирогову, овации, а за нами, стоя, подхватывал их весь зал, пока контролеры, охотившиеся за безбилетниками, высматривали нас, пристроившихся на ступеньках балконов. Или, вот – Одилия-Уланова крутит 32 фуэте в «Лебедином», а вот – самое последнее выступление Козловского Ивана Семеновича в «Фаусте», его имени уже давно нет в афишах театра, а тут – юбилей, кажется, «ЗИЛа» – мы и туда как-то сумели «просочиться». Помнятся и белые перчатки Мелик-Пашаева, без них, вспоминает Шиндарев, он за пульт не вставал.

А какие еще имена вспоминает автор!

Не случайно же я взял название этим заметкам из самого текста книги. С кем только автору ни доводилось работать: дирижеры со всемирно известными именами, выдающиеся музыканты, солисты «Большого». Перечислить их – и большая часть текста этих заметок была бы ими занята. А потому назову только некоторые: Ростропович – с ним они близко дружили, Давид Ойстрах – выпускник той же школы Столярского, что и автор, – педагог Шиндарева в Московской консерватории, Яша Хейфец, Зубин Мета, Пласидо Доминго…

Не обойдены его вниманием и замечательные музыканты-педагоги, ныне лосанджелессцы, Виталий Маргулис, Абрам Штерн, Сергей Сильванский – все они сложились творчески задолго до эмиграции, но и здесь занимают достойные места в ранжире ведущих музыкантов нашей страны.

Завершая эти заметки, я бы еще отметил людей, помогавших автору в непривычной для него работе, это их стараниями рукопись обрела форму книги: превосходный дизайн Л.Кацнельсона, в высшей степени квалифицированное изложение устных рассказов Даниила Шиндарева Галиной Столиной, с превосходным литературным вкусом уложившей их в книжный слог, – всё-таки в нашей «Панораме» трудились и трудятся замечательные люди!

Ну, а чтобы выразить признание своей главной помощнице и вдохновительнице этого издания, подруге Софии Ветлугиной, автор и сам нашел место на страницах книги, поблагодарим ее и мы.

Теперь будем ждать продолжения повествования Даниила Шиндарева – о судьбе музыканта, о людях, его окружавших, с которыми он был связан профессионально, да и просто по-человечески, многие годы – ведь Шиндарев продолжает концертировать и, стало быть, многое впереди у него, вот и будет немало еще о чем рассказать.